Из "Записок о минувшем"
В нашем подъезде жили Усачёвы, брат и сестра. Где были их родители, я не помню, знаю только, что жили они одни. Усачёв, мрачный, угрюмый тип, после окончания техникума уже давно работал, а Нина, девушка лет 17, недавно закончившая ремесленное училище (РУ — предтеча ФЗО, ПТУ), только начинала.
Нинка была смазливая девица, её клеил мой двоюродный брат Нюмка Гольдштейн, тот ещё ловелас.
Однажды я увидел у него Нинкин альбом, он его то ли свистнул, то ли взял посмотреть, да так и не отдал.
Потом Нюмку забрали в армию, Нинка куда-то исчезла, и альбом перешёл по наследству ко мне.
Он представлял собой общую тетрадь в коленкоровом переплёте, куда подруги и друзья Нинки записывали стихи, песни и всевозможные изречения.
Пронизанная девственной безграмотностью беспорядочная смесь искажённых до нелепости виршей (от классики до самодеятельной лирики), песен из кинофильмов, оперных арий, душещипательных цыганских, воровских, тюремных романсов, перемежалась пожеланиями, назиданиями, глубокомысленными сентенциями в виде прописных истин, избитых открыточных штампов, случайных цитат.
Всё это было невероятно смешно, перлы, рассыпанные на страницах альбома, вызывали хохот у меня и у всех, кому я его показывал.
« Угасло любов, малодёж, спомни меня, брюки клёшь...
Лож и обман, солнце всходит и взоходит, судили деушку одну...
Я помню грусную разлуку, вечьная память твоя...
Юнность, серце, девочька, шаль в накитку...
Взял за выстрел дрожащий рукой...
Эти строки полезны и внимательны в твоей молодой цветущей жизни...
Наше дело это жизнь наша и надо прожить её до конца...
Любовь на веки не сконьчаемое блаженство...
Позвольте мне тебя любить...»
И тд и тп.
Она и сейчас жива, эта серенькая тетрадка в линейку, цела и невредима, даже страницы не пожелтели. Изредка пролистывая её, я, конечно, по-прежнему смеюсь, но моё отношение к ней уже давно утратило свою однозначность.
За банальностью, косноязычием и безграмотностью мне вдруг почудилось трогательное, незамутнённое простодушие и естественность.
Кто писал в этот альбом? Послевоенная безотцовщина, недоучившиеся ребята — питомцы трудрезервной «ремеслухи», дети крестьян, вольных и раскулаченных, университетов не кончавших.
Не избалованные жизнью, они непостижимым образом сохранили какую-то своеобразную, дремучую полудетскую наивность, щедро вылившуюся на страницы девчачьего альбома...