(Перевод с английского)
(Иллюстрация - "Earth to Universe" Donato Giancola (1998))
Я не был богом-святошей, что умирает за ваши грехи. Нет, я был трансгуманистическим божеством на полную катушку: с телом жидкого металла, периферийным мозгом, облаком самовоспроизводящягося подсобного нано-тумана к моим услугам и рекурсивно самосовершенствующимся интеллектом под властью моей воли. Мне было доступно, что бы я ни захотел. Я не был Иисусом, я был Суперменом: зловещим Суперменом-Бизарро.
Мне чертовски повезло: я выжил.
Тишина в Питтенвим - глубже, чем положено даже приморской деревушке графства Файф. Здесь, на севере, снаружи от Гадрианского Брандмауэра, чума сильна, и здания кутаются в ореолы подсобного тумана.
-- Тут -- не то, что в Преззагарде? -- говорит Крэйг. Мы едем по главной улице.
Опаска, шепчет симбионт в моей голове. Беспокойство. Чувства Крэйга мне понятны. Молодой человек его падчерицы -- я -- заявился в первое же ее увольнение. Не к добру это.
-- Не особо -- отвечаю, с тревогой в животе.
-- Как говорила моя бабушка: «нищим привередничать не пристало», -- отвечает Крэйг. -- Приехали.
Дверь открывает Сью, обнимает меня, а я, как обычно, вижу в ней Эйлин: в ее светлой короткой стрижке, в веснушчатом лице.
-- Привет, Юкка, -- говорит, -- приятно тебя видеть.
-- Взаимно, -- отвечаю и вместе с симбионтом удивляюсь своей искренности.
-- Эйлин звонила, -- говорит Сью, -- Будет через несколько минут.
Из-за ее плеча на меня поглядывает Малькольм. Я подмигиваю, и он заливается смехом.
-- Я уже чуть с ума не схожу от Малькольма, -- вздыхает Сью, -- он вообразил, что умеет пилотировать ангела. Как же всё-таки здорово, как в шесть лет тебе что угодно кажется по плечу.
-- А Эйлин эту уверенность получилось сохранить, -- говорю.
-- Точно.
-- Вон она! -- кричит Малькольм, и мы выбегаем все вместе во двор и смотрим, как она садится.
Ее ангел - здоровенный, даже больше, чем я ожидал по впечатлениям от жизневещательных программ. С прозрачной, как жидкое стекло, кожей, с угольно-черными крыльями, с грубо вытесанными чертами лица и тела - будто он - неоконченная скульптура.
А в груди -- словно утопшее в янтаре насекомое, только улыбаясь -- Эйлин.
Медленно приземляются. Воздушный поток от микроскопических лопастей в ангеловых крыльях рвет лепестки хризантем. Мягко, ангел садится на траву. Стеклянная плоть растекается и Эйлин выбирается наружу.
Я вижу ее в первый раз с тех пор, как она ушла от меня. Окруженная аурой жидкометаллического скафандра, она напоминает рыцаря в латах. Ее черты - резче, коже - смуглее. По утверждениям жизневещалок фанатов, солдатам Богоборческого Легиона положены не только навороченные игрушки, но и генетическое совершенствование. Но она всё еще моя Эйлин: светлые волосы, острые скулы, вечно вызывающий взгляд зеленых глаз. Моя Эйлин -- солнечный свет.
Я пялюсь. Она подмигивает мне, обнимает мать, брата, Крэйга. Затем приближается, и я слышу жужжание костюма. Она касается моей щеки губами.
-- Юкка, -- говорит Эйлин, -- а ты-то что тут делаешь?
-- Фу! -- говорит Малькольм -- Перестаньте целоваться.
Эйлин поднимает его с земли.
-- Мы не целуемся, а здороваемся, -- она улыбается, -- я слышала, что тебе не терпится познакомиться с моим ангелом?
Лицо Малькольма вспыхивает. Но Сью крепко хватает Эйлин за руку:
-- Сначала -- еда, -- говорит, -- а потом -- игры.
-- Ну вот, -- смеется Эйлин, -- теперь я точно знаю, что я -- дома.
Эйлин смакует ужин. Она сменила латы на джинсы и футболку и куда больше походит на девушку, что я помню. Она замечает, что я всё пялюсь на неё, и жмет мне руку под столом.
-- Не беспокойся, -- говорит, -- я -- взаправду.
Я ничего не говорю, только одергиваю руку.
Крэйг и Сью обмениваются взглядами, и симбионт подсказывает мне, что хорошо бы заговорить.
-- Ну, так что, -- повинуюсь я, -- вы всё так и не собираетесь за Брандмауэр?
Сью кивает:
-- Я никуда не собираюсь. Этот дом построил мой отец, мы остаемся, не взирая на беглых богов. Да и эта... программулина компьютерная... нас неплохо защищает.
-- Рыба, -- подсказываю.
-- Я так и не привыкла к этому названию, -- смеется она, -- я помню, что это её инженеры так прозвали, но почему «Рыба»?
Я пожимаю плечами.
-- Юмор программистов - рекурсивная аббревиатура. Рыба - Супер Человечна (F.I.S.H Is Super Human), каждое слово с заглавной буквы. Не особенно-то и смешно.
-- Ну, не важно. В общем, мы остаемся так долго, как только сможем, будь на то Рыбья воля.
-- Замечательно, -- говорю, и добавляю про себя: «И глупо».
-- Это, похоже, национальная шотландская черта -- упрямство, -- говорит Крэйг.
-- И финская, -- добавляю, -- мои родители, по-моему, тоже никуда в ближайшее время не собираются.
-- Вот, я знал, что есть у нас что-то общее, -- отвечает. Симбионт отмечает, что его улыбка -- не искрення.
-- Эй, -- говорит Эйлин, -- на сколько я помню, Юкка -- вам не дочь. А я -- с войны приехала.
-- И как война? -- спрашивает Крэйг.
Вызов, говорит симбионт. Мне не по себе.
Эйлин печально улыбается.
-- Тяжко, -- отвечает.
-- У меня друг в Ираке служил, еще в начале века, -- отвечает Крэйг, -- вот там было тяжко: всё кровь да потроха. В наше время там только машины да ботаны. И машинам нельзя тебя убить. Тоже мне, «война».
-- Вообще-то, мне нельзя это обсуждать, -- говорит Эйлин.
-- Крэйг, -- говорит Сью, -- прекрати.
-- Я просто спрашиваю, -- говорит Крэйг, -- У меня и в Инвернесс были друзья, и какой-то чумной сделал из города громадный тетрис. Вот Эйлин была на войне, она знает, каково это. Мы беспокоились. Мне просто любопытно.
-- Не хочет она говорить про войну, так пусть не говорит, -- говорит Сью, -- Она домой приехала. Отстань.
Я гляжу на Крэйга. Симбиот предупреждает, что я пожалею, но я велю ему заткнуться.
-- Она права, -- говорю, -- паршивая это война. Хуже, чем нам кажется. Да, переносчики божьей чумы не убивают. Зато сами боги -- запросто. Рекурсивно самосовершенствующийся искуственный интеллект людей не убивает. А вот киборги-убийцы -- другое дело.
Крэйг хмурится.
Ну, -- говорит, -- и что ты сам туда не едешь, если все так плохо?
Взгляд Малькольма мечется между сестрой и отчимом. Смятение. Слезы.
Я откладываю вилку. Ужин, вдруг, опостылел.
-- Я сам был чумной, -- выжимаю из себя, -- Дисквалифицирован. Я -- был «ботаном».
Эйлин со взглядом Фурии поднимается со своего места.
-- Какое твое право! -- она кричит на Крэйга, -- Ты же понятия не имеешь, о чем ты. Ни малейшего. Вам не понять по новостям. Рыба не желает вам показывать. Жутко там, серьезно жутко. Ты мне будешь рассказывать, как жутко? Я сама тебе расскажу.
-- Эйлин... -- начинаю было я, но она отмахивается, и я умолкаю.
-- Да, Инвернесс превратился в гигантский тетрис. Дело рук ботанов и машин. Поэтому мы их уничтожили. А знаешь, что мы еще видели? Младенцев. Младенцев-союзников чумы. Младенцы -- жестоки. Они знают, чего хотят: поесть, поспать, избавиться от боли. И чума дает им всё это. Я видела одну женщину, она сошла с ума, она говорила, что потеряла ребенка, но мы видели, что она все еще беременна. Мой ангел взглянул на неё и сказал, что у нее в утробе -- пространственно-временной туннель, что ребенок живёт там в собственной маленькой вселенной. И взгляд у нее был такой... такой...
Эйлин теряет голос и выбегает из комнаты в тот же миг, когда Малькольм ударяется в рев. Не задумываясь, я устремляюсь за ней.
-- Я просто спросил, -- говорит позади меня Крэйг, и я хлопаю дверью.
В саду она сидит на земле около ангела, обняв его за ногу, и я чувствую укол ревности.
-- Эй, -- говорю, -- можно я присяду?
-- Пожалуйста, это -- свободный лужок, -- отвечает она с изнуренной улыбкой, -- я всех там перепугала, а?
-- По-моему, да. Малькольм все еще ревёт.
-- Я просто не знаю. Все выплеснулось само собой. И я думала, какая разница, что он слушает, в его-то играх вещи и похлеще постоянно приключаются, ничего страшного. Вот, дура.
-- По-моему, от твоего лица все это гораздо взаправдашнее звучит, -- медленно произношу я.
-- Так оно и есть, -- вздыхает она, -- что же я за скотина. Не стоило так заводиться на Крэйга, но нам на севере тяжко приходится, и когда слышишь, как несерьезно он об этом говорит...
-- Да уж.
-- А знаешь, -- говорит она, -- мне тебя не доставало. С тобой все становится на свои места.
-- Ну, хоть кто-то так думает.
-- Давай-ка, -- Эйлин вытирает слезы с лица -- прогуляемся, или, лучше, пойдем в бар. Я всё еще не наелась. И самое время выпить. Мое первое увольнение, а я всё ещё трезвая. Прознай сержант Кацуки, она бы уже от меня отказалась.
-- Надо срочно исправляться, -- отвечаю я, и мы направляемся в сторону порта.
Не знаю, приглянулся бы я кому-то вроде Эйлин, не будь я бывшим богом.
Два года назад. Студенческая столовая. Я, пытаюсь заново привыкнуть к блеклому спектру реальности. В одиночестве. И тут - три девуши за соседним столом. Прелестные. Громкие.
-- Нет, серьёзно, -- говорит первая, в блузке пастельных тонов и с интерфейсом Рыбы стилизованным под «Привет Китти», -- я хочу переспать с постчеловеком, -- троица громоздится над тумано-экраном, -- есть одна жизневещалка, «PostCoital: после совокупления с постом». Про секс с богами. Ведущая -- вроде их фанатки. Всюду за ними следует. Не за всеми, только за самыми клевыми: теми, что остались стабильными.
Наступает мгновение благоговейной тишины.
-- Ого! -- говорит вторая, -- Я думала, это все сказки. Или по крайней мере какие-то порно-инсценировки.
-- Похоже, нет, -- говорит третья.
В эти дни восторг ботанами -- как грипп -- заразителен. Божественная чума -- это связывающая волю, рекурсивно самосовершенствующаяся и самовоспроизводящаяся программа. Джин, что приходит к тебе, селится в машинах по соседству и говорит тебе, что все законы теперь сводятся к одному: поступай, как возжелаешь. Действует разлагающе, но чертовски сексуально.
-- Серьёзно, -- говорит первая, -- не удивительно, что Рыбу написали мужчины. Это же просто еще один фаллос. Никакого внимания к женской сексуальности. Во всей коллективной воле нет ничего феминистичного. Серьёзно.
-- О, Боже! -- говорит вторая, -- Вон тот. Он мне нравится. Эээ, она. Оно? Все они, я их хочу!
-- Нет, -- говорю я, -- не хочешь.
-- Извините? -- она смотрит на меня, будто вступила в что-то неприятное и желает очистить подошву, -- у нас приватная беседа!
-- Разумеется. Я просто хотел сказать, что эта вещалка -- фальшивка. И на вашем месте, я бы не связывался с постлюдьми.
-- Совет основанный на личном опыте? Постушка откусила тебе член? -- в кои то веки я рад, что мне требуется симбионт: если не обращать внимания на его шепот, ее лицо для меня - бесстрастная маска.
Ее подруги нервно смеются.
-- Да, -- говорю, -- я сам был одним из них.
Они синхронно поднимаются, молча глядят на меня в течение секунды, и уходят. «Маски, -- думаю я, -- маски».
A moment later I'm interrupted again.
-- Простите, -- говорит третья девушка, -- то есть очень, очень простите. Они мне не подруги на самом деле, мы просто учимся вместе. Я -- Эйлин.
-- Да ладно, -- говорю, -- мне в общем-то все равно.
Эйлин садится в углу стола, я не возражаю.
-- Каково это, -- спрашивает она. У нее очень зеленые глаза. Любопытство, подсказывает симбионт. Но мне вдруг хочется услышать от него чего-то иного.
-- Правда хочешь знать? -- спрашиваю.
-- Да
Я гляжу на руки.
-- Я был «квакером», -- медленно начинаю я, -- квантовым хакером. Когда всплыли исходники Рыбы, я, как и всякий ботан на планете, ковырялся в них. И у меня вышла моя собственная версия: дружественный искусственный интеллект, суперцеленаправленный и защищенный от дурака, с одним предназначением: обратить меня из мешка плоти в «Нового Бога» Джека Кирби, без вреда для других. По крайней мере он так сказал.
-- Моей периферийной нервной системе, -- морщусь я, продолжая, -- потребовалось около тридцати секунд, чтобы овладеть суперкомпьютерным кластером Хельсинкского Технического Университета. И уже скоро всё там отправилось на смарку.
-- Но ты выкарабкался, -- говорит Эйлин, широко раскрыв глаза.
-- В те времена Рыба еще могла позволить себе мягкость. Никто еще не погиб безвозвратно, как ее звезды уже были на месте. Она выжгла мой новый интелект, словно информационную опухоль, и запихнула меня обратно... -- я пробегаюсь взглядом по своему телу, -- ... вот в это.
-- Ого! -- восклицает Эйлин, сжав чашку латте стройными пальцами.
-- Ага, -- говорю, -- я тогда сказал приблизительно то же самое.
-- И что теперь? Больно было? Скучаешь по былому?
Я смеюсь.
-- Да я особо-то ничего и не помню. Большую часть воспоминаний Рыба ампутировала. А кое-что - пострадало, -- я сглотываю.
-- Я... У меня, более-менее, легкая степень синдрома Аспергера. Я не могу больше нормально читать людей, -- я снимаю шапочку, -- выглядит жутковато, -- я показываю ей симбиота на затылке. Как большинство Рыбьих машин, он похож на морскую звезду, -- это симбионт. Он читает мне людей.
Она дотрагивается до симбионта, и я чувствую ее прикосновение. Разрешение его тактильных рецепторов гораздо выше, чем у моей кожи, и я чувствую, как сложные узоры кончиков ее пальцев скользят по его поверхности.
-- А мне он нравится, -- говорит, -- Как драгоценный камень. Ой, он теплый! А что он еще может? Это вроде интерфейса Рыбы? У тебя в голове?
-- Нет. Он постоянно прочесывает мой мозг. Удостоверяется, что тот, кем я был, не прячется где-то там, -- я смеюсь, -- дерьмовое это ощущеньице -- быть промытым божком.
Эйлин улыбается. Очень приятная улыбка, говорит симбионт. Не знаю, может, объективность его суждений нарушена лаской.
-- Но согласись, это очень впечатляющий рассказ, -- говорит она, -- или ты его каждой встречной рассказываешь?
Той ночью она привела меня к себе домой.
Мы заказываем рыбу с картошкой в «Логове Контрабандиста». Кроме нас с Эйлин тут никого нет; старик-владелец приветствует ее по имени. Еда -- из фабрикатора и на мой -- вкус слишком жирная, но Эйлин набрасывается на нее с неприкрытым энтузиазмом и запивает пинтой пива.
-- По крайней мере ты сохранила аппетит, -- говорю.
-- Нас учили воздержанию от еды в пустыне Гоби, -- отвечает она и отбрасывает назад волосы, заставляя мое сердце подпрыгнуть, -- клетки моей кожи способны к фотосинтезу. Некоторых подробностей не увидишь в репортажах для поклонников. Просто кошмар: постоянно чувствуешь голод, но поесть не дают. Повышает бдительность. Теперь у меня моча все выходные будет странного цвета, от исхода наномашин.
-- Благодарю за информацию.
-- Прости. Солдатские разговорчики.
-- Ты таки изменилась, -- говорю.
-- А ты -- нет, -- отвечает она.
-- Вообще-то, как раз да, -- я отхлебываю от своей пинты, в надежде, что симбиот даст мне напиться, -- я -- изменился.
Она вздыхает.
-- Спасибо, что приехал. Здорово тебя снова видеть.
-- Да не за что.
-- Нет, серьезно, это столько для меня значит, я ...
-- Эйлин, пожалуйста, -- я отключаю симбионта и убеждаю себя, что не знаю, что она думает. Честно, -- не надо, -- я допиваю пинту, -- я вот думал кое о чем. Очень много думал, благо времени было предостаточно. Я имею в виду, -- слова застревают в глотке.
-- Ну, -- говорит Эйлин.
-- Тебе незачем продолжать -- возвращаться, бороться с чудовищами, разве только...
Меня передергивает от одной мысли, даже сейчас.
-- ...разве только ты всё ещё так сердишься на меня, что тебе необходимо убивать существа вроде бывшего меня.
Эйлин поднимается.
-- Нет, не в этом дело, -- говорит, -- совсем не в этом!
-- Я слышу. Не надо кричать.
Она жмурится:
-- Включи симбиота и пойдём.
-- Куда?
-- На пляж. Камни запускать.
-- Зачем?
-- Охота.
Мы отправляемся на пляж. Так солнечно уже несколько месяцев не было. Возможно, дело в гигантской Рыбьей звезде -- бриллиантовой, с милю в поперечнике -- что плавает на горизонте.
Мы бредем вдоль выброшенной на берег пены. Эйлин выбегает вперед, дразнит волны.
Меж двух пирсов -- уютное место покрытое галькой. Эйлин поднимает пару окатышей, и со знанием дела запускает один из них с размаху; тот едва касается поверхности воды и подскакивает на волнах.
-- Давай, попробуй. Твоя очередь.
Я пробую. Мой камень летит крутой дугой и пропадает из виду, практически без брызг.
Я смеюсь и оглядываюсь. Свет далекой морской звезды смешивается с солнечным, прежде чем упасть на лицо Эйлин. На какой-то момент она походит на девушку, пригласившую меня провести здесь Рождество со её родителями.
А в следующий момент Эйлин плачет.
Прости, -- говорит, -- я собиралась раньше рассказать. Но не смогла.
Она обхватывает меня. Наши ноги омывают волны.
-- В чем дело, Эйлин. Ты же знаешь, мне не всегда понятно.
Она садится на мокрый песок.
-- Помнишь, я рассказывала Крэйгу? Про младенцев.
-- Ну
Она сглатывает.
-- У меня был ребенок, -- говорит, -- перед тем, как я тебя бросила.
Сначала я думал, что секс был из жалости. Я не возражаю: такое со мной уже не раз случалось -- и до, и после эпизода с Божественностью. Но Эйлин остается. Готовит завтрак. Идет за руку со мной в университет, смеясь над спамоедами, что гоняют за рекламными пиктограммами, вертящимися на ветру, как разноцветные листья. Я отращиваю ей на день рожденья Рыбий интерфейс из моего симбиота. Он похож на божью коровку. Она зовёт его «Мистер Жук».
Я -- парень простой: чтобы влюбиться мне большего и не надо.
Быстро промчалась зима в Преззагарде. Мы находим квартиру в вертикальном поселении Стэк, на которую мне хватает доходов от мелких компьютерных подработок.
Но, одним злосчастным утром, ее постель -- пуста, Мистер Жук одиноко сидит на подушке. И её вещи из ванной - исчезли. Я обзваниваю её друзей, запускаю ботов в местные сети гражданского самонаблюдения. Никто ее не видел. Две ночи напролет я выдумываю кошмарные сценарии. Любовник? Какой-то мой проступок? Симбиот - не безгрешен, как часто я опасаюсь, не ляпну ли чего по его вине.
Утром третьего дня она возвращается. Я открываю дверь -- и вот она, бледная и растрепанная.
-- Где ты была? -- спрашиваю. Она выглядит такой дизориентированной, что хочется прижать её к себе, но она меня отталкивает.
Ненависть, говорит симбионт. Ненависть.
-- Прости, -- говорит, со слезами на глазах, -- я только за вещами. Мне нужно уйти.
Я пытаюсь сказать что-то: что не понимаю, что можно со всем разобраться, что ничто не может быть так худо, что она не могла бы мне об этом рассказать, что всё - моя вина, что я исправлюсь. Хочется просить прощения. Умолять. Но ненависть сгущается вокруг нее пламенной аурой, лишающей меня дара речи, и я молча наблюдаю, как Рыбьи служки уносят прочь её жизнь.
-- Объяснений не проси, -- говорит она с порога, -- позаботься о Мистере Жуке.
Когда она уходит, мне хочется вырвать симбиота из черепа. Хочется, чтобы черный червь, что прячется в моем сознании, вылез и снова овладел мною, превратил меня в бога не знающего ни боли, ни любви, ни ненависти, бога способного летать. Всё вокруг расплывается, как в тумане. Кажется, я пытаюсь открыть окно и броситься с трехсотметровой высоты, но Рыба в стенах и в стекле не даёт: мы создали жестокий мир, жестокий мир, что из любви не даст нам причинить себе вред.
В какой-то момент, симбионт усыпляет меня. И снова - когда проснувшись я начинаю крушить всё и вся. И снова... пока не возникает какой-то условной рефлекс.
Позже, я ночи напролет перебирал снимки в журнале Жука: пытался разобраться, систематизировать с помощью симбиота детали эмоционального узора нашей совместной жизни. Но ничто не осталось неразрешенным, ничто не гноилось, ускользнув от внимания. Или я так ничего и не понял.
Не впервой, говорю себе, Коснулся неба и рухнул. Ничто не ново.
И я живу сомнамбулой. Выпускаюсь. Работаю. Пишу программы для Рыбы. Забываю. Говорю себе, что перерос, излечился.
Потом звонит Эйлин и я -- в первом же поезде на север.
Я вслушиваюсь в ее сердцебиение, в надежде понять слова. Они кувыркаются по сознанию, слишком грузные, чтобы схватить их суть.
-- Эйлин. Боже мой, Эйлин.
Бог, спрятавшийся в моей голове, в мертвых ее областях, в клетках, в ДНК.
Внезапно меня тошнит.
-- По началу я и не поняла, в чем дело, -- говорит Эйлин плоским бесцветным голосом, -- я странно себя чувствовала. Хотелось быть одной, где-то в высокой дали. Так что я пошла в одну из пустых, недавно выращенных, квартир на верхнем уровне Стэка, переночвать, подумать. И там меня обуял страшный голод. То есть очень, очень страшный. И я уметала горы фебрикаторной еды, все больше и больше, и мой живот начал расти.
Где господствует Рыба, контрацепция -- естественное состояние, пока действительно не захочешь ребенка. Но была одна ночь в Питтенвиме, сразу после Рождества, снаружи от Брандмауэра, где Рыбьих спор -- которыми здесь, в Преззагарде, воздух полон -- раз-два и обчелся. И будто наяву, я вижу, как божье семя в моем мозгу внедряется в мои клетки, мастерит крохотные, куда мельче сперматозоидов, молекулярные машинки, груженые ДНК с компьютерным кодом, вторгающиеся в Эйлин.
-- Я больше не удивлялась. Больно не было. Я легла, воды отошли и он самостоятельненько выбрался наружу. Прекраснее создания я не видела за свою жизнь, -- улыбается Эйлин, -- у него были твои глаза и такие крохотные пальчики. И на каждом -- безупречный ноготок. Он взглянул на меня и улыбнулся.
-- Взмахнул рукой. Будто... будто решил, что больше во мне не нуждался. Тут распахнулись стены, и он улетел. Мой ребенок. Улетел.
Для идентификации божественного семени я использовал собственную ДНК. Мне и в голову не пришло искать в этом подвоха. Он мог подчинить себе мою волю. Переизобрести себя. А потом уже меняться, сколько душе угодно. Например, вырастить крылья, если потребуются.
Я обнимаю Эйлин. Вдвоём, мы мокнем и дрожим, но мне наплевать.
-- Прости. В ту ночь я хотела всё рассказать, -- говорит она, -- Но увидела его в твоём взгляде. Я не могла этого вынести.
-- И записалась в Легион.
Она вздыхает.
-- Да. И мне полегчало. Делать что-то, быть нужной...
-- Мне ты тоже была нужна, -- говорю я.
-- Знаю. Прости.
Я чувствую, как злоба подступает к горлу:
-- И как у вас, получается? Побеждаются супер-младенцы и повелители тьмы? Счастливы вы теперь?
-- Ты начинаешь звучать, как Крэйг, -- отвечает, отпрянув от меня, Эйлин.
-- А как же мне еще звучать? Да, жалко, как вышло с ребенком. Но ты ни в чем не виновата. И я -- тоже.
-- Но это же ты... -- она закрывает рот ладонью, -- извини, вырвалось. Я не хотела...
-- Кайся дальше и оставь меня в покое.
Я убегаю вдоль линии прибоя, не задумываясь, куда.
На берегу меня поджидает Ангел.
-- Здравствуй, Юкка, -- говорит, -- приятно снова встретиться.
Голос -- как обычно -- андрогенный и приятный, щекочет что-то в глибине моего мозга. Голос Рыбы.
-- Здравствуй.
-- Могу ли я тебе помочь?
-- Вряд ли. Разве что если отпустишь Эйлин. Вернёшь ей здравый смысл.
-- Мне нельзя влиять на её решения, -- отвечает ангел, -- я так не работаю. Я лишь даю вам, что вы сами хотите, или что бы вам стоило хотеть, будь вы мудрее. Такова моя высшая цель. Ты же знаешь.
-- Долбаный святоша. Она должна воевать с чудовищами, потому что на то -- общая воля человечества? Пусть даже она умрет? Что это, испытание для формирования её характера?
Ангел молчит, но я -- уже завёлся.
-- Я не уверен даже, сама ли она решила. Этот... эта.. это существо у меня в голове... это же ты. Может ты отпустил божье семя, чтобы Эйлин расстроилась и вступила в твою армию смертников. Ты даже вычислил, наверное, что я приеду сюда и буду жаловаться, а её все равно не разубедить. Или можно-таки?
Ангел поразмыслил.
-- Если б я мог, этот мир уже давно стал бы наилучшим из всех возможных, -- он накренил стеклянную голову, -- но, возможно, кое-кто и желал, чтобы ты очутился здесь сегодня.
-- Не морочь мне голову.
Гнев выливается из меня, будто река. Я обрушиваю на ангела кулаки. Его кожа растекается, будто мыльный пузырь.
-- Юкка!
Голос звучит издалека.
-- Юкка, прекрати, -- говорит Эйлин, -- прекрати, дурень!
Она толкает меня с неодолимою силой:
-- Смотри на меня! Не Рыбам, не ты, не ребенок, это я решила. Почему ты не желаешь с этим смириться?
Я смотрю на нее и глаза -- полнятся.
-- Потому что я не могу пойти с тобой.
-- Глупый мальчишка, -- говорит она и обнимает меня, а я плачу, в первый раз с тех пор, как я перестал быть богом, -- глупый, глупый мальчишка.
Наконец слезы заканчиваются. Мы сидим на валуне, смотрим, как заходит солнце. Я -- пуст и легок.
-- Может было бы проще, если бы ты не позвонила, -- говорю я со вздохом.
Эйлин широко раскрывает глаза.
-- В смысле? Я и не звонила. Я думала тебя Крэйг пригласил. Это в его духе. Чтобы удержать меня дома.
И тут перед нами возникает младенец.
Он -- лысый, нагой и розовый, с серебристой пуповиной не толще волоса на животе. Его глаза -- зеленые, как у Эйлин, но за ними -- мой взгляд. Он витает в воздухе, почти касаясь воды своими совершенными ступнями.
Младенец смотрит на нас и смеется, будто серебрянные колокольцы. Его рот полон жемчужных зубов.
-- Не шевелись, -- говорит Эйлен.
Ангел движется к младенцу. Его ладони взрываются в кусты фрактальных лезвий. На его груди формируется стеклянное орудие. Крохотные шарики света, квантовые точки переполненные энергией, устремляются в сторону младенца.
Младенец снова смеется, поднимает ручки и сжимает кулачки. Воздух... да наверное и пространство, и время... дрожит и вьётся. И вдруг -- от ангела не осталось и следа, а наш младенец держит крохотный стеклянный шарик, будто сувенир с фальшивым снегом.
Эйлин хватает меня за руку и шепчет:
-- Не волнуйся. Небесная... Рыба наверняка всё видела. Она что-нибудь да предпримет. Тихо!
-- Плохой ребенок, -- медленно говорю я, -- сломал маминого ангела.
Младенец хмурится. Космическая ярость просвечивает из-под наморщенного лобика.
-- Юкка, -- начинает Эйлин, но я перебиваю:
-- Ты умеешь только убивать богов. Я - знаю как с ними надо разговаривать, -- я перевожу взгляд на моего... судя по маленькому морщинистому органу между ножек -- сына... и делаю шаг ему навстречу. Я помню, каково это: быть всемогущим. Всемогущество порождает новую потребность: потребность к созиданию совершенства.
-- Я знаю, зачем ты привел нас сюда. Ты хочешь, чтобы мы были вместе, да? Мама и Папа, -- я опускаюсь на колено и смотрю в глаза сына. Я уже в воде и так близко, что ощущаю тепло его кожи.
-- И я знаю, как ты мыслишь. Сам там был. Ты мог бы нас разобрать. Перестроить наши сознания. Мог бы заставить нас хотеть быть вместе, быть с тобой, -- я останавливаюсь и касаюсь его носа указательным пальцем, -- Но так не получится. Так -- никогда не достичь совершенства. Так никогда не выйдет правильно, -- я вздыхаю, -- поверь, я-то знаю. Я это на себе испытал. Но ты, ты -- что-то новое, ты способен на большее.
Я вынимаю Мистера Жука и протягиваю сыну. Тот хватает интерфейс и кладет себе в рот. У меня схватывает было дыхание, но он не кусает.
-- Разговаривай с жуком, -- говорю я, -- он расскажет тебе, кто мы. Потом -- возвращайся.
Младенец жмурится. Затем хихикает полным насекомообразным интеллектом ртом и трогает мой нос крошечной ручкой.
Эйлин удивлённо вскрикивает. В моём мозге галоппирует электрический конь, опережая гром своего топота.
Я просыпаюсь от влаги на лице. Открываю глаза и вижу лицо Эйлин на темном фоне неба. Идет дождь.
-- Ты в порядке? -- спрашивает она, чуть не плача, поддерживая мою голову, -- вот, гадёныш!
Её глаза распахиваются. И внезапно в моей голове наступает тишина, целостность. Я вижу удивление в её глазах.
Эйлин поднимает руку, в которой лежит мой симбиот. Я беру и кручу его между пальцев. С хорошего размаха я запускаю его в море. Он подпрыгивает трижды и исчезает.
-- И в кого он такой?