Не ждал Макар Караваев от судьбы милостивых подарков и на тебе – подфартило. Мужиков на германскую войну забирают, ему послабление. Имеет право. Колченогий.
В детстве, страдая от врождённого уродства, сколь горьких слёз было пролито, сколь унижений и насмешек прожито. Хромой – полбеды. Но родимое пятно, развалившись мохнатой, коричневой кляксой, захватившее полностью левую скулу и часть лица, вызывало отвращение и чувство брезгливости не только у него.
Мучается Макар, дёргаются желваки на скулах от досады, кажется невиданный кровосос недовольно пыжится, щетиня волосатую спину. Хочется смахнуть не медля, сбросить, растоптать и забыть, будто и не было ничего.
Казалось, на веки вечные, прилипла обидная кличка – « Меченый», вслед – улюлюканье и свист.
Повзрослев, отрастил бороду, зарос колючей шерстью, скрывая природный изъян. Чувство собственной неполноценности притупилось, но не исчезло. Как ни старался забыть обиды детства, услужливая память про свои обязанности не забывала.
Озлобился Макар на весь белый свет. Угрюмо наблюдал за проходящей мимо жизнью, понимая – всё лучшее не для него.
- Долго будем кисель лаптем хлебать? – буравит колючим взглядом отец, - подохнем скоро с голода, как псы подзаборные…Разве ж этими обносками проживёшь? – швырнул в сторону расхлябанный, видавший виды башмак, - Обнищал народ, тащит всякую рвань – до кучи не соберёшь… Я что думаю…К земле ближе держаться надо, можа хочь там разживёмся… Кусок хлеба завсегда рядом ютиться будет, только – не ленись….
Макар, молча, сучит дратву для починки, слушает не перебивая. Опаскудило всё до тошноты: мастерская эта, чужая порченая обувка, гвозди, густой тяжёлый запах сырой кожи. Тут же, во второй комнате опостылевшее, неуютное жильё.
- Чего молчишь, колода? Слова не вытянуть! Женить тебя пора. Присмотрел хозяйку: справная, гладкая, норова кроткого. Не будешь пентюхом, глядишь и сладится.... Породистая - хош воду вози.
- Кобылу, что ли, выбираете? – не выдерживает Макар.
- Оно – так. Не взнуздаешь - охомутают, - посмеивается Зосима Петрович. Спрятав улыбку, итожит, – Через три дня сватов зашлём к Зотову. Что скажешь?
- Без разницы мне – хмурится Макар, понимая, что спрашивают для порядка.
В доме у Зотова, всё чин по чину. Исполняя свою роль, сват, приняв для куража стакан самогона без закуси, старается:
- У вас - товар, у нас – купец! Гляди хозяин в оба, что б не залежалась мануфактура. Наш молодец сурьёзный, без баловства. Давай, Пантелей Маркович, кажи чем сундук набит…
- Лизка! – кличет Зотов, - а ну подь сюда!...
За перегородкой шушуканье, возня. Занавеска дёрнулась, поправляя юбку выходит младшая дочь.
- Что такое?! – глазам своим не веря, Пантелей Маркович кидает растерянный взгляд то на супругу, то на Лизу. Несколько секунд все в оцепенении, удивлённо уставились на «товар».
- Доброго здоровья всем, - протяжно растягивая слова, тоненьким, жалобным голоском пропищала Лиза. Опустив бритую налысо голову, густо смазанную вонючей чёрной мазью, насупившись, разглядывает «купцов». Сердится.
- Пойду я, батюшка. Нездоровится мне…
- Иди, иди... - многообещающим тоном молвит ей в след ошарашенный отец, - Завтра я тебя вылечу, болезная!
Проходя мимо Макара, Лиза, будто невзначай обронила с плеч платок, поднимая, озорно полоснув жениха взглядом, показала язык.
Макару неловко. Побагровел весь. Понимает – ради чего « камедь», но уйти нельзя. Терпит.
Пантелей Маркович вытер платком вспотевшую лысину, откашлялся с облегчением –
"Пронесло. Ну, Лизка! Ну, коза!". Жалко отдавать любимицу такому неказистому.
Зосима Петрович помалкивает, взирая на происходящее. Злорадствует про себя: "Ну, ну…поплачешь ишшо за косой, пигалица. Без надобности фортели. Работницу ищем, а не пшик…".
Неловкую обстановку разбавляет сват:
- А, ежели, пошурундить? Что скажешь, Пантелей Маркович?
- Имеется! Как же!
Входит Прасковья: статная, рослая, безучастная. Взгляд потухший, словно не её судьба решается. Понимает – золотое время ушло, что кочевряжиться.
- Горлица! – одобрительно восклицает сват, торопясь приступить к более приятной части, - Что молчишь, Зосима Петрович?
- Дело говоришь! Берём, ежели Пантелей Маркович согласный.
- Чего уж там! Плодитесь с божьей помощью, – пустил слезу Пантелей.
Ни Макара, ни Прасковью никто ни о чём не спрашивает, как будто их и нет тут.
Опустела первая четверть магарыча, принесли вторую. Наполнили стаканы, чокнулись, выпили за здравие. Основательно разомлев, обнялись, сцепились бородами, облобызали друг друга – посватались. Зосима Петрович, не теряя бдительности, уточняет:
- Сколь даёшь за Прасковьей?
- Не обижу. Но и ты – гляди!
На свадьбу решили не тратиться. Чего козырять. После церкви привезли Прасковью и сундук с приданным.
Через неделю Пантелей Маркович, как и обещал, подогнал к сапожной мастерской лошадь, запряжённую в повозку. Погрузили небогатый скарб. Куда ехать уже оговорено. Попрощались.
- А ну, погодь! – спохватился Зосима Петрович. Быстро сбегал в мастерскую, вернувшись, протянул Макару увесистый узелок:
- Держи, сын! И помни. Деньга - убегает быстро, догонять её долго.
Макар, принимая узелок, удивлённо взглянул в глаза отцу. Первый раз в жизни ему стало его, по - настоящему, жалко. Столько терпеть лишений и всё ради него, Макара? В носу, предательски, защипало.
- Ну всё, бывайте! Живы будем, свидимся...
Запрыгнув в телегу, дёрнул вожжами и, не оглядываясь поехали с Прасковьей прочь от родного дома.