Журнал «Адвокат», №5, май 2012 года
АННОТАЦИЯ: Тезис о том, что задачей суда является установление истины по делу, редко подвергается сомнению. Автор журнала «Адвокат» — адвокат коллегии «Форум» (г. Хабаровск) К.В. Бубон, уже опубликовал ряд полемических материалов, в которых он затрагивает эту тему (3,4,5,6,7). Продолжая рассуждения, предложенные им в предыдущих публикациях, автор опубликованной ниже статьи — приходит к новым выводам, которые могут представлять интерес, как для специалистов-юристов, так и для всех, кто интересуется правом. Автор прибегает к сопоставлению понятия "истина" применительно к уголовному и гражданскому процессу, а также обращает внимание на такой общетеоретический аспект государственной власти, как легитимность.
Ключевые слова: истина; справедливость; законность; легитимность; истец; ответчик; подозреваемый, обвиняемый; презумпция невиновности; состязательный процесс; установление истины; арбитражный процесс; гражданский процесс; уголовный процесс; цель уголовного судопроизводства; цель гражданского судопроизводства;
***"К вопросу о правовой категории «истина» в гражданском и уголовном процессе
и ее месте в ряду правовых ценностей".***
Существуют темы, обратившись к которым один раз, бывает не так-то просто отступить в дальнейшем. Одной из них мне представляется тема истины в процессуальных отраслях права и в соответствующих им судопроизводствах. Напомню, что ранее мною уже был опубликован ряд работ, которые в той или иной мере касались упомянутой юридической категории . Затратив столь существенные усилия, я невольно начинаю ощущать даже некоторую ответственность за поддержание принятой мною точки зрения.
В самых общих чертах, она состоит в том, что никакая, даже самая совершенная, судебная процедура не гарантирует достижения истины, что бы ни понимали под этим словом учёные-правоведы или философы. Любая предустановленная, предопределённая цель имеет тенденцию вступать в конфликт с процедурой, предназначенной для достижения этой цели. В современных российских реалиях, с моей точки зрения, наиболее острым является конфликт между настоятельным, чрезмерным требованием устанавливать истину и хилыми, неразвитыми средствами, которые призваны поддерживать надлежащую процессуальность.
Результаты отнюдь не заставили себя долго ждать: обвинительный "уклон" превратился в "обвинительный обрыв", и стал главным принципом судопроизводства, заменив собою презумпцию невиновности. Это обстоятельство, в свою очередь предельно пагубным образом отразилось на квалификации защиты и катастрофически – на качестве расследования и государственного обвинения. Судебная и досудебная процедуры деградировали. Среди профессиональных участников судопроизводства укоренились крайние степени цинизма, когда дело касается базовых принципов судопроизводства (презумпции невиновности – в первую очередь). В результате мы не имеем качественных средств для установления обстоятельств дела, за ненадобностью таковых. Достижение истины как цель процесса на практике отрицает сама себя.
Ситуация могла быть иной, если бы истинность обстоятельств, установленных судом, рассматривалась не как единственно возможный результат и обязательное условие судопроизводства, а как вероятностный итог, который может наступить, а может и не наступить. Собственно, требуется всего лишь признание очевидного. Даже в сфере точных и естественных наук принято считать достоверной только ту информацию, которая собрана при помощи адекватных средств. Именно адекватность средств и методов исследования (познания) характеризует деятельность как научную. Надлежащая организация исследования считается определяющим фактором при оценке полученных результатов. При этом учёные нередко признают возможность ошибки. И это – в сфере науки, где познание слабо ограничено формальными рамками по сравнению с практической юриспруденцией! Мне представляется некой заносчивостью при этом настаивать на особенных, выдающихся возможностях в области познания, которые демонстрируют, например, следователи в районном отделении полиции, опережая в этой области, скажем, физиков-ядерщиков.
Я хотел бы напомнить читателю, что ранее я уже останавливался на том, что цель установления истины в конечном итоге расходится с принципом состязательности уголовного судопроизводства (а на этом вопросе нам ещё предстоит отдельно останавливаться и в этой работе тоже). С моей точки зрения, состязательность сторон как принцип неразрывно связана с правом каждой из сторон на выдвижение версии исследуемых событий. Каждая версия представляет собой вероятностный информационный "слепок" реальности. Такой "слепок" составляется не только на основе информации, получаемой из окружающего мира (и оформляемой в виде процессуальных документов), но и на основе информации, получаемой из ранее составленных процессуальных документов.
Подобное разделение характерно не только для защитника (который вынужден опираться в значительной мере на те материалы, которые уже собраны обвинительными органами). Собственно, с предоставлением защитнику хотя бы ограниченных возможностей по самостоятельному сбору материалов, отчасти и он может прибегнуть к сбору информации из "реального мира", а не только из материалов уголовного дела, куда информация "копируется из реальности" и, как каждая копия, претерпевает утраты просто по определению.
Такое же разделение справедливо даже и для следователя, принимающего уголовное дело к своему производству после того, как его некоторое время расследовал другой следователь. Существенную часть информации (часто – основную её часть) новый следователь получает из материалов уголовного дела (то есть опосредованно: информация получена, оформлена и "складирована" в формальном виде). Особенно ярко такое разделение получаемых сведений проявляет себя, когда, например, свидетель начинает давать "новому" следователю другие показания, чем давал предыдущему. В этом случае нередко хорошо бы провести мини-расследование обстоятельств составления предыдущего протокола. Требуется проверить, насколько информация, занесённая в протокол, соответствует той информации, которую давал свидетель на предыдущем допросе, и насколько то и другое может соответствовать прочим материалам дела. И так далее.
В сущности, главным действующим лицом уголовного процесса является суд, и вместе с тем, пропорция восприятия информации именно судом наиболее решительно склоняется в сторону материалов уголовного дела, процессуальных документов. Конечно же, суд может вызвать и выслушать свидетелей, даже обязан их вызывать. Однако, в случае неявки свидетеля или расхождения показаний свидетеля, данных в зале судебного заседания с показаниями этого же свидетеля, записанными в протоколах следственных действий, суд оглашает протоколы, составленные в ходе предварительного расследования. В последние годы законодателем были предприняты попытки немного ограничить такую практику, впрочем, вполне тщетно.
Так или иначе, немалое лукавство проявляют авторы, которые исходят из того, что суд основывается на информации, получаемой непосредственно из реального мира. Это просто не так. Именно суд является органом, который наибольшее количество информации (по сравнению с прочими органами и участниками уголовного процесса) получает опосредованно, из материалов уголовного дела. Свидетельские показания также не дают абсолютной информации о той непосредственной реальности, которая связана с устанавливаемыми фактами. Показания любого человека – это всегда пересказ, изложение сведений, прошедших через психику свидетеля. Их достоверность абсолютно зависит как от свойств этой психики (грамотности, интеллектуального уровня, здоровья, владения языком), так и от других, непредсказуемых причин, например, от квалификации лица, ведущего допрос. Нередко выясняется, что свидетель умолчал о важных обстоятельствах потому, что не придавал им значения, а должностные лица, которые задавали ему вопросы, не спросили его о них прямо.
Данные экспертиз, хотя и считаются наиболее объективными источниками информации, всё-таки имеют дело не с непосредственными обстоятельствами, событиями, а с их материальными и психическими следами. В связи с этим данные экспертиз всегда нуждаются в дополнительной юридической интерпретации. Например, наличие следов пальцев рук определённого лица на орудии преступления может интерпретироваться и как доказательство совершения им преступления и как абсолютно нейтральное обстоятельство, ни о чём не свидетельствующее, в зависимости от конкретной ситуации и содержания основных материалов уголовного дела.
Необходимость юридической интерпретации любого доказательства не позволяет однозначно утверждать, что судопроизводство, как гражданское, так и уголовное, непосредственно оперирует объективной реальностью – слишком много барьеров и фильтров располагается между нею и конкретным судебным актом.
В общем, спор о "состязательности" процесса или его "несостязательности" – это спор о получении судом информации исключительно через опосредование её органами расследования (и соответствие – с единственным вариантом версии), либо не исключительно (соответственно, не исключается возможность иных версий, чем та, которая вытекает из процессуальных документов обвинения). Состязательность, я повторюсь, предполагает конкуренцию идеальных моделей реальности, каждая из которых должна проходить тест прежде всего на внутреннюю непротиворечивость. Обычно «достоверность» доказательства принято трактовать, как совокупность надёжности процедуры его получения и отсутствия содержательных противоречий между ним и другими материалами дела. Я повторюсь, что к этому вопросу нам ещё придётся вернуться.
Было бы несправедливым умолчать о противоположной точке зрения. Так, кандидат юридических наук В. Балакшин полагает, что "целью уголовно - процессуальной деятельности и доказывания, в частности, не может быть что-либо иное, кроме как установление объективной действительности, реальности, имевшей место в прошлом. Не абсолютной истины, ибо достичь ее невозможно, не относительной, ибо это повлечет нарушение прав участников процесса, другие нежелательные последствия, а истины объективной. Она предполагает наличие таких знаний и выводов об обстоятельствах дела, которые правильно отражают существующую вне человеческого сознания действительность"(1).
Здесь я хотел бы поставить конкретный вопрос: почему законодательство Российской Федерации запрещает использовать в качестве доказательств вины показания, полученные с применением насилия по отношению к допрашиваемому лицу? Проблема совсем не в том, что данные, полученные под пыткой чем-то хуже данных, полученных в ходе ласкового разговора. Такие данные в информационном смысле абсолютно равноценны. Пытаемый человек может сообщить (а чаще всего – и сообщает) все сведения, которые действительно содержатся в его памяти. Нередко они (такие сведения) соответствуют данным, записанным в материалах уголовного дела. Вопрос совсем в другом – а какую цену общество согласно платить за "установление истины"? Под маской "установления истины" всегда выступает карательная компонента государства, и это – нормально. Если общество не согласно платить за это дорого, оно удешевляет "истину" презумпцией невиновности. Если общество согласно платить здоровьем своих представителей – то карательная "истина" выступает на первый план.
Ведь данные требуются для раскрытия преступления, то есть, если сейчас мы ведём речь об уголовном судопроизводстве, сбор данных всегда служит цели обеспечения безопасности. Если общество допускает "издержки" своей безопасности в виде граждан, изнасилованных шваброй, то всё хорошо, данные (в том числе и достоверные данные) будут собираться, кроме прочих, и такими методами тоже. Если общество не готово покупать свою безопасность подобной ценой, то оно должно согласиться и с тем, что какая-то часть преступников избежит ответственности во имя того, чтобы не пострадала какая-то часть невиновных.
В конечном итоге, истины не гарантирует ни одна судебная система. Весь вопрос только в том, готовы ли мы мириться с избежавшими ответственности преступниками или с сидящими в колониях невиновными. Это вопрос ценностей и приоритетов, закреплённых совокупностью той или иной культуры. А вот распространённый тезис о "вечной ложности" показаний, получаемых под пыткой – надуманный. Мне кажется, этот вывод будет неприятен многим, но меня ведёт к нему вся логика моих рассуждений. Под пыткой чаще всего получаются кристально правдивые показания, но дело совсем не в этом, как я уже сказал выше.
Давайте теперь перенесём внимание в сферу гражданского судопроизводства. Характерная черта, отличающая гражданский процесс от уголовного состоит в том, что стороны гражданской тяжбы принципиально более самостоятельны в сборе и предоставлении суду доказательств, чем стороны уголовного процесса. Это различие носит качественный характер – в гражданском судопроизводстве, как известно, обязанность доказывания обычно лежит на сторонах. Если одна из них не представляет суду доказательства, то суд, в сущности, не обязан даже и предполагать их наличие в природе.
Деятельность сторон гражданского процесса в сфере доказывания имеет целью вовсе не установление «истины», а утверждение собственной версии (собственной позиции по фактическим обстоятельствам дела) в качестве основы для будущего судебного акта. Я намеренно избегаю здесь слов «утвердить нечто в качестве истины» потому, что в основу судебного акта может быть положена всего лишь наиболее непротиворечивая версия, основанная на формально-допустимых доказательствах. Противоположная версия может стать жертвой нарушений, допущенных её стороной при сборе доказательств либо жертвой пассивности её стороны гражданского процесса. При этом версия, павшая жертвой пассивности и незаинтересованности той стороны, которая была обязана её поддерживать, вполне может удовлетворительно соответствовать реальности. Однако если доказательства в её пользу, например, просто не представлены суду, то суд будет исходить из представленных ему относимых и допустимых доказательств, даже если это приведёт к принятию за основу другой версии. Согласитесь, описанное – это отнюдь не то же самое, что «поиск объективной истины», что бы под таким поиском ни подразумевали.
Для того чтобы выразить мою позицию с предельной откровенностью, следует сказать, что суд по гражданским делам не устанавливает истину в принципе, он устанавливает то, что вытекает из доказательств, которые ему были представлены сторонами (нередко – одной, более активной и заинтересованной стороной). Суд не может быть чрезмерно озабочен предположениями о том, что бы получилось, если бы вторая сторона тоже была в достаточной степени активна и представила бы свои доказательства (о существовании которых суду, в общем-то, не известно, если сама сторона их не использует). Суд не может действовать с постоянной оглядкой на то, что при ином поведении сторон и сами "установленные обстоятельства" могли бы быть принципиально другими.
Бывает так, что сторона, не удовлетворённая решением суда первой инстанции, "приходит в сознание" уже только на последующих стадиях (апелляции, кассации, надзора) и приносит в дело какие-то новые материалы. При этом она сталкивается с препятствием: доказательства в суде вышестоящих инстанций могут быть отвергнуты по чисто формальному основанию – если они могли быть представлены в первую инстанцию. До первого января 2012 года действовала часть 2 статьи 339 Гражданского процессуального кодекса РФ, в соответствии с которой "ссылка лица, подающего кассационную жалобу, на новые доказательства, которые не были представлены в суд первой инстанции, допускается только в случае обоснования в жалобе, что эти доказательства невозможно было представить в суд первой инстанции".
Федеральным законом от 9 декабря 2010 г. №353-ФЗ Гражданский процессуальный кодекс РФ был дополнен статьей 327.1, вступившей в силу с 1 января 2012 года. В соответствии с ней «суд апелляционной инстанции рассматривает дело в пределах доводов, изложенных в апелляционных жалобе, представлении и возражениях относительно жалобы, представления. Дополнительные доказательства принимаются судом апелляционной инстанции, если лицо, участвующее в деле, обосновало невозможность их представления в суд первой инстанции по причинам, не зависящим от него, и суд признает эти причины уважительными. О принятии новых доказательств суд апелляционной инстанции выносит определение».
Этим же Федеральным законом сформирован новый порядок кассационного обжалования судебных актов. В соответствии со статьёй 390 Гражданского процессуального кодекса РФ (в новой редакции) "при рассмотрении дела в кассационном порядке суд проверяет правильность применения и толкования норм материального права и норм процессуального права судами, рассматривавшими дело, в пределах доводов кассационных жалобы, представления. В интересах законности суд кассационной инстанции вправе выйти за пределы доводов кассационных жалобы, представления. При этом суд кассационной инстанции не вправе проверять законность судебных постановлений в той части, в которой они не обжалуются, а также законность судебных постановлений, которые не обжалуются".
Как мы видим, здесь законодательством ограничивается не просто возможность представлять доказательства: существенному ограничению подвергается сам анализ тех материалов дела, на которые не ссылается сторона, прибегающая к кассационному обжалованию судебного акта. Суд кассационной инстанции вправе выйти за пределы доводов жалобы, но законом не сформулирована его обязанность делать это. Речь идёт скорее об оценке позиций сторон, чем о «поиске истины». Я считаю вполне очевидным, что оценка правовых позиций и установление истины – совершенно разные вещи. Более того, произвольные отмены и изменение решений судов первой инстанции в последующих стадиях процесса могут противоречить принципу правовой определённости и свидетельствовать о неуважении к судебной власти как таковой. При этом, как мне кажется, установление истины вполне может быть принесено в жертву правовой определённости при условии, если сторона не может обосновать свою пассивность в суде первой инстанции.
Кроме сказанного, при обсуждении избранной темы, по всей вероятности, не получится игнорировать одно "толстое" обстоятельство. Оно состоит в том, что, если судебное решение по гражданскому делу вступило в законную силу, то его придётся исполнять вне зависимости от того, соответствуют ли действительности те данные, которые лежат в его основе, или не соответствуют, "истинны" они или "не истинны". А ведь момент вступления судебного акта в законную силу зависит от множества факторов, среди которых не последним является активность участников процесса, в том числе активность в деле обжалования решений в вышестоящие инстанции. Решение суда может вступить в законную силу просто потому, что ни одной из сторон в установленный законом срок не была своевременно подана соответствующая жалоба.
Выходит, что судебная система не так сильно озабочена тем, насколько установленные факты гражданского дела близки реальным обстоятельствам, как это пытаются представить в своих работах сторонники "объективной истины". Для судебных механизмов принципиально только, чтобы установленные факты были близки документам и иным материалам, представленным сторонами процесса. Думаю, читатель легко уловит в этом отличие от "объективной истины", без каких-либо дополнительных рассуждений с моей стороны. Говоря коротко – фактическая сторона решения основывается на материалах дела, а не на объективной реальности.
Вообще говоря, "истина" в уголовном процессе даже чисто теоретически – другая, нежели чем в процессе гражданском. Мне трудно судить, насколько сторонники "объективной истины" готовы согласиться с этим тезисом.
Но самым неприемлемым с точки зрения "истины" всё-таки будет следующее утверждение. Цель гражданского процесса – восстановление целостности хозяйственного оборота и урегулирование конфликта между субъектами (чаще всего – именно экономическими, хозяйствующими субъектами). Суд определяет, кто, что, кому и сколько должен (или как ещё выглядит оборот тех или иных обязательств). И, вы знаете, в принципе, Вселенной не очень-то и важно, насколько "истинно" или даже насколько справедливо восстановлен оборот взаимных обязательств на этом конкретном "микро-участке". Суд своим решением как бы предопределяет картину хозяйственных отношений, взаимных прав и обязанностей, такую, которую впоследствии, после вступления судебного акта в законную силу, предстоит перенести в реальную жизнь.
Признали кого-то должным кому-то что-то? Признали. Обязали кого-то совершить определённые действия? Обязали. Ясность в хозяйственные отношения внесена? Внесена. А обстоятельства по делу установлены истинные? А давайте поставим этот вопрос несколько по-иному: велико ли значение того, "истинные" или "неистинные" обстоятельства изложил суд в описательно-мотивировочной части решения по гражданскому делу? Если бы проигравшая сторона ценила свои права и обязательства достаточно высоко – она бы активно представляла доказательства.
Раз она не представляла доказательства, значит, находилась в состоянии сознательного допущения, что суд установит те обстоятельства, которые предлагает установить противоположная сторона. Если гражданское законодательство устанавливает свободу договора, то почему процессуальное законодательство не может установить для стороны возможность сознательно распорядиться своими материальными или гражданскими правами путём прямого или молчаливого согласия с позицией противоположной стороны судебной тяжбы? Конечно же, такое распоряжение своими процессуальными правами имеет прямое отношение к тому, какие обстоятельства будут установлены судом. И более того – согласие сторон между собой по некоторым обстоятельствам способно увести суд далеко в сторону от установления объективной истины.
Следует признать, что объективная истина в некоторых случаях может быть установлена, а в некоторых случаях она может быть не установлена либо вообще принципиально невозможно её установить; тем не менее, в любом случае суд обязан исполнить свой долг. Судебный акт должен быть вынесен в любом случае, независимо от возможностей сторон по достижению истины и их намерений по поводу её достижения. Помочь суду в этом может более или менее подробно проработанный набор презумпций. Я имею в виду не только общеизвестную презумпцию невиновности, характерную для уголовного процесса, существуют и другие. Например, часть 2 статьи 35 Семейного кодекса РФ устанавливает презумпцию, в соответствии с которой при совершении одним из супругов сделки по распоряжению общим имуществом предполагается, что он действует с согласия другого супруга. Также из Семейного кодекса РФ вытекает презумпция, в соответствии с которой имущество и долги супругов признаются общими и совместными постольку, поскольку не доказано обратное.
Таким образом, сторона, проигравшая спор о факте (и которую мы называем "проигравшей" совершенно условно), нередко абсолютно сознательно распорядилась своими правами (не только процессуальными, но и материально-правовыми, которые входили в предмет судебного разбирательства). Следует учитывать, что невозможность подтвердить те или иные обстоятельства в процессе обычно связана с тем, что в своей повседневной жизни будущая сторона тяжбы никак не оформляет свои гражданско-правовые отношения, права и обязанности. Это не имеет никакого отношения к судопроизводству, это такой образ жизни, стиль ведения дел. Я считаю абсолютно недопустимым возлагать на суд ответственность за то, как гражданин или организация относится к своим повседневным гражданско-правовым отношениям, пусть даже из них впоследствии и вырастает судебный спор.
Дела «выигрываются» чаще всего не в суде – они и «выигрываются» и «проигрываются» при оформлении тех отношений, которые впоследствии становятся предметом судебного разбирательства. Государственный контроль над оформлением отношений между субъектами экономического оборота возможен только в планово-распорядительной, советской экономике. Наиболее справедливым это суждение является, с моей точки зрения, для арбитражного процесса, который я хотел бы оценить как наиболее прогрессивный во всей судебной системе Российской Федерации.
Суд, в описательно – мотивировочной части своего решения, формирует информационную картину событий, которая, как предполагается, должна соответствовать неким обстоятельствам реальной жизни, которые могли бы исследоваться ретроспективно. Однако по причинам, изложенным выше, прежде всего, потому, что зачастую каждая из сторон стремится не к отвлечённому научному познанию, а к утверждению своей позиции, а также потому, что результат сильно зависит от активности сторон, конечная информационная картина, утверждённая вступившим в законную силу решением суда, не обязательно буквально соответствует объективной действительности. Более того, эта «информационная картина» может сознательно формироваться согласованными действиями сторон, допускающих взаимные уступки в сфере доказывания.
Предлагаю посмотреть на вопрос ещё с одного ракурса. С точки зрения экономики не так уж и важно, насколько истинны обстоятельства, установленные судом по гражданскому делу. Восстановить хозяйственный оборот в случае спора или конфликта между его субъектами можно было бы и в чисто волюнтаристском стиле, но тогда стороны не восприняли бы такое решение как справедливое, потому что оно было бы внепроцессуальным. Но могут ли быть «претензии» к судебному акту, восстанавливающему экономическое взаимодействие и при этом ещё принятому по результатам надлежащей процедуры? Ведь в этом случае слово предоставлялось каждой из сторон. Никому «не затыкали рот». Если одна из сторон не имеет доказательств в пользу своей правовой позиции, не сочла нужным их представить либо пошла на сознательные уступки, то можно ли ставить под сомнение авторитет конечного решения только потому, что оно, видите ли, «расходится с объективной истиной»? Я полагаю, что нет, нельзя.
Например, чьи-то моральные чувства будут возмущены тем, что в решении написано не то, что было «на самом деле»? А это имеет значение? Кто-то будет очень настойчив в том, что это имеет значение? А каков процессуальный статус такого «настойчивого» применительно к вступившему в законную силу судебному акту? Не следует забывать, что в конечном итоге права и обязанности-то уже распределены судебным решением, и оно обязательно для исполнения сторонами. На изданном судебном акте даже имеется большая круглая синяя печать!
Теперь давайте вернёмся к вопросу истины в уголовном процессе. Я полагаю, в значительной степени здесь сохраняет свою справедливость тезис о том, что суд в приговоре по уголовному делу основывает свои выводы не на тех обстоятельствах, которые имели место в объективной действительности, а на материалах уголовного дела. Разницу, я думаю, все прочувствовали уже давно. Но это не самое важное.
Здесь свои рассуждения я хотел бы продолжить совершенно с другой позиции. В отличие от гражданско-правового спора, большинство уголовных дел представляют собой конфликт человека с интересами общества (главным образом – с общественной безопасностью). В силу этого обвинение по подавляющему большинству уголовных дел является публичным (то есть осуществляется государством от лица общества). От этого же «лица», то есть в интересах общества, заключаются и т.н. "сделки с обвинением" (в реалиях отечественного уголовного процесса речь идёт об "особом порядке", который к установлению истины вообще не имеет почти никакого отношения).
Как следствие, установление истины в уголовном процессе продиктовано борьбой с преступностью (или карательной компонентой государства – это одно и то же, читатель вправе называть это явление так, как ему больше нравится). В советском уголовном процессе именно установлению истины было подчинено всё, включая и богатую научную рефлексию – ведь речь шла о полном изживании преступности в социалистическом обществе. Постановление о продление срока содержания под стражей всегда содержало ритуальную фразу, что, находясь на свободе, подследственный будет препятствовать установлению истины по уголовному делу.
В этой логике, с моей точки зрения, есть очень существенный изъян. Дело в том, что даже самая слабая спецслужба в плане сбора информации "опережает" даже самый совершенный суд, и опережает его с огромным отрывом. В этом смысле отказ от внесудебного порядка вынесения приговоров по уголовным делам стал началом конца для "установления объективной истины" в СССР. Принятие конечного решения ушло из рук людей, обладавших возможностями для сбора информации во всей её полноте, в руки сереньких запуганных советских бюрократов (они по сей день называются в нашей стране судьями). При этом бюрократы были и остались ограничены формальными критериями допустимости доказательств, по крайней мере, на словах.
Формальные критерии допустимости доказательств исключают исследование поступающей информаций во всей её полноте и всесторонности. Да-да, недопустимое доказательство исключается вовсе не потому, что оно "неистинно", а просто потому, что оно не отвечает сугубо формальным критериям, установленным УПК. То, что критерии допустимости доказательств якобы установлены в интересах «поиска истины» – сознательное «передёргивание». Какое отношение к сбору информации имеет требование о санкционировании судом прослушивания телефонных переговоров? Да это требование только мешает собирать информацию, и больше ничего!
Представляется, что некоторые сторонники «установления объективной истины» впадают даже в некоторый цинизм, когда утверждают, что показания, полученные под пыткой – все сплошь «ложные». Я полагаю, что в данном случае юристы допускают опасное сращивание категорий «истинности» доказательства и его допустимости. Ну, хорошо, человек под пыткой допустил самооговор. А как быть, если он, под пытками же, сказал чистую правду? Следовать истине? И куда такая истина приведёт?
Показания, полученные под пыткой, вполне поддаются проверке, в той же степени и теми же методами, что и показания, полученные законным путём. По этой простой причине в информационном отношении те и другие показания абсолютно равноценны. С информационной, содержательной точки зрения пытка абсолютно нейтральна, и никак не снижает качество уголовного дела. Увы вам, сторонники истины – вы одновременно и сторонники пытки, признайте.
А ведь ещё целые тома посвящены проблемам легализации результатов оперативно-розыскной деятельности. Зачем были исписаны эти тома, если самые невзрачные на вид оперативно-розыскные мероприятия всё равно приносят намного больше информации, чем самое честное судебное разбирательство? К чему тогда вообще вопрос её легализации? Барьер между оперативно-розыскной информацией и формальным доказательством непреодолим для большей части всех сведений, которые доступны правоохранительным органам. И здесь я не говорю о незаконных методах добычи данных – невозможно легализовать большую часть информации, полученной в строгом соответствии с законом "Об оперативно-розыскной деятельности".
В этом широком контексте суд – не просто плохой орган установления истины, а вообще «никакой» орган по её установлению. Суд – препятствие на пути сбора информации, а не помощник.
Зачем же в таком случае передавать принятие конечного решения по делу лицу, которое не читает даже самых правдивых анонимок? Я не принимаю здесь возражений, мол, «все анонимщики врут». Они не все врут, по крайней мере, не в большей степени, чем прочие люди. Почему принятие решения доверяют лицу, которое связано толстыми путами формальностей и процедур – судье?
Почему принятие конечного решения не оставить просто специальным службам, которые располагают большим объёмом информации? Отвечаю – всё это потому и только потому, что это офицеры ФСБ, например, или офицеры МВД знают, что они знают правду. А вот я, например, не знаю, правда ли то, что они знают. Их информация правдива (по большей части), но никто из "них" не является для меня моральным авторитетом. Никакая информация не легитимна вне процедуры, и центральное слово этого текста, которое объясняет всё – процедура. Процедура, которая, я подчёркиваю, далеко не всегда способствует поиску истины, но при этом имеет большое отношение к справедливости и в конечном итоге – к легитимности.
Суд не может гарантировать истины, даже самый совершенный (об этом я уже говорил). Всё, что может сделать суд – он может придать собранной информации легитимность (моральную и правовую допустимость) благодаря корректной процедуре. При этом изрядный информационный пласт будет утрачен безвозвратно вне зависимости от его чисто содержательной ценности.
Суд обязан избавиться от любой информации, которая обещает отравить авторитет конечного акта, пусть она и будет трижды правдивой. Этим и объясняются все препоны для сбора информации типа обязательности санкционирования многих действий и досадный для некоторых умов отказ от пыток. Только всё это относится не к поиску истины, а к поддержанию легитимности и авторитета суда, который представляет собой отдельную ветвь власти и на этом основании имеет чисто эгоистический интерес не «пачкаться» об недопустимые материалы. В конце концов, репутация конкретного судьи – это ценность прежде всего для него самого, и эгоизм в данном случае вполне социально-обоснован.
С этой точки зрения объясняется и презумпция невиновности. Принимая во внимание теоретическую и практическую возможность ситуаций, когда истину невозможно установить ни в пользу виновности подсудимого ни в пользу его невиновности, требуется правило, которое позволило бы принять судебный акт тогда, когда в деле слишком многое угрожает авторитету обвинительного приговора, если такой состоится.
Сейчас я хотел бы сослаться на мнение доктора юридических наук, профессора кафедры уголовного процесса СФГУ А. С. Барабаша, который считает , что «…представляется возможным достаточно точно определить в нем (уголовном процессе – прим. К.В. Бубона) место и роль состязательности. Индивидуальный интерес к процессу можно и нужно подключать, но для его реализации нет смысла наделять обвиняемого и его защитника равными с органами государства правами. Надо создавать гибкие организационные формы защиты этого интереса, когда при реализации публичного начала возможны ошибки или злоупотребления. Приемлемый способ заключается во включенности частных интересов, но не в процесс собирания доказательств, а в процесс оценки деятельности органов государства с позиций этих интересов, что позволит, в конечном счете, наиболее полно реализовать публичный интерес»(2).
Вообще, я настоятельно рекомендую прочесть этот текст всем, кто живо интересуется уголовным процессом. Тем не менее, несмотря на впечатляющую аргументацию, к которой прибегает А.С. Барабаш, я считаю своим долгом выступить в самое решительное оппонирование его точке зрения. Тем более что указанный автор твёрдо стоит на позициях «полноты, всесторонности и объективности» установления всех обстоятельств уголовного дела: «Публичное начало ставит перед органами государства цель установить все обстоятельства, подлежащие доказыванию, так как только в этом случае интересы всех участников процесса будут соблюдены ». Никаких сомнений в том, что «установление всех обстоятельств» возможно по всем уголовным делам, автор не проявляет. Никаких сомнений в методах установления таких обстоятельств, впрочем, тоже.
Если формулировать публичность уголовного процесса как представление государственными органами общественных интересов, то уточняются стороны процессуального противостояния по уголовному делу, не менее того, но и не более. С одной стороны – общественные блага (безопасность, общественный порядок), с другой стороны – индивидуальные интересы, как общегражданского свойства, так и чисто процессуальные, относящиеся к данному конкретному судопроизводству (свобода, достоинство, телесная неприкосновенность, право на защиту, и т.п.). Совершенно очевидно, и не может быть подвергнуть сомнению, что в гражданском процессе противостоят друг другу два частных интереса (хотя и не всегда), а в уголовном – публичное благо против частных интересов (хотя и тоже не всегда). В этом и состоит одно из главных различий между гражданским и уголовным судопроизводством.
Не случайно А.С. Барабаш, настойчиво и последовательно выступающий против принципа состязательности в уголовном судопроизводстве, в конечном итоге едва ли не идентифицирует общественное благо с частным интересом: «Реагирование на каждый случай преступления признается не частным, а государственным делом по реализации общих интересов, в рамках которых находится также соблюдение при расследовании и рассмотрении уголовных дел свобод, законных прав и интересов всех участвующих в уголовном судопроизводстве. Следует подчеркнуть, что процесс, основанный на публичном начале, в демократическом государстве с развитым гражданским обществом должен служить не интересам государства, как считают некоторые авторы, а интересам общества и каждого человека(2)». Только такая позиция не даёт никакого ответа на вопрос, что делать в случае расхождения интересов общества с интересами частного лица.
Более того, неясно, почему частные интересы должны быть признаны второстепенными по отношению к общественному благу именно в такой специфической сфере, как уголовно-процессуальное доказывание. Для меня совершенно очевидно, что состязательность в уголовном процессе состоит в праве подозреваемого, обвиняемого и подсудимого формировать и обосновывать собственную версию событий даже тогда, когда она отвергнута органами расследования и государственного (публичного же) обвинения.
Отдельно следует отметить, что у публичных властей, как у представителей общего блага, имеются собственные интересы, отдельные от интересов представляемого ими общества. Да, совершенно верно, в демократии государство является защитником общего блага, но это не означает, что государство и общество никак не разделены. Они разделены и имеют свои собственные особенности даже в самых «продвинутых» демократиях. По этой причине меня крайне настораживает позиция, не дающая различия между общественным благом и интересом бюрократии. Любопытно, как бы А.С. Барабаш предложил отличать противоборство частного лица против общественного блага от противоборства того же лица против интересов бюрократии?
Я полагаю, что ответом на вопрос о социальной основе позиции А.С. Барабаша могут служить цитаты из этой же работы: «Состязательность как начало, в классическом ее понимании, обуславливает такое построение уголовного процесса, которое приспособлено к защите частного интереса. Отношения сторон в этом процессе носят характер конфрантационных. Успех стороны во многом зависит от ее ресурсов. Публичность – начало, отрицающее конфронтационность. Общие интересы – это то, что должно быть реализовано в публичном процессе». Или вот ещё цитата: «С того момента, когда членами общества овладеет идея единства, публичность встанет на защиту интересов всех(2)».
Мне представляется, что наше общество настоятельно нуждается в моральной, внутренней легитимизации социального конфликта. «Общее согласие» и «сотрудничество всех со всеми» характерны для диктатур, равно как и обильная демагогия по поводу кого-то «доброго», кто встанет на «защиту интересов всех». Даже при относительной свободе неизбежно расхождение мнений, формирование разных картин мира. Этим обусловлено как существование сторон в процессе, так и генерирование этими сторонами различных версий, в чём, с моей точки зрения, и состоит состязательность (я отнюдь не считаю лишним повторить это ещё раз).
Трудно сказать, почему в цитируемой статье противопоставляется состязательность процесса и борьба государства, в частности, против злоупотреблений сотрудников силовых структур (которые, в свою очередь, тоже являются преступлениями). Почему-то некоторым авторам хочется представить любое состязание как кровавую схватку совсем без правил, хотя это принципиально не так. Сам смысл состязания состоит в строгом следовании правилам. Кто не соблюдает правил состязания – подлежит санкциям и немедленному «удалению с поля».
Ну, и как результат – неизбежный для исследователей этого направления тезис: «Важность реализации этого принципа («всесторонности, полноты и объективности» - прим. К.В. Бубона) заключается в том, что он – гарантия установления не только виновности, но и невиновности лица» . То есть принципиальное недоверие автора презумпции невиновности достигает тех пределов, что его (это недоверие), собственно, уже никак невозможно декорировать, оно прямо вытекает из всей логики предшествующего текста. Невиновность лица следует специально устанавливать, и более того – это работа уполномоченных государственных органов! Хотел бы я посмотреть на воплощение этого принципа, когда борьба с преступностью и установление невиновности сливаются в едином порыве!
Отдельно я хотел бы выступить в оппозицию к самой идее "объективности" в судопроизводстве. Так сложилось, что все участники любого из судопроизводств – люди, субъекты, которые имеют свои собственные права, обязанности, интересы и несут ответственность. Люди, принимающие решения, не являются в этом отношении никаким исключением.
Игнорировать всё это и говорить, что кто-то может быть совершенно объективен и способен отрешиться от всех своих атрибутов субъектности, включая интересы и ответственность, - это, на мой взгляд, довольно наглядное и очевидное лукавство. Его истоки можно понять, если учитывать, что в основе отечественной правовой культуры лежит отношение к власти как к чему-то надмирно-отрешённому и священному, а не к простому отправлению государственных функций. Здесь я хотел бы напомнить об отсутствии идентичности между интересами общества и бюрократии даже в самых утончённых демократиях.
В сущности, рефлексы российского чиновничества состоят в максимальном устранении от ответственности за свои действия. Именно этим и объясняется, например, нездоровый ажиотаж вокруг полиграфа («детектора лжи»). Прибор, который заведомо, по смыслу своего функционирования, не даёт никакой новой информации, в глазах российского чиновника имеет одно существенное преимущество – он (прибор) претендует на оценку доказательств и тем самым избавляет чиновника от ответственности за подведение итога процессуальной деятельности.
В то же самое время законодательство Российской Федерации прямо указывает на должностных лиц, обязанных оценивать доказательства и ответственных за их оценку. Прежде всего, таким лицом является, конечно же, судья. Таким образом, функционирование полиграфа является не способом сбора доказательств, а переложением на прибор важной государственной функции, которую по закону обязан осуществлять уполномоченный человек.
При том, что российское чиновничество безответственно и склонно игнорировать общее благо, я бы в особенности не стал смешивать его интересы с общими интересами, учитывая крайнее несовершенство нашей демократии.
Ну, и, конечно же, как ничто другое, судебную систему может охарактеризовать соотношение обвинительных и оправдательных приговоров по уголовным делам. В соответствии с данными Судебного департамента Российской Федерации, «По сравнению с 2009 годом число оправданных лиц по приговорам районных судов уменьшилось – с 1,8 тыс. лиц до 1,7 тыс. лиц, при этом их доля от общего числа лиц по оконченным производством уголовным делам по существу обвинения составила, как и в 2009 году, менее 0,3 %»(8).
Эти данные отражают вовсе не служение уголовной юстиции общим интересам, а всего-навсего её презрение к индивидуальной человеческой судьбе. У меня вызывает отторжение то, что под маской «высоких» категорий, таких, как «объективная истина», «общественное благо», вновь выступает всего лишь старинная болезнь дегуманизации как общества в целом, так и его правоохранительной функции – в частности. На самом деле именно в этом, а не в какой-то там «объективности» и состоит та крайность, от которой я хотел бы предупредить наше научное и правоприменительное сообщество.
09.03.2012 года
г. Хабаровск
Константин Бубон
yourconsulting@rambler.ru
Список литературы:
1. В. Балакшин, Истина в уголовном процессе. Юридический портал LawMix, сеть Интернет
http://www.juristlib.ru/book_724.html
2. А.С. Барабаш. Реализация публичного начала российского уголовного судопроизводства – оптимальный способ защиты прав и законных интересов участников процесса // Проблемы защиты прав человека в российском судопроизводстве. Материалы Всероссийской научн.-практ. конф. г. Тюмень, 6-7 февраля 2009. Часть 1. С. 24-30.
3. Бубон К.В. О цели уголовного судопроизводства. «Адвокат». 2008 №10;
http://proza.ru/2008/11/06/517
4. Бубон К.В. Размышления о мотиве преступления и об истине как конечной цели правосудия. «Адвокат». 2009 №1;
http://proza.ru/2009/02/07/148
5. Бубон К.В. Реквием по истине. «Адвокат». 2010 №1;
http://proza.ru/2010/03/03/337
6. Бубон К.В., Критика технического прогресса или чем плох полиграф? "Адвокат" 2010 №5;
http://proza.ru/2010/06/27/417
7. Бубон К.В. Справедливость: поддаётся ли она юридическому описанию? «Адвокат». 2011 №6.
http://proza.ru/2011/07/13/986
8. Обзор судебной статистики о деятельности федеральных судов общей юрисдикции и мировых судей в 2010 году, стр. 11// Официальный сайт Судебного департамента РФ,
http://www.cdep.ru/index.php?id=80&item=848