Когда мы впервые приехали в Сухуми, то застали деревянный вокзал с красивым ажурным павильоном над перроном.
В России я таких строений не видел, было необычно и приятно глазу. Внутри помещения тесно от обилия людей у кассы.
Маленькая привокзальная площадь с множеством ларьков, где торговали сильные усатые мужчины, что тоже было необычно, видимо, женщин не хватало для такой работы.
В одном из ларьков мать купила черный вместительный ридикюль, который продержался десять долгих лет, но уже в качестве хранилища документов. А тогда мне нравилось щелкать тугими никелированными шариками, запирающими содержимое.
Мы приехали снова, и увидели большую заасфальтированную просторную площадь, без множества захламляющих киосков, клумбы с красочными цветами.
В новый железнодорожный вокзал влюбился сразу. Вокзал построился, словно по волшебству, незаметно. Безоблачное небо, южная природа. Всё вокруг так красиво!
Перед белоснежным вокзалом ходит фотограф с фотоаппаратом, делающим моментальные снимки, но запрашиваемая цена не позволила воспользоваться его услугой. Образцы фотографий на небольшом прямоугольном стенде, стоящего возле куста газона.
Краем сознания запомнилась почему-то пустынная площадь, словно никто никуда не собирался уезжать — это было непривычно, но мысль не оформилась, не стал задумываться, да и сейчас не могу понять причину пустынного вокзала и его площади. Раннее утро? К вокзалам такое определение не подходит, там всегда предотъездная суета.
Над всем этим южным великолепием царил серебряный репродуктор, выматывающий душу гортанным абхазским пением, из горла певцов выталкивались невообразимые сочетания не слогов, а согласных букв. Мелодии, как таковой, в моем разумении, не было.
Пение, похожее на вой сумасшедшего в клетке. И всё это длилось часами, казалось, на многие километры вокруг, замолкая лишь на ночь.
До этого я слышал грузинские мелодии, которые тоже сначала были непривычными, но им можно было подпевать, и даже потом понравились, временами напевал, а здесь никакого намека на мелодию, и скрыться невозможно, и уши нечем заткнуть.
И, между тем, оказывается, абхазский язык один из древнейших языков мира!
«Абхазский язык — мировой рекордсмен: его алфавит состоит из 64 букв: 56 согласных, 6 гласных звуков, а также двух других букв — мягкого знака и знака лабиализации. В нём два диалекта: абжуйский (литературный) и бзыпский».
Много позже, я услышал туркменские песни, но даже они не показались столь ужасными и нестерпимыми. Да и сам язык труден, не только для слуха, но и в произношении — это было насилие над гортанью и мозгом.
Не запомнилось ни одного слова, хотя все вывески написаны кириллицей, прочитав которые, можно догадаться, что здесь находиться. Раньше этих слов не было в абхазском языке, принимались русские.
Мы идем по центральной улице мимо тенистого городского парка. Вплотную к тротуару стоит каменная сакля, сложенная из необработанных валунов. Мать сказала, что там живет святой отшельник.
Вероятно, это был самый религиозный период у матери. До этого она много рассказывала о жизни святых, мечтала о таком же образе жизни: уйти от мирской суеты в горы, жить в сакле, без всяких удобств, на хлебе и воде. Подразумевалось, что мы там будем жить вдвоем.
Мать, словно программировала свою и мою жизнь на аскетичное существование, внушала, что так жить можно и нужно, потому что мы больше никому на свете не нужны, и никто нам не станет помогать, некому, в горах людей мало, они сами пытаются выжить.
Я невольно очень зримо представил эту жизнь: часами стоять на коленях перед бумажной иконой и непрестанно молиться, питаться святым духом и тем, что даст маленький огород на камнях, то есть впроголодь.
Мы и сейчас не сытно питаемся. Но там не будет даже и такого скудного рациона. Всё будем выращивать на огороде в горах. Много там, на склоне, не вырастишь.
Непонятно, почему надо чего-то ждать? Почему нельзя приступать прямо сейчас? Отрешиться от всего, не спешить по глупым, бесконечным и никому ненужным делам, как это постоянно делает мама.
Вот, только, скучно будет так жить. Год, десять? Для чего нужно так истязать себя? Чтобы попасть в рай? А зачем вообще, человеку нужно рождаться? Отправлял бы Бог людей прямиком сразу в рай, еще не родившихся и не успевших согрешить!
Я получил на всю оставшуюся жизнь установку, что надо жить как можно скромнее, и никуда не стремиться, ни к чему, мой удел быть бедным и голодным. С матерью не мог спорить, потому что она для меня единственный авторитет, ей виднее, как нам жить.
Не понимал, что мать, своей установкой на бедность, сломала мою психику. Меня никто не напутствовал, что надо лучше учиться, стремиться к каким-то свершениям. Нет, мне ясно сказали, что мы должны жить аскетами, довольствуясь малым.
Думаю, она сама не сознавала, какой след оставят её слова в моей душе, подсознании. Ей подсказали, что так можно жить — это Богу угодно, и она поделилась своими мыслями со мной, указав мне моё место среди людей — жить скромно и бедно, не высовываться.
Наверное, я должен благодарить судьбу, что мать не довела своё намерение до логического завершения, не ушла в скит. Она была мечтательницей. Ей хотелось стать святой, чтобы люди узнали о её подвИге и приходили к ней за советами, и она станет учить, как надо жить во имя Бога.
Сейчас можно поражаться, с какой лёгкостью её слова стали для меня неписанным законом, аксиомой на всю оставшуюся жизнь, я всегда покупал самые дешевые вещи.
Для меня это было естественно, знал, что деньги нужно экономить, их всё время не хватает до зарплаты.
Мне даже в голову не пришло сказать: Мама, я не хочу так жить. Я не знал таких слов: Хочу-не хочу. Моё мнение никогда не учитывалось.
Эта сакля выглядела живописно. Маленькое оконце в парк. Отшельника не видно. Скорей всего, там никто и не жил. Летом в ней можно жить, но зимой? Бр-р! Жутко мечтать о такой жизни. По сравнению с ней, даже моя нынешняя, кажется благополучной и предпочитаемой. Да, грешная жизнь, редко молюсь, лишь, когда мать заставляет, смотрю греховное кино.
Правда, редко, хотелось бы почаще, мать часто огорчаю непослушанием, так она говорит. Но сам не вижу в своих поступках ничего серьёзного, так как стараюсь быть послушным и поменьше сердить мать. Хотя, надо больше сидеть за Библией и больше молиться, а не бегать днями по улице. Греховная у меня жизнь.
Эта сакля, и странная мечта об отшельнической жизни, запомнились. Я, как бы, не протестовал против такой жизни, и готов был принять. Сознавал, что можно жить впроголодь, вдали от всех. Бог мною не воспринимался. Я не знал, кто Он и зачем нужен? Для меня мать была богом и всем миром, если она говорит, значит, так и нужно делать.
Этот эпизод отложился в сознании, что можно жить аскетически. Это, если не нормально, то, вполне приемлемо. Что нам все остальные? Мы сами по себе, мы другие.
Мать мечтает стать святой. Единственный путь к этому – пойти по пути пророка Илии, удалиться в пустыню, от мира, соблазнов. И в то же время сознавала, что это путь в неизвестность.
Вероятно, только это и удерживало от решительных действий. Не пошла в монастырь, понимая, что строгая дисциплина и суровая аскетическая жизнь монахини не придется по вкусу.
Во всех городах она искала сектантов: пятидесятников, субботников, иеговистов, у которых своя, отличная от православных правда, и они горды знанием своей правды.
На много о себе воображающую неофитку, смотрели с осуждением, пытались переубедить. Но куда там! Её, женщину с высшим образованием, смеют учить безграмотные тетки!
Она фыркала, высказывала всё, что о них думает, и покидала поле боя с гордо поднятой головой. Она-таки показала, кто есть кто. Не на ту напали.
Кто мешал стать святой? Даже я понимаю, что она живет не по-христиански, часто скандалит, ругается, завидует, желает худа той, с которой недавно поссорилась.
Иногда мать спохватывалась, раскаивалась, что плохо поступает, нужно прощать другим, даже если они виноваты, рассказывала мне религиозные сказки.
Одна запомнилась: две подруги повздорили и начали крыть друг друга почем зря, а черт, сидящий на правом плече, радовался и всё записывал, чтобы предъявить на страшном суде в качестве её вины и с законным основанием отправить в ад. Подруги ссорились так долго, что у черта кончилась бумага, и он начал записывать компромат на себе, на своем теле. Неожиданно подруги опомнились и бросились в объятия, прося прощение. У черта от такой скоропалительности все записи вспыхнули и загорелись, как и он сам. Поделом.
Мораль: после любой ссоры нужно мириться, и тогда черту придется туго, нечего будет предъявить на Страшном суде.
На левом плече сидит ангел, который наблюдает и радуется, когда совершаешь хорошие дела.
Как-то, отвлеченно думалось: что мешает ангелу прогнать черта, сидящего на правом плече, и самому быть хозяином человека, направлять только на хорошие поступки? Ну, а если не может, то пусть почаще подсказывает дельные советы.
Какое самомнение! Сколько чертей и ангелов заняты бесполезным сидением на плечах людей, словно рыбы-прилипалы! Больше им делать нечего, как висеть над человеком и беспомощно наблюдать за его глупыми, скучными, а порой и преступными действиями. Нет, чтобы подтолкнуть на хорошие поступки и навсегда освободиться от обременительного занятия – бесполезного висения над человеком.
Мать говорит, значит, так оно и есть. Вернее, что-то в этом есть. Не может же она врать?! С какой стати? Врут, когда боятся.
Взрослые считали, что детей так и надо воспитывать, в страхе перед Богом. Страх становился чертой характера, хотя потом человек и понимал, что Бога нет. Есть совесть. К сожалению, у матери плохая память. Она забыла, как воспитывала меня, в прощении к другим людям. Сама она прощать, так и не научилась.
Вроде бы, простая притча о прощении, но она застряла в памяти, в сознании, дала понимание, что нужно прощать провинившегося, то есть меня. А я уже привык быть постоянно виноватым. А сколько детей не услышало эту притчу, росли в своей правоте!
Впрочем, в последующие годы, столь странное желание — уйти в скит, у матери больше не возникало. Но эта сакля запомнилась именно в такой связи, нашей возможной отшельнической жизни.
В другие дни мать рассказывала о разных чудесных явлениях, в которых проявлялась сила Бога: солдата, воевавшего на фронте, спасал от смерти крестик и даже обыкновенный тетрадный лист, на котором записан псалом 90, обладающий необыкновенной силой спасать человека от разных неприятностей. Мне тоже начинало казаться, что такой листок мне просто необходим.
Мать нашла в Библии псалом, и я переписал непонятные слова:
«Живущий под покровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится».
Словно непонятные шаманские заклинания. Листок некоторое время носил в кармане рубашки. После стирки он затерялся, и я про него забыл.
Жить легче не становилось. Лишь в подсознании откладывалось, что был случай, когда надеялся на Бога, а он не помог, не улучшил жизнь. Всё такая же бедность и постоянное ощущение голода.
Впрочем, уже сейчас подумал: Если логически подходить, то можно представить, что листок свою функцию выполнил. Со мной ничего страшного не случилось, не в пример другим.
Будь я верующим, обязательно приписал бы это чудесной силе, охраняющей меня. Но скольким такая бумажка не помогла? Они молчат, унеся с собой разочарование в божественной силе, которая не захотела их охранять.
Но вера в Бога, в некоторых случаях, помогает переносить тяготы жизни, не сдаваться на черной полосе, которая когда-нибудь да должна закончиться. Человек надеется на Бога, а помогают стечения обстоятельств.
Сейчас думаю, что мать вольно или невольно, но программировала свою и мою жизнь на нищенское существование, мол, так жить можно, нечего суетиться. Не в еде счастье. Был бы кусок хлеба.
И успешно выполнила свой план. Но я тогда об этом не догадывался, просто жил, как тысячи людей вокруг.
Здесь впервые появилась возможность показать меня Лору, который предложил сделать операцию. Мать обсудила эту тему с подругами, и те добросердечно отсоветовали, мол, операция очень опасная, мальчик может погибнуть, а без неё хоть несколько лет проживет.
Повторный визит к Лору запомнился тем, что на перекрестке мать не знала, в какую сторону идти, и я подсказал. Она удивилась, что я запомнил дорогу с первого раза. Потом я уже понял, что она временами ничего вокруг себя не замечала, уходила в свой мир грёз.
Врач показал мне, как время от времени, нужно чистить ухо от накопившегося гноя. Боли я не испытывал, и не понимал, что там происходит, что перегородка перегниет и гной пойдет в мозг. В подсознании сидело понимание, что до старости я не доживу. А старость – это нечто очень далекое.
Ровно десять лет после этого я не обращался к Лору.
Мать часто оставляет меня на попечение чужих людей, пока сама в нескончаемых хлопотах по трудоустройству. Очередную разлуку принимаю, как неизбежность, от меня ничего не зависит, чужие со мной не церемонятся, постоянно одергивают, запрещают и дают понять, что я, как личность, ничего не представляю, всё зависит от них, старших.
Это унизительно, но приходиться терпеть. Со сверстниками почти не общаюсь, чаще с младшими по возрасту. Они избалованы любовью родителей, чего я никогда не видел и не могу понять, часто капризничают, подолгу противно ревут, каким-то шестым чувством понимают мою зависимость от них и начинают исподтишка делать каверзы.
Начинаю понимать, что не люблю маленьких детей. На них приятно смотреть, пока они молчат и спокойны, но стоит чуть подольше побыть с ними, как возникает раздражение.
На солнечной набережной, неподалеку от морвокзала и причала, мать купила у торговки жареную барабульку, которая показалась очень вкусной. Скорее всего, из-за того, что мы постоянно голодны, а эти две маленькие рыбки, такие красивые, только разожгли аппетит, любая рыба показалась бы вкусной.
Барабулька любит чистую воду, и скоро она перевелась в Черном море. Пока же, пацаны ловили рыбу прямо с причала. В чистой воде видно, как рыбешки хватают приманку, и, подсеченные удилищем, серебристо взмывают в воздух, а потом на сухие доски пристани. Позже исчезли и бычки.
Не скоро узнаю, что у этой рыбки есть и другое название — султанка. И по вкусу стоит на первом месте, как и по цене.
Сейчас мы жили у бывшей монашки Нины. Может, она и не была монашкой, но так называла её мать. Она была замужем за грузином. Муж в войну работал сцепщиком вагонов, то есть имел «бронь», и, как-то, его придавило вагонными тарелками. Обычная смерть у сцепщиков. Чуть зазевался, и всё, грудь раздавлена.
Жуткий факт, который надолго застрял в моей памяти. Изредка, когда случалось проходить мимо таких тарелок, я всякий раз вспоминал этого погибшего в войну сцепщика, которому, всё равно, не повезло, выжить.
Сейчас уже подумал, что Нине не было и сорока лет, но казалась старше моей матери, потому что никогда не улыбалась. Видимо, ей было не до улыбок: дом и дочку тянула одна, каждая копейка на счету.
У Нины росла дочка Верочка, старше меня года на четыре. Поэтому со мной никогда не разговаривала и не общалась. Мне же, хотелось с ней подружиться, потому что смесь с грузинской кровью придавала своеобразную прелесть её лицу.
Можно было лишь догадываться, как это грузин решил жениться на русской. Да и занялся работой, которую обычно выполняют русские. Своего рода – отщепенец.
Дом деревянный, стоит на косогоре на сваях. Построен у самой дороги, которая с трех сторон охватывала его с огородным участком, полуостровом выдававшимся языком вперед.
Видимо, построен в последнюю очередь, так как выше в гору, теснота домов необычайная, и о таком большом огороде можно лишь мечтать. По соседству с дорогой, где проезжали немногочисленные автомобили, в час по чайной ложке, а иногда и реже.
Перед домом высокая беседка, увитая виноградом, рукомойник на столбе, служащим подпоркой веранды.
Дом, типично, грузинский. С одной стороны — на сваях. Вход от веранды в подпол. Три небольшие комнаты. Хозяйская – тесно уставлена вещами, сундуками, набитыми книгами религиозного содержания, всюду иконы с окладами.
Небольшая коллекция бабочек на иголках, гербарий не заинтересовал. Не имел представления, что это коллекционируют, и для чего это нужно? Какой смысл? Всё это показывала Верочка. Я только смотрел и молчал от застенчивости, что, конечно, её разочаровало, и она ещё больше отдалилась от меня.
С книгами из сундука возникла загадочная история. Конечно, тогда она не была загадочной. Таковой она стала много позже, через полвека, когда я вдруг вспомнил содержание одной из книг. Точнее, взрослые говорили о пророчестве, вычитанном из книги. Что нас ожидает в конце века?
Я пытался читать эту невзрачную книгу, выпущенную до революции. Запомнилась только первая страница плотного текста: суконный стиль автора, описывающий Землю, покрытую частыми проводами.
Видимо, намек на телеграфные и электрические столбы. И прочие неприятности, которые сейчас не вспоминаются, потому что не старался запоминать, неинтересно написано.
Была лишь живописная подробность: Появится Мишка Меченый, вроде Антихриста, который принесет на землю и народам ужасное зло.
Это отложилось в памяти. В школьные годы, когда с друзьями говорили о вере в Бога, я вспоминал эту книгу, предсказание, и, посмеиваясь, рассказывал о Мишке Меченном, появление которого казалось невозможным. Откуда ему взяться, и кто разрешит что-либо плохое вытворять?
Но за год до окончания века я вдруг вспомнил это предсказание и поразился удивительному совпадению! Что это? Не может быть! Я же реалист. Атеист. В чудеса не верю. Как возможно подобное? Ложная память? Чего вдруг? И именно про Мишку Меченого.
Я же, помню, как рассказывал Славке Чернову. Может быть, и другим, об этой книге и странном предсказании и появлении Мишки, да ещё Меченого! Мы, не зная будущего, лишь пожимали плечами: поживем – увидим.
Уверен, они забыли об этом разговоре и никогда не вспоминали. А я сейчас даже не знаю, как реагировать? Урбанистические подробности спрогнозировать можно. Марк Твен, Жюль Верн этим занимались. Но вот так точно назвать Мишку Меченым!
Это загадка, которую невозможно решить. Совпадение? Случайность? И доказать ничего не смогу. Я даже сам не уверен. Если бы такое предсказание в книге было бы, то-то верующие заликовали, потрясая этой книгой. А как быть с памятью?
Целыми днями предоставлен сам себе. Уходить из дома не разрешалось, только с матерью. Мне пять лет. Умею читать, но священные книги не по зубам, неинтересны.
Чтобы как-то убить время, рисую цветными карандашами в новой ученической тетради в линейку – ангелов с громадными крыльями за спиной.
Выходило очень убого. Нет таланта к рисованию. И этот единственный ангел три года красовался в этой тетради. Мать заставляла выводить буквы в этой тетради, но это скучное занятие быстро надоедало.
Я выходил во двор, поглядывая на розовые персики. Как-то Нина разрешила потрясти дерево, и все съели по одному персику. Кожура бархатистая, тоненькая, мякоть – необычайной вкуснотищи. Трясти дерево не решился.
В огороде, возле дороги рос инжир, груши, за домом – грядки с редиской, луком, у забора – вишни.
Много травы. На пасху с неё собирали росу, чтобы умыться, так как в этот день роса заменяет святую воду, даже можно пить.
Всё это запомнилось, потому что с большим трудом собирали росу. Набралось полстакана. Всё необычно, запоминающееся.
Изредка ходили на рынок. Покупали мало, больше смотрели. Дешевые южные фрукты не для нас — нет денег.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/06/514