Когда мы повзрослели глава 6

Заур Гусейнов
           Вечером, я сидел за компьютером и писал новый рассказ о девушке, которая прорвалась в наш мир из далёкого будущего. Она нашла здесь свою любовь, которую когда-то потеряла там, в будущем, в её времени. В будущем, которое настанет через десятки тысяч лет. Она умоляла вспомнить её, ведь они так любили друг друга, до того, как он попал сюда, в прошлое. Изо всех сил пыталась напомнить ему будущее – будущее, где есть она и где они вместе. Рассказывала об их первом свидании, первом поцелуе на восходе дня. Впервые они поцеловались здесь, не далеко от этих мест. Чуть дальше, за городом. Только в те времена уже не будет этого города. На Земле вообще не будет городов, только живописная природа и ни одного искусственного камня. Единство человека с природой. Кругом реки, которые впадают в море. Бесчисленное множество рек. И они одни во всём мире, который принадлежит только им. Их разделила паутина. Тонкая, почти невидимая паутина разлуки, которую он нечаянно задел рукавом. Эти паутины и опустошили Землю. Тысячелетиями, утягивая за собой собой в пучину истории тех, кто по неосторожности коснулся и разорвал их. Теперь она знает, что паутина возрождает их заново, но в прошлых тысячелетиях, лишая их воспоминаний о будущем. И лишь считанные из них видели тот мир во сне. Они становились предсказателями в своём времени, потому что когда-то знали историю Земли и эти смутные отрывки снов, они описывали в своих записях, если конечно в их времени существовала бумага. А если нет, то рисовали на камнях. Ведь до сих пор значения многих древних изображений на камне не расшифрованы.
          – Вспомни, может, и ты видел такие сны! Вспомни своё будущее! – слёзно умоляла она. – Ведь я так сильно тебя люблю!
          Но он не помнил. Как можно вспомнить своё будущее? Это невозможно. Он стоял обескураженный, а рядом стоящие люди посмеивались над бедной девушкой. Её все принимали за сумасшедшую. Её за таковую принимал и он, и она видела это в его глазах.
          – Почему ты не вспоминаешь?! Ведь это было так недавно…
          Всё нарастающая толпа заходила в хороводе смеха, но больше всего её удивила улыбка на его лице. Девушке было больно понимать, что он её не помнит. Её, являющуюся его будущим. Как он мог забыть своё будущее?
          – А как ты сама сюда попала? – кто-то выкрикнул из весёлой толпы.
          – Да, как оказалась именно в том времени, в котором живёт Эльдар? – поддержал кто-то другой.
          Эльдар. Его даже зовут здесь так же. Как много раз, в ночной тиши, она нашёптывала это имя, поглаживая его кудри, когда он мирно спал, опустив голову на её колени.
          – Как я здесь оказалась?! Я молилась. Молилась Богу! Молилась так, чтобы быть услышанной им. Люди к тому времени забыли о Боге и, скорее всего, по этой причине нас постигла великая скорбь. Он был просто легендой. Я взывала к нему и надеялась! Ведь легенды слагают на забытой правде. Знала, что люди в древние времена молились и верили ему. И я, преклонив колени, была услышана им. Это было легко. Ведь к нему веками не взывали с мольбой о помощи. Я была услышана, ведь кроме меня, больше никого на Земле не осталось!
          – Ты начал писать фантастику? – спросила Лейли. Я и не заметил, как она вошла в комнату и прочитала рассказ, стоя за моей спиной.
          – Не знаю. Не могу назвать это фантастикой.
          – Выходит, ты тоже думаешь, что она сумасшедшая?
          – Пока что не знаю.
          Лейли прошла в мастерскую, а я вновь задумался над историей, но за двадцать минут добавить что-либо новое не получилось. В эту историю должны вмешаться или врачи психиатрической больницы, или же сам бог. Я отложил продолжение на потом и заглянул в комнату, которая когда-то служила гостиной, где дядя Фариз принимал гостей. Это была самая просторная комната, коих в квартире было пять. По крайней мере, она в детстве выглядела просторной, в детстве всё кажется широким и высоким. Но к моему возвращению из армии, комната уже служила мастерской для Лейли  и была забита мольбертами, на которых стояли картины, а по всему полу валялись краски. Ничего в этой комнате не изменилось за восемь лет. В углу стоит пианино «Petrof», а рядом с ним, то самое кресло, где в детстве любила засыпать Лейли. Восемь лет назад оно  уже служило троном для Каце, во время игры на стареньком но, довольно качественном инструменте. Здесь же на стене висели и наши гитары. Одна из них, принадлежала мне, две другие Лейли и Эмилю. Восемь лет назад я подошёл к инструментам, и провёл рукой по чёрному дереву своей гитары, коснувшись струн. Удивительно, время так и не отразилось на ней, струны не потемнели, не окислились, строй их был так же точен и напряжён. Взглядом прошёлся по другим инструментам и всё повторилось.
          – Часто меняла струны на них, – сказала Лейли.
          – А я чуть не поверил в мистику времени, – сказал я, затем обернулся к картинам и добавил: – Гляжу, ты даром время не теряла.
          – Таким образом я коротаю вечера. Каце наигрывает музыку, а я рисую, – ответила она.
          Мой взгляд привлекла картина, на которой была изображена пожилая женщина. Она сидела на табурете, и сжимала обеими руками трость. Волевое старческое лицо
и очень грустные глаза, в которых читалась боль. Вся картина была в чёрно-белых тонах.
          – Как назвала картину?
          – Одиночество.
          – В твоих картинах появилась история.
          – Твоя критика не прошла даром. Вот только, чтобы добиться её, нужно писать… как бы это сказать? – она задумалась, чтобы найти подходящее слово.
          – Грусть, одиночество, нищету, скорбь, шизофрению? – решил помочь ей я.
          – Не совсем. Просто оттенок чего-то из перечисленных тобой ситуаций должен присутствовать.
          За восемь лет она написала более сорока шести картин и трижды выставлялась в художественной галерее. Несколько раз к ней обращались с предложением купить картины, но каждый раз получали отказ. Лишь три её холста украшали чужие стены, и это были подарки.
          Я смотрел на Лейли, весело порхающей кистью по холсту. Движения её быстры и отточены, и уже по ним понятно, что она рисует одиннадцатую по счёту улицу четырёхсот тридцати шести шагов. Больше всего она любит изображать её, добавляя новых персонажей и рисуя улицу в разные сезоны года.
          – Я вот одного не могу понять, ты становишься сентиментальным или это что-то другое? – спросила Лейли.
          – С чего ты взяла?
          Она посмотрела на меня, весело прищурилась и сказала:
          – Ты никогда не писал про любовь. Теперь ломаю голову, твой рассказ о любви или о людях, забывших Аллаха?
          Отвечать я не стал, потому что она улыбалась, а это один из самых любимых мною моментов. Во всём мире не найти такой красивой, искренней и доброй улыбки. Её улыбка – моё настроение.
          – Тим, а не поехать ли нам в Илису?
          – Почему бы и нет? – ответил я. – Завтра же поедем.
          – Нет, оставим на выходные, а завтра поедем в Бильгя, к дяде Фаризу. Три дня как мы вернулись в Баку, а так старика и не навестили.
          Всю жизнь, мы не выезжали из страны, но когда Лейли сказала что так и умрёт, не повидав мир, я за два дня сделал заграничные паспорта и почти всё лето пробыли за границей. С нашими коррумпированными работниками Отдела виз и регистраций, достать паспорта в столь сжатый срок оказалось не трудным делом. Сложнее всего было найти страны, где не будет проблем с визой и поэтому выбирали те, в которых при въезде она не понадобится. Хоть их оказалось не мало, мы посетили всего три: пили кумыс у озера Каинды в Казахстане, два раза побывали в Украине: зимой учились кататься на лыжах в горнолыжном курорте Драгобрат, а летом посещали замки Крыма и прогуливались по пропитанным романтикой улицам Львова. Больше всего мы задержались в Турции. Две недели обследовали стамбульские достопримечательности, посещали галерею современного искусства, где напустив на себя умный вид, притворялись знатоками, расхаживая по огромному залу с небольшим количеством не понятных нам экспонатов, останавливаясь перед которыми, обсуждали меню на ужин. Со стороны же казалось: дискутируем о глубине идеи автора - абстракциониста, которую он пытается донести до нас. Следующие две недели провели в северо-восточной части Турции, где брали уроки верховой езды, а Лейли вдобавок умудрилась научиться популярному среди турецкой молодёжи энергичному танцу колбасты.
          На следующий день мы поехали в Бильгя. Дядя Фариз был не один. После гибели Каце он не любил одиночество и каждый раз зазывал к себе соседей. Последний год своей жизни она провела с отцом, потому что старика хватил инфаркт и поэтому дом теперь казался ему пустым. Мы проводили с ним каждый уикенд, приезжая в пятницу вечером, уезжая утром понедельника. Все остальные дни с дядей Фаризом находился недавно вышедший на пенсию начальник дежурной части Баку - сосед Габиль. Сегодня же здесь был и Закир, имам мечети Гаджи Султан Али.
          Лейли сидела у вольера с курами, что находится в дальней стороне дома и нарезала картошку пластинами. Затем просовывала её через сетку и куры поначалу с опаской подходили, пытаясь ухватить лакомый кусок. Но Лейли не выпускала ломтик, и тогда куры, уже смелее толкали друг дружку и откусывали кусочки картофеля прямо с её рук. Если она не была занята другими делами по дому было, Лейли предпочитала сидеть у вольера с картофелем в руках. Мы же сидели за столом у дымящего самовара в тени тутовника и играли в домино, слушая очередную историю Габиля про ссору с женой, которая только и делает, что ворчит на него.
           – Если ты не хочешь, чтобы женщина была пилой, выпей. Будет или наплевать на её слова, или же сам её перепилишь, – сказал дядя Фариз.
          – Постыдился бы перед Гаджи Закиром упоминать об алкоголе, – ответил тот.
          – Для чего мне стыдиться перед ним? Тебе неловко говорить о спиртном рядом с ахундом, а пить водку перед таким свидетелем как Аллах не стыдно? Аллах ведь всюду, а ты говоришь про ахунда.
          – Но ведь надо уважать веру человека.
          – Ты сам-то верующий? – спросил дядя Фариз.
          – Конечно.
          – Так почему я должен при тебе или ком-то ещё говорить о спиртном, а при ахунде нет? В чём разница вашей веры?
          – Я – совсем другое дело, так как не являюсь человеком религиозным. Просто верю в Аллаха. В какой-то момент жизни заставил себя поверить в него. Он был необходим мне. Правду говорят, без веры человек несчастен.
          Я так и не понял слова Габиля. Он сказал, что заставил себя уверовать в бога. Но как можно заставить себя уверовать во что-то, а тем более в Аллаха? Ведь если тебе не нравится обычный вареный лук, то невозможно заставить себя поверить в то, что варёный лук восхитительный продукт.
          – Для начала человек должен определить для себя, почему верит в бога, – сказал Гаджи Закир. – А для этого он должен обрести духовное знание, с помощью которого поймет свою сущность. Человек, должен понять свою духовную природу, иначе он  действительно несчастен и одинок.
          – Человек, прежде всего, должен быть Человеком как с верой в Аллаха, так и без неё, – сказал дядя Фариз. –  Он не должен кичиться своей верой, познаниями в ней и своей наружной добротой. Вера интимна, в ней только Аллах и человек! Никакие книги к ней не приведут! Духовную же природу не обязательно пополнять за счёт намаза, постов и прочей показухи.  Думаю, человек ничего не должен определять для себя. Закир, ты можешь сказать, что атеизм во мне так и не улетучился, но человек  обязан жить, не причиняя вреда другим. Это аксиома. Еще человек должен помогать другим людям, иметь чувство сострадания.
          – Разве вера не приводит к этому?
          – Приводит. Но ты вспомни того чиновника, что чинил препятствия детям, которые честным путём, без взятки и кумовства хотели построить свой бизнес.
          – Таких мало, – ответил Гаджи Закир.
          – Мне бы такую уверенность. Знаешь, в Азербайджане общество делится на две категории: паразитирующие с помощью блата родственников и те, кто чего-то пытаются добиться своими силами. Мне хочется верить в рай, куда сразу же после смерти надо посылать этих людей. Они мученики Азербайджана. Если мы имеем столько мучеников, выходит, что таких, как этот чиновник не так уж и мало в нашей стране.
          Мы не были мучениками. У нас были и деньги, и связи, но Каце настояла на том, чтобы получить разрешение на строительство нашего заведения без взяток и звонков со стороны. За два месяца мы обошли множество кабинетов, но заветной подписи исполняющего обязанности главы района Арифа Сулейманова так и не получили. Тогда мы с Каце, тут стоит отметить, что Лейли мы уберегли от волокиты с документами, решили спросить у самого Сулейманова, в чём заключается проблема. Дверь исполняющего обязанности главы исполнительной власти района мы нашли довольно быстро. Пройдя в неё без стука, оказались в приёмной где за компьютером, скучала молоденькая, пышногрудая секретарша. Она глянула на нас, ожидая обращения, но проигнорировав её, мы проследовали в следующую дверь.
          Там за массивным столом сидел мужчина средних лет, с явными признаками ожирения. Глянув на нас, он недовольно спросил:
          – Кто такие?
          – Добрый день, нам нужен Сулейманов, – сказала Каце.
          – И по какому вопросу он вам нужен?
          – А по какому поводу я вам должна отвечать на этот вопрос?
          Раздражение чиновника отразилось и на Каце. Сулейманов не был готов к такому началу. Чиновники любят, чтобы перед ними лебезили, а не входили в их кабинет, со спокойным выражением лица. Каце же, в свою очередь не привыкла, чтобы встречали вульгарным вопросом «Кто такие?».
          – Потому что я и есть нужный вам человек, – сказал чиновник.
          – Вы и есть Сулейманов? – решила уточнить Каце.
          А я ещё хотел остаться дома и пропустить такую занимательную сцену. Каце меня чуть ли не силой заставляла подниматься с дивана, чтобы безрезультатно бродить по коридорам муниципалитета. Сейчас же, мысленно я аплодировал ей, хоть и понимал, что положенное начало ничего в этом кабинете хорошего нам не сулит. Ни один чиновник не привык к такому обращению к своей "величине".
          – Да, я и есть Сулейманов! – раздражённо, ответил он, – Так по какому вопросу я вам нужен?
          – Тогда мы присядем с вашего позволения. Нас зовут Наргиз и Тимур.
          Она достала папку с документами и выложила его на стол перед Сулеймановым.
          – Цель нашего визита – вот эти бумаги, которые требуют вашей личной подписи.
          Он внимательно посмотрел на нас, потом открыл папку, прошёлся взглядом по документам и сказал:
          – Я подписываю бумаги, которые выдаются на подпись моими работниками.
          – Ваши сотрудники, видать, плохо работают, раз они ещё не подписаны, – сказала Каце. – За всё-то время, которые мы обиваем пороги этого учреждения, можно было бы подписать сотни тысяч бумаг. Отсюда вывод: или у вас работают люди с радикально пониженной работоспособностью или же вы по каким-то причинам отказываетесь их нам подписать.
          – Если на этих бумагах нет моей подписи, значит, их мне не предоставляли. А это означает отсутствие какого-то необходимого документа.
          – Всё необходимое в этой папке. Но ваши работники так медлительны, что постоянно истекают сроки действительности на какие-то справки. Они такие растяпы, что порою некоторые бумаги теряются бесследно, – Каце говорила с олимпийским спокойствием, что ещё больше усиливало раздражение Сулейманова. – А один и вовсе попросил благотворительный взнос в десять тысяч долларов. Только, знаете, у нас есть свои идеи, куда их потратить.
          – Повторяю, идите и отдайте все бумаги в регистратуру. Если все справки у вас на руках, то в скором времени вы получите разрешение на строительство, – теряя терпение, сказал Сулейманов.
          – Если вы внимательно просмотрите  бумаги, то увидите, что они все в этой папке, – не унималась Каце.
          – Вас таких – сотни, а я здесь один. Не могу же я заниматься каждым. Так что закройте дверь с той стороны и обратитесь к тому, кто занимается вашим делом!
          – А вы чем здесь занимаетесь? – спросил я.
          – Выйдите из моего кабинета!
          – Вам сейчас открытым текстом сказали, что у нас требуют взятку, а вы пропустили это мимо ушей!
          – Мой вам совет, если вам кто-то пытается помочь – не отказывайтесь от помощи! – сказал Сулейманов, при этом сделав жест королей, которые дают понять, что слуги свободны. Тот же самый жест обычно проделываем и мы, отгоняя назойливых мух.
          – Идиотизм окончательно поразил ваш мозг, – всё с таким же спокойствием, сказала Каце. – Такие как вы, испокон веков убеждают, что от народа ничего не зависит, и, знаете, вы заставили его  поверить в это. Он больше не борется с подобными вам чиновниками. Вы убедили его, не поднимая головы искать, чем и как накормить свою семью и вас в том числе. На всё остальное нет ни времени, ни сил. Самое же страшное – вы убили в нём желание. Народ уже сам верит, что по-другому жить не получится. Но это неправильно, мы должны сбросить это наваждение, и каждый обязан начать с себя. Как мы, которые отказываются давать вам на лапу.
          – Вы кто, золотая молодёжь, которой на всё плевать? На кого надеетесь? Думаете, можете безнаказанно ругать меня в моём же кабинете?!
          – Надеюсь, он ненадолго ваш.

          Но она ошиблась. Через три дня Сулейманова официально назначили главой исполнительной власти Сабаильского района. А мы всё так же проходили в его дверь без стука. Лейли впоследствии тоже подключилась к нам, так как к тому времени магазин уже был продан и ей не хотелось скучать дома. Наши разговоры с Сулеймановым с каждым разом становились всё короче и короче. Когда говорили мы, он всего лишь делал вид, что слушает, а когда говорил он, тем же притворством занимались и мы. Как и в тот, январский день.
          Сулейманов говорил, но я его не слушал. Ничего нового он всё равно не скажет. Будет юлить, темнить, приводить одному ему кажущиеся обоснованными доводы. И что самое скучное, ничего нового не придумает. Нет бы, пофантазировать, потребовать представить ему бумагу от насекомых, которые ютятся на этой земле, документы от комитета защиты природы, охраняющих этих насекомых. Потребовать справку от медиков, заверяющую, что букашки были в трезвом и здравом уме, выдавая своё согласие на строительство. А так, никакого полёта фантазии, сплошное, механическое повторение заученных фраз. Почему же их не компьютеризируют, чтобы народ сталкивался не с сытыми рожами и голодными до денег глазами, а с обыкновенной машиной, которая делает свою работу в рамках закона. Тогда тоже будет скучно, но хоть толк появится.
          Меня совсем заморила его болтовня, и я откровенно начал зевать, что стало раздражать нудного оратора, который спустя две минуты не выдержав, выпалил:
          – Если ты так хочешь спать, то лежал бы дома, а не стучался в мой кабинет!
          – Ничего, когда вы говорите, вы совершенно не мешаете мне зевать, – ответил я.
          – Что ты имеешь в виду?
          – Ты его не поймёшь, – вмешалась Лейли
          – Вы что хотите сказать, что я глупец?! – обратился он уже к ней.
          – А почему ты фамильярничаешь с теми, кто тебя называет уважительно, а  кто с тобой тыкает, переходишь на Вы?
          – Слушайте, не отвлекайте меня от дел, не хочу продолжать эту пустую болтовню.
          – Как видно, статус-кво, сохраняется, – сказала Каце.
          – Я тут не причём, это вы упёрлись и не хотите, чтобы процесс продвигался.
          – Мне очень жаль, что нет никакой уголовной ответственности за неисполнение своих прямых обязанностей для таких чиновников, как вы. Хотя, думаю, это всё равно ничего не изменило бы. Уголовная ответственность не добавит вам элементарной человеческой порядочности. В основе всего, что вытворяете вы , лежит глубокое презрение к собственному народу. Ибо, сидящие в кожаных креслах, уверенны, что народ - это крепостные, чьи права, интересы, потребности и мнения не только можно, но и нужно игнорировать! Я не вижу в вас человека. На этом проклятом народом кресле восседает не человек. На этом троне фривольно воцарилась легкомысленная женщина, и имя ей – Коррупция, у которой нет предела жрать!
          – Выбирайте слова, Наргиз – ханум! Не то мне придётся подать на вас в суд за оскорбление.
          – Подавай. Фемида такая же проститутка, как и ты. Купить её мне не составит труда.
          – Пошла вон из моего кабинета! – прошипел он, комкая документ, лежащий у него под рукой, – Посмотри кто ты и кто я!
          – Да кем бы ты ни был, – решил вмешаться я, – не надо забывать, мы такие же граждане Азербайджанской Республики, как и ты! И мы, согласно  Конституции Азербайджана, являющейся основным законом, по которому живём, имеем такие же права как любой другой. Здесь муниципальное учреждение, здесь сфера услуг, а это значит, что вы наши слуги. Так служите нам, а не устраивайте здесь капище сатаны и антихриста. Народ должен знать, что о нём заботятся не ради наживы, вальяжно залезая в его карман, а во благо!
          Уже направляясь к выходу, я обернулся и добавил:
          – Кстати, смените табличку у входа. Над этим кабинетом должна висеть фраза Данте «Оставь надежду всяк сюда входящий».

          Уже в машине Каце сказала:
          – Что за чванство и безосновательная гордыня своей должностью?!
          – Мне кажется, он уже и взятку не возьмёт, – сказал я.
          – Выходит, нашу мечту убили? – спросила Лейли.
          – Не дождётся! – ответила Каце. - Он тут не вечно будет сидеть. У нас есть самое главное - земля. А на ней со временем все произрастает, даже небоскрёбы.

          Каце обратилась к Габилю, который всё ещё был начальником дежурной части Баку. Спросила, можно ли Сулейманова поймать на взятке. Габиль долго смеялся, вытирая слёзы, после чего ответил, что людей с такой должностью никогда в Азербайджане не посадят, для этого нужна отмашка сверху. А если даже Каце найдёт доказательства и подаст в суд, то судья, который будет его судить, тоже хочет кушать не жареную картошку, а белужью икру.

          Коррупция плотно сидит в каждом из нас. Я при богатой фантазии даже на минуту не могу представить, что коррупции у нас не стало. Народ с ума сойдёт, он по-другому жить не может. Она стала для нас неотъемлемым атрибутом жизни. Она живёт в нас. Недавний добрячок и простак, придя к малейшей власти, становится взяточником. В нём это уже было заложено в генах. Если и нет, то попадая в систему, он не хочет быть изгоем. В принципе, по-другому в систему и не попадёшь.

          Выходом из тупикового положения, как бы это не звучало смешно, послужила дерзкая речь всегда уравновешенной и спокойной Лейли. Мы проезжали мимо мечети Гаджи Султан Али, которая располагалась на пересечении улиц Салатын Аскеровой и Муртузы Мухтарова. Там мы увидели Гаджи Закира, мирно беседовавшего с Сулеймановым у входа в мечеть. Лейли попросила Каце остановить машину и направилась к ним.
          – Мне стыдно за вас, что вы впустили в дом Аллаха такую мерзость! – обратилась она к Гаджи Закиру, указывая пальцем на Сулейманова. – В мечеть люди приходят, соблюдая обряд омовения, перед тем, как помолиться, вы же пускаете эту грязь!
          Лейли, ткнула палец в лицо Султанова и продолжила говорить, все более повышая голос. Вскоре она чуть ли не кричала среди собравшейся толпы верующих. Теперь она обращалась к чиновнику, жестикулируя руками, будто Зевс, мечущий молнии.
          – Молитва, дабы быть услышанной, должна исходить от чистой личности, а не от такой мерзости как ты! Сатана хохочет над правоверными мусульманами, когда в мечеть проникают его дети! Сатана смеётся надо мной, над вами! – восклицала она, пройдясь взглядом по толпе. – Над тобой, Гаджи Закир!
          Гаджи Закир не понимал происходящее, а Лейли всё больше распалялась:
          – Бес радуется в твоей душе, чиновник! Таких кафиров четвертовать надо, как в средние века! Сжигать на кострах, сдирать кожу! – кричала ему Лейли. – Хотя нет, для тебя бы я приготовила оригинальную смерть,  влила бы раскалённое золото в твою ненасытную глотку, ведь ты большой любитель золота! Как ты посмел переступить порог мечети, осквернив её?! Хочешь социально адаптироваться с верующими, притворившись одним из них?
          Толпа понемногу начала понимать Лейли. Стала соглашаться с ней.
          – У Аллаха действительно очень великое терпение, раз он видит, что творят люди и терпит это. Провести бы над вами несколько сеансов экзорцизма, чтобы изгнать бесовскую сущность из вашей добротной туши, пожирающий собственный народ! Вы не люди, а блудливые проститутки сатаны! Не живёте, а влачите своё существование и гордо называете себя человеком!
          С этими словами она плюнула под ноги Сулейманову и ушла. Некоторые из собравшихся в толпе людей также плюнули, но уже не под ноги, а в сторону чиновника.
          На следующий день мы ожидали всего, что можно ждать от разъярённого высокопоставленного чиновника, но случилось чудо. Утром раздался звонок. Я поднял трубку и услышал голос Гаджи Закира, сообщивший, что разрешение на строительство подписано, и Сулейманов ждёт нас к концу рабочего дня. Тогда я ничего не сказал девчатам и, опасаясь, что в этой встрече кроется угроза, решил сам пойти к нему. Но на удивление она прошла гладко. Сулейманов вручил мне документ, как будто он не стоил потраченных нервов. Он почти ничего не говорил. Лишь задал вопрос, когда я вошёл в кабинет:
          – Почему вы всегда входите без стука?
          – Не в дом заходим - в рабочий кабинет. Вы работаете, а мы и есть ваша работа.
          Прощаясь, он задал ещё один вопрос:
          – Вы знаете, что из-за вас мне придётся выплатить неустойку?
          – Выходит, чтобы всё было сделано по закону, надо платить неустойку?
          Он не ответил, наверное, посчитал вопрос провокационным. Ничего. С него не убудет. От этого порции куропаток, съеденных в дорогих ресторанах не уменьшатся, а печень не поблагодарит за нетронутый Курвуазье. Единственное что пострадает, так это настроение, которое ухудшится и негативно скажется на желчном пузыре из-за недополученных денег. Пусть платит неустойку, побудет в нашей шкуре. Вряд ли он вообще когда-либо платил со своего кармана. Такие люди не дают взяток инспекторам дорожной полиции за частое нарушение правил, врачам за операцию, директорам детских садов и школ, чтобы их отпрыскам нашлось там место. Такие люди будут платить лишь пред Всевышним.

Глава 7 http://proza.ru/2012/06/13/775