Иногда думаешь, что европейцам, читай немцам, до нас никакого дела нет, но вот как стукнет какой-нибудь юбилей, так сразу вдруг берешь свои слова назад — есть до нас дело, есть!
Вот возьмем, к примеру, нынешний юбилей, 200 летний юбилей писателя Ивана Александровича Гончарова, автора великолепного романа «Обломов» о единоборстве европейского и русского образа жизни внутри одного персонажа. Сам автор, похоже, так и не понял, что написал, и был согласен с Добролюбовым в оценке своего героя с точки зрения никчемности лишнего человека, хотя, впрочем, мог не возразить просто из лени, потому что сам был ленив как тюлень, любил поспать, жил барином, - так вот же! снова перевели роман «Обломов» на немецкий язык, посвятили ему статьи в солидных изданиях и снова задумались, как бы похитрей разгадать русскую душу. Задумались, похоже, не зря.
Впрочем, как сказал один современный писатель, это похоже на интерес просвещенного мореплавателя к дикарю, одновременно и любопытно, и боязно. Желание понять, кто они русские, почему они русские, с какой стати они русские, чей это умысел, и почему это в них живет хроническая и частенько заразная болезнь, — это хоть и скоротечное, но весьма похвальное желание.
Роман «Обломов», о котором уже пошла речь, замечателен еще и тем, что в нем пока все на своем месте: здесь лакей доволен своим сословным положением, горд и чувствует себя в своем лакействе в некотором смысле генералом, а не мечтает стать композитором Глинкой, а кухарка — она и есть кухарка, довольна своим положением, и тоже не стремится управлять государством, так сказать, все в первородном дореволюционном грехе; барин само собой барин, а хороший человек уже тем хорош, что ничего плохого не делает ближнему, что проблемы в принципе решить не возможно, потому что решение одной проблемы порождает появление следующей, совсем новой, а потому лучше не вставать с дивана, а слуге не убирать в доме, ведь уборка в доме может повлечь за собой битье ваз и прочей дорогой посуды. Высокая мудрость Обломова сходна с мудростью Диогена, прогнавшего от себя Александра Македонского, загородившего ему солнце.
Так вот, Обломов есть прежде всего русский барин, который, оглядевшись, увидел, что жизнь ни что иное, как суета. Пристально посмотрев на чужие судьбы, Илья Ильич увидел, что все стремятся в конечном итоге добиться того, что у него уже есть от рождения, то есть, чтобы подводя черту жизни, выйдя в отставку или скопив капиталец, прозябать, как прозябает он сейчас.
Поэтому с точки зрения Ильи Ильича работать должен тот, у кого ничего нет, а кто понимает жизнь, тот не торопиться.
- Когда жить? - говорит Обломов, глядя на них всех, искренне жалеет.
Но живет ли он сам?
Для чего живет?
И ответ приходит таков. Ради поэзии жизни, против ее прозы.
Он живет для самой жизни. Не для того ли создал нас господь, чтобы мы жили сами, как могли, а не оглядывались вокруг и не брали пример с других? Обломов живет как может, возможно и не совсем умело с точки зрения проворных знатоков, но уж точно без злобы и вреда для окружающих, да так, что никто его не может помянуть дурным словом, а только добрым, и всех «связывает одна общая симпатия к чистой, как хрусталь» обломовской душе. Он живет «для выражения идеально покойной стороны человеческого бытия!» - пишет о нем Гончаров.
Любовная история с Ольгой Ильинской в романе самая скучная и неинтересная его часть, с бесконечными посиделками с тетушкой, с нудным и бессмысленным хождениями по аллеям парка, надуманным романтизмом, ходульными диалогами, с пением Casta Diva, будто создана искусственно вместе с пошлой веткой сирени, и подтверждает ту мысль, что путь, нарисованный Штольцем для Ильи Ильича чужой, это путь самого Штольца, одолженный Обломову на время, и никак не вписывается в судьбу Ильи Ильича, пройден им с трудом и вопреки.
То ли дело потом, в доме Агафьи Матвеевны, без романтической любви, когда «настоящее и прошлое слились и перемешались», когда «грезилось ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят не заработанный хлеб, ходят в золоте и серебре...»
Господь сделал человека таким, каков он есть, и поэтому должен дать ему возможность жить так, как он хочет, а остальное, насилие над человеком, - вот, собственно, и вся основная мысль Обломова.
Роман, однако, как никакой другой способствует немцу понять русскую душу, потому что удобен для понимания, потому что записан автором якобы со слов, хоть и на половину русского, хоть и деятельного, но душевного и вполне убедительного немца.
Финал романа с точки зрения европейца, обнадеживающий, потому что Андрей Штольц воспитывает нового Андрюшу, хоть и из обломовских, но на немецкий трудолюбивый манер.
Однако по истечении более 150 лет с момента написания романа, следует грустно, подытожить, что надежды автора относительно развития русского характера в сторону «штольцев» пока не оправдались, Россия как была преимущественно обломовской, так ей и остается.
Андрей Штольц, сын немца и русской, так и не смог в исторической перспективе пересилить милую нашему да и его сердцу обломовщину, победившую вопреки критикам Писареву и Добролюбову на великих просторах Руси, превратившуюся со временем в Российскую Федерацию, которую толком не расшевелили ни капитализм Адама Смита, ни марксов коммунизм, ни новый базарный капитализм, ни человекожульническая диктатура из тандема двух юрких европеизированных сорванцов.
Это подтверждается и тем обстоятельством, что мы сами себя до конца не можем понять, особенно когда стремимся к европейской цивилизации в ударные сроки и при этом умудряемся не ударить пальцем о палец.
Однако в самой Европе наблюдаются интересные сдвиги. Русскому человеку отрадно замечать, что «штольцев» становится все меньше даже на их исторической родине.
Число честных и деятельных граждан становится все меньше даже там, где концентрация самозабвенных ремесленников и работяг была по традиции относительно высока.
Число «штольцев» и в Германии стало стремительно идти на нет, и теперь работники едва справляются с тем, чтобы прокормить потомственных и новых шалопаев. Уже сложилась каста профессиональных лежебок, кто уже в третьем поколении не заработал ни одного гроша, умеющих мило устраиваться как Обломов за счет других.
Неужели обломовщина — это мировая тенденция, экспортированная из России? Как в немецком обществе Обломов может побеждать Штольца? Понять это невозможно, это все равно, что пытаться собрать в бутылку все капли дождя, хоть мелкого, хоть проливного.
Но вот читаем у Александра Ивановича Герцена, двухсотлетие которого мы отмечали в мае: «Да, любезный друг, пора прийти к спокойному и смиренному сознанию, что мещанство — окончательная форма западной цивилизации». Так вот, на пике развития цивилизации у общества, возможно, срабатывает защитная тенденция.
Похоже, что обломовщина — это спасительный тормоз, не позволяющий нам окончательно сползти в мещанство, бездуховность и сопровождающую ее унылую пошлость. Это механизм, не дающий возможности деятельной и рациональной части человечества в погоне за прибылью и не имея прямого злого умысла, заставить нас жить преимущественно расчетливо, по уму, читать бестселлеры, поклонятся Памеле Эндерсон, смотреть блокбастеры, жить без наивной мечтательности, витания в облаках и веры в авось.
Полагаю, это прекрасно, что обломовщина или нечто напоминающее ее в европейском варианте живы, похоже, это единственная гармоничная форма жизни человека на Руси, да и не только там, в то время как все другое — это суета, подобие жизни и жалкое прозябание.