Могучим, устойчивым и неуязвимым уже был со всех сторон новый легион. Многочисленный и разнообразный, которому не страшен почти любой враг. Воины хорошо обучены, храбры и почти готовы к будущим сражениям. Каждый из них железно знал свое место в строю, и каждый знал, что от него зависит победа, жизнь его соратников и его собственная жизнь - каждый верил в своих боевых товарищей. Каждый воин верно подстраховывал другого, а удар на одного солдата, чувствующего локоть поддерживающих его товарищей, принимался и выдерживался всей единой цепью - также как переплетенные друг с другом синтетические волокна бронежилета выдерживают автоматную очередь.
Командиры смело смотрели вперед и были быстрыми и гибкими как ящерицы, мгновенно отбрасывающие свои старые хвосты - готовые тут же отрастить новые, если вдруг потребует переменчивая военная ситуация.
Неуязвимый получился легион, как запутанный терновый венец, торчащий колючками во все стороны. Хитрый и шустрый, как круг играющих мальчишек, перекидывающих один другому шапку самого слабого из них. Неуловимый и изобретательный, как шайка мошенников, где каждый играет свою роль, когда занимаются розыгрышем прохожих на московских вокзалах и улицах, - от привлекающих очередную жертву проституток и до прикрывающих все жульническое мероприятие милиционеров. Защищенный и изматывающий своего врага, как обложенная необходимыми многочисленными бумажками российская бюрократия. Жестокий и бесстрастный, как разводящая более состоятельных лохов многозвенная структура, связанная круговой порукой очень серьезная организация, объединяющая самых крупных людей общества, начиная от криминальных авторитетов и до депутатов государственной думы....
Все военные аспекты рассматривал Иван Яковлевич при создании легиона. И всех своих знакомых пристраивал он в свою военную контору, оплачивая наемникам из ссуженного ему Трибуналом большого денежного фонда.
Самодостаточную военную систему строил он, которая была бы полностью обеспечена всем необходимым и которая могла бы даже в полном окружении сражаться с противником. И, кроме необходимых для круговой обороны силовых подразделений, он также организовал военную разведку. Как бы ни был хорош легион, но вслепую воевать невозможно даже лучшим воинам.
Разведку достойную создавал Иван Яковлевич для своего легиона. Для этого огненный знак орла от древних римлян перенял он - чтобы высоко летел и далеко смотрел орел и быстро докладывал о предстоящей боевой обстановке. Из-за необходимой осторожности и подозрительности, которая у военных называется бдительностью, он никому особо не доверял в своем войске. Знал, к тому же, немного из истории легионов, вспоминал печальную историю римского командующего Вара, из-за своей доверчивости потерявшего в германских лесах свою армию. Когда молодой германский вождь Арминий, воспитанный тоже в Риме с самого детства, и лояльный вроде бы сначала к римской империи, вернулся однажды в родные лесные пенаты, собрал воинов из своих племен и воспользовался фактором неожиданности – напал из родного леса на чужих римлян и наголову разбил их. Положил на германскую почву всех прекрасных, но беспечных разведкой римских легионеров, не ожидавших ничего плохого по причине своего плохого военного осведомления. До сих пор их древнеримские кости и им принадлежащие когда-то ржавые железки раскапывают прилежные немецкие археологи в том темном, сильно не изменившемся со старых времен, Тевтобургском лесу.
Но, тем не менее, стал ему необходим для этой службы человек, который был бы, прежде всего, лояльным лично к нему и надежным; так или иначе, ему нужно было довериться. Но повезло вдруг Ивану Яковлевичу - в эту важную службу попросился неожиданно его собственный отец. Который лишившись вдруг своего благоразумия, не слушаясь собственных советов о подвигах, тоже почему-то подал заявление на увольнение из цирка без понятных всем - и, поэтому, без всяких уважительных - цирковых причин. Он решился в самое неподходящее время взять отпуск, несмотря на гастрольную страду по деревням, глупо отказываясь от фруктов и витаминов, которые традиционно следовали после выступлений. И, поэтому, разругался ведущий клоун вдрызг с цирковым начальством и заплатил штраф за нарушение своих договорных обязательств. Пожалел хороший начальник, что принял в свое время клоуна на работу - пригрел такого специалиста у себя на груди - и легкой рукой подписал отцу заявление на увольнение. Так и пришлось начальнику, посетовав на большие алименты, взять только неустойку в размере семи тысяч рублей за нарушение трудового договора, и самому отрабатывать обязанности своего вдруг выбывшего сотрудника – самому наслаждаться вкушением фруктов и овощей, которыми щедро одаривали жители сельских местностей, где артисты совершали свои цирковые гастроли.
Вроде бы не доверяться такому человеку оснований у Ивана Яковлевича не возникало. И его хитрый, но лояльный родственник стал заведовать разведслужбой. И сразу же незаметно для посторонних, но крупно закапала военная прибыль на его секретный банковский счет.
Поскольку знамя легиона тоже хранилось у отца в блиндаже, вырытого в наиболее надежном месте – в самом центре военного лагеря, то по ходу распределения служебных обязанностей на отца повесили также уход за войсковым орлом и охрану боевого знамени легиона. И так как в его блиндаже все равно оставалось много места, то ему еще добавили чтение политинформаций среди личного состава.
Хотя знал Иван Яковлевич, что при потере боевого знамени военную часть расформировывают, а командира обязательно расстреливают, и не совсем хорошо подставлять родного человека, своего отца, делая ответственным за такую полковую святыню, но поскольку сформированный легион был, так сказать, частной собственностью Ивана Яковлевича, то расстрелять по приговору трибунала должны были только его самого. А отцу, может быть, все сойдет с рук, если вдруг оплошает – проспит старик, и по его вине потеряется боевое знамя.
Иван Яковлевич по ходу военных действий предполагал расширяться разведкой по мере необходимости. А сейчас пока рассматривал отца в качестве затравки разведслужбы. Как костяк, но костяк временный - особо на клоуна не полагаясь, а надеясь найти будущего какого-нибудь более подходящего, более разбирающегося в секретном деле профессионала.
Таким образом, сейчас пока вся разведслужба состояла из одного отца. Он иногда выходил из своего блиндажа, ходил по лагерю, запускал орла в небо, который томился у него в клетке. Когда орел приземлялся ему на руку, отец пристально рассматривал его, смотрел ему прямо в глаза, пытался вызвать птицу на разговор, и принюхивался даже, пытаясь почувствовать запах дыма от его перьев, и пытаясь понять что за дым, из какого источника исходит – от печной трубы-ли – и что там варят в печи, от костра-ли – и что там жарится, от заводской-ли - то какого завода, что там производят и, желательно, в каком количестве все там готовится, на вражеской территории. Делал, примерно, как сейчас современная малая авиация - «беспилотники», используются для разведывательных целей в современных войсках.
Кормился орел змеями, которых отец вылавливал между камнями и своим делом разведчика. И орел сам самостоятельно ловил этих змей, если отцу было некогда заниматься его продовольственной проблемой – когда, например, размахивая флагом в руках, шел впереди легиона. Тем более, змей везде было навалом, даже не требовалось создавать специального змеиного питомника – этого добра ползало так много по лагерной территории, что шагу ступить было негде.
Так что, в целом не такая уж пыльная работенка подобралась отцу, заимевшего некоторый блат с родным сыном. К тому же он получал, повторимся, некоторые дополнительные деньги за различные совмещения еще дополнительных служебных обязательств – например, не только за должность знаменосца и каптера, но уже и за обязанности медбрата и легионного писаря.
Не сильно занятый службой отец прогуливался по территории военного лагеря. Ходил слегка прихрамывая - после того как однажды, катаясь с горки, навернулся на лыжах и переломал себе ноги, не проехав и четырех метров. Но сейчас он от гипса избавился и ходил почти как нормальный человек.
Ходил он и смотрел, как тренируется современная военная молодежь. Наблюдал за каждым солдатом в бою и восхищался воинским мастерством каждого из них. И удивлялся, как здорово командуют командиры на учениях: посылая каждого солдата вперед с боевым заданием, успевают проконтролировать и оставшихся солдат, за которых они несут личную ответственность – и сами стреляют, и продолжают принимать решения, и окончательно теряют хриплый голос на грохочущем поле сражения.
А Иван Яковлевич, заметив краем глаза его появление на плацу, сильней и громче кричал «Левой! Левой!». Командовал парадом. Кричал «Ложись!» или «Вспышка слева!», что подразумевало подчиненным ложиться правильным образом в верном направлении к предполагаемому ядерному взрыву. Заставлял отжиматься своих солдат и бегать, и так сильно вспотевших, в душных противогазах. В общем, красовался перед человеком, который видел его когда-то совсем маленьким, сидящим на горшке. И теперь Иван Яковлевич доказывал, что вырос он и теперь стал совсем самостоятельным человеком, и, как видите, даже командиром. Оправдал, можно сказать, доверие отца.
Отец слегка улыбался. Одобрительно и, в то же время, с небольшой печалью, как человек уже прошедшего поколения, сдающего свои позиции под молодым напором поколения следующего, понимающий, что его время уходит безвозвратно. Слегка грустил отец, вспоминая свое советское прошлое, где было «Молодым везде у нас дорога!». И признавался перед сыном, да времена меняются, в его время так не умели воевать, как это превосходно делает нынешняя молодежь.
Затем он уходил в свой блиндаж, принимался за свои писарские дела - вел важную военную документацию, составлял списки, у кого какой размер фуражки и сапог, кому выдавать полагающиеся ежемесячно бесплатные сигареты, а кому сахар - по предпочтениям каждого солдата со звериными мордами из упорно тренирующегося легиона своего наследника.
При исполнении обязанностей писаря отец использовал печатную машинку - строчил примерно как из пулемета, выстреливая ротные списки или переписывая должностные инструкции.
А затем начинал он откидываться от своей машинки и отлынивать от своих военных обязанностей, как обычно делают почти все военные люди, если появляется такая возможность. Начинал отец вспоминать некоторые вещи из своей, по чьей-то милости уж слишком усложненной, биографии.
И убедился бы его сын, узнав мысли своего отечественного производителя, что не так уж случайно оказался в такой службе этот человек. А на самом деле из-за того, что он как раз и служил однажды в такой секретной компании…
И родной отец, как и рядовые солдаты из легиона на плацу, имел опыт бегания и отжимания, падания и прыгания - ничего не изменилось в принципах военной тренировки. Впрочем, как и в основных военных принципах, как могло показаться его сыну, воображающему себя оригинальным родоначальником новой военной тактики и стратегии.
И к тасканию знамени отцу не приходилось привыкать. Еще учась в школе, с первого класса стоял он во главе октябрятской «звездочки», на которую разбивался каждый советский начальный класс, и с гордостью держал в руках перед собой красный флажок. Затем все пионерские годы просидел в председателях совета отряда, то и дело отдавая честь знамени совета дружины. Правда, по причине переходного возраста снизил успехи в успеваемости и по поведению, и был переведен в комсомольские годы в политинформаторы. Но в конце школьной учебы стоял он уже с районным знаменем, которым благословил своих одноклассниц, скопом сагитированных районным начальством целый год быть доярками в соседнем колхозе, а сам – красавец! – выбросил подальше красное знамя и поехал поступать в университет - быть специалистом своего любимого школьного предмета - физики, то есть науки о природе.
Но туда он попал не совсем предустановленно. Пытался сначала он поступать, также поддавшись учительской агитации, в военное училище где-то под Киевом, но сразу же понял молодым, но уже прочуханным умом, что это не его дело, быть танковым зампотехом - все равно что чумазым трактористом в деревне, где он родился, и поэтому быстро перерешил по ходу поступления в военное училище, что лучше два года проходить в кирзовых сапогах, чем в хромовых заниматься тем же самым четверть века, что равнозначно всей жизни офицера. Целую неделю абитуриентов изматывали обыденными для военных людей испытаниями – полевой жизнью, строевой ходьбой, утренними физзарядками и кухонными нарядами. От не геройских военных будней вчерашние школьники вдруг начинали скучать, задумывались - стоит ли продолжать военную карьеру? - и выходили кучами из строя после очередного вопроса, который задавался каждое утро: «Ну, кто еще не хочет поступать в военное училище?». Будущий отец будущего супермена не стал выходить из быстро редеющего строя абитуриентов. Он выдержал недельные полевые неудобства, дождался первого экзамена и сдавал их, помогая решать задачи на экзамене одному толстому одесситу Земляному, который свои экзамены сдал и поступил, а будущий предок Ивана Яковлевича с коварной успешностью провалил. И, вернувшись с позором домой, стеснительно оправдавшись перед родителями - мол, затупил с военным училищем, – он уже с твердым намерением поехал поступать в город Саранск, на физический факультет, о котором неожиданно узнал как раз из справочника о вузах для поступающих как раз этого товарища Земляного. И поселился благодаря такому счастливому стечению обстоятельств на улице Студенческая прекрасного города Саранска, о котором он почему-то мечтал с самого детства, представляя его теплым солнечным городом, что и оказалось на самом деле. От судьбы не уйдешь - чем по настоящему занимаешься, начиная еще с детства, о чем по-настоящему мечтаешь, то и будет в жизни.
И выбросив красное знамя, отказавшись от честной военной карьеры, он уже в самостоятельном семнадцатилетнем возрасте печатал листовки с сомнительными вопросами и призывами. И затем как молодой революционер бегал по всяким одессам, харьковам и ленинградам с одним товарищем, который удивил его непривычными речами. Распространял уже другую пропаганду, разбрасывался уже антисоветской макулатурой по асфальту бумажный сеятель в легких кроссовках.
И далее он понял, что ничего особенного не потерял, делая такие ходы конем в начале своей жизненной карьеры. Срока армейской службы в юфтевых сапогах в дружественной социалистической Германии ему оказалось достаточно, чтобы понять правильность его предположений об армии. Он снова вернулся под выкинутое было красное знамя, поцеловал его, когда давал воинскую присягу, и достаточно напробовался неинтересной угрюм-бурчеевской власти в свои восемнадцать и выше лет. Все более возрастающей с приближением неизбежного дембеля военной власти человека с сержантскими погонами, которая, по частому выражению командира полка, была сравнима с полномочиями какого-нибудь гражданского председателя колхоза.
И в армии он вел себя соответственно своему характеру. Хотя власть его тяготила, но и подчиняться ему не хотелось. То ли дело, например, спокойная, почти независимая должность старшего механика-водителя. Командуя всего лишь ротой механиков-водителей численностью, на самом деле, не больше отделения, едет стармех в своей боевой машине с открытым люком, в то время как все остальные подчиненные полностью скрыты под броней и, не видя ничего из-за своих узких щелей бойниц, рискуют задавить кого-нибудь из молодой пехоты. А стармех из самой интересной и удобной для наблюдения, но чуть удаленной от линии атаки позиции обозревает все поле боя перед собой. Он слушает, как теряют голоса командиры взводов и отделений, бесполезно стараясь выровнять в одну линию своих солдат. Смотрит, как новобранцы бросают гранаты под ноги себе и остальным товарищам. Как гранатометчики лупят по своим же ушедшим вперед секретным танкам Т-80. Как, в свою очередь, стреляют непонятно куда наводчики орудий - взрывают земляные холмы вместо плоских мишеней на немецком горизонте советского учебного полигона. Ведет старший механик-водитель позади боевую машину командира и ни за что не отвечает. Ему все равно, что творится на этом поле боя. Почти ничем не рискуя, он дергает потихоньку штурвал тяжелой бронированной машины и слушается команд только своего командира.
И на эту «железную» должность, в защищенное броней тепленькое армейское местечко с помощью угроз и уговоров, подкупа и шантажа, отравлений и убийств, путем устранения конкурирующих с ним боевых соратников, конечно же, выбился в течение своей срочной службы пожизненный проныра, очень гибкий в морали и мягко формирующийся с детства, а затем все более жесткий стально-пружинный разведчик - отец Ивана Яковлевича. Который просто дергал свой штурвал, слушал команды сверху, но сам почему-то не пожелал стать простым командиром танковой роты, или мотострелкового батальона, или полка. Или хотя бы каким-нибудь зампотехом - сидящим где-то в безопасном тылу и ремонтирующим подбитую и сломанную военную технику. Посчитавший вдруг, что простое танково-железное - это железно не его пожизненное призвание.
Затем, по возвращению из германской срочной служы, его - такого сообразительного и с младых ногтей идейно принципиального - каким-то образом разглядели проницательные люди и сделали ему военное предложение. Предложили сделать никому не заметную параллельную карьеру, по совместительству со своими основными и видимыми народу обязательствами – семьей, работой и дальнейшей учебой в университете.
Предлагали быть не банальным «стукачом», которым легче всего было стать будучи приятным всем и дружелюбно настроенным общественно активным деятелем - не очень идеальным здоровьем, занимающимся какими-нибудь подростковыми клубами или собраниями более взрослых компаний. Отец нашего яркого героя, самодостаточный и старающийся садиться за последние места в любом зале, не совсем подходил для благородного дела стукачества. Даже наоборот, в подписанном им новом деле очень кстати оказались его не лидерская природная скромность и приятная, но неброская внешность. Он, рано ограмотевший в разных научных областях, просто добывал нужную и более конкретную, желательно - бумажную, информацию из более труднодоступных мест, нежели поэтически одаренный честолюбивый юноша, заявившийся в литературный кружок со своим большим талантом в тонкой тетрадке, или простой заводской работяга – возможно, член комсомольской или партийной организации, который прямо в рабочее время «соображая на троих» с надежными, давно проверенными в таких делах коллегами, нетрезво пожелал выступить с антиправительственной речью в цеховой подсобке.
И завели на него досье и спрятали в надежном месте. И начал он продолжать вести здоровый образ жизни, как и в годы своей армейской службы. Стал бегать с мешком за спиной, заполненным кирпичами и выполнять другие, важные и нужные для здоровья, упражнения – как то примитивное метание ножа в деревянный силуэт человека или саперной лопатки туда же, от которой он уже думал, что отметнулся в армии. Как и от красного знамени, который с распадом Советского Союза уже сам вдруг начал превращаться в более пестрый трехцветный российский флаг.
Также его обучали полезным навыкам взлома замков, учили, как нащупывать и расширять нужным инструментом самые маленькие щели в окнах и дверях, чтобы проникнуть в нужное помещение или в спальню того, на кого указали. Куда, переламываясь в костях, он все более совершенно научился проскальзывать, извиваясь ужом.
Такая большая забота о собственном здоровье вызывали у посторонних людей уважение к нему. И даже какую-то личную заинтересованность. Когда, проезжая по выходным утрам на дачу на «Жигулях» отставной майор замечал бегущего молодого человека – пока еще холостого, но уже с грузом на спине, а затем к вечеру того же дачного трудового выходного дня уже спиной и шеей более загорелый от мотыжения картофеля бывший офицер видел ту же самую примерную картину, как и утром – мотыляющуюся молодежь, все также упорно идущую к какой-то непонятной цели по замкнутому кругу лесопарковой зоны, расположенной рядом с дорогой на дачный массив.
И майор хотел подвезти будущего отца до места назначения - зачем зря время тратить? – и предлагал бросить тяжелый мешок в багажник автомобиля и по ходу отдыха на колесах познакомиться со своей дочкой, которая расположилась на заднем сидении и которая была аж на целых четыре года старше молодого человека. Бегущий с утра и слегка уставший к вечеру спортсмен, кроме правильного образа жизни также вызывал уважение и восхищение отставного майора тем, что, оказывается, спортсмен не курит и еще обучается в вузе! И дальше предлагались блага будущей устроенной жизни – квартира, машина. И к такому приятному бытовому комплекту еще невеста в подарок.
Отец, к своему глубокому сожалению, так и не узнал имени предлагаемой когда-то ему невесты, дочки отставного майора. Иначе не стал бы отцом Ивана Яковлевича. А копался бы на уже вскопанной майором даче и катался бы на безнадежно устаревших к этому времени «Жигулях». И тогда его полоненная невестка Алена до сих пор бы сидела в тюрьме. А автору не стоило бы затевать всю эту свою писанину.
Указывали ему, тайному человеку (вернувшемуся из лирического дачного отступления), боевое задание обычно секретным образом. Не изученным шпионским языком, а более незаметными знаками и предметами, чем подозрительно броский и яркий букет каких-нибудь фикусов на подоконнике квартирной явки рассеянного профессора Плейшнера, из-за своей опасной для разведчика рассеянности как раз и расплатившегося за свою придуманную - подаренную было ему и тут же быстро и жестоко отнятую - каким-то юлианом семеновым жизнь. Фантастически легко выкинувшим через разбитое окно на твердый асфальт мгновенно пролетевшую профессорскую жизнь - без всякого его нелегкого школьного профессорского детства, человеческого развития, умственных и научных трудных терзаний, как бывает в жизни настоящего профессора.
Таким казалась когда-то ученая жизнь известному писателю толстых и, вместе с тем, легковесных, советских детективов. Который однажды также параллельно вместе с быстролетным и портящим у простого кинозрителя представление о профессорах с их огромными практическими умственными способностями, также изобрел самого неуловимого немецкого штандартенфюрера Штирлица (он же советский полковник Исаев – если кто еще незнаком с ним). Еще одного неистощимого источника российских анекдотов и смешных выражений. Такого же одинакового в этом, как и неисчерпаемый в устном народном творчестве настоящий земляк отца легендарный комдив Василий Иванович Чапаев.
Этот упитанный было писатель являлся изобретателем военных разведчиков такого же пошиба, как и одежда современного изобретателя современной военной одежды не служившего в армии крупного дамского дизайнера господина юдашкина с фальшивыми карманами, в которые даже простого камня разведчику положить невозможно - чтобы спрятать, а затем воспользовавшись удобным случаем бросить, опасно рискуя не попасть в маленького, но уже широко известного в узко-корсетных и талийно-юбочных кругах модельера.
Также, как «молодого» в армии, снова начали двадцатилетнего уже отца учить как ложиться, как вставать, как передраться побыстрей за считанное количество нужных движений. Может быть, не очень эстетически красивых, как в голливудских фильмах, но более полезных в реальной обстановке при поединке с врагами. Учили как быть пьяным, оставаясь при этом оставаться трезвым человеком. Учили, что лучше нападать со спины - некрасиво может быть для кинокартины о честных разборках, но надежно. Учили также его просто трусливо, без всяких угрызений мужской совести, убегать, если считал себя в невыгодном военном состоянии при случайных уличных переговорах с неслабыми и более многочисленными вражескими людьми.
Как и в легионе сына, снова и снова учили его падать. Падать его учили по разному. Не только на удобное мягкое место, как падают в удобное министерское кресло ответственные чиновники вместе со своими секретаршами. Падать учили во все места природные – в грязь, в воду, на камни, песок, траву, канаву. И учили падать в человеческие места - прямо в чью-то душу. Делалось все ради лишь боевой задачи - выужением из пробитых падением мест ценной секретной информации.
И падать заставляли также в глубину своей души, прежде всего - чтобы постараться достать наибольшей своей глубины, пусть даже ужасно пугаясь самого себя, даже забывая уже о своей глубочайшей мечте достать до самого ее отвратительного дна. Учили нырять, забыв даже о мечте, примерно о которой всю жизнь думал уважаемый коллега Ивана Яковлевича по железобетонному комбинату Федор Михайлович, или любой мальчишка, купающийся и пытающийся со страхом наткнуться на что-то скользкое и неприятное в неведомой темной глубине, который сдерживая дыхание, пытается нырнуть максимально глубоко, чтобы достать дна своего водоема для собственного самоутверждения или утверждения в глазах других мальчишек, ныряющих вместе с ним.
Многие личные вопросы может разрешить любой человек, ныряя на свою максимальную честную глубину. И этим же способом можно открывать разные чужие секреты – ведь часто прячутся концы в воду.
Также учили его не гнушаться помойками. Туда обычно выкидывают то, что тщательно скрывают от всех, то, что для кого-то было скелетом в шкафу, то, что мешает жить и совсем не нужно владельцу, часто было необычайно ценным для других. И штабные уборщицы, бывает, выкидывают в мусорную корзину ценные документы, которые оказываются затем на помойке.
Учили не гнушался даже канализационными люками. Если потребуется испачкаться, то предлагали делать это без страха и упрека. Полезно падать в подземную канализацию - и для общего дела полезно и здоровью не помешает – когда вдруг начнут гнаться за тобой незнакомые люди с пистолетами в руках с горячим намерением познакомиться поближе. Всем разведчикам часто приходится использовать канализационные пути для разведки любого объекта. Не клады, а выгребные ямы являются любимыми местами раскопок у разведчиков прошлого - археологов. А врачи также в первую очередь свои выводы делают диагноз, разведывают болезнь по анализам по результатам его жизнедеятельности, по его делам, человеческим выделениям, а не по вводным условиям - если, конечно больной незадолго до своего недомогания не закусывал в присутствии доверенных свидетелей цианистым калием. И в канализацию часто смывают очень ценные вещи. Ведь иногда так стараются тщательно отмыться, что даже ребенка выплескивают вместе с водой. И повезет маленькому, если там сидит разведчик, которому приходится усыновлять свою находку.
Все для фронта, все для победы. Он не умел быть таким же элегантным, как агент 007 Джеймс Бонд, но с женщинами общаться требовалось по его службе. В его неблагородной и неблагодарной работе уж если не длинноногую секретаршу вражеского главнокомандующего требовалось завербовать, красиво расположив ее рядом с собой, то хорошо хотя бы начать здороваться с простой уборщицей из вражеского штаба.
Ради победы учили даже терять достоинство. Если бы не слишком соблюдали царское достоинство своего правителя, испачкать которого пылью на поле боя считалось уже проигранным сражением, индейские племена не проиграли бы свою многомиллионную империю горстке бродяг - полтора сотне давно не мытых шатающихся в джунглях алчных испанцев. Пришлые чужестранцы не были столь щепетильными в чистоте как индейцы, но когда выиграли, то отмылись и стали благородными правителями. И теперь они, как губернаторы новых земель, уже коренных обитателей стали обзывать грязными свиньями, а хорошими считать только мертвых индейцев.
Кстати, конечно же, он должен был интересоваться даже мертвыми; впрочем, неживым народом и проблемами, связанными со смертью, всегда интересуются все мыслящие слои общества – начиная от самых древних философов и до современных уголовных следователей. И не так уж он боялся покойников - из-за своего любопытства, начав их изучение едва ли не в самом дошкольном детстве. С детства, как и все нормальные мальчишки, абсолютно не смущался никакого валяющегося у дороги пахнущего тухлятиной животного. И по раннему зову разведчика еще пионером бегал он на ночные кладбища, чтобы проверить себя на предмет нервной системы, и сделать какие-то неправильные атеистические выводы. И заходить в морги иногда приходилось по причине забирания оттуда какого-нибудь товарища покойника.
И к мертвым у него выработалось вполне стандартное отношение, самое положительное мнение – почти как у всех людей, даже как у древних римлян и у конкистадоров. Как и все люди, он не видел никакого противоречия между двумя великими выражениями «гробы с нечистотами» и «любовь к отеческим гробам». И считал своих предков добрыми, и представлял их на небесах, и вызывал их из синих небес. А не как некоторые хитрые гоголи и булгаковы - производящие своё начало из обратного – из сумрачных помещений, темных сырых подвалов и склепов.
Разные, честные и нечестные методы он использовал при выполнении своих спецзаданий. И не исключал при рассмотрении проблем даже свои чувства. Старался не допускать праздной лирики в своих эмоциях и ощущениях. Ради прояснения ситуации кроме нелюбимой им теории вероятности, он вечно воевал с хаотической иррациональностью душевного состояния и пытался угадать смысл человеческих эмоций. Все мироустройство, по его мнению, создавалось по какому-то замыслу, то есть имеет какой-то план; если что-то устроено, то, значит, имеет конструкцию, содержит в себе причины и связи. И любые эмоции, как и все на свете, должно иметь объективную причину происхождения - так же, как запах духов имеет какую-то связь с купажом - с компонентами рецепта, из которых духи состоят.
И, исходя из этого предположения, его такие простые эмоциональные определения «злой или добрый», «любит - не любит», обычно не устраивали. Он шел далее в объяснениях чувств. Почему тот злой, а этот добрый? Почему этот любит, а этому не нравится? Такие фундаментальные причины «любит - не любит» не являлись последними доводами для него. У любого фундамента есть еще более глубокая причинная опора. Даже все может оказаться гораздо проще - любая собака, скорее всего, будет любить того, кто погладит и покормит ее, и укусит того, кто пнет или бросит в нее камень. Только загадочная русская (скорее всего, заключенная в более сильном теле, мужская) душа могла породить поговорку «Если бьет - значит любит».
И по мере освоения им специальных навыков начали давать ему специальные задания. И начал он интеллигентно, как неуловимый Штирлиц, ходить в сером или черном непромокаемом плаще, на всякий случай спасения от мокрого дождя. В немаркой всепогодной одежде черного или серого цвета было не страшно упасть в любое место.
Использовал он новые приобретенные навыки – и неожиданно просыпался по ночам интересный кому-то человек, которому вдруг начинало сниться что-нибудь связанное с покалыванием в области подбородка, но когда открывал сонные заплывшиеся глаза, то видел симпатичное, как у каждого молодого человека, лицо отца Ивана Яковлевича, с недвижным зеленым и ясным взглядом, с острым предметом в одной руке и с прямым вертикальным, поднесенным к плотно сжатым тонким губам пальцем другой руки. Отец тихо шипел, мол, не надо тревожить посторонних людей, пусть все мирно спят. И даже не поздоровавшись и не извинившись, и не объясняясь ни в чем, сразу же задавал нужный вопрос клиенту, которому и так все было ясно, без всяких объяснительных прелюдий. И, получив правильный ответ, пользуясь фактором ночной неожиданности, отец также тихо удалялся, предприняв нужные, правильно изученные меры по заметанию своих следов.
А клиент лишь через долгое время после такого приятного ночного посетителя, возможно начинал бы чувствовать неудобство на своей кровати. Но таких счастливых клиентов не рекомендовалось оставлять после себя, согласно одной из инструкций в параллельной карьере разведчика. Не так уж безобразно и бесчеловечно поступали некоторые службы со своим клиентом, совсем не так, как показывают в кровавых жестоких кино с эффектно перерезанными горлами. В морге часто констатировали неожиданную смерть хорошего, часто заслуженного, истаскавшегося от трудной жизни человека от какой-нибудь, скучной для любителя боевиков, сердечной недостаточности. Или смерть по другой хорошо подготовленной причине - поступали в соответствии с уважаемым возрастом, уже приобретенными болезнями, нужными вредными привычками, плохо расставленной комнатной обстановкой и прочими непростыми жизненными параметрами нужного человека. Уже ненужному человеку вдруг хотелось вешаться, топиться в ванной, душиться от газовой горелки, и другими чуть странными способами завершать свои счеты вроде бы с такой внешне благоустроенной собственной жизнью, оставаясь уходящей непостижимой загадкой для всей окружающей его природной среды. Самое простое, если клиент курил и употреблял спиртное при жизни – можно было поджечь его, уже неживого, вместе с кроватью, чиркнув бездымной газовой зажигалкой. Или даже спалить весь отдельно стоящий от соседей дом с его единственным обитателем, лучше всего при этом попутно заметая следы. И бывало, что не всегда клиент попадался таким уж трусливым и быстро сговорчивым, как бы хотелось разведчику для успешного продвижения вверх по своей служебной карьере. Тогда приходилось тратить больше драгоценного военного времени – и место действия оставалось не таким уж ухоженным, примерно, как поле боя, после ухода неожиданного тайного гостя. Тогда для журналистов и общественности придумывали убедительную красочную версию о бандитских разборках, об убивающих друг друга криминальных «братках» - на которых также, в свою очередь, нападал неожиданный мор. Поэтому какому-нибудь справедливому скандально выросшему журналюге спросить часто оказывалось не у кого, чтобы пролить свет на ужасное случившееся в чьей-то квартире - горячие утюги, пытки с иголками под ногти и тому подобные попытки ограбления зажиточного человека. А если не находилось удобной причины убраться у клиента - неудобного из-за своего жилого правильно уставленного мебелью помещения и хорошо расставленной охраны - и разведчик сразу же понимал это, то уходил, сохраняя жизнь клиенту, только просил, чтобы тот помолчал какое-то время, пока он не исчезнет, а там все уже забудется само собой, через небольшое время. И докладывал со стыдом наверх разведчик, краснотой просвечивающий через секретный шифр, что не удалось сделать свое дело без всяких сучков и задоринок, и надо бы помочь ему шлифануть небесным службам, - все равно без всякого дела сидящим на своих высоких крышах. И через недолгое время в клиента, уже ставшего свидетелем, стрелял никому не известный терпеливый снайпер и разносил разрывной пулей память, стирал всю нужную и ненужную информацию из клиентской, ставшей точно уже никому не нужной, опустевшей головы. И со временем все более не трудным делом стало взламывать сейфы хитрым инструментом и доставать оттуда гибкими пальцами нужные документы, если не было ключа. И совсем легко стало набрать шифр, добытый из уже особо никому неинтересного человека, чтобы той же рукой достать ценную бумажную информацию.
И он не мучался незапятнанной совестью по поводу издержек своей второй внутренней профессии. Ему самому давно в шутку предрекали многие коллеги - сами не зная, что говорят правду - что он своей смертью не умрет. Не умрет, так не умрет! – он совсем не был против этого. Отец являлся полным фаталистом, а не сторонником теории вероятности - и поэтому знающий, что его смерть произойдет лишь тогда, когда он достойно выполнит свое боевое задание. Или когда вдруг откажется выполнять свой боевой долг, из-за своей личной капризной слабости. Или когда свыше поймут, что он будет не в состоянии обязательно выполнить очередное боевое задание.
И моральную сторону своей работы он уже когда-то заранее предусмотрел - он не считал свою цену общими выражениями, не думал о том хороший или плохой он человек, хорошо он делает свое дело или плохо. Так же, как и не оценивал безосновательно других людей - без всякого критерия, обзывая их просто хорошими или плохими словами. Только важным девушкам он иногда делал такое снисхождение – искренне делая им нужные бесценные комплименты. Цинично относился он почти ко всем людям, за редкими исключениями своих великолепных девушек, - как к какому-то материалу с определенными качествами, которые можно всегда использовать при правильном отношении к делу – для правильного использования, выужения из них ценной военной информации и дальнейшей их утилизации, уже как ненужных свидетелей этого процесса.
И человеческая его высота была, кроме собственного его не высокого физического роста, также была равна высоте забора, через которую он может перепрыгнуть, или преодолеть, подтянувшись на руках или подставив лестницу, или подставив спину своего боевого товарища, в любом состоянии, с мешком ли кирпичей он, или без него, уставшим или нетрезвым. Это ему было необходимо знать, когда будет убегать от преследующих своих врагов, или, наоборот, догонять врага, чтобы сделать ему военное предложение, от которого не смог бы отказаться нужный всяким - секретным, военным, церковным и ритуальным - службам человек.
Цена человека для него определялась лишь в каком-то конкретно определенном деле – это физически измеряемая цифра, на которую он весит, примерно, как его мешок с кирпичами, которым он укреплял свое выносливое здоровье, ради которого с глупой молодости отказывался от самых лестных предложений безбедно приготовленного будущего в виде отставного седого майора с засидевшейся дочкой, отечественной машиной и трехкомнатной квартирой. Или даже как его собственный чуть пересушенный, но идеальный для него вес, которого, однако, всегда должно быть достаточно, чтобы было можно крепкой ногой надежно надавить на горло требуемому захрипевшему человеку. Для этого и нужно было ему знать свой собственный вес. И его, конкретного человека, без всякого смысла не особо интересовало, расплылся он или нет своей фигурой. И, поэтому, не садился он без всякой надобности на всякие протеиновые диеты, от которого быстро растут мышцы, или голодовки - чтобы выглядеть красиво в глазах посторонних дам. Делал он это – толстеть или худеть – лишь точно измерив диаметр шеи своего очередного боевого задания. Как современный технически образованный человек, надежно сам себя обучивший (неважно, плохо или хорошо это у него получилось), - он был сторонником безотходных технологий. И поэтому так справедливо относился, исходя из последних технологических достижений, как к себе, так и к другим, окружающим его, людям.
Но в этой ценовой его человеческой политике было одно замечание, говорящее, что это касается всего лишь конкретной цены в конкретном деле, а не вообще глобальной человеческой цены, о которой так любят разглагольствовать и попусту торговаться возле своих теплых каминов философствующие официально оплачиваемые душеспасители. И в отцовской ценовой политике утверждалось также, что в глобальном плане человеческая цена тоже является глобальной. И так далее происходит возрастание этой цены - в порядке возрастания самого мира, и по мере увеличения масштабов и развития самого человека в космическое пространство…
Это он и считал выбором меньшего зла из большего. Он просто вычислял людей при работе с ними, как делает это любой начальник отдела кадров любого заведения при приеме нового работника на предприятие. Который бесчеловечно, если смотреть с точки зрения глобальной гуманности, интересуется прежде всего бумажными данными у соискателя, затем оценивает устно его профессиональные данные, а затем уже пытается оценить его человеческие качества. Хотя иногда для начальника важнее почему-то становится именно человеческое - и он строит порядок выбора нового сотрудника несколько иначе - сперва какой человек, на вкус такого начальника, а затем уже все остальное бумажное человеческое. И за подходящие человеческие свойства прощаются недостаточные профессиональные навыки новобранца; хотя и говорят, что хороший парень - это не профессия, но надеются, что со временем он научится всему, что от него требуется по работе.
И, в конце концов, вспоминая свое прошлое, отец признавался, что все-таки не таким уж доблестным, честным и неумолимым был разведчиком - с чистыми руками и холодным сердцем. Нарушал он все-таки иногда свой долг. Имея некоторые медицинские свойства, полученные во время обучения в одной высшей школе, он уже на практике с нужным клиентом, требуя нужную информацию, больно вонзаясь в тело своим рабочим инструментом, прислонялся ухом к еле бьющемуся сердцу клиента, и внимательно вслушивался. И иногда там чудилась ему отчаянная человеческая мольба «Господи, помоги!». И он, глядя в умоляющие глаза, все-таки верил клиенту и уходил обратно, откуда появлялся. Оставаясь в глазах того, кого он посещал, как символ выбора – смерти, с острым колющим предметом, или жизни – вертикальным пальцем пересекающим перекладину линии тонких сжатых губ.
Иногда отец просто уходил, советовал только спрятаться куда-нибудь в церкви, выдавал служебный секрет, говоря, что там они обычно не ищут нужных людей. Потому что набедокурившему на свободе товарищу, который докатывался до такого образа жизни, что вдруг начинал искать спасения в самой защищенной тюрьме, даже самая глухая тюрьма не помогала – находили его неизменно там, кому требовался. И докладывал он высшему руководству, что клиент исправился и стал совсем безобидным - обманывая этим свое начальство, и получая свои премиальные, как за выполненное боевое задание.
А чудом спасшийся человек, со своими резано-колотыми ранами, со шрамами, с внешними или внутренними болячками разного рода, или просто со своим страхом пережитого, шел в любое время по улице и спрашивал прохожих, где тут находится ближайшая церковь, в надежде спастись от неумолимо действующей секретной службы. Искал уже благодаря за все Бога, и видя уже только чудеса в своей, чуть было не потерянной, никчемной жизни. Разбирающийся в медицинской помощи проливал свой яд, который, как ни странно, оказывался живительным соком для больного организма.
Вот такие жизненные принципы по отношению к себе и другим приходилось когда-то применять доброму снисходительному клоуну, отцу Ивана Яковлевича. И не так уж жестоко иногда поступал отец со своими клиентами – нарушая тем самым тайную инструкцию разведчика и обманывая свое начальство.
Кроме местной работы он также замотался по всяким неожиданным служебным командировкам - по разным своим Северным и Южным, Западным и Восточным фронтам, то и дело по чьему-то приказу срочно взлетал в небо на самолете. Даже в места старой службы попадался один раз. Когда начался вывод всех армий - всего советского военного имущества и то и дело ломающейся по дороге к железнодорожным составам техники. Когда советские войска под натиском НАТО отступали из вставшей на старый капиталистический путь развития социалистической Германии. И он, при попытке своровать секретную информацию и запоздало спасти товарища, и получил от врага военное предложение, проявившееся в виде автоматной очереди и повреждения черепной коробки и грудной клетки, из-за которого и провалялся какое-то время в советском, тогда пока еще, военном госпитале.
Так что, не всегда приобретение жизненного опыта проходило полезно и бесследно для него. Уже давно, с самого глубокого детства, он ради вечного своего любопытства совершал разные полеты и получал различные травмы. Уже с самого младенчества стукаясь о ступеньки разными частями тела, летал он иногда вверх тормашки с печки на пол, а с пола временами падал в подпол. А подрастая и продолжая освоение разнообразных планов бытия, он уже срывался с крыш или с деревьев, и также больно ударялся об землю. Затем, по мере взросления, ему уже приходилось ради дела срываться все с больших высот - с любых орбит нырять на заселенное бомжами железобетонное дно канализационного колодца, чтобы оттуда, не вспоминая о своем здоровье, умудриться снова взмыть в небеса и стать лидером в борьбе с нужным сопротивляющимся человеком.
Поскольку испытания все возрастали, то к годам двадцати пяти он испытал совсем большое лишение. Где-то в очередной раз получив ушиб головы, при таких стремительных переменах уровня обитания, у него вдруг испортилось зрение и он превратился в дальтоника. Он перестал глобально отличать самые простые вещи. Перестал различать даже добро и зло. Взрослый человек с высшим образованием уже не мог уверенно, как маленькая Кроха, ответить, что такое хорошо, а что такое плохо. Он не мог разобраться даже с детским рисунком из «Маленького принца» французского писателя Экзюпери. Обычно всем кажется, что это злой удав проглотил несчастную жертву - огромного слона. А отцу из-за своих затруднений приходилось вдаваться в заумные размышления - а, может быть, это слон решил приютиться у удава? Может, слон родился прозрачным и ему никак не удается проявиться без шкуры удава? Мало ли, какой может уродиться мутант после всех человеческих опытов с радиацией или что можно нечаянно сотворить достижениями нынешней генетики? Рассматривая детский рисунок француза, отцу казалось, что одержимый слоном удав выглядит не таким уж ликующим охотником.
Поэтому, чтобы выглядеть хотя бы чуть адекватно в глазах других, он решил исходить с точки зрения справедливости, и считать злом, допустим, не болезнетворный микроб, от которого заболел кто-то, а то, что сам заболевший, который, обманув свою маму, нечестно не помыл свои руки перед едой и сотворил свою болезнь. И он начал считать, что добро и зло -это еще одни понятия, изобретенные, видимо, неандертальцами - первыми гуманистами, проявившими склонность к разным наукам о человеке и заложившими основы юриспруденции, которые в конечном итоге привели к беспределу, вроде российских законов.
И даже с такой неблаговидной биографией и ущербностью он никогда не считал себя представителем потерянного поколения, как этим гордятся многие его современные ровесники. Как везде, так и в глубине души он был занят поисками наиболее устойчивых - и даже вечных - ценностей в человеке. А вечному по фигу, в какое время года он родился и в каком веке теперь находится. Как и само текущее время для вечности становится «по барабану» (как выражалась передовая, «продвинутая», молодежь России в начале двадцать первого века). Было даже наоборот – чем больше он жил, тем больше находил себя. Тем больше убеждался, что находится как раз на идеальном своем месте. И все, что с ним происходит всегда подходит к месту и вовремя.
И не беспокоился отец Ивана Яковлевича за свою в чем-то неприглядную и для кого-то иногда неприятную, подноготную скрытую жизнь. Знал он, что личное досье его спрятано очень надежно. Не всякий может просто его взять в руки и легко почитать; не всякий сможет достать отца из сейфа, находящегося в одном секретном штабе.
К примеру, по его оценке - оценке разведчика, которое явилось бы большой неожиданностью для его беспощадно и бестолково гоняющего по плацу и полевым учебным выходам командирствующего сына Ивана Яковлевича - весь этот легион разнообразных зеленых новобранцев, шумно спотыкаясь и кучно падая друг на друга, завалил бы своими частями в течение получаса все окровавленные коридоры хорошо защищенного со всех сторон штаба, где находится это досье.
И, в то же время, внешним поведением вроде бы сдавшийся, отец сейчас понимал, что со своими возросшими вычислительными способностями и улучшенными цирковыми приемами, он бы со строго посчитанными людьми мог бы реально сделать это - без всякого особого разрешения достать свое досье, свое личное дело со считанными, как четыре пальца любой руки, подобранными людьми. Правда, товарищами немного надежными, с некоторыми умениями и искушенными в бою. И еще, правда, условие должно быть - что их посчитанных на счет «три-четыре» обязательно так всех надо будет расставить, что только один сможет оттуда вернуться с нужным досье. Иначе невозможно будет достать такую секретную информацию, сохранившись всем миром. Примерно, как дело было при штурме правительственного дворца Амина в городе Кабуле - перед самым входом советских войск в Афганистан.
И если бы это локальное задание по извлечению собственного досье, вручили бы ему, например, то этим вернувшимся, конечно, оказался бы он сам, как профессионально подлый человек, знающий, зачем он пошел на свое дело – за самой великой для него тайной, за своим секретным досье.
А другие знать этого не должны - не всем обязательно знать, что они обязательно не вернутся из боя. Все должны верить в свою победу и все должны верить, что вернутся живыми. Иначе могут быть проблемы с общей победой в этой бесчеловечной схватке за каждого отдельного человека.
Поэтому - исходя из другой, несколько тягостной и противоположной, но необходимой и справедливой позиции, которую не следует выкидывать из внимания разведчику - такой проникновенный, проницательный, принципиальный и гуманный отец Ивана Яковлевича признавал, что если ему дадут вдруг боевое задание с неопределенной целью, то это значит, что это уже он является пешкой в шахматной партии более опытных игроков. Но не должен он - поняв честной интуицией, как часто это делают разведчики – никому не должен показать, что догадался в полном замысле своего начальства, и должен действовать до конца, выполняя свое боевое задание - не испугавшись смерти, не смея подводить своих боевых товарищей, не смея так низко падать, не смея нарушать присягу, данную своему Отечеству.
И делать он должен, это свое, им угаданное, благородное чужое дело, не задумываясь особо о заслуженной награде. Награда всегда найдет своего героя, и всегда найдется, где пробить еще одну дырку на уже однажды продырявленных местах. Тогда будет тоже, наконец, чем блеснуть перед своими заслуженными коллегами с железными орденами и покрасоваться перед своей невестой, правда, после ее освобождения, главкому Ивану Яковлевичу, нацепившему отцовский орден на свой парадный мундир…
Оценивая войско Ивана Яковлевича, отец однако нашел, на его взгляд, пожалуй, самое совершенное подразделение. В прекрасном легионе самой замечательной, самой бессмертной когортой была бескудниковская бригада по главе с восхищающимся собой «сукиным сыном» Александром Сергеевичем, вышедшем из одного из племени горячей Африки, ставший солнцем самой русской в мире поэзии. Это была уважающая себя и во всех своих легионеров когорта, вековой сплоченности и способная на протяжении всего времени своего существования держать свои связи друг с другом, посылая друг другу из века в век приветствия, как сообщения по мобильному телефону. Посылают приветы, несмотря на такой дорогой ненадежный трафик, без обратной связи, свои дорогие сообщения. Поздравляют беззаветно, не считаясь со своим пожизненным тарифом, желают удачи своим молодым коллегам, как младому незнакомому поколению, только верящие своему будущему получателю, что он воплотит его пожелания в будущем, верящему своему преемнику. Поэтому посылают они свои дорогие смс-сообщения без всякого подтверждения о доставке с другой, неведомой будущей стороны.
Собственно, это была уже готовое для разведки подразделение. С воинами верящими себе и своему слову, и своему будущему, и предсказывающие, поэтому свое будущее по своим верным словам, и поэтому становящиеся писателями и поэтами – пророками. Так же как и пророки - это всегда грамотные люди и часто умеют хорошо писать. И это также самое лучший и сильный строй разнообразных воинов, каждый со своим умением, смотрящих и наблюдающих не только во все четыре стороны мира – север, юг, восток и запад, и не только вверх и вниз, на небо и землю, но и объединяющие время, правильно читающие полную историю и прозревающие будущее – как и у всех настоящих писателей-пророков и пророков-писателей, как у всех свободных людей, строящих свое будущее в своем будущем времени.
И не каждый ныне пишущий писатель может считать себя находящимся в этой когорте легиона – какое бы он звание ни носил, сколько бы он бы авторских листов ни написал и сколько бы премий ни получил, сколько бы бумаги и экологической среды не испортил. Не может он считать себя таким легионером, таким проницательным заранее предугадывающим вражеские намерения военным, если не верит по настоящему своему слову, как своему Богу, и не сможет, поэтому, написать даже самой размытой и неопределенной ответственной строкой о том, что будет в будущем, и даже поведать, что будет даже с ним самим в самый близкий, сегодняшний или завтрашний, день. И не решится предупредить, как бы ни казалось это мнительным кому-то, о любой опасности, скрывающимся за ближайшим углом недалекого будущего.
И эта не такая уж большая по численности, но вечная во времени когорта может повалить немало больших легионов разбросанных широко по времени и пространству. И взращивать всем миром, и удерживать в обороне все время и поддерживать в атаке на врага даже целое огромное государство, и держать целым сплоченным единым бетоном в самые тяжелые времена свою страну и свой великий мир. В этом, в укреплении и объединении людей и всей страны, в предвидении опасностей будущего и их предотвращении и состоит военная роль этой небольшой когорты.
Поэтому, исходя из своего прошлого опыта разведчика, такого ночного рыцаря плаща и кинжала, и организовывал отец разведслужбу легиона своего сына. Вот такая появилась новая служба в военной организации нашего героя. Вот такой возник, новый, более пристальный взгляд, на некоторую сферу деятельности в прошлом отца Ивана Яковлевича.
И еще думал попутно отец, вспоминая все свое прошлое, уже со школьных октябрятских времен занимаясь разведслужбой, а также выгодно занимаясь попутными функциями - уже исполняя обязанности дежурного по роте, что история, все-таки, повторяется – и без всякого фарса, как обычно шутят совсем исторически недалекие люди. И снова закручивается, и все с большим размахом, превращаясь во все большую, чем-то ужасную для него и для многих других раскручивающуюся воронку.
И часто шлепая всеми десятью пальцами своей военной печатающей машинкой, и таская все более увеличивающееся в руках красное знамя, и отлавливая гадюк, и кормя изрубленными змеиными кусками своего орла, и снова ловя очередную ядовитую змею, и держа его в руках, и застывая снова, настороженно и внимательно всматриваясь в свою добычу, напряженно продолжал думать он - что бы все это значило, и что теперь делать со всем этим ужасом, расползающимся по сухой, как порох, прошлогодней траве.
И начал, исходя из всей этой добытой им ценной информации, которую он добыл, особо даже не выходя из своего блиндажа, кроме как пропитать и изучить своего подчиненного орла, он с суровой отцовской деликатностью начал докладывать о сложившейся боевой обстановке. Начал втюхивать свое личное мнение родному сыну. По родственному откровенно начал высказывать все, что он думает о собравшемся войске, и что думает о главнокомандующем всего этого воинствующего сброда, собравшегося под его, отцовским, знаменем.
И еще, просмотрев бухгалтерские бумаги, оценив имущество легиона, отец заметил многочисленные злоупотребления финансовых средств и увидел большую угрозу всему военному делу.
Поэтому, вспоминая свое прошлое, не ведая о других образцах армейского снабжения, кроме как взятых из своего времени, посадил отец на жесткую диету всю армию Иван Яковлевича. И легионерам вдруг стало не хватать сахара, также, как в конце двадцатого века не всегда хватало сладостей молодым советским солдатам - не считая, конечно, всяких зампотылов, прапорщиков, раздатчиков пищи и портянок, каптеров и писарей, - самых нужных и важных блатных армейских людей, вроде кассиров и кладовщиков на любом гражданском заводе. И еще не считая нормально отслуживших двадцатилетних «дедов» - сержантов и солдат, у которых организм естественным образом переходил на экономный режим расхода энергии, и им хватало даже того, что выдадут армейские повара, после того, как каждый прапорщик столовой поделится с важными и нужными людьми из солдатского пайка, а остальному сирому войску что останется; дело было не в голоде, который можно было со временем преодолеть - дело было в принципе распределения армейского довольствия.
(Хотя такая общая картина была примерно лет двадцать назад, и то в Советском Союзе. А сейчас, конечно, после всевозможных армейских реформ в российских вооруженных силах все стало абсолютно по другому - все недостатки искоренены полностью. Ну, бывает, проворовавшийся генерал, заведующий не одной сотней складов, перед президентскими выборами всплывет на голубом экране и отделается условным сроком наказания или выходом на пенсию. Но генералов сейчас уже не так много, как было раньше - да и складов стало меньше, в связи с сокращением армии - поэтому и воровство не особо заметно).
После введения режима экономии легионерам пришлось сделать дополнительные дырки на своих ремнях и подтянуть потуже пояса. Но принятых мер, все равно оказалось недостаточно. И закончив ревизию всех военных предприятий, чтобы избежать финансового краха, отец срочно принялся искать спонсора для успешного завершения боевого задания. Спонсор нашелся в лице московской фирмы, производящем сок «Доброе Племя». И теперь этот славный напиток должен был по ходу сражений Ивана Яковлевича рекламироваться договоренное число раз.
И еще рядом с плакатом Ивана Яковлевича «Время - деньги!» отец повесил плакат «Экономика должна быть экономной», который достал из какого-то недостроенного заброшенного сарая…
И Ивану Яковлевичу, слегка ошеломленному родными выводами о его полководческом таланте, под непреклонно добрым давлением опытного разведчика пришлось далее совершенствовать свое многочисленное войско, доводить его до требуемой боевой кондиции, многократно сокращая его численность, экономя свой почти бездонный военный бюджет, сведя его до одной боевой единицы – до самого себя. Оставил при себе только несколько отдельных вспомогательных человеческих единиц - каждого со своими служебными обязанностями.
Как-то странно, Иван Яковлевич после своей военной реформы и частичного разоружения и роспуска вооруженных сил, стал похожим чем-то на отца, даже не смотря на довольно большую разницу возраста между ними. И, как дальше будет подтверждено, «при взятии Бастилии», когда будет освобождаться из своей тюрьмы невеста, действительно станет ясно, что яблоко от яблони недалеко падает - что касается по поводу этой парочки – отца и сына, двух иванов яковлевичей – уважаемого человеческого предка и достойного его человеческого наследника…
Вот так сократился Иван Яковлевич по наставлению родного отца, относящегося ко всем людям с одинаковым, всегда правильно оцениваемым, милосердием. По наставлению разведчика, редко делающего милостивые исключения клиентам и бесполезные комплименты женщинам, исключая разве лишь самых милых барышень, таких как, было предполагаемая, но сейчас украденная врагами и заточенная в темницу молодая невестка Алена…