Единственный раз она позволила себе отпуск, когда узнала, что Иван Яковлевич жив и сравнительно здоров. Когда враги заявили, что он предал ее и сейчас находится с другой. И убедительно доказали это: сфотографировали вражеские спутники его через прозрачное небо, а затем она обнаружила в своем почтовом ящике высококачественные космические съемки - где он вполне счастливый, в окружении друзей, без погон, но уже с какой-то девицей в обнимку.
Никуда не стала она писать заявление на него. Просто заняла денег взаймы у лучшей подруги, купила первую предложенную путевку и отправилась отдыхать, одна.
Летя в самолете, с ледяным равнодушием в глазах смотрела она на расстилающуюся внизу мглу – безучастно наблюдала, как серые тучи беспрепятственно несутся, куда им вздумается.
Когда приземлились, первое ее ощущение было – тепло…
В жарком зеленом Тайланде она переоделась в непривычные светлые шорты и белую футболку, на ноги надела легкие шлепанцы и пошла на пляж.
Она лежала под жарким солнцем и обнимала горячий песок, в первый же день стараясь прогреться на всю оставшуюся жизнь, растаять до самой глубины своей души - торопилась за один день растопить весь лед, который намерзал в ней целую жизнь. А чтобы отмыться, она погружалась в теплое море, и оставалась в прозрачной глубине так надолго, насколько хватало ее дыхания. Медленно парила в непривычно прозрачной голубой воде, которой, казалось, можно было дышать.
А в первый теплый вечер она, со жгучими слезами, осталась с бутылкой вина в номере гостиницы. И мрачно тянула красное, кисловатое вино. Но вино пробирало плохо. Тогда она взяла водку и напилась. И проплакала всю ночь. И сажа, и дым, и горечь вымывались вместе со слезами. Даже позволила негромко повыть от тоски. И одинокая ночь оказалась короткой.
Своими слезами она добавила немало горечи в соленое море. Несколько дней ныряла с аквалангом, зависала в морском космосе над кораллами, в окружении разноцветных рыбок. Ходила на экскурсии. Путешествовала по островам и плавучим рынкам. Посещала буддийские храмы и пестрые рынки. Посещала разные представления и аттракционы. Раскручивалась в водяных трубах аквапарка. Нежилась в массажных салонах. Были также экскурсии на крокодиловые, тигриные и слоновьи фермы. В общем, делала все, что обычно делает любая туристка всего мира в неоновом освещении зарубежного курорта.
И она везде фотографировалась. Фотографировалась так, чтобы никто не смог заметить ее печали, чтобы везде она была счастливой. Везде она старалась улыбаться, и даже весело смеялась, чтобы только хорошее запечатлевалось на фотокамеру. Фотографировалась она среди великолепной природы. Фотографировалась на фоне изумрудной зелени, лазурного моря, на фоне неонового ночного города и того же знойного города днем. Фотографировалась в окружении зеленых островов и среди золотых пляжей. Фотографировалась-фотографировалась рядом с золотым Буддой, рядом с огромными слонами и забавными мартышками. Позировала среди пальм, в садах, в кафе, на пляже, в море и бассейне, в горах, под пенными водопадами, возле всяких экзотических созданий местной природы и артефактов - копий известных человеческих творений, которые специально смастерили для туристов. Запечатлевалась лежащей на песчаном пляже, бегущей по морскому берегу, выбегающей из прибоя, стоящей в окружении прозрачных брызг. Снималась в полете прыжка, снималась на аттракционах, в качелях, в аквапарке. Снималась плывущей на плоту и на яхте.
В темных джунглях глаза были ее такими же темно-зелеными, на фоне моря они становились морского цвета, на фоне прозрачных голубых лагун, они синели, на зеленой реке глаза ее снова становились зелеными, но уже речного цвета.
Была безмятежность и тишина. Плывя по спокойной речной глади, ей хотелось раствориться полностью в медленно тянущейся изумрудной воде, усиливающейся зеленью от обильной растительности по берегам. Хотелось самой стать рекой и тихо, безмятежно нестись по нагретому руслу к синему океану. И глаза путешественницы, обращенные к бесконечной водной глади, изменялись от речного зеленого изумруда до светло-голубой морской бирюзы.
Запах дыма ее войны растворялся в экзотических тропических ароматах. Она отмокала в теплой соленой воде. Отмокала в слезах. Ей не хотелось больше воевать, крушить выздоравливающее свое тело, ожесточать свое доброе сердце. Ей не хотелось больше взлетать на край неба, к черному космосу, подставлять себя ледяному ветру и мраку. Было жалко свою жизнь, жалко опозоренного разрушаемого тела, жалко прошлой и будущей своей жизни. Хотелось оставаться теплой и мягкой. Из настоящей человеческой плоти. Без всякого смертельного напряжения, превращающего девичье тело в несгибаемое алмазное острие. Хотелось убежать от вечного страха и борьбы за существование, с тех пор, как она пошла в школу. С тех пор она никогда не была в отпуске. Хотелось быть простой домохозяйкой в белой блузке, ходить в мягких тапочках или в туфлях на высоких каблуках, и больше никогда не надевать никакой военной формы. Никаких железных доспехов на нежном теле! Никакого меча, никакого факела в женских руках! Иногда даже ловила себя на мысли, что ей хочется выйти замуж за бизнесмена, получающего большую, но простую, а не военную, зарплату. Ей хотелось жить обыкновенной человеческой жизнью. Жить без всякой войны. Жить с выплаканной размякшей душой.
Ей было неудобно, когда вежливые, вечно улыбающиеся вежливые люди из персонала подбегали с вопросом «что вам угодно?», пытались угадывать ее мысли. Полностью отвыкшую к мужскому ухаживанию, сначала ее даже это настораживало - это она привыкла сама за всеми ухаживать.
Она завидовала местному населению. А они завидовали ей - богатой красивой туристке из России. Она транжирилась, давала самые большие чаевые - и бармены и официанты всегда были рады встречать ее, даже не догадываясь о том, что она веселится в долг.
Она ни с кем не знакомилась. Ухажеры даже не приставали, едва заметив настороженный ее взгляд - ей не хотелось хотя бы чуть-чуть нарушать свое тропическое забвение.
Шум города скоро уже раздражал ее. Мировое туристическое насилие над тайцами, многочисленные проститутки разных полов, все это стало для нее невыносимо, и она поехала-поплыла из неоновой Паттайи на уютные дальние острова. Она уплывала к самым далеким скалам и там надолго зависала в коралловых рифах. И в благоустроенной тишине тропических зеленых островов, в покое продолжала оттаивать, как вечная мерзлота.
Хотя фотографировалась с бокалом вина, но продолжала хлестать водку. Опьянев, она вспоминала, вспоминала - и рыдала, рыдала. Вспоминала о своем прошлом с болью. Жила памятью прошлого, такого бесконечно далекого и ушедшего. Она вспомнила, что ни разу не встречала без хлопот свои день рождения и беззаботно не праздновала свой законный женский праздник – день Восьмое марта. Ей становилось все горше от осознания половинчатой своей судьбы. Кроме горьких воспоминаний, иногда что-то помнилось лишь со стыдом, и даже с отвращением. В белом, как больничная палата, гостиничном номере она в первый раз в жизни позволяла себе так долго расслабиться. Вымывая сажу, пыль и дым из себя, напивалась до полного бесчувствия. И лежала, оставаясь прямо на полу. И окажись в это время она на городской улице, то ничем бы не отличалась от падшей женщины, от использованной и выброшенной пьяной проститутки.
Так она оттаивала. Заживали ее раны, затягивались и исчезали полностью. Без всякой покупной косметики все легче становилось ей их маскировать. Шрамы отмокали и растворялись. Белые рубцы пропадали на ее теле. Кожа становилась нежной и гладкой, какой уже давно она не была. От тепла, соленой воды, горьких слез и водки она очищалась, размягчалась. Выходила из воды белая и светлая, чистая и исцеленная: с длинной косой русых волос выходила на морской песок возрожденная Афродита.
В первый раз позволила себе так долго отдохнуть. И мир добрел. И она уже не забывалась в ночном одиночестве. Стала посещать вечерние кафе и рестораны, заказывала сладкое вино, и с чуть пьяной улыбкой смотрела на веселящихся людей.
И война для нее стала сном. Снова и снова ей не хотелось возвращаться обратно в Москву. Ей не хотелось больше чувствовать себя куском грязного льда, обтянутого в девичью кожу. Не хотелось возвращаться в московский холод. Ей уже не хотелось снова в жуткий мрак. Ей было страшно снова переживать боль и ужас своей войны. Ей хотелось оставаться здесь подольше – в безмятежности и покое. Хотелось оставаться здесь навечно.
Но она знала, что не может здесь оставаться навечно. Это не ее настоящая жизнь. Здесь она нужна вежливому курортному персоналу лишь на то время, на какое была оплачена ее туристическая путевка.
Снова наваливалась тоска, уже заранее сжималось сердце, когда она собиралась обратно, раздавала чаевые, прощалась с улыбающимися горничными, выезжала из гостиницы…
В то время, пока она отдыхала в теплом зарубежном курорте, для Ивана Яковлевича наступили самые отвратительные дни в его равнинной жизни. Стало холодно. С неба из беспросветных туч непрерывно лил дождь. Он поссорился с подругой - и та выгнала его на улицу. С друзьями также было не все гладко. Он заходил к товарищу льву и тот, не пуская к себе в квартиру, знаками объяснял, что с супругой находится в ссоре - и та никаких львиных друзей видеть не желает. Затем, зевая и почесывая рыжую волосатую грудь, лев оправдывался на лестничной площадке, жаловался на подорванное здоровье, говорил, что «завязал» с пьянками на некоторое время и, предупреждая вопросы гостя, сам наперед спросил у Ивана Яковлевича денег взаймы или хотя бы закурить. Коричневая обезьяна с серым волком, гремя медяками в кармане, увидели было его, но определив издалека, что Иван Яковлевич «сидит на мели» и хочет «сесть им на хвоста», проскакали мимо по другой стороне улицы - сделали вид, что не заметили товарища в беде. А красный человек-молчун даже дверь не открыл - прикинулся, что его нет дома - хотя Иван Яковлевич заметил, что кто-то подходил к дверному глазку, чтобы посмотреть, кто это там заявился. На улице жалостливых прохожих не оказалось, и подавать милостыню было некому. А те, с кем он встречался, все сплошь оказались неприятелями - и ему пришлось получить несколько зуботычин. Также он не смог ничего заработать в магазине, подсобить что-нибудь. И приходилось ему с синяком под глазом, трезвым и голодным сидеть в холодном подъезде и «стрелять» сигареты у случайных прохожих. Или с плохо скрываемым недружелюбием и к неудовольствию курильщика просить, чтобы оставили ему хотя бы окурок…