И повезло Ивану Яковлевичу, что не нашел он момента поговорить с ней о своем будущем - о выборе между синицей и журавлем. Узнай она его вечерние мысли, то увидел бы Иван Яковлевич ее смертельно опасный взгляд, ее презрение и свою мгновенную кончину. Он бы, наконец, дождался такого ее взгляда, что протрезвел бы в мгновение ока от своего некрепкого пива. Совсем по-другому она бы погладила его ладонью со стальными мозолями от своего нешуточного оружия. И окажись в это время в ее руке космический меч, легким неумолимым движением она распластала бы его на две половинки. И сделала бы это не только за ежедневно уничтожаемое, поруганное, растерзанное тело ее, но и за великое предательство, невозможную измену, даже за его мысли об этом. И даже не пожалела бы за свое смертельное движение. Как будто и не было в ее жизни Ивана Яковлевича никогда. Как гниду, как вошь одним ногтем могла бы размазать она Ивана Яковлевича на самом небольшом клочке земли, увидев даже самый краешек таких его мыслей. Не для этого она пестовала Ивана Яковлевича, выходила на ежедневную смертельную работу свою - чтобы он не взлетел, а сидел бы со своей синицей в руке и никогда бы не взвился в небо за журавлем. Это был бы такой же невыносимый позор, как для орлицы, если бы молодой орел, которого она вскормила, вдруг струсил в назначенный момент и не решится взмахнуть крылом, вылететь из своего гнезда над скалой и полететь в свой первый полет – и страшно, и тяжело, и великолепно.
Убила бы его за то, что он в не решился пойти за военной добычей и кормил бы ее пресными сухими лепешками, которыми давилась бы она, сидя на сырой голой земле. А затем, лишившись молодости и сил, он стал бы неспособным даже на добычу этих пресных плоских лепешек и ушел бы неотвратимо на пенсию, так и не оправдав никогда ее высокого доверия, погубив во взаимных упреках вместе с собой также и ее несостоявшуюся жизнь.
А за мгновенье до своей паскудной гибели отрезвевший Иван Яковлевич увидел бы себя у ее ног, увидел бы себя состоящим из двух половинок, увидел бы как последнюю мразь, как тухлятину, как придорожную падаль сбитую тяжелым железнодорожным локомотивом. Он бы увидел себя распростертой свиной тушей, с открытыми ребрами лежащей на мясном ряду. И ни с какими женщинами он бы уже не общался.
Самая-самая позорная и ничтожнейшая смерть ожидала бы Ивана Яковлевича, который бы вырос и не посмел бы отстоять ее кристальную чистоту, защитить ее от обиды и боли ежедневно убиваемого растаптываемого девичьего тела.
И она уже бы никуда не пошла. А умерла бы сама тут же рядом с ним, выронив из рук свой меч, свой огненный факел, свое наследное укрепленное оружие. Хотя и не заслуживала этого бедная женщина, лишенная дара вдохновения, лишенная своей военной добычи, убитая в спину пробившим сердце подлым предательством.
Да, эта женщина была не простой земной женщиной, как она про себя думала. И не просто утренней невестой, как считал Иван Яковлевич. Не знал Иван Яковлевич, и не догадывался о настоящей секретной страшной работе своей женщины, и не представлял свое опасное нешуточное положение. И ему везло, что он был еще не взрослым по-настоящему: хотя и отслужил срочную службу в армии, и должен был по возрасту уже умереть за свою родину, согласно данной им присяге, но не было ему еще двадцати одного года и, поэтому, водку в магазине ему еще не продавали.
И шагнул налево несовершеннолетний Иван Яковлевич по достижении какого-то подросткового возраста. Приспичило его по легкой нужде, а поскольку народу кругом было много, то постеснялся он людей на московских улицах, отошел в сторонку, встал у кустов на обочине и расстегнул свою ширинку. Но наступил на скользкий камень, похожий на кусок белого батона хлеба, оступился, скользнул на обмылке, и сорвался, и упал прямо в склизкую канаву. И заскользил и сверзился он со своего высокогорья по грязному руслу вниз. Пролетел мимо бдительных часовых, стоявших на лесном рубеже, но не успевших даже рта своего открыть от неожиданного нарушения границ их поста. Пролетел несколько метров, кувырнулся через голову и сломал обе ноги. Срезалась резьба из мягкой латуни, отвернулась голова механическая - и полетели раздельно его голова и туловище, завертелись вниз с разной частотой вращения. В конце такого полета взлетел он на бугорке - безголовое туловище - крутанулся в воздухе, ткнулся в песок и распластался. А голова рядом крутилась, как пушечное ядро. И выглядел Иван Яковлевич как страус, прячущий свою голову в песок, хотя и был уже без головы.
Выцарапался он из песчаной кучи, сгоряча не чувствуя сломанных своих ног, побежал по низине, зацепил больной ногой голову, подхватил ее под мышку, пробежал какое-то расстояние от места падения, но почувствовал уже боль, присел к земле и дополз до ближайшей избушки. Там ему равнинными жителями и была оказана первая медицинская помощь. Степенные знахари с неспешной сельской основательностью и частыми перекурами отреставрировали его: нарезали деревянную левую резьбу и на свою манеру завернули обратно голову, а затем, также с учетом местных стандартов, смастерили и приделали к нему новые деревянные ноги. Народная медицина на месте тоже не стояла.
Вот так вдруг переменилась жизнь Ивана Яковлевича. Началась новая, бесшабашная, яркая, полная адреналина, опьяняющая, с интригами разнообразного предательства и обмана, с великолепным ощущением острия кинжала, приставленного к спине между лопаток – и, в тоже время, совсем бесчувственная жизнь. Жизнь игральных карт, поножовщины и потасовок, недопонимания и разборок, ожидания удара в спину и озорных приключений.
Жить стало очень забавно – даже от того, что непривычно крутилась голова на левой резьбе. Появилась компания веселых друзей и общество девок, шальных и дешевых, и в шаговой доступности. Потом становилось уютно – пригрелся у податливой девицы, затем лениво - на войну не надо по утрам вставать каждый день. Сразу же исчезли всякие заботы и ответственность. Фронтовой гул не доносился до этих мест. Настоящих врагов вроде бы видно не было и, к тому же, на равнине всегда можно издалека заметить угрозу и убежать подальше. Места были здесь тихие, экологически не очень чистые, но безопасные. Поэтому здесь вполне можно спокойно прожить. И теперь его военный билет лежал в комоде, под чьим-то нижним бельем.
И даже увеличилась безопасность Ивана Яковлевича, когда завел он себе друзей, лихих веселых приятелей – рыжего льва, серого волка, коричневую обезьяну и непонятного красного немого человека. Имен и отчеств не применялось среди новых друзей – только клички и уменьшительные человеческие названия. И рыжий буйный лев, и подлый серый волк и дразнящаяся коричневая обезьяна и загадочный красный молчун весело носились с Иваном Яковлевичем по широким благодатным просторам. Были они все время заняты только самим собой, все у них было беспокойно, никак не могли они спокойно ужиться. Кому-то все время хотелось что-нибудь натворить, влезть в какое-то приключение. Это получалось легко, и тогда они всей толпой вляпывались в неприятное приключение, которое при небольшом спокойствии можно было бы избежать, если не отвлекать других своей маленькой персоной. Кто-то жаловался, что он нарвался на грубость и его обидели - и они лихой бандой неслись отомстить обидчику. И разборки, и мордобой, и злоключения, и заключения на мелкий тюремный срок, – всего было вдосталь в такой недалекой жизни. И песни они слушали блатные, тюремные, очень они им нравились - до нетрезвой слезы, и ничего больше слушать они не могли - не умели и не хотели.
Здесь он впервые научился ругаться матом, если рядом не было взрослых. И по подъездам курить окурки научился. И даже пить водку с друзьями наконец-то научился без особого отвращения - друзья показали, как поймать удовольствие от нее, как правильно замутить свою ясную голову, - и часто он был вдрызг пьян.
Все здесь измерялось самой стабильной в его мире валютой – бутылкой водки. Все можно было посчитать такой валютой – работу, сворованные вещи, поломанные жизни, семейные скандалы, детские и взрослые трагедии, любовь, уважение и человеческое достоинство.
В опьяняющем морозном воздухе носилась веселая компания по широкому простору - проводили лихие веселые друзья все свое время в забавах и играх только одного-единственного текущего дня. И на мгновенье не задумывались о дне завтрашнем – будет день, будет пища! Жили просто и по своей вере. И, естественно, с таким отношением к своему будущему, у них никогда не хватало денег. Даже на самые необходимые для них вещи – водку и сигареты. Они – молодые, но уже с опухшими, ободранными, поцарапанными физиономиями, с синяками под глазом, испитые артисты - с самым несчастным страдальческим видом выпрашивали у прохожих «на хлеб». И набрав у сердобольных граждан мелкими монетами и потрепанными купюрами необходимую сумму, или даже недобрав слегка, шли в ближайший ларек за самыми нужными для них продуктами. В магазине, маскируя между остальными, пытались незаметно подсунуть порванные купюры, надеясь на то, что продавщица не заметит, или сделает хотя бы вид, что не заметила. А недостачу обещая вернуть «завтра». В общем, совершали ту маленькую подлость, при выборе которой многие граждане совершают то же самое или заклеивают скотчем. А некоторые - более порядочные, внутренне и внешне более достаточные - просто выкидывают испорченные денежные знаки. И лишь интеллигентные, всю жизнь честно отработавшие пенсионерки, которые не могут позволить себе такого красивого жеста, как выкинуть на дорогу часть своей небольшой пенсии, просят прощения за то, что у них такие рваные купюры, с надеждой, что продавщица в магазине сделает милость и примет эти злополучные потрепанные денежные бумажки. Так как нести их в банк на обмен, как положено по не слишком удобному закону, обойдется дороже, чем все-таки выкинуть на дорогу, чтобы их подобрала страдающая похмельем с утра унылая избитая компания, которая обязательно в течение своего вечно свободного дня нашла бы нужный ларек с более-менее снисходительной продавщицей водки и сигарет.
Иногда им даже слишком много денег удавалось выклянчить. И они шли в публичные дома, и, чтобы сэкономить, чтобы купить еще больше водки и сигарет, скинувшись, покупали всего одну проститутку на всю компанию. И было бы все у Ивана Яковлевича почти как по взрослому, вот только если был бы у него паспорт – отец не позаботился вовремя об этом. И хотя он сдавал деньги, но охранники не пускали его в публичное заведение, как несовершеннолетнего. А потом друзья рассказывали ему, как у них все было.
Но не совсем уж бездуховно он жил. Кроме народной медицины, также и религии имелось место на новом месте проживания Ивана Яковлевича – пустая, деревянная, неотапливаемая и неосвещаемая церковь. Никаких служивых людей не копошилось в полутемках – поднялся вверх по лестнице, похожей на лестничные пролеты многоэтажного дома и сам себя обслужил – написал бумажку, сунул куда-то, и простил все грехи, получил чувство облегчения и благословение. Это было очень удобно, - все равно, что получать по карточке зарплату из банкомата, который находится рядом со своим домом.
И политика и патриотизм присутствовали также здесь. Призывали - уже который раз в его недолгой жизни! - вступить в партию. Только, правда, надо было сделать обрезание – ничего личного, требование партийного устава – и он даже уже начал об этом задумываться.
И даже герои у них свои были. Правда, всего лишь один. И не очень, правда, живой. И фамилия его неизвестная. При жизни герой не слишком был удобными – ну и помогли ему однажды стать героем, встретив на узкой равнинной тропинке. И сделав уже свое дело, поняли, что без него не слишком хорошо почему-то им стало – гордиться нечем. Но местной администрации понадобилось на выборах набрать входные баллы в равнинную думу. И кинули депутаты клич от имени народа, засчитывая себе это благое дело - и скинулись всем народом и сделали герою памятник. И теперь поминали его, и говорили на школьных выступлениях, что знали его при жизни, были с ним вместе, когда совершался геройский подвиг, и, значит, они также были причастны к подвигу, и, значит, тоже помогали совершать подвиг, и значит, отчасти они тоже являются героями. Вот такие заумные, как всевозможно петляющие равнинные речки, заворачивались выступления иногда у равнинных жителей.
И прекрасный телевизор для ленивых людей имелся на равнине. В равнинном телерадиовещании были легкая музыка, концерты каждый день, легкие игры, не напрягающие мозги конкурсы и безобидные розыгрыши, и боевики…
Как круглосуточный праздник, как крутящаяся веселая карусель была теперь жизнь у Ивана Яковлевича.
День его теперь начинался как у всех людей. Нормально, в общем. Пусть даже без радостного и трепетного поиска своей утренней невесты. Его не будила теперь самая прекрасная в мире молодая девушка. Его будила девушка нормальная. Она не склонялась над ним. И не была она прозрачной, и не просвечивалась синим небом. Ибо не было особой мглы на небе в этих местах, и ей не надо разгонять наползающие тучи и темноту вокруг. И небесный светлый свет не струился через нее. И солнце не сквозило чрез нее. Так как была она земная. И золотые волосы струились по ее обнаженным плечам. И синеокая смотрела с не меньшей любовной интригой, чем утренняя невеста. И не было никакого расстояния между ними, очень разная высота и обычные имена. Сразу же договорились стать близкими друзьями навечно, «до гроба» и обращаться к друг другу только на «ты». Зачем уважение, если есть любовь? Да и откуда взяться уважению у людей без высшего человеческого образования? А с образованием у них было не ахти – если посмотреть их дипломы, то у Ивана Яковлевича было лишь незаконченное цирковое, а у его новой подруги и того меньше.
Вставать было лень, но он получал желаемое сразу же, без особых усилий. Никакого расстояния не надо преодолевать – даже на службу не надо ходить. Не надо было тянуть руки к друг другу, так как лежали рядом, на одной постели. И свадьба была не обязательна. И она уже любила и ласкала его. И он любил и ласкал ее. И была она достаточно свежа и разнообразна. И в меру гладкая и округлая. И была она в меру тепла, и сердита и отходчива. И поначалу шептались они горячо, и признавались в любви друг другу. И не могли первое время наговориться. Но не кормила затем она его своей тугой грудью, а он не пил её молока. А поила его компотом и вином, пивом и водкой. И не был он сыном и мужем её, а она не была матерью и женой его. И были они не первые и не последние друг у друга. Черная часовая стрелка часов не считало времени их неги и ласк. Глаз же его не косил на часы. Невоенное время позволяло подолгу им не расставаться друг с другом.
Но к обеду вставать приходилось - мучило похмелье. Да и друзья звали. Для игры в футбол по ровной местности использовалась часто отворачиваемая светлая голова его. По простоте и доброте душевной он сам предлагал ее, хотя и жалко было данного своего предмета. Но чем не пожертвуешь ради друзей?
А когда они отвлекались от футбола, то пинали «мяч» в кусты и бежали к новым приключениям. И Ивану Яковлевичу по утрам до завтрака приходилось искать свою голову по округе, так как кроме игры в футбол, он ею также кушал.
Часто друзья брали шезлонги и на пляже целыми днями загорали со своими подружками. Любовались бескрайней водной равниной, которая простиралась перед ним. И купались в студеных водах плоского океана с плавающими острыми льдинами.
В общем, неожиданно, но быстро и естественно влился Иван Яковлевич в новый коллектив, очутившись в новом жизненном потоке. Ходил он теперь в легких кедах и простой рубахе навыпуск. Давно нестиранная гимнастерка валялась в бельевой корзине.
Он мало вспоминал прежнюю жизнь, от которой был отделен сумрачным лесом, через которую так лихо проломился, потеряв лишь голову и переломав свои нижние конечности. Из прежнего мира до него дошли только пятьдесят рублей, присланных голубиной почтой от матери. На эти деньги Иван Яковлевич сразу же сделал ставку в пьяном угаре карточной игры и тут же проиграл.