Фёдор Устинов проснулся от странного шума, доносившегося с железной дороги, сел на кровать, прислушался. Поезд? Нет. Звук был похож на ледоход. Но какой ледоход в декабре, да ещё на железной дороге?
Шёл шестой месяц войны. В Устиновке из мужского населения остались только руководящие партийные работники и железнодорожники. Все остальные мужики к этому времени были мобилизованы.
Фёдор, немолодой, но ещё крепкий мужик, на фронт не попал как раз по причине службы на железной дороге путевым обходчиком.
Но и без этой войны Фёдор Стефанович навидался всякого лиха. Родился в многодетной семье. Жили бедно. Отец позволил Феде отучиться только одну зиму, а потом отдал мальчонку в подпаски.
Началась Первая Мировая война. Федора забрали на фронт. Вернулся в шестнадцатом году. В семнадцатом свершилась революция, начала строиться «новая» жизнь. Федор тоже стал строить новую жизнь, но свою – взял в жены девку Марию, построил дом. Начали рождаться дети. Федор заложил сад. Думал с продажи яблок кормить семью: Мария-то родила ему восьмерых.
Но тут началась коллективизация. Фёдор категорически отказался идти в колхоз и устроился на железную дорогу. Его несколько раз пытались раскулачить и сослать «куда подальше». В конце концов сад отобрали, а потом и корову.
Во время войны устиновские обходчики так же по графику несли службу от Сороковой будки до Колединовского переезда, а в свободное от дежурства время в рабочие дни обихаживали «свой километр».
В ноябре в сторону Донецка поезда шли все реже и реже, а вот в сторону Москвы - все чаще и чаще и преимущественно перегруженные. Вагоны были забиты людьми, платформы – техникой, оборудованием. Фёдор смотрел на составы, и его душа кровью обливалась: « Что же такое делается? Что там происходит? А ведь где-то на юге сын Николай. Войну встретил в Керчи. Жив ли? Может, везут его, раненого, в каком-нибудь из этих эшелонов».
В декабре на юго-восток не прошёл ни один поезд, а в обратном направлении последний состав прошёл три дня назад. Вагоны были так переполнены, что паровоз чуть было не встал на небольшом подъеме перед Устиновкой. Мужик, спрыгнувший с платформы стрельнуть у Федора закурить, сказал, что едут они из Касторного, что там уже немцы и, что немцы уже под Москвой.
- Бяжать надо, бяжать! – подытожил мужик. – Вот доедем до Яльса, а там и не знаю, куды ехать? Надо как-то пробираться на восток.
После дежурства Фёдор зашёл к бригадиру.
- Семёныч, что же это такое? С последнего поезда мужик сказал, что немцы в Касторной и под Москвой. Этак, через пару дней они у нас окажутся?
- Не паникуй, Фёдор Стефаныч, не паникуй! – бригадир нервно закурил. Нужно было бы сказать что-нибудь патриотичное, но слова не шли. Он и сам понимал, что на фронтах творится что-то неладное, несколько дней нет связи ни с районом, ни по дистанции. -Тот мужик был провокатор.
- Так што же будем делать, Семеныч? – не унимался Фёдор, – поезда-то не идут. Немцы, наверное, и вправду под боком. На дежурство-то выходить?
- Выходить! – твердо сказал бригадир.
Всю ночь Фёдор прошептался с женой.
- Прав мужик. Надо бяжать, - заключила Мария.
- Как же бежать? – недоумевал Фёдор. – Меня же сразу под трибунал!
- Дык какой щас трибунал? – настаивала на своём Мария. – Бабы говорили, что нонча все партейные на колхозных лошадях уехали. Остался тока председатель сельсовета Загородов.
- А мы на чём поедем? И опять же, - Федор никак не мог смириться с мыслью об отъезде, - как нам дом бросить? А девки? Куда с шестерыми подашься?
- Да…- согласилась жена. – Хорошо, хоть Надя в эвакуации. А Таня, - Мария прислушалась, не проснулись ли дети, - вернулась, дура! Как раз в самое пекло.
- Ну, её тоже можно понять, - начал защищать старшую дочь Фёдор. – Каково ей было в Богульме? Чужой город, чужой народ. А она ещё комсомолка. Комсомольцев там не любят.
- А где их, любят? Нехристей!
- Ну ладно тебе, мать, ладно, - Федор ласково обнял жену, - смирись, время сейчас такое… У нас Настя и Шура тоже комсомолки. Хорошо, хоть их документы до морозов закопали. И Колины письма с фронта.
- Хорошо, хоть Галя в комсомол не вступила! – Мария вздохнула, - А, Лида и Верочка маленькие, можа их не тронут.
----------------------------------------------
- Куды? – жена схватила Фёдора за руку.
- Пойду, на путя схожу, погляжу, что там?
- Не ходи, не твоя смена, - Мария обхватила мужа руками. – Утром пойдешь. Вместе пойдем.
- Ты чево? – Фёдор вырвался из крепких рук жены. – Я тихонько.
Фёдор перекрестился, оделся, перекрестился ещё раз и вышел на улицу. Луна светила ярко. Чувствовался сильный мороз. Федор крадучись пробрался по бывшему своему саду до прижелезнодорожной посадки, остановился и увидел, как прямо по путям шла колонна людей и лошадей, запряженных в сани, загруженные чем-то до предела. Лошади шли тяжело. Сани скрежетали полозьями и издавали невообразимый шум и лязг.
Фёдор сразу всё понял, хотел было бежать обратно в дом, как услышал:
- Э-эй! Ив-ан, у-рус! Хе-хо!
Фёдор замер в оцепенении. К нему, утопая в снегу, лез через придорожную канаву немецкий солдат. Ударом приклада он сбил Фёдора с ног, потом схватил за шубняк и потащил к спешившемуся офицеру.
Офицер осмотрел Фёдора и приказал солдату снять с него шубняк и валенки. Солдат выполнил приказ. Офицер сгреб одежду в охапку и крикнул на Федора:
- Дём! Шнель в дём! Шнель!
Фёдор поплелся по проторенному им же следу. Несколько десятков немцев отделились от колонны и свернули в деревню.
Мария увидела в окно раздетого мужа и кучку немцев, идущих за ним, и бросилась будить дочерей:
- Быстро вставайте, лезьте на печку и сидите тихо! Немцы идут!
В дом за Фёдором вошли четверо немцев. Один солдат остался у дверей, второй водрузил на стол пулемет и сел на лавку. Двое офицеров сели на деревянный диван и жестами потребовали от хозяев зажечь лампу. Фёдор поднес лампу. Немцы развернули карту и стали её рассматривать.
- Е-лец там? – офицер, по видимому, старший, указал на север.
Фёдор кивнул.
Немец махнул рукой на восток:
- За-донск?
- Да, - ответил Фёдор.
- Двад-цать?
- Да, двадцать километров, - подтвердил Фёдор.
- Исть до-рё-га?
- Угу, - Фёдор волнообразно провел ладонью. – Санная.
В дом вошли ещё двое немцев. Один в руках держал чугунок с картошкой, другой – ящичек с медовыми сотами. Дом сразу наполнился медовым запахом. Старший офицер убрал карту, что-то скомандовал. Вошедшие разложили трофеи. Солдат, сидевший у пулемета, достал из вещмешка хлеб и стал его нарезать.
- Никак у Казанов отняли? – шепнула Мария мужу.
- Угу, похоже, - согласился Фёдор.
Рассвело. Немцы закончили завтрак. Несколько нарезанных кубиков вощины оставили и вышли на улицу.
Фёдор с женой бросились к окну и увидели, как из соседних домов выходят кучки немцев и на ходу строятся.
- Слава те, Господи! – Фёдор перекрестился три раза. Мария тоже перекрестилась.
- Ма-ам, дай медку, - заныла Лида.
- И мне-е… - подхватила Верочка.
А старшие девочки уже поспрыгивали с печки и сидели на лавках.
Не успели Устиновы прийти в себя, как послышалась стрельба. Казалось, что стреляли со всех сторон. Пули засвистели прямо под окнами. Девчонки опять залезли на печку и притихли. Мария зашторила окна. На этот раз Фёдор не рискнул выйти на улицу.
В доме запахло дымом.
- Смотрите, бабу Степаниду подожгли! – закричала Мария, подбежав к окну и отдернув шторки.
- Мать, - Фёдор принюхался, - и нас подожгли!
Фёдор хотел было выскочить на улицу и посмотреть, что именно горит и как тушить? Но в дверях вдруг появился немец и замахал карабином. И лишь когда начал обваливаться потолок, немец ушел.
- Девки, хватайте, кто што можа! – крикнула Мария, сама схватив Веру и Лиду, выскочила на улицу. Вслед за ней выскочили остальные дочери. Последним из дома выбрался Фёдор. Он пытался вытащить козу, но та упёрлась, и у Фёдора ничего не получилось. Никто ничего ценного и полезного взять не смог. Дом сгорел моментально. Сгорела коза, овцы и куры. Кроме Устиновых и их соседей, немцы сожгли ещё один дом в начале улицы.
Стрельба прекратилась. По деревне проследовал большой отряд красноармейцев. Не задерживаясь, они направились в сторону райцентра.
Мария с Татьяной пошли по соседям просить «на погорелое» и попытаться устроить младших девочек. Фёдор пошел к церкви посмотреть прицерковный сарай на предмет обустроить там временное жилье. Сама церковь была завалена колхозным хламом, а до сарая у колхозников руки не дошли.
- Што это ты тут присматриваешь? – к Фёдору подошел председатель сельсовета Загородов. – Знаю, Фёдор Стефанович, што сожгли вас. Но помещение принадлежит колхозу, а вы не колхозники. Поэтому, попрошу вас…
- Фёдор сплюнул и поплелся прочь.
- А ну, вернись-ка! – подозвал Фёдора Загородов. – А чем это ты подпоясан?
- Чересседельником, - ответил Фёдор.
- Вижу, что чересседельником, - Загородов сделал строгое лицо. – А откуда он у тебя?
- Не знаю, - Фёдор пожал плечами. – Он у меня всегда был.
- Брешешь! У тебя и лошади-то никогда не было, - Загородов топнул ногой. – Ты его украл. В колхозе. А ну, снимай!
Фёдор молча снял чересседельник, бросил его к ногам Загородова и пошёл к своему двору.
К пожарищу стекался народ. Мария с Татьяной уже вернулись. Фёдор подошёл к ним. Мария устало оперлась на мужа.
- Слава Богу! Пристроила девок. Есть на свете добрые люди! Вон из одёжи кое-что дали. Тань, - Мария окликнула дочь, - дай-ка отцу хфуфайку и кохту.
Фёдор оделся. Солнце светило ярко, но не грело. Мороз усиливался. Со стороны райцентра опять послышалась стрельба. Откуда-то из-под Ельца раздалась канонада.
- Неужто наши попёрли в контрнаступление? – Фёдор перекрестился. – Слава те, Господи!