Добился он на этот раз некоторого успеха, повысил свой воинский рейтинг, похвалили Ивана Яковлевича. На военном собрании говорили сдержанные хорошие слова о его действиях – по-доброму старшие товарищи из других бригад подчеркивали возросшее его боевое мастерство. И на военных планерках его похваливали, призывали дерзать и желали больших успехов.
Говорили ораторы, что экономический уже эффект дал он, оптическим прицелом приняв во внимание зрителей. Правда, в неожиданной области проявился эффект - на ничтожные доли процента повысился, благодаря его военному вкладу, прирост макулатурной российской промышленности. Немного, если подумать, но если каждый будет стараться, как Иван Яковлевич сейчас, то родина без туалетной бумаги не останется.
И премиальные небольшие ему выписали за такое военное дело - процент от процента роста российской макулатурной промышленности. Он даже пиджак гражданский на них смог купить. И даже вместе с брюками.
Иван Яковлевич был не силен в экономических отношениях, не мог связать вместе эти две разные производственные сферы – войну и макулатуру, и поэтому опять соглашался с оратором, поскольку в речи выступающего присутствовало патриотическое слово «родина».
И даже временно на доску почета оригинально его повесили, попросили снять голову - как человек будущего, Иван Яковлевич уже мог это делать, хотя, ноги и руки еще не отстегивались – и, взяв ракурс повыше, сфотографировали одно только его туловище и вывесили на обозрение. Фотографы – творческие люди. А военный человек - всегда противоположный творчеству - не в состоянии представить, что может быть на уме у творческих людей. Военный человек даже если и делает что-то, то лишь для того, чтобы еще больше разрушить. И еще Иван Яковлевич не решился возразить против подобного ракурса, боясь, что скажут, что ничего он не понимает в искусстве. Знал он, что о вкусах не спорят. Также как и приказы не обсуждаются, если ты, конечно, не член военных профсоюзов. И ему бы стало неудобно, если бы его обвинили в дурном вкусе, которого у него вообще не было. Иван Яковлевич не мог бы стать даже художником-оформителем, рисующим буквы по готовому трафарету. Он рисовать вообще не умел, кроме березы в виде треугольника и трех прутьев-веток на верху этого треугольника. Ну, человека еще в детском саду научился рисовать по принципу – «точка, точка, огуречик – вот и вышел человечек!». В художественных науках Иван Яковлевич не был силен - не то что его мать, красивая и многогранная, прекрасно поющая, танцующая и рисующая творческая женщина. И поэтому он не мог ничего возразить против непонятных законов искусства.
Была полностью обсуждена вторая атака. Были опять выслушаны все, кроме Ивана Яковлевича. Поскольку он был горячий, как почти вся молодежь, но отходчивый и мягкий до непринципиальности. Он был такой молодой в военном деле и такой бескостный и бесхребетный на вид, так легко соглашался со всеми, что даже спрашивать его было не о чем. Поэтому и не было его фотографии на почетных стенках.
И причиной тому было врожденное мнение Ивана Яковлевича, что дела любого человека всегда важнее, чем его собственные. И, поэтому, он всегда уступал, оказывал помощь всегда «более важным» любым делам любого человека.
Но он, все-таки, внутри себя имел свое маленькое мнение. И если сравнивать эти две атаки, то первая атака - первый «блин», испеченный на штыковой лопате, был с его точки зрения, более продуктивным и более искренним, более правильным, с более глубоким прорывом в территорию противника. Он атаковал главный штаб противника в первом же своем бою!
И здесь даже уважаемое жюри не было для него авторитетом. Тем более награды и опыт многих членов жюри были получены больше за выслугу лет или по случаю какого-то торжественного юбилея. И видел их в бою Иван Яковлевич только хлопающими из воздушного ружья в тире или по воробьям.
А то, что про штаб никто ничего даже не упоминает, Иван Яковлевич сначала думал, что все знают это естественным образом – все, кроме него - и поэтому даже и упоминать нечего. Но, как убедился проницательный юноша, никто не только не видел, но даже и не слышал про этот штаб – вся военная карьера пожизненно преданных своей работе орденоносных заслуженных служителей, оказывается, сложилась в пределах железобетонного забора, лишь внутри военного комбината.
Как ни уступчив был Иван Яковлевич по жизни и покладист, но последним, самым решительным, необоримым, стальным аргументом при важном жизненном выборе являлось его личное маленькое мнение, которое было как незаметная маленькая канцелярская кнопка, острием вверх торчащая на широком и плоском учительском стуле. И это расстояние - от учителя и до этого острия - как раз и было мерой уступчивости Ивана Яковлевича. И расстояние между кнопкой и учителем, он сделал еще одним из принципиальных любимых расстояний.
Личное мнение Ивана Яковлевича было ничтожным, но никогда не равнялось нулю. И никакое дело не начиналось без его личного решения, если дело требовало его полностью, на все сто процентов. Дело, как, например, ношение партбилета какого-нибудь общества.
И ничто и никто не могли сточить это его собственное острие личного достоинства. Даже сам Иван Яковлевич, если бы вдруг он очень захотел этого. Поскольку личное достоинство каждого человека – это не только его личное дело и не совсем только его заслуга, чтобы так просто и безнаказанно его потерять.