Мистика и жизнь

Борис Бейнфест
Мистика и жизнь
(исповедь атеиста)

МИСТИКА
1. Вера в божественное, в таинственный, сверхъестественный мир
 и в возможность непосредственного общения с ним. Средневековая м.
2. Нечто загадочное, необъяснимое (разг.).
Все события последних дней — какая-то м.
(С.И. Ожегов «Толковый словарь русского языка»)

Господи, если ты есть, спаси мою душу, если она есть.

Через события, через мнимые случайности – Бог говорит, Судьба говорит.
Юрий Арабов
Конечно, к этому можно по-всякому относиться. Всё на свете химия.
Но можно взглянуть на это и несколько иным образом.
И. Бродский

Когда была еще жива моя мама, и почта приносила журнал «Наука и жизнь», мама первая читала его, а потом отдавала мне со словами: «Жизнь я прочла, возьми свою науку». И вот докатился: науку в сторону, а на ее место поставил мистику. Мистика и жизнь. Конечно, я буду здесь говорить преимущественно о втором толковании Ожеговым слова «мистика», но так ли уж оно противоположно первому? Та мистика, которую Ожегов обозначил как «разг.», своими корнями уходит в первое толкование, в веру в таинственный, сверхъестественный мир (о божественном до поры умолчим). То, что для пришедших в варьете персонажей «Мастера и Маргариты» было загадочным и необъяснимым, для главных героев его великого романа стало  реальностью, а стало быть, и сам автор во что-то такое верил. У Булгакова явно была определенная тяга к мистике, его «Дьяволиада» началась задолго до «Мастера и Маргариты». И продолжалась после него. В. Локшин, помнится, рассказал в своих записках, как М. Алексеев (тогдашний редактор журнала «Москва», впервые опубликовавшего роман) однажды попросил по телефону Елену Сергеевну, вдову писателя, приехать по каким-то делам в редакцию. Своим необычайно быстрым  появлением она вызвала изумление, и на вопрос: на чем же она добиралась? (даже на такси она не могла бы так быстро приехать), спокойно ответила: «На метле».
Вообще-то я по рождению, воспитанию и сложившемуся мировоззрению скорее все-таки, назовем это так, материалист, нежели идеалист. Хотя не скажу, что воинствующий. Правда, через левое плечо я плюю добросовестно и стучу по дереву тоже своевременно и аккуратно. То есть соблюдаю некие, на мой взгляд, совершенно неразумные, я бы сказал, языческие ритуалы. И не то, чтобы я верил в действенность этих ритуалов, скорее это некая привычная реакция, с детства виденная и заимствованная, и исполняемая машинально. И все-таки исполняемая, как ни крути. Потому что где-то в самых глубинах – даже не сознания, а подсознания (если только у подсознания есть еще свои глубины) – шевелится жалкая мыслишка: а вдруг? Я ведь ничем не рискую, стукнув по дереву, а вот если не стукну – вдруг что-то будет не так? То есть разум мне говорит, что это чушь собачья и здесь нет никаких причинно-следственных механизмов; усмехаешься, исполняя этот ритуал, даешь понять, что переполнен праведной иронией, но… исполняешь.
Но здесь я хочу сказать вот о чем. Порою жизнь подбрасывает такие ситуации, что они не поддаются никакому разумному материалистическому объяснению, даже если к попыткам такого объяснения привлечь всесильную теорию вероятности или теорию игр (с кем играем?). Поневоле приходишь к выводу, что есть нечто такое в этом мире, о чем мы не знаем, и объяснить это мы не можем. Пока? Тоже не знаем. Не знаем, сколько это времени будет закрыто для человеческого разума, а может быть, этот спецхран и вовсе никогда не откроется.
Ну, допустим, та же ясновидящая Ванга. Ведь упрямых фактов и прямых свидетельств тут столько, что толковать о некой мистификации просто нелепо. Тот же ясновидящий Нострадамус. А Вольф Мессинг, удивительное, потрясшее меня выступление которого я видел в Москве в 1950-м году? Мы уже привыкли и не задумываемся глубоко над существом таких из ряда вон выходящих парапсихологических явлений, как гипноз, лунатизм, экстрасенсы, – мы можем только засвидетельствовать их внешние проявления, но наука пока бессильна их объяснить. Вокруг таких неоспоримых и одновременно необъяснимых явлений крутится столько паразитирующих на них субъектов и объектов, что есть повод и право не только сомневаться, но и резко отрицать все подобные вещи. Но если отбросить всю эту пену, всех этих, грубо говоря, шарлатанов, жуликов и проходимцев… Что-то все-таки есть такое… Ну, не знаю, как это назвать, назовем это таким уже принятым, хотя и немного сомнительным, непопулярным в кругу образованных людей словом: мистика. Загадочный секрет, окруженный мраком тайны, как сказал Черчилль, правда, по другому поводу.
Владимир Войнович в недавней телевизионной передаче сказал что-то похожее: я, сказал он, человек неверующий, в том смысле, что не принимаю церковных учений и ритуалов, но я человек верующий в том смысле, что верю, что есть нечто, что недоступно нашему пониманию, но присутствие чего я не однажды ощущал. И рассказал несколько мистических случаев, прямым участником которых он был. Наверно, такие случаи припомнить и рассказать может каждый.   
Чтобы не быть голословным, расскажу что-то подобное из своей жизни, что оставляло невольное ощущение, будто кто-то присматривает за мной и опекает…
Ну, начнем с детства. В 41-м году, когда начались бомбежки Москвы, жители нашего маленького дома на Якиманке всегда ходили по тревоге в бомбоубежище в Земском переулке, оно было в подвале школы. Находилась эта школа буквально в 50-60 метрах от дома. Но однажды мама почему-то, несмотря на уговоры соседей по дому, свернула по пути к Земскому переулку в бомбоубежище в большом соседнем доме №26. Остальные ушли в привычное место. Мы сидели на лавочке, ожидая конца налета, как вдруг раздался страшный удар, маму даже подбросило, погас свет, потом зажегся, и кто-то рядом закричал: «Чья сумочка?» Мама обернулась: это была ее сумочка, которую она выронила при ударе. В этой сумочке была вся наша жизнь: продовольственные карточки, деньги и документы, нам повезло, что сумочку подобрал порядочный, хотя и незнакомый человек. После налета оказалось, что на школу в Земском переулке упала большая фугасная бомба, пробила все этажи и обрушила здание. Из 800 находившихся там в убежище человек осталось в живых что-то около сотни. Эту трагедию упоминает Илья Эренбург в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь», где он пишет, как услышал сильный удар, находясь в своем доме в Лаврушинском переулке (это не очень далеко, но и не совсем близко). «Потом оказалось, что это упала фугасная бомба в Земском переулке», – пишет далее Эренбург (цитирую по памяти). Какая такая сила толкнула маму не пойти туда?
А вот другой, я бы сказал, классический случай, тоже из детства. Если бы это не случилось со мной, я бы криво усмехнулся, услышав об этом, да и только. Иду я по тротуару своей родной Якиманки, и вдруг прямо перед моим носом падает с крыши здоровенная железяка. А проходил я мимо того самого дома №26, довольно высокого, и если б я шел чуть с большей скоростью или, скажем, не запнулся по пути, не писать бы мне сейчас эти заметки. Вот ведь сказано: кому суждено умереть от пули, тот не утонет.
Случай классический, так что на эту тему есть даже анекдот. - Что такое судьба? - Ой, это если вы идете по улице, и вам на голову падает кирпич! - А если мимо? - Значит, не судьба.
Но, видно, и утонуть (во всяком случае, в молодости) мне не было написано на роду. Студентом я ходил в поход на Кавказе. На одной из переправ через неширокую горную речку вместо моста надо было воспользоваться упавшим стволом большого дерева, своими концами опиравшимся на берега и лежавшим  над водой на высоте примерно полметра. От дождей или от множества ног кора с него облезла, и то, по чему нам предстояло идти, было (после недавнего дождя) довольно скользким, да и ствол был не слишком толст. Инструктор поэтому посоветовал преодолевать ствол, сидя на нем «верхом». К несчастью, первой через ствол перебежала девушка, занимавшаяся художественной гимнастикой. Какой юноша после этого сядет на ствол верхом? Ясно, что все молодые люди стали преодолевать ствол тем же способом, как и грациозная и тренированная девушка. А у меня, как на грех, перед этим сбился правый каблук ботинка на спуске с крутой осыпи. И вот именно эта правая нога соскользнула со ствола. К счастью, параллельно стволу была натянута веревка, и я успел при падении инстинктивно за нее ухватиться. На какой-то миг я потерял сознание, но, окунувшись в ледяную воду (+ 8 градусов), тут же очнулся, крепко держась за веревку, вынырнул и повис в воде. А за спиной рюкзак весом в 20 килограмм. Не буду описывать, как по стволу подползли двое крепких ребят, как помогли снять рюкзак, подтянуться на бревно и – ползком, ползком, разумеется! – перебраться на другой берег. Дело еще в том, что я упал по ту сторону ствола, которая была против течения, и меня этим течением (очень сильным, речка-то горная!), прибивало к стволу, я упирался в него поднятыми руками, в то время как ноги мои были вытянуты под стволом. А через несколько минут другой парень, легкоатлет-перворазрядник, тоже соскользнул со ствола, но ему, увы, не повезло так, как мне: он упал по течению, и хотя он тоже успел ухватиться за веревку, но его стало течением относить от ствола, веревка резко натянулась углом, приблизиться к нему не было никакой возможности, и вскоре он, обессилев, отпустил веревку, его понесло, закружило среди камней, что несла река, и он в итоге погиб.
Сбей я перед тем каблук не на правом, а на левом ботинке, меня постигла бы та же участь. Конечно, случайность, кто говорит, но какая-то «говорящая», запоминающаяся случайность.
И таких случаев, когда в ситуацию вмешивался кто-то неведомый, у меня (да, наверно, и у всех почти) было немало.
Вера в судьбу – она подспудно присутствует у каждого, хотя никто не знает, что же это такое. Примитивно говоря, где-то там записана жизненная программа, и она должна, как ни крути, исполняться. Намного ли это отличается от верований древних греков и римлян? Не думаю. Суть та же: некие Парки сучат нити наших судеб. Прошло три тысячелетия, а вот вам, нате: ни квантовая механика, ни теория относительности не изменили этого ощущения: есть где-то что-то эдакое… Вот бы было интересно узнать, верил ли в такие вещи Эйнштейн? Впрочем, сохранился рассказ о Нильсе Боре, втором величайшем гении физики XX столетия. У него в кабинете на стене над письменным столом висела подкова. Один из гостей, увидев ее однажды, спросил Бора: «Профессор, неужели Вы верите, что подкова приносит счастье?» На что Бор, тонко улыбаясь, сказал: «Нет, конечно же, не верю. Но говорят, она приносит счастье даже тем, кто в это не верит». Шутка, но в каждой шутке…
Господи, да о чем говорить, если та же квантовая механика, созданная Бором, похожа на нечто вовсе не подвластное разуму, нечто действительно мистическое. Здесь не место объяснять, о чем это я, тот, кто не знаком с этими делами, тому не объяснишь, а кто знаком – поймет. А теория относительности? А теория первоначального взрыва Вселенной, с непреложностью доказанная уравнениями физиков и математиков? Не слишком ли это напоминает Акт создания? Разум ко многому просто привыкает, переставая задаваться вопросами. Потому что вопросы, не имеющие ответов – это род интеллектуальной пытки. Проще просто поверить во что-то, не пытаясь разумом «объять необъятное». Так и рождается вера, которая существует сама по себе, вне рамок разума. Более того, разум является для веры инородной субстанцией, привлечение  разума для объяснения каких-то явлений, связанных с верой, неплодотворно; это иная сфера. Сказано ведь: «Человек, который доказывает существование Бога рациональным путем, – атеист».
Одного религиозного врача спросили, как он – оперирующий хирург, постигший тайны человеческого тела – может верить в существование души. Ответ был таков: «Поверьте мне, совести я там тоже ни разу не обнаружил». Похожий случай был с известным космонавтом Гречко, который как-то в интервью признался, что стал глубоко верующим человеком. Хотя никого там, куда он летал, не встретил. Я, в общем-то, тоже в глубине души (которой нет) человек, верующий, что есть что-то такое, о чем мы не можем знать, но вера эта спрятана ну очень глубоко (наверно, там же, где душа и совесть). Думаю, похоже ощущает себя и каждый человек, который как бы в шутку стучит по дереву, а на самом деле будет плохо спать, если вовремя не постучит. Хотя это и не вера, а суеверие, но вещь близкая, метафизическая. Тем не менее, в жизни и впрямь слишком много необъяснимых явлений, чтобы можно было просто так от них отмахнуться. В моей жизни на самом деле было много (гораздо больше, чем предписывает теория вероятности) этой самой мистики. Но что-то мешает мне стать верующим человеком, в общепринятом смысле этого слова. Т.е. присоединиться к какой-то конфессии, исполнять ритуальные предписания и пр. При этом не могу избавиться от ощущения, что вижу некое таинство, когда смотрю, например, по телевизору передачу «В мире животных». Невероятно  сложное и, главное, абсолютно целесообразное устройство и поведение каждой особи, уравновешенность всей этой невообразимо громадной системы, именуемой миром живых существ, где безупречная, железная логика миллиардов внутренних связей между самыми разными ее элементами и между миром животных и миром растений, диктующих, в том числе, и это самое целенаправленное поведение, просто поражают воображение и не находят (думаю, что не только у меня) сколько-нибудь разумных объяснений вне трансцендентных или метафизических. Чудо генотипа, когда из одной клетки (точнее, из двух) строится такая замысловатая конструкция, в которой всё целесообразно и соразмерно, где работают сложнейшие химические фабрики, где синтезируются из крови матери (или из белка и желтка яйца, или даже из икринки) самые необыкновенные материалы: волосы, когти, зубы, кожа, мышцы, кости, кровь, чешуя у рыб, перья у птиц и так далее, где, наконец, фантастическая нервная система с ее центром – мозгом – с невероятной скоростью осуществляет восприятие, анализ, переработку информации и выдачу команд, для чего в нее инсталлируется блок программ, включающий такую сложную программу, как инстинкт. А фантастически загадочное, удивительно разумное – хотя мы упорно и, возможно, справедливо избегаем этого слова – согласованное групповое поведение (общественных животных: пчёл, муравьев, термитов, просто законы поведения и иерархии стада и стаи, наконец)? Я уж не говорю о непостижимости человеческого сознания и мышления. Всё это для меня непостижимая загадка, чудо, невольно наталкивающее на крамольные мысли. Постоянно возникает ощущение, что мы еще ничего не знаем, хотя и открыли генотип, анализ ДНК и способ клонирования, что мы только в самом-самом начале пути познания. Да и растительный мир вызывает изумление. Когда я чищу апельсин, я поражаюсь каждый раз его устройству. Да что говорить: даже клетка – это целый мир, и в нем еще один мир – ядро. Я не хочу сказать, что для меня это – прямое доказательство существования Бога (еще Кант показал, что такого доказательства не может быть), но то, что есть Нечто, о чем мы не имеем никакого представления и что совершенно не соответствует образу, которым человек наделяет Бога, для меня очевидно. Умные евреи потому и отказались от изображения Бога, что поняли это. Да и Эйнштейн называл Богом природу, подчеркивая этим, что он ощущает некую Высшую силу и преклоняется перед ней, но не персонифицирует ее в образе Верховного существа. И вот когда я размышляю обо всем этом, я, кажется, тоже готов поверить в Высшую силу, назовите ее Богом или как хотите. Ну разве не чудо превращение гусеницы сначала в куколку, а потом в бабочку? Счастливец Дарвин, неужели он понимал?
Обо всем этом, повторяю, мы знаем ничтожно мало. И неудивительна тяга к простым объяснениям.
Паскаль говорил, что веровать необходимо и целесообразно: если Б-га нет, вы ничего не теряете, но если Он есть, вы выигрываете ВСЁ. Каждый сам для себя решит, прав ли был Паскаль.
Игорь Губерман для себя решил так: «Судить человечество следует строго, но стоит воздать нам и честь: мы так гениально придумали Бога, что, может быть, Он уже есть». А мудрый поляк Станислав Ежи Лец, на вопрос, верит ли он в Бога, сказал: «Верю, если Он есть».
А вот как написал Иосиф Бродский. «Есть истинно духовные задачи. / А мистика есть признак неудачи / в попытке с ними справиться». Казалось бы… Но в том же стихотворении: «Есть мистика. Есть вера. Есть Господь. / Есть разница меж них. И есть единство. / Одним вредит, других спасает плоть. / Неверье – слепота. А чаще – свинство. // Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх. / Однако интерес у них различен. / Бог органичен. Да. А человек? / А человек, должно быть, ограничен».
Ладно, поехали дальше.
Мой сын родился в июне 1971 года. Мы жили в этот момент за городом, и нам предстояло вернуться осенью в комнату в коммунальной квартире, где и проживать дальше – теперь уже вчетвером – вместе с моей мамой. И вдруг в августе мы узнаем, что наш старый дом в Москве идет под снос и нам предоставлена новая отдельная трехкомнатная квартира. В эту квартиру мы и привезли сына, который так и не успел узнать, что же такое «коммуналка».
Совпадение? Случайность? Чей-то Промысел? Думайте, как хотите.
Вот еще случай просто поразительный. Я вел много лет дневники, используя для этого толстые ежедневники, где каждый лист был помечен датой. Естественно, эти даты к датам моих записей не имели никакого отношения, поскольку записи велись произвольно, не ежедневно, и частенько одна запись занимала несколько страниц. К тому же эти записи не были фиксацией каких-то событий моей жизни, а просто размышлениями на разные темы. Когда заболела мама, мне было не до записей. Потом мама ушла из жизни, и я несколько месяцев не прикасался к дневнику. А потом мне захотелось поразмышлять о ее жизни, сказать о ней добрые слова, я открыл дневник и обомлел… На чистом листе, на котором мне предстояло начать эту очередную запись, стояла дата: 13 июня – это был день смерти мамы. Что это?
Как сказал мой друг, профессор физики Юрий Солодкин, «в мистику верить надо, нет людей менее интересных, чем те, кто в неё абсолютно не верит».
Позже я написал о нашем старом доме, где прожил первые 40 лет своей жизни, стихотворение, которое начиналось так:
Дом, где ты родился, остается
В памяти и в сердце навсегда.
Оттого так трудно нам дается
Расставанья горькая страда.
Только напечатав книжку с этим стихотворением, я внезапно обнаружил в нем невольный, случайный, мистический акростих: первые буквы первой строфы образуют слово «двор» – это знаковое слово для той поры, поры моего детства, о которой говорится в стихотворении.
Комментарий Ю. Солодкина: «Случайный акростих меня тоже поразил. В этой случайности что-то есть. Во всяком случае, в это надо верить».
И еще он заметил однажды: «В том, что нас подслушивает Он, можешь не сомневаться. Ну, и шут с ним. Пусть слушает, если ему интересно. Он сам не всё понимает и надеется от нас услышать что-нибудь путёвое по разным поводам». Удивительная смесь отчаянного богохульства с верой в неведомое…
Когда я первый раз летел в Германию, в самолете мне дали почитать брошюру «Эти странные немцы», и из нее, помимо прочего, я узнал, что у немцев четыре единицы подряд имеют некий сакральный смысл. Свои карнавальные шествия, например, они здесь начинают ровно в 11 часов 11 минут. И тут вдруг меня осенило: ведь я лечу 11-го числа 11-го месяца! Вот такой удивительный знак, один из многочисленных знаков, сопутствующих моей жизни.
Год назад у моей знакомой в Германии, женщины умной и образованной, скоропостижно умер муж. Вдова после похорон поехала в Москву, чтобы сообщить свекрови печальное известие, поддержать ее (по телефону ей до тех пор говорили, что сын в больнице). Когда вдова сказала свекрови, что ее сын умер, та спросила: в 11 часов утра? Это было именно так – время его кончины. «Откуда Вы знаете?» – поразилась вдова. «У меня встали настенные часы, которые он мне подарил». И показала на эти часы, которые она больше не трогала и которые показывали это время.
Это рассказала вдова после возвращения. Думаю, что придумывать такое она бы не стала. Не тот человек и не та ситуация.
Когда я рассказал об этом Юрию Солодкину, он ответил мне так: «Полностью верю в историю с часами. Знаю много похожих историй. Думаю, со временем человек, если не исчезнет, разберётся с этой пока ещё мистикой. Когда мы показывали восстановленное с голограммы объёмное изображение, висящее в воздухе, реакция была, как на привидения. Объяснить, что мистика тут ни при чём, было непросто».
Когда мне позвонили и сообщили о кончине человека (о котором я только что рассказал), я сидел за книгой. Положив трубку, я машинально бросил взгляд на открытую страницу и вдруг прочел такой эпиграф: «Нет человека, который был бы, как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе». Джон Донн.
Очередной комментарий физика Ю. Солодкина: «Мистическое совпадение с книжной страницей меня не изумляет, а говорит о том, что правильные книжки читаешь».
Я думаю, довольно…
Теперь я рискну порассуждать о такой материи (если позволительно так сказать о нематериальном), как религия. Потому что все «объяснения» непонятных, «неопознанных» явлений базируются в итоге все же на вере в некий высший Разум, а не произрастают просто в вакууме.
Когда-то я приобрел интересную книгу «Еврейский мир (народ, история, религия)», и она побудила меня задуматься о каких-то вопросах и поискать каких-то ответов. Хотя давно известно, что на самые фундаментальные вопросы ответов не бывает, а бывает только процесс поиска этих ответов, который никогда не заканчивается. Что ж, как говорил в одном из своих стихотворений поэт Дудин: важна не истина, важна до истины дорога. И я попробовал немножко по этой дороге продвинуться.
Религия занимает столь огромное место в истории цивилизации, да и в современной жизни, что просто делать вид, что все это – пустой мираж и не более того, даже мне, атеисту по рождению, по воспитанию и по убеждению, кажется непозволительной ошибкой. Я очень долго воспринимал религию как величайшее заблуждение человеческого стада, не давая себе труда осмыслить, как же такое заблуждение могло держаться тысячелетиями, и почему даже гигантский прогресс науки не смог потеснить религию с ее позиций. Я отдавал дань культурному воздействию религиозного мифа, всему огромному наследию, которое оставила религия в архитектуре, живописи, музыке, поэзии и т.д. Я принимал моральные устои, проповедуемые религией, как некую альтернативу стадному беспределу во времена несовершеннолетия разумной цивилизации. Я признавал громадное воздействие религии и на ход исторического процесса. Всё это факты, от которых никуда не уйти. Но мне казались никчемными ритуальные аспекты религии, все эти целования креста, намазы, плачи у стены и тому подобные формы общения с Высшим Существом. Конечно, объединяющая, сплачивающая и завораживающая, поистине гипнотическая роль и храмов, и синагог, и мечетей, и пагод мне была ясна, была ясна и психологическая роль молитвы, но мне казалась надуманной и излишней сложность и разветвленность религиозного ритуала. Короче говоря, я был (и остаюсь) очень далек от того, что называется набожностью.
Просто со временем я стал, кажется, кое-что понимать. Удивительная жизнеспособность религии не может объясняться ничем иным, кроме как ее необходимостью для поддержания жизнеспособности человеческого социума. Пример еврейского народа – пожалуй, одно из ярких тому доказательств. Веками гонимый, уничтожаемый, распыляемый и унижаемый, он сумел в потоке окружающей его ненависти сохранить себя и свою душу, и немалая заслуга в этом – а может быть, даже и главная – принадлежит иудаизму, с его незыблемыми догматами и устоями, передаваемыми изустно и в книгах через века. Без такой памяти невозможно устоять никому и никогда, как дом не может устоять без фундамента; без этой памяти – вырождение народа. И ритуалы религии – это тоже память, память на уровне почти генетическом, это то самое консервативное начало, которое не поддается ветрам времени и обеспечивает устойчивую преемственность. Недаром же так противились столпы религии во все времена любым нововведениям даже в ритуалах: креститься двумя или тремя перстами – оказалось безмерно важно и значимо не само по себе, а как основа стабильности веры, церкви, а стало быть, и всего общества. На почве такой, казалось бы, мелочи возник Раскол. Известно жесткое требование: переписчик Торы не должен пропустить ни одной буквы – считается, что из всех букв Торы многократно может быть составлено Имя Божие. Религия, как вино: чем старее ее установления, тем крепче они и тем сильнее воздействуют на головы. Религиозная традиция, передаваемая из поколения в поколение, скрепляет ту самую связь времен, которая не должна распасться, если народ хочет жить и сохраниться.
Конечно, выбор такой формы общественного объединения, как религия, состоялся еще в глубокой древности, когда у нее не было и не могло быть рациональных оппонентов. Но даже и в наше время взлета науки и технологии – религиозное воздействие на людей нисколько не потеряло своей силы, поскольку оно обращается непосредственно к чувству и интуиции, а не к интеллекту, как наука. Обращение к чувству всегда проще и результативнее – на этом основана впечатляющая сила искусства. К тому же наука и технология не формулируют моральных заповедей. Да и – нельзя не признать – при высочайшем своем взлете наука не дала неопровержимого доказательства ошибочности основного религиозного постулата. Мало того, последние ее достижения (теория первоначального взрыва и другие) прямо льют воду на мельницу религии и используются ею. Поэтому и сам атеизм можно в каком-то смысле считать одной из форм веры. Можно сказать и больше: то, что противопоставлялось религии и отвергало ее догматы, тоже было, по существу, только религией, исполненной догматов, несмотря на свои наукообразные одежды. Я имею в виду марксизм. Многие ли из фанатичных марксистов по-настоящему читали и усвоили логику Маркса? Усваивалась не логика, а патетика: лозунги, изречения, призывы, ритуалы. Люди благоговели не в храмах, а в райкомах – вот и вся разница. Те же иерархии властных структур, то же лобызание рук старшим по чину. И то же всевластье над паствой. Но марксизм рухнул, а религия – поди ж ты! – продолжает жить. И авторитет ее по-прежнему огромен: вспомним хотя бы одного из величайших людей ХХ века, Папу Иоанна Павла II, на похороны которого в Рим приехало небывалое число – 4 миллиона! – паломников.
Не в том ли тут дело, что марксизм обращался к глобальным, массовым, макрообщественным проблемам и не оставил человеку даже маленького индивидуального прибежища для души? Можно ли представить себе благоговейное, интимное, исповедальное, молитвенное общение с марксизмом? Человек нуждается в возможности выговориться, в исповеди, в молитве, равно как и в утешении, словом, в собственной психологической нише, духовной «часовенке». А марксизм попрал этот закон и был наказан, как наказан бывает всякий попирающий закон, особенно если это закон природы.
Вообще, вопрос о существовании или не существовании Бога не подлежит обсуждению, ни у одной из сторон нет решающих аргументов. Я бесконечно уважаю Канта, который опроверг пять доказательств существования Бога, придуманных до него, но не очень понимаю, зачем он придумал свое, шестое, которое, конечно же, тоже некорректно. Если бы это было не так, на свете уже не осталось бы атеистов.
Вот на какие размышления натолкнула меня эта книга. Можно, наверно, считать их исповедью (или проповедью?!) атеиста. Я говорю: атеиста, потому что к вере я не пришел и уже, наверно, не приду: поздно. Как сказал один из маленьких героев Чуковского: «Бог, конечно, есть, но я в него не верю». Но я стараюсь жить по Божьим заповедям (если нужно напоминание, что это такое: это из них составили в свое время так называемый моральный кодекс строителей коммунизма; кстати, «кто не работает, тот не ест» – это ведь тоже из Библии!). Хотя атеизм сейчас не в моде, но я моде никогда не кланялся. Но и раньше, и сейчас с глубоким уважением отношусь к таким безмерно мною почитаемым, веровавшим людям, как (это только несколько первых пришедших в голову имен) Ахматова, Цветаева, Лихачев, Пастернак, Шаламов, Солженицын, Чичибабин, Липкин, Ростропович, Баталов. Я, как истинный плод, взросший на российской почве, назвал здесь только  тех, кто исповедовал  или исповедует православие: тех, о ком доподлинно знаю, читал, слышал их голоса. Тех, кто истинно, не напоказ, веровал, у кого Бог был внутри. Я таких людей понимаю и, в общем, одобряю (про себя, конечно, не вслух – они в моем одобрении не нуждались). Понимаю, что религиозная терапия в обществе необходима. Плохо, когда она принимает шоковые формы: я имею в виду религиозную нетерпимость, особенно в ее крайних проявлениях. Думается, будущее религии – в сближении или, по крайней мере, во взаимной терпимости конфессий. Разве история – Иерусалим! – не дает пример такого сближения? Несколько лет назад совпали по дате три праздника: еврейский – Ханука, католический – Рождество, и мусульманский – Рамадан. И в Иерусалиме, где сосредоточены святыни всех трех религий, был просто апофеоз торжества этих религий. Прекрасно и точно сказал по этому поводу Вл. Соловьев: «Перегородки, воздвигаемые между храмами, не достают до Неба». Боюсь, правда, что полное разрушение этих перегородок – дело не близкого будущего. Это не Берлинская стена, тут экскаватором не обойдешься.
Ну вот, а теперь немного повернем предмет разговора.
У меня есть близкий друг Вардван Варжапетян. Мы росли в одном дворе (да! тогда житейское поле, на котором мы произрастали, именно так и называлось!), но разница в 9 лет в те годы была чудовищно большой, так что о приятельстве не могло быть речи. Когда я уезжал после института на Урал в 56-м, ему было только 14. Потом он съехал со двора и мы потерялись. Но вот спустя 28 лет я в библиотеке им. Чехова увидел объявление: «Встреча с писателем Вардваном Варжапетяном». Неужели он? – подумал я. Уж очень редкое сочетание имени и фамилии. Я попросил его книжку, прочел, остался в восторге (это были две повести: о Хайяме и о Вийоне) и сказал директору библиотеки: я обязательно выступлю. В день встречи я сидел в зале, вошел писатель (он!) и, проходя к подиуму, вдруг увидел меня и воскликнул: «Ой, Боря!» Все обернулись («и осмотрели также и блондина»), а я засмеялся. Потом я выступил, а потом мы поехали домой (как оказалось, мы живем рядом, в двух трамвайных остановках друг от друга!). Выяснилось, что он окончил МГУ, факультет журналистики, а в последние годы стал профессиональным писателем. С тех пор мы очень дружим. Его мать – неграмотная рязанская крестьянка, отец – армянский художник, сам он в свое время женился на правнучке Шолом-Алейхема. Он давно заинтересовался иудаизмом, изучил иврит (!); пять лет подряд он ежеквартально издавал интереснейший армяно-еврейский вестник «Ной» (в Чеховке каждый год была презентация очередных четырех номеров); написал еще несколько замечательных, на мой взгляд, книг (в том числе уникальную книгу «Число бездны», состоящую из одних цифр – он вручную написал 6 миллионов цифр, и за каждой из них – человек, жертва Холокоста; эта книга лежит во многих синагогах, и каждый еврей, входя, кладет на нее руку и несколько секунд молчит); в Израиле он – почитаемая фигура, об этом можно много рассказывать; а потом он занялся переводом Торы с иврита. Я-то думал до поры до времени, что он просто для себя читает ее в последние годы, правда, читает в плотном весьма режиме, а он, оказывается, работал! Перевести Тору – это же подвиг Геракла!
Я думаю, мотивацией для него была не чисто художественная задача, а некий внутренний импульс, побуждение, может быть, даже не очень осознанное, что-то на религиозном уровне. Я не знаю, исповедовал ли он иудаизм в полном смысле слова (я обычно не лезу в душу, даже к близким друзьям), но то, что он в высоком смысле слова верует, для меня очевидно. И придает большое значение посылам, идущим Сверху, и всему такому. И верит, как Солженицын, в некое свое Предназначение, для него связанное в какой-то период его жизни со служением еврейству.
До этого, какое-то время назад при Доме Литератора организован был кружок по изучению иврита. Через год Вард принес мне газету, где была статья руководителя кружка. Он сообщал, что среди 20 человек, бывших в кружке поначалу, к концу первого года осталось двое, один из них Вардван. Причем Вардван так успешно осваивал язык, что уже пишет на нем стихи. И было приведено стихотворение Вардвана на иврите.
Надо сказать, что, как вспоминает сам Вардван, языки ему всегда давались с превеликим трудом. И в МГУ, и позже он так и не одолел ни одного языка на сколько-нибудь приличном уровне. А тут вдруг – как? почему? – пошло, да еще как пошло: стихи человек пишет на иврите! Совершенно необъяснимая перемена, и естественно было, что он воспринял это как некий Знак, как указание на то самое Предназначение. И вот результат – он перевел все пять книг Торы!
И тут нельзя не сказать и о происшедшей в нем в последнее время перемене. Дело вот в чем. Когда он закончил переводить Тору, он вдруг с удивлением стал ощущать, что стремительно теряет иврит. Т.е. стал забывать простейшие слова, перестает понимать и т.д. Что это? Миссия окончена, и язык вроде бы уже и не нужен: Б-г дал, Б-г взял? Однажды он ехал в метро, задремал и увидел во сне, как он идет к монастырю, его встречает с распростертыми объятиями некий монах и приглашает войти. Пораженный этими очередными знаками (а он с некоторых пор, как теперь понятно, очень верит в знаки), он задумался над своей жизнью. С женой-еврейкой он разошелся еще раньше, каких-то новых моральных обязательств перед избранным народом он не имел (после книги «Число бездны», издания в течение 5-ти лет журнала «Ной» и перевода Торы), но то, что его ведет Б-г, он постоянно ощущал, и истолковал утрату иврита и свой сон как очередной знак того, что он должен принять православие, веру его армянских и русских предков. И он крестился.
А до этого был такой случай. Когда он еще переводил Тору, он однажды увидел на Арбате на лотке 5-томник комментариев к ней. Стоили эти 5 томов 3 тысячи рублей. У него не было при себе этой суммы, он позвонил живущему недалеко приятелю и спросил, может ли тот одолжить. Приятель охотно дал ему эти деньги и еще одну тысячу на всякий случай. Вардван вернулся, купил книги. Где-то минут через пятнадцать он полез в карман за той, четвертой тысячей и… не нашел ее у себя. Озадаченный, он побежал обратно, спросил продавца, не дал ли он случайно ему вместо трех бумажек четыре. Нет, ответил тот, я видел, как вы положили четвертую бумажку в карман. Вард, понурясь, пошел прочь, машинально глядя под ноги и вдруг… да, да, прямо на тротуаре увидел ту злополучную купюру. Прошло уже более получаса, она лежала  себе преспокойно, и никто ее не поднял. Это на Арбате-то, где постоянно толпа! В общем, что говорить, Божий человек, в былые времена он был бы юродивым…
Что-то есть, о чем мы толком не знаем. 
(Когда я рассказал об этом Солодкину, он отреагировал так. «В превращении Варда в христианина не вижу ничего сверхъестественного. Он, если я правильно понимаю, иудаизм не исповедовал, и его интерес к Торе и еврейской истории не связан с религиозными чувствами. Очень впечатляет история с ивритом и с пророческим сном. У меня нет сомнений, что современная наука при всём её апломбе копошится где-то на поверхности знаний о мире, и нас – а может, уже не нас – ещё ждёт прорыв в глубину. Если Вард уверен в своих ощущениях, то совсем не важно, мистика это или нет. У меня тоже есть основания быть не чуждым мистики. Многие чудеса со мной случались, но на публике я всегда говорил об удаче и везении. Это объяснение люди переносят легче».)
Вот и я тоже пишу всё это, подозревая, что многие меня не поймут. Однако возникло побуждение все-таки что-то сказать об этом, и облегчить тем душу, ту самую, которой вроде бы и нет. И я этому побуждению легкомысленно поддался.
И еще. Попытки всерьез проникнуть в святая святых, докопаться до сути мистических явлений – как показывает опыт многих людей, бывают довольно рискованны. Посему, сделав этот поверхностный обзор и приведя в относительный порядок какие-то свои соображения по этому поводу, я не рискую идти дальше и что-либо категорически утверждать. Когда-то Толстой, сидя за чаем в саду, прихлопнул комара у себя на лбу. Сидевший за тем же столом Чертков стал глубокомысленно рассуждать о том, что этот акт, дескать, противоречит учению Толстого о святости жизни и неприкосновенности всего живого. Толстой ответил  замечательной фразой: «Не живите так подробно». Вот и я, следуя совету Толстого, подробнее вникать в проблему не намерен.
Но хочется в заключение все же привести слова, может быть, самого выдающегося и самого забытого русского философа Семена Людвиговича Франка (1877-1951). Да и откуда нам было знать это имя, если умер он в Лондоне еще при жизни «друга всех философов», а уехал из России на том самом «философском пароходе», что и Бердяев и Булгаков? Вот что он пишет в своей книге «Непостижимое»: «И как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной, будничной жизни… как бы мы ни срослись с нашим социальным положением, с «ролью», которую мы «играем» в социальной среде…  как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне, со стороны, и видеть в себе лишь то, чем мы «объективно» являемся другим людям, – порой, хотя бы изредка, в нас шевелится и что-то совсем иное; и это иное есть что-то непостижимое и таинственное, и мы смутно чувствуем, что подлинное существо нашей души есть что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя».
05.02.2006