Крестьянский космос в поэзии Михаила Исаковского

Юлия Бутакова
                Возможно, отвечая на вопрос о космогонии русского крестьянства и нынешнем его положении (первые годы и десятилетия после Октября), сам Михаил Васильевич смог бы сказать так: в эти годы старая крестьянская планета переживает огромное вселенское событие - бывшие "земляне", когда-то устремившиеся за её пределы в поисках иных галактик, возвращаются полуземлянами-полупришельцами, сохранившими в себе память о родной планете и желающими благоустроить её с помощью опыта и знаний, добытых далеко от неё... "Вершки" (вчерашние крестьяне и их потомки - юная комса, пережившие за короткое время несколько революций и войн) вернулись в деревню с необычайно усилившейся жаждой иной жизни к "корешкам" - своим родителям и дедам, которые никогда не покидали пределов своей вотчины и не ведают иного жизненного уклада, кроме прадедовского. Конечно, и их социальные конфликты основательно потрясли и, кроме привычных горя и лишений, не дали ничего; земледельческое кредо "на войну собирайся, а жито сей" осталось незыблемым. Новые же люди села привнесли в него своё мировоззрение и, следовательно, способ жизни. Логично, что благая цель предполагает и соответствующие средства, но последняя революция, как ядерная вспышка, прогремев в городах, донесла до деревни прежде всего ядовитое облако, защиты от которого никто не знал. До "мирного атома" было ещё далеко... Сам Исаковский, потомственный крестьянин, внимательно вглядывался в наплывающее облако, которое накрыло и его родной уголок в Смоленской губернии. Горький озвучил смятение немногословного тогда по причине юности поэта: Исаковский "знает, что город и деревня - две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу, - слиться так плотно, как до сей поры силы эти никогда и нигде не сливались".* Но это в будущем, а сейчас до слияния, по сути, идейных врагов, ещё далеко. "Звёздные войны" были неизбежны.
                Ровесник века, Исаковский в начале серьёзных событий в стране в к.10-х - н.20-х годов был начинающий поэт и, по-преимуществу, лирик, о чём говорит его первый сборник "Провода в соломе", который был жёстко раскритикован А. Лежнёвым и неожиданно одобрен Горьким - раскритикован, видимо, за недостаточно созвучные эпохе мотивы молодого автора и одобрен - за ценнейшую черту в творчестве любого писателя - искренность, которая сулила автору сослужить в дальнейшем добрую службу: именно она позволила ему быть достаточно объективным в оценке происходившего в деревне, что предвещало серьёзный итог в результате коренной её перестройки. Твардовский, давний товарищ Исаковского и его младший последователь, по-своему, отчасти субъективно, подметил это:"...лирическая муза Исаковского ещё в двадцатые годы отражала реальную деревенскую жизнь, которая жадно тянулась ко всему, что хоть какой-то частью приобщало её к городу, быстро привыкала к новинкам - электричеству, радио, газете, книгам, сельскохозяйственным орудиям заводского производства... И хотя для иных стихотворцев нерушимой по-прежнему оставалась деревня с её "ветхими крышами" и "кипенью черёмух", Михаил Исаковский настойчиво стремился выразить в своём творчестве "непоэтичную" новизну деревенской жизни... Социально-бытовая новизна деревни открылась поэту в новизне народного языка, как-то по-доброму заставила его улыбнуться пестроте и, увы, пока малограмотности лексики своих героев, которые привычные газетные стереотипы воспринимали как нечто неожиданное и совершенно учёное".** В отсутствии своих молодых сил деревня надолго впала в некий болезненный ступор; к этому добавился гнёт многовековой жизни по инерции, неторопливого полупервобытного хозяйствования; победы молодёжи на других "планетах" (на фронтах революций и войн) сулили затяжные бои на мирных нивах с призрачным результатом, но с вполне определённой целью. Всё начиналось в 20-х, а до массовой коллективизации тридцатого года надо было ещё дожить...
                Про прошествии десятилетий с наступления новой эры в русской деревне, вдумываясь в феномен поэзии Исаковского, в том числе песенной, ретроспективно можно сблизить его голос с голосами Пушкина и Некрасова. Из народной разноголосицы он, как и его предшественники, сумел собрать народные мысли и чувства вокруг самого важного и дорогого и пробудить в труженике земли новые силы, жажду перемен и волю к укоренению этих новых веяний на отечественной почве (наиболее характерны из его стихов - те, которые стали песнями: "Ой, туманы мои...", "Русской женщине", "Враги сожгли родную хату", "Летят перелётные птицы..."). Его лирика - лирика народных чувств; он всегда говорит о том, о чём знает лучше всех, что творится в душах миллионов и в его душе - в этом его редкая индивидуальность и созвучие с народной струной, скрытой до поры глубоко-глубоко... Простой слог, близкий к фольклору, вкупе с классическим размером, окрашенный нередко трибунными интонациями. А без этих интонаций было никак нельзя: у молодого Исаковского заёмные темы, нередкие в юности, уступают место "деревенской" теме. Простое, правдивое слово мужика, по велению самой жизни, вытесняет всё чужое и вычурное; голос земли, однажды пробившись в крестьянском мальчике (стихотворение "Просьба солдата", 1914 г.), уверенно берёт своё и определяет тон последующей его поэзии. Крестьянин, не доверявший газетным сводкам, с жадностью внимает голосу сына, погибающего на фронте Первой мировой... С этого жадного внимания к неформальному зову пробуждается, незаметно для самого крестьянина, его внимание уже не только к шуму ежегодно возрождающейся земли, но и к набирающему децибелы голосу отечества в целом. Исаковский берёт на себя смелость (с определённого момента - сознательно) стать выразителем чаяний и сомнений, радостей и утрат всего русского крестьянства. Коренной землянин (крестьянин) с удивлением, сначала по газетам, позднее по сводкам радио и просто, глядя испытующим взглядом в звёздное небо над головой, замечает, что во вселенной, оказывается, существует множество иных населённых миров, даже появились искусственные "спутники" Земли (и земли!), и его геоцентрическая система мира претерпевает постепенную, болезненную ломку. Оказывается, центр мироздания - некое "солнце" (идея социализма, где ему, крестьянину, отведена одна из главных ролей), а земля отныне - ближайшая к этому солнцу, наибольшая планета, но не единственная. Здесь уже не отмахнёшься, как от продажной монархической газеты времён последней династии, здесь иное... Сознание ломается, и наступающий хаос пугает. Горожане (инопланетные пришельцы) смотрят на село уже не как на дачный идиллический уголок, а как на основной плацдарм их непонятных, но грандиозных замыслов. Аборигену в таком случае рекомендуется или бежать, или ассимилироваться и через это - преобразиться. Зачатки будущего преобразования были, в частности, на Смоленщине, и ранее: хуторизация, сельскохозяйственные кооперативы, товарищества по совместной обработке земли, артели, свои подвижники со своей же "библией" (журналом "Сам себе агроном"); даже сельскохозяйственные машины умудрялись всей деревней выписывать из-за границы! Но это - капля в море, общей погоды они не делали; это - тот самый "голос", та потенция, которя скрыта до поры глубоко, но, если выйдет наружу, - не удержишь. Наступавшая эпоха - то самое время; она чётко отражена у Исаковского.
                Реальность преображалась на глазах: сельская молодёжь стремительно менялась, с быстротой, свойственной юности, перенимала новое у таких же молодых пришельцев из другого мира; и уже не старое поколение учило молодое жить, а наоборот. Сам Исаковский одним из первых приобщился свежему ветру перемен; пусть поначалу это было смешно и рассчитано на внешний эффект: сногсшибательное галифе на удивление девчатам и ржавый маузер на боку. Деревня прежде всего преображалась идеологически, пусть порою грубо и наивно сбрасывала тяжёлый духовный гнёт церкви. Необходим был новый бог, первые его предтечи были налицо: самодеятельные спектакли, избы-читальни, обсуждения богатого газетного материала, новая лексика, электричество, небывалая прежде в деревне техника. Исаковский всегда помнит, какая деревня была:
                Я вырос в захолустной стороне,
                Где мужики невесело шутили,
                Что ехало к ним счастье на коне,
                Да богачи его перехватили.***
                "Я вырос в захолустной стороне", 1941 г.
И знает, что стяжателей чужого счастья вскоре не останется и, возможно, очень скоро добрая мужицкая доля сможет, наконец, добраться и до его родного угла. А поэтической душе городские огни куда ярче светят, чем берёзовая лучина деревенской избы... Поэтому центральная тема "Проводов в соломе" - обрисовка новых черт деревенской жизни постреволюционного времени ("Радиомост": невидимые скрипки подняли деревню высоко...). В том, что новое неизбежно, Михаил Васильевич родствен с Есениным, только в выражении боли и тоски по утрате (опять же неизбежной!) чего-то патриархально-родного он более сдержан и хладнокровен - тут сказывается скорее не отсутствие поэтического темперамента, а более устойчивый психический склад самой натуры Исаковского. Напряжённость физического крестьянского труда была жёстко обнажена ещё Некрасовым, Клюевым, крестьянскими поэтами ХIХ века; духовные же алкания простого человека были озвучены (поистине по-некрасовски) в цикле песен "Четыре желания" с эпиграфом из записной книжки автора:"...У этого человека было четыре желания: первое - жениться на девушке Наташе, которую он очень любил; второе - купить сапоги с подковами; третье - выучиться грамоте, чтобы прочесть "справедливую книгу", и четвёртое - прокатиться по железной дороге. Ни одно из этих желаний не исполнилось".**** Кому охота любить батрака бесталанного? Зачем сапоги босяку? Где найти дорожку к науке и как пройти эти "тысячи вёрст"? А телега бедняку одна - "сосновая домовина". А сколько таких неудачников степанов тимофеевичей по стране? И удел их от рождения одинаков - "ярмо с гремушками да бич". Одна дорога для "вечно голодных оратаев" - последний бой... Прежняя жизнь деревни общеизвестна, а вот новая - не оправдание ли многовековых надежд?
                По-петровски масштабная перетряска деревни началась не в 17-м году: благодатные для неё дрожжи забродили давно. Вчерашние солдаты и по совместительству артельщики, повидавшие города и страны, наслушавшись ораторов на разнообразных митингах, агитаторов в окопах и в тылу, докладчиков и просто - крикунов, по привычке ещё жались к тёплому, продымлённому родному углу, но сама полуживая от крестьянских тягот душа тянулась к свету, сквознякам и просторам. Исаковский мог сказать уже не только от своего лица, лица одного из представителей народной интеллигенции, но и от большинства своих сельчан:
                ...Я потерял крестьянские права,
                Но навсегда остался деревенским.*****
                "Всё та же даль...", 1926 г.
Но и оставшиеся, те, кого устраивал хуторской невзыскательный быт, где "...у каждого земли свой клин И своя сердитая собака", всё чаще заоглядывались на широкую деревенскую улицу, где всякое дело нынче делается всем скопом, с песней, смехом, с размахом. Единоличная беда не жалит, как и не радуект одинокая радость; сила в страстях проявляется только на миру... "Тараканья тоска" гонит крестьянина из тесной избы, и неопределённость его не пугает; более могучая сила, чем его благоразумие, толкает его навстречу Солнцу, которое, как и всякое светило, и живит, и сжигает... Быль преобразуется в небыль, и, чтобы рассказать о новой реальности, проза неуместна, необходимо многофункциональное и многогранное поэтическое слово, а ещё лучше - песня. И Исаковский интуитивно понимает это.
                Коллективизация была революционной, а не эволюционной мерой, поэтому для её осуществления требовались люди, хотя и признающие своим единым принципом идею - вовлечь деревню в современный процесс жизни, но различные по методу своего действия. Медаль, как водится, имела две стороны: в рядах строителей нового равно выступали "колонизаторы" и "миссионеры". Хотя эти определения относительно условны, суть их действий не менялась. Теми стариками, о которых писал Исаковский в "Подпасках", суровыми и одновременно весёлыми, простодушными, апологетами вековой деревенской мудрости, соединившими в себе два времени - прошлое и настоящее, новые люди воспринимались колонизаторами; их юные отпрыски, которые не имели опыта и для которых реален был только настоящий день, видели в пришельцах, несомненно, полумиссионеров-полубогов... "Звёздные войны" затягиваются, но результат их предрешён: необходимо аннулировать старую жизнь, чтобы в новой молодое население Земли окончательно слилось с пришельцами, образовав новую "расу", в которой не осталось бы памяти о тёмном прошлом её родины.
                Ты говорил, что в мир идёт невзгода:
                Земля не будет ничего родить,
                Скоты и звери не дадут приплода,
                И птицы гнёзда перестанут вить;

                Народ не выйдет ни пахать, ни сеять,
                И зарастут поля полынью и тоской;
                По всем дорогам матушка Расея
                Пойдёт к Москве с протянутой рукой...******
                "Враг", 1935 г.
                Самовластная и порой жестокая рука тех из пришлых ("колонизаторов"), которые давно оторвались от деревни или никогда не соприкасались с ней (лищь за столом, когда голод тянет руку к куску хлеба, не отягощая память воспоминаниями о том пути, который хлеб прошёл, прежде чем, впитав навозные соки, стать белой душистой мякотью на крахмальной скатерти...). Соприкоснувшись с неприглядностью земледельческого процесса, бесспорно, у такого человека возникало сначала недоумение, протест, брезгливость, а затем и ненависть, которая требовала конкретного объекта и выхода для себя... Поэтому, наряду с единицами матёрых "мироедов", были огульно приговорены к уничтожению тысячи настоящих крестьян, для которых земля была альфой и омегой всей их жизни, единственным богом, общение с которым было плодотворным, который поддерживал "обратную связь" в виде урожая и поэтому не давал повода к отказу от веры в него его адепта. А не пропади они, - всё одно, какая власть; бог есть - земля, ему можно молиться и в поле, и в горнице, и в тюрьме. Неизбежное при любом вторжении извне подполье заработало вовсю: сначала на колхозном поле, затем - и в частном секторе - добросовестный крестьянин не делал различия между общественной нивой и частным клином, была бы работа, а руки найдутся. Пока в тропосфере бушевали идейные бури, внизу, на древней литосфере, шёл исконный земледельческий процесс, который, по болльшому счёту, не прерывался никогда, со времён появления первого человека. Постепенно, сначала как осторожные единомышленники, зетем активные помощники (сельскохозяйственные спецы, агрономы, полеводы и т. п.), те же из чужаков, что условно были отнесены к "миссионерам", влились в подпольный заговор, и дело пошло на лад; именно они обеспечили старой планете новый строй, который со временем не отмер, как недоброкачественный имплантант на теле земли, а трудно, но крепко врос в её плоть и обеспечил победу огромному явлению с длинным названием "коллективизация". Они - именно те потомки "мастеров земли с золотыми руками", которые есть в любом общественном слое, независимо от того, живут ли они непосредственно на земле или поддерживают дело в иных отраслях своими умелыми руками...
                Исаковский позднее, освоившись в деревенских реалиях и увереннее усвоив песенный жанр, с удовольствием обратился к самым крупным темам, которые предоставит ему победа вчера ещё чуждых деревне людей и настроений. На его поэзию можно ссылаться как на документы прежде всего потому, что они чрезвычайно искренни, осмыслены человеком, который вышел из деревни и многие годы наблюдал её... Его стихи, песни, как неравнодушные ладони садовода, прикрывали появляющиеся там и сям ростки новых всходов и, быть может, от его забот зависело, выживут ли они в конце концов. В "Первом письме" его такая "ликбезная" девушка - тоже росток, который может погубить отсутствие наглядных пособий или равнодушие далёкого друга Вани, но то, что Исаковский согрел её своею маленькой летописью, даёт ей крупный шанс выжить:
                Я теперь - не слепая и глупая тварь...*******
                "Первое письмо", 1932 г.
Он искренен и правдив, рассказывая о радостях изменившихся людей; он так же правдив, показывая старую деревенскую жизнь во всей её неприглядности и безнадёжности. На старые обычаи, старинный её быт он смотрит непрощающим взглядом своего детства, остро переживая все нелепости и утеснения крестьянской доли. Он одинаково любит и старое поколение и пришедшее ему на смену новое, хотя между ними пролегли не только годы, но и широкая полоса отчуждения, неизбежная при болезненной ломке отжившего общественно-политического строя. И в каждом случае ему верный помощник - юмор, делающий акцент на позитивных результатах, смягчая человеческие боль и обиду, хотя, рассуждая жёстко, эти боль и обида, чувства глубоко личностные, не учитываются там, где речь идёт о судьбе целой страны. Разве может кто-нибудь поспорить с тем, что электрическая лампочка - одна из элементарнейших человеческих необходимостей - с некоторых пор - и мужицкая радость?
                Загудели, заиграли провода, -
                Мы такого не видали никогда;

                Нам такое не встречалось и во сне,
                Чтобы солнце загоралось на сосне,
 
                Чтобы радость подружилась с мужиком,
                Чтоб у каждого - звезда под потолком.********
                "Вдоль деревни", 1925 г.
                И старуха-мать, высохшая от горя, - откуда она могла ждать и не дождаться своих сыновей раньше? С войны, с заработков, из проклятого батрачества... А сейчас её старшенький по Северной дороге водит поезда, а младшенький (видимо, в результате дружбы с молодыми "миссионерами") - "...на самолёте Долетал почти до звёзд" ("Сыновья", 1935 г.). Как круто изменилась судьба сельского подростка: не веря сам себе, он шагнул из родной хатки, но куда - не на большую дорогу оборванцем, не в навозный угол богатого соседа, не остался от безысходности проедать скудный родительскиий надел, а - в пожарные, мелиораторы, капитаны, лётчики, бригадиры, командиры, кто (по малолетству) - пока в ученики за школьную парту:
                Тётушка Христина
                Семерых растила,
                Семерых растила для страны своей.
                Скажем ей спасибо
                Тётушке Христине
                За её хороших, славных сыновей.*********
                "Тётушка Христина", 1938 г.
                Очень силён у Исаковского мотив движения, переселения, освоения ранее неизвестных пространств, областей знания, профессий - это прямое следствие внедрения в деревню главной идеологической силы пришельцев - комсомольцев и коммунистов. Поначалу, не чуя для себя особой опасности, старая деревня пытается противопоставить чужакам свою лёгкую, но проверенную годами "артиллерию" - бабьи языки (авось отпугнём!):
                По деревне с шумным интересом
                Бабы много говорят такого...
                Будто Таню
                Видели за лесом
                С комсомольцем Мишей Казаковым...**********
                "Бабьи разговоры", 1927 г.
Но пересуды стихают тогда, когда беда заглядывает в каждый двор - нагрянувшая война заставляет поутихнуть бойких сплетниц и внезапно вспомнить, что их собственные дети как-то незаметно сами стали комсомольцами, и именно им приходится отвечать за несовершентство старого мира, в котором относительно спокойно прозябали их родители: комсомольцы, не помня вчерашних обид, уходят все, как один, туда, откуда трудно вернуться. Гораздо больнее оттого, что прихолится идти не на завоевание новых миров и освоние новых научных галактик, а в бой всё с тем же прошлым, которое злобно цепляется за молодые жизни и грозит уничтожить в дикой ненависти всё: и себя, и своих врагов:
                Дан приказ: ему - на запад,
                Ей - в другую сторону...
                Уходили комсомольцы
                На гражданскую войну.
И единственное их теперь желание, единственная молитва их родителей своему пошатнувшемуся богу:
                Если смерти, то - мгновенной,
                Если раны - небольшой.***********
                "Прощание", 1935 г.
Это - один из главных моментов, когда боги старого и нового поколений практически тождественны, и любое противоречие здесь неуместно. Надолго единственным богом всей страны становится жизнь - ибо слишком много потерь случилось и с той и с другой стороны, а ведь стороны эти - не враждебны друг другу... Позднее наступил момент, когда извне стала угрожать более серьёзная и агрессивная сила, несущая смерть, смерть, смерть... Выстоять перед её нашествием была способна только та необыкновенная "раса" людей, вобравшая в себя гены представителей крестьянства и тех, кто сумел привить на тысячелетний его ствол дичок цивилизации; это было первое испытание, выпавшее на долю необыкновенного гибрида. И вновь - впереди комсомольцы: им предстоит защищать ту планету, которая совсем недавно стала им действительно родной:
                Мы развеем вражеские тучи,
                Разметём преграды на пути,
                И врагу от смерти неминучей,
                От своей могилы не уйти.************
                "До свиданья, города и хаты...", 1941 г.
                Новая "звёздная война" вовлекла в свой вихрь не просто вчерашних соседей по планете; эти люди (враги) - нелюди, выродившаяся в чумную бациллу горстка человекообразных, и угроза от них - ужасна. Их необходимо уничтожить беспощадно в залог того, что "звёздные войны" исчезнут в будущем сами собой. Удивительно, но в России этот опасный в своей непредсказуемости эксперимент - проведённое в считанные годы соединение городской передовой культуры с практически первобытным сельскохозяйственным укладом - дал не просто обнадёживающие результаты, но и воспитал в своём лоне удивительных людей, способных купировать любую чуму, независимо от её источника и силы распространения. Исаковский в "Наказе сыну" изменяет своим обычным юмору и добродушию и жёстко, почти грубо, как его предки - землеробы в ответ на бесчинства тех, кто покусился на смысл всей их жизни - землю, даёт словесный отпор носителям фашистской чумы:
                ................У матери твоей
                Теперь - ни хлеба, ни земли, ни крова.

                Пришли они, как чёрная чума,
                Пришли
                И кровью нашей упивались.
                Угнали скот и подожгли дома,
                Над старым и над малым надругались.
                .................
                Уничтожай поганое зверьё,
                Пали огнём, дави его машиной! -
                И в том благословение моё,
                Которое навеки нерушимо.*************
                "Наказ сыну", 1941 г.
Оккупация вынуждает крестьянина бросить всё и, превратясь в бесплотный призрак дантовского ада, отступать, отступать, слава богу, по родной земле, и единственный вещественный предмет в руках этих теней, ещё недавно бывших хозяевами, - это "узелок с родимой землёй". Крестьянин проклинает войну от бессилия осесть где-нибудь, поэтому старухи-беженки, внезапно вспомнив своих праматерей-ведуний, без сил упав на колени, начинают заклинать землю под собой:
                -За кровь, за разбой, за пожары,
                За долгие ночи без сна
                Пусть самою лютою карой
                Врагов покарает она!
                .................
                Пусть ветер железного мщенья
                Насильника в бездну сметёт,
                Пусть ищет насильник спасенья
                И пусть он его не найдёт

                И страшною казнью казнится,
                Каменья грызя взаперти...

                Мы верили - суд совершится.
                И легче нам было идти.**************
                "Мы шли...", 1942 г.
                Кажется, вся цивилизация рухнула вмиг, сметая не только то, что удалось построить за последнее время, но и уничтожая в прах то, что было до прихода на полузабытую Землю первых "мессионеров". Язычество вырвавшимся на свободу джинном отметает человеческий разум далеко назад, к его зачаткам, преобразуя человека в ископаемое животное, вынужденное жить только убийством, не задумываясь, потому что речь идёт о его выживании, сохранении ареала его обитания. Но странное дело - новым людям оно не грозит, они, наоборот, обнаруживают обострённое чувство человечности, они мстят, но не слепо, они живут ограниченной в возможностях, но полноценной жизнью; и тут песня, вечный спутник человека, уловив эту неиссякаемую человечность в человеке, с новой силой возвращается к нему и становится главным его родовым девизом... Неслучайно на войне и в послевоенные годы особой любовью среди военных, многие из которых были оторваны нуждой от деревенских будней, да и среди всех русских людей (не военных тогда просто не было) пользовались стихи Исаковского, ставшие песнями: "В прифронтовом лесу", "Огонёк", "Лучше нету того цвету...", "Услышь меня, хорошая...", "Катюша", "Враги сожгли родную хату...". Такой простой и единственно необходимый сейчас мотив - мотив неотделимости судьбы каждого из них от судьбы народа, вечной красоты окружающего мира, неистребимой верности родным и любимым. Исаковский не боится эпитета "народный": "Народный - это очень большое слово, и к нему надо подходить с уважением, не надо снижать и опошлять его".***************
                Феномен Исаковского вполне объясним. Ещё Марина Цветаева в своём эссе "Эпос и лирика современной России" довольно чётко и недвусмысленно обрисовала место песенной лирики в советской поэзии того времени, не называя имён, но своими рассуждениями и выводами расчищая Исаковскому тропинку к песенному Олимпу: "Маяковский на песню вообще не способен, потому что сплошь мажорен, ударен и громогласен... Пастернак на песню не способен, потому что перегружен, перенасыщен и, главное, единоличен. В Пастернаке песне нету места, Маяковскому самому не место в песне. Поэтому блоковско-есенинское место до сих пор в России "вакантно"... Для песни нужен тот, кто, наверное, уже в России родился и где-нибудь под великий российский шумок растёт".**************** Его простота фраз и скромность поэтических средств при искусном их отборе и прочувствованной их композиции - это красота и душевность простого человека, самой человечности в его образе. Спектр, охватывающий все стороны внутренней и внешней жизни личности, более чем полон: его лирика включает в себя, кроме стихов-песен, - стихи-призывы, иронические стихи, стихи-сказы, бытовые и производственные зарисовки, стихи-фельетоны, стихи-заветы, стихи-плакаты...
                К его голосу разгневанной человечности присоединяются миллионы голосов его братьев-крестьян; гнев самой земли прорывается в них: выживший в мясорубке войны старик клянётся над могильным холмиком, где похоронена его семья:
                Пускай мне тяжко. Это ничего.
                Я смерть не позову, не потревожу,
                Пока врага, хотя бы одного,
                Вот этою рукой не уничтожу*****************
                "Старик", 1942 г.
Ему вторит девушка Таня, которую угоняют в немецкий плен:
                Забудь и ты, что так любил, бывало,
                Но отомсти за молодость мою.******************
                "Прощальная", 1942 г.
Сама земля, превратившись из жертвы в охотника, караулит врагов всюду; партизаны - её сыновья - как разбуженный зимою русский медведь, беспощадны:
                Повсюду гибель их подстерегала,
                Хотя они не видели её.

                Она ждала их в поле и дубраве,
                Глядела из-за каждого куста,
                Она рвала мосты на переправе
                И под откос пускала поезда.*******************
                "Мстители", 1942 г.
Хор голосов ширится с каждой минутой; к партизанам присоединяются ребята-краснодонцы:
                Мстите за обиженных,
                Мстите за униженных,
                Душегубу подлому
                Мстите каждый час!********************
                "Слушайте, товарищи...", 1943 г.
И, как неизбежное в любом нарастающем акте крещендо, подводя итог людскому горю, взвивается в космос с намертво впечатанной в неё картиной апофеоза войны народная душа - солдат-победитель, покоривший три державы, ведёт повесть о своей потере: погибло всё, что человек имел, - семья, родной угол, смысл жизни. Осталась только земля, её нужно возродить. А где взять силы?.. Но он всё-таки возвращается к ней: "Враги сожгли родную хату..." (1945 г.).
                Но всё когда-нибудь заканчивается. Среди траншей, воронок, пепелищ пробивается весенняя травка, возвращаются птицы, разливаются реки и обретают хрустальную звонкость родники; земля жадно призывает к себе человека. С какой сладкой, сдерживаемой до поры радостью, каждый солдат мечтал: вот вернусь домой - заживу! И руки, привыкшие убивать, всё настойчивее требовали не оружия, а орудия, возрождающего жизнь: плуга, лопаты, грабель, руля трактора... Успокоенная после пахоты и сева земля с удовольствием расстилает под ноги своего влюблённого хозяина тропинки и луга - и, как и годы назад, тревожит сердце сугубо мирный звук - переливы заблудившейся в сумерках гармони ("Снова замерло всё до рассвета...", 1945 г.). Это стихотворение, эта песня, на долгие послевоенные десятилетия стала символом возрождённой деревни, самой России. Поколения сменяются, но душа каждого человека, горожанина и селянина, замирает в немом очаровании, заслышав её первые аккорды, её, ставшей визитной карточкой многолетней радиопрограммы В. Татарского "Встреча с песней". Символично? Более чем.
                Исаковский - прилежный летописец своего времени; при допустимости упрёка в его адрес в граничащей с наивностью простоте, местами банальности, преходящей публицистичности, его невозможно обвинить в мифологизации и украшательстве того, что широко вошло в деревенский обиход и деревенскую душу в 20-30-40-е гг. прошлого столетия. Каждая очередная революция в умах и окружающей умы действительности всегда в новинку, а новое невозможно приукрасить - сама природа человеческая требует относиться к нему максимально непредвзято и объективно (хотя бы потому, чтобы умалить свою причастность при неблагоприятном исходе); мифологический сумрак появляется и сгущается позже, когда у мифотворца появляется потребность задним числом исправить ошибки и декорировать несостыковки фактов, исходя из неистребимой тяги своей души добиться согласия с телом, которое творит реальность... Психоанализ в природном своём виде неотрывен от лирики - без него невозможно распознать суть новых идей и реакции на них души, т. е. всего того, с чем столкнулась однажды деревня, цели носителей этих идей, говорящих с деревней на одном с ней языке, но живущих в совершенно ином мире, предугадать шаги молодого человека, корнями уходящего (как дерево) в землю, а ветвями шумящего на свежем сквозняке многочисленных ветров перемен. Человек впервые вынужден глубоко заглянуть в свою предысторию, ещё дальше - в своё уже совсем не абстрактное будущее, переосознать себя на земле, землю в своей жизни, приспособиться к круто изменившимся обстоятельствам и оправдать мотивы своих поступков - в ответ на их вызов... Исаковский - летописец, как мудрый старый апостол деревни, занявший из-за удобства позиции местоположение сказочного бога, о котором забыли воюющие каждая за свою правду стороны, сидит на банальном библейском облаке в мировом пространстве недалеко от мятежного шарика и с неподдельным интересом наблюдает за происходящим. По космическому закону, которому подчиняются все, он не вправе радикально вмешиваться в противостояние, но в его силах разогнать тучи и дать полюбоваться всем желающим на звёздное небо, разбудить в душах потребность радоваться весенним полям и рощицам, раскрасить землю всходами и туманами, помочь любому семечку прорасти... Он напоминает людям, что они - люди, обладающие чувствами - любовью, верностью, справедливостью, юмором, музыкальным слухом. Он - такой же творец, как и каждый его соотечественник, русский человек из села Оселье. Он уверен, что каждый делает своё дело: кто-то ломает огромный дом, кто-то рядом изо всех своих слабых сил пытается построить конуру, а кто-то вносит в вечную книгу заметки о недалёком, но сильном хулигане и тщедушном сообразительном строителе собачьей конуры. В перекур все трое садятся на землю, прикуривают друг у друга и задумываются...
----------------------------------------------
*Дементьев В. В. Фрески. Москва: "Современник", 1985 г. С 430.
**Там же. С. 438.
***Исаковский М. В. Избранное. Москва: "Молодая гвардия", 1974 г. С. 5.
****Там же. С. 8-20.
*****Там же. С. 30-31.
******Твардовский А. Т. Проза. Статьи, Письма. Москва: "Известия", 1974 г. С. 668.
*******Исаковский М. В. Избранное. Москва: "Молодая гвардия", 1974 г. С. 50-51.
********Там же. С. 36.
*********Там же. С. 61.
**********Там же. С. 33-36.
***********Там же. С. 54-55.
************Там же. С. 85.
*************Там же. С. 86-87.
**************Там же. С. 88-89.
***************Дементьев В. В. Фрески. Москва: "Современник", 1985 г. С. 439.
****************Кондратович А. И. Портреты. Воспоминания. Полемика. Москва: "Советский писатель", 1987 г. С. 360.
*****************Там же. С. 94-95.
******************Там же. С. 96-97.
*******************Там же. С. 101-102.
********************Там же. С. 105-106.