47. Военный Совет

     Прекрасная штурманская рука на левом сиденье непрерывно писала, выводила на листочках бумаги красивым женским почерком какие-то непонятные цифры, делала пометки на карте, чертила траекторию полета к цели. Делала все быстрыми и уверенными движениями, что говорило об ее хорошей профессиональной подготовке.
     Судя по сосредоточенно работающей штурманской руке, бестелесный пилот Иван Яковлевич почувствовал, что путь к цели неблизкий. А занятая работой, пишущая ручкой самой лучшей шариково-ручечной западной фирмы рука-штурман по имени Алена, как обычно, возбуждающе пахла дамскими духами. Поэтому Иван Яковлевич поставил на автопилот свой истребитель и, достав откуда-то из многочисленных продовольственных загашников термос с горячим кофе, предложил штурману: «Алена, а не выпить ли нам по чашечке крепкого хорошего кофейку? Чисто для бодрости». Подразумевая этим, что он догадался уже, судя по ее сосредоточенности, что монотонный полет будет долгим, и надо бы им взбодриться. А на самом деле с простой целью отвлечь ее от своих служебных обязанностей.
     И естественно далее предполагалось обсуждение качества растворимого кофе с ожидаемым диалогом в виде его вопроса: «Ну как кофе?» и грамотно для нынешних времен склоненного обратного комплимента с ее стороны: «Ничего, хороший кофе». Правда, у них была бы одна проблема с кофепитием, состоящая в том, что они обманывали бы друг друга, так как им любые напитки, причем, любого качества, пить было особо нечем - в силу отсутствия требуемых для этого мест в их организмах – как у размытого облака и отдельной штурманской руки.
     И далее следующим вопросом для большего понимания и сближения между молодыми, но пока не совсем близко знакомыми условно разнополыми сущностями в стесненном, но довольно уютном пространстве кабины военного истребителя-бомбардировщика с несколько мегатонным атомным зарядом несущемуся автопилотом на боевое задание с гиперзвуковой скоростью, должен быть спокойный внешне равнодушный житейский вопрос типа: «А как вы относитесь к сексу?». Мол, чисто для интереса, как у самой обыкновенной молодежи, которому все человеческое не чуждо, и которому также интересно обсудить и этот вопрос, вкупе с другими, которые уже прозвучали в ходе их предыдущего диалога – просто для всеобщего развития, нахождения людей по интересам и лучшего познания друг друга. Самый интеллигентный вопрос, что может предложить как современная, так и старая молодежь распоясанного человечества для продолжения дальнейшего знакомства. Или как в американских фильмах, когда два таких же героя примерно с такой же беседой на громадном космическом корабле запросто рулят разносить в прах какую-нибудь вражескую планету. Вместо начального предложения выйти замуж, а потом уже повалиться на пилотские кресла, стараясь найти друг у друга как можно больше точек соприкосновения в неудобно изогнутых креслах, удобных только сидеть в запакованном скованном пилотском виде, а не в чуть более приемлемой позе с целью удовлетворения какой-то телесной страсти. Но никак не размножения, как, например, происходит в приобоченых у дороги автомобилях, которые становятся временными спальнями для молодых людей, прописанных в двух разных однокомнатных квартирах, и в которых находится еще куча родственников разных поколений - стариков, родителей и внуков, никак не могущих вдруг одновременно освободить жилое помещение по просьбе одного любого из них. Жилье, в которую, попросивший, в свою очередь, мог бы - случись такое чудо - пригласить к себе противоположную половинку из такой же квартиры, позвонив по телефону и шепнув в трубку заветную пароль подростков «предки ушли». И (если уж до конца распалить беспричинную фантазию автора, живущего неподалеку от дома престарелых) помечтать какое-то время в чудесно освободившейся жилплощади, пока еще гладкой и приятно пахнущей кожей прижавшись к друг другу. Помечтать, чтобы предки обоих никогда не приходили, а им - если они понравились уже достаточно друг другу - еще бы, кроме пока еще молодых обнаженных тел, не помешало бы слиться и однокомнатными квартирами, чтобы более свободно продолжить дальнейший свой род. Слиться им квартирами по причине зова природы и чудесного ухода всех своих остальных родственников в полную, и почему-то жутковатую от этого, неизвестность.
     Но занятая своим делом, настроенная на долгую вычислительную работу, где-то в пространстве кабины шевеля невидимыми губами «один пишем, два в уме», штурман Алена только успела повернуться к пилоту со своим кофейным термосом, еще не понимая, что хочет Иван Яковлевич со своим первым вопросом насчет «чисто взбодриться», а не то что угадать какой-то очередной коварный ход сдруживания их мало видимой плоти, как вдруг дверь в пилотскую кабину отворилась, и вошел отец Ивана Яковлевича, вытирающий руки ветошью, и говорящий, укоризненно глядя на сына, на командира чудного экипажа: «Привет! Как дела молодежь? Что же вы не проверили технику на предмет наличия посторонних людей, прежде чем взлетать? Я тут бомбу вашу атомную не успел болтами прикрутить, а вы уже взлетели! Хотел было спрыгнуть на ходу, но чувствую - опоздал без парашюта. Слишком уж резко вы набираете высоту!».
     Иван Яковлевич, не дрогнув ни одним отсутствующим мускулом на безликом лице, плоскоголовой безмозглостью осознал ошибку – что из-за бесконечной уверенности в своей великой победе не подумал вовремя о такой мелочи, как наличие парашютов на борту, – и просто предложил кофе своему отцу.
     Отец пил дрянной растворимый кофе (хорошо, что штурман вовремя отказалась травануться кофейной подделкой) с виноватым чувством, что потревожил военный персонал, отвлекая собственной персоной от выполнения ответственного боевого задания. Он чувствовал себя так, как будто без стука вошел в свою спальню при поиске электробритвы, пустив туда недавно сдружившихся молодых людей, наивно веря, что они там уединились просто почитать томик Пушкина. Также сердце холодила мысль, что он здесь единственный, кто не застрахован от непредвиденной военной неприятности; собственно, из-за опасения, что никто ему не возместит ущерб здоровью, он и не решился выпрыгнуть с взлетевшего сверхзвукового истребителя.
     Но затем, как еще нормально реагирующий разведчик, отец сказал: «Хотя оно может и к лучшему, что я оказался вместе с вами. Есть небольшая проблема. Вы точно определили координаты цели, под кодовым названием «Вражеский Штаб», который собираетесь бомбить?»
     На что не менее достойный своего отца командир экипажа, такой же предусмотрительный во всем и не менее быстро соображающий, уверенно заявил, что для этого на его борту есть классный военспец, «девушка»-штурман. И далее подробно докладывал, что пока они долетят, она разберется и укажет, куда бомбануть, - конечно же, расписавшись своей прелестной рукой об этом в бортовом журнале, прежде чем лично нажать своим же женским пальцем на «атомную» кнопку. А его скромная задача - просто дорулить до нужного вражеского населенного пункта, до любого места, которое она укажет. Так пришлось ответить Ивану Яковлевичу, потому что он вдруг вспомнил, что не размножил ксероксом карту, высланной из Верховного Штаба, и та осталась с его земной копией.
     «Хорошо» - одобрил отец правильное решение сына. И не зная, куда деваться далее, продолжил, безнадежно упорствуя – «Но, все-таки, нехорошо получилось. Даже родственников не предупредили. Сорвались без всякого банкета, который не помешало бы организовать по такому важному поводу. Неудобно как-то получилось».
     Иван Яковлевич обрадовался внутри своего отсутствующего безобъемного организма, что отец, кажется, наконец-то стал в тупик от безысходности проблемы – как большая отцовская обязанность перед своими родственниками.
     Но не тут-то было. Отец сказал: «Однако, я все же позаботился. Пришлось чуть раскошелиться…» - и открыл дверь из пилотской кабины. И Иван Яковлевич увидел, что его собственный истребитель незаметно от своего хозяина вырос, вдруг, своим фюзеляжем - и оказался бомбовый отсек его атомного бомбардировщика огромным, довольно уютно устроенным салоном пассажирского авиалайнера, типа американского «Боинга».
     Салон был класса «люкс». Кресла были пустые. На столиках торчали только одни салфетки. На стенках висели красочные рекламные щиты сока «Доброе Племя».
     Поскольку пассажиров-посетителей не было, то выглядело все примерно как в нормальном ресторане в начале рабочего дня. В передней части цельного салона находилось некоторое пространство - между обширной передней стенкой, разделяющей пилотскую кабину и первыми рядами салона-ресторана класса «люкс». В этой приподнятой, как сцена, передней части уместились три стола разной длины. А на передней стенке висел белый экран; сверху которого тоже висел длинный плакат с надписью «Доброе Племя» и нарисованным красным яблоком – символом фирмы, производящей бренд-сок с таким наименованием. Авиасалон был похожим и на ресторан, и на зрительскую аудиторию и, в то же время, здесь было даже что-то от судебного зала - больше из-за передних столов.
     В общем, по странной фантазии клоуна получилось нечто среднее между пассажирским авиасалоном, рестораном, судебным, театральным и кинозалом и остальными, требуемыми по ходу событий, декорациями.
     Ряд прекрасных стюардесс выстроился в ожидании высоких гостей. И еще не менее прекрасные официантки с подносами наготове стояли чуть далее. На подносах стояли высокие стаканы с такой же надписью «Доброе Племя», как и на рекламных плакатах, и уже наполненные прозрачной золотистой жидкостью.
      «А где бомба?» - в первую очередь, даже не оценив красоту стюардесс, ужаснулся Иван Яковлевич. Ужаснулся, прежде всего, как раз от мирной прекрасной картины, вдруг поняв, что без важного мегатонного предмета провал боевого задания неизбежен - а поэтому неизбежен и его расстрел из-за неуплаты трибунальных долгов, по причине невозврата большого кредита.
     «Я ее в грузовой отсек поместил, - успокоил разволновавшегося пилота родной отец, и нашел еще один повод, чтобы оправдаться, - Систему сброса пришлось переделать. Из-за чего и завозился».
     Лишь после этого Иван Яковлевич стал поражаться неожиданным и грандиозным преобразованиями своего личного военного творения. Он почувствовал даже, что отец, возможно, издевается над ним, делая такие самовольные изменения, - без всяких официально утвержденных военной госприемкой чертежей, не спрашивая даже устного разрешения у него – командира экипажа небесной атомной крепости. Но он сдержался высказаться вслух, зная временами крутой нрав отца, несмотря на его показное веселье и добродушие, которому старший Иван Яковлевич должен был соответствовать по своей цирковой должности.
     Тут они увидели, что посередине салона между креслами и столиками идет женщина в строгом деловом костюме с бриллиантовой брошью на груди – и отец с доселе не виданным глубоким смущением пояснил Ивану Яковлевичу, что это и есть его родная мать, которую наш герой никогда не видел, а отец, пригласил ее помочь организовать всю вечеринку, связанную с предстоящим мероприятием по приглашению высоких гостей, которые в свою очередь собираются ради своего выдающегося потомка Ивана Яковлевича, летевшего уже на свое великое боевое задание – они собирались примерно так же, как бывает, когда провожают солдата в армию.
     Конечно же, как два незнакомых друг другу человека, мать и сын не нашли друг для друга никаких особенных слов. Так и познакомился, наконец, сперва пожав друг другу руку, а затем расцеловавшись однократно, Иван Яковлевич со своей родной матерью, которая по внешности оказалась вылитой Аленой, его невестой, которую сейчас, собственно, и летел он спасать. Мать и будущую невестку можно было очень легко перепутать – кроме возраста, между ними почти не было никакой разницы.
     Собственно этим объяснением, как приглашение на проводы сына в армию, и удалось пригласить отцу свою молдавскую Алену познакомиться, наконец-то, со своим сыном, с которым ей по разным случайным обстоятельствам никак не удавалось познакомиться, хотя она и очень заботилась постоянно о нем.
     И еще Иван Яковлевич понял, как ему еще далеко до отца, как надо вырасти по профессии до своего отца, чтобы так незаметно творить такие метаморфозы с такими великими достижениями техники, как его собственный истребитель. Продолжает неизбежно расти отец – коль ему стало уже неинтересно заниматься своими зрителями в цирке на Цветном, и он взялся за фокусы с атомными железками.
     «Я уже всем разослал пригласительные билеты. Будем встречать гостей, время подошло» - оторвал отец Ивана Яковлевича от завистливых раздумий к собственному творцу.

     И действительно прямо в небеса стали открываться двери самолета, и стюардессы забегали, приглашая появляющихся женщин в разных одеждах, с медалями матерей-героев, мужчин немало честно поработавших вместе со своими женами, также с орденами и медалями за боевые и трудовые заслуги, и иными наградами. Входящие предъявляли пригласительные билеты, служащие одновременно авиабилетами. Стюардессы приветствовали, говорили им места согласно подаренным, и провожали, если требовалась для этого помощь. Все авиабилеты были оплачены по классу «люкс».
     Люди заходили разные. Прежде всего, это были родственники с обоих родительских сторон Ивана Яковлевича. Мать Алена поприветствовала дедушку с бабушкой – пару, которая стала их родовым бриллиантом. Отец, занятый со своей стороной, уже заочно зная о них, также поздоровался с ними – и даже позавидовал дедушке, который держал за руку молодую ослепительно красивую бабушку, в которую так удалась внучка.
     По настоящему восхищенный отец сделал самый искренний комплимент драгоценной бабушке - с такой бабушкой любому дедушке было бы очень стыдно не взлететь в высокие небеса.
     Отец успел даже взгрустнуть, что им пришлось расстаться, даже не дождавшись совместно появления их сына на свет, ради которого сейчас все и собирались. Вспомнил после их всех многочисленные, часто вспыхивающие семейные ссоры. Даже сейчас, чудом найдя какой-то подход к ней, с трудом смог пригласить ее.
     Заходили родственники с отцовской стороны. Пришли репрессированный дедушка с бабушкой по отцовской линии.
     Пришли дедушка с бабушкой по материнской линии. Дедушка держал в руках трехлетнюю девочку, свою любимую младшую дочку - которая, в свою очередь, была матерью отца.
     Зашел уездный Голова, после нечаянного спасения и данного им обета, проспавший всю свою жизнь на голых кирпичах, лишь с поленом под головой.
     Пришел старец с тяжелым посохом. Отец начала раскланиваться «Здравствуйте, Ваше Святейшество!». Патриарх Никон (а это был он!), не обращая на народ никакого внимания, поискал взглядом, и (конечно) обнаружив на передней стенке авиаборта икону Божьей Матери с младенцем, перекрестился. Затем последовал на свой первый ряд, каждый свой шаг припечатывая ударом тяжелого посоха, от чего гулко сотрясался даже покрытый коврами железный пол и содрогался до кончиков крыльев весь огромный авиалайнер.
     Следом за патриархом влетел легендарный начальник дивизии Василий Иванович Чапаев и легким быстрым шагом последовал за патриархом. Чапаева сопровождала Анка. Вслед за Анкой катился ее неизменный пулемет; оружие без проблем было пропущено досмотром при посадке на самолет.
     Прибыл Михаил Девятаев - летчик-герой сбежавший из фашистского концлагеря, вылетев оттуда на вражеском самолете с секретными документами.
     И даже лесной белый старик, он же немецкий профессор, оказался приглашенным среди гостей. Иван Яковлевич обрадовался и поприветствовал знакомого гостя, который однажды оказал помощь ему, - отремонтировал, снабдил отличными немецкими запчастями и указал путь из леса, в котором он однажды заблудился. И удивился, что отец тоже, оказывается, знает доброго великодушного немца.
     И товарища одного из железобетонного комбината выпросил отец Ивана Яковлевича. Только молодого Антона Павловича смог выделить Александр Сергеевич своему провинившемуся подчиненному, который вышел у него из доверия - и поэтому больше никого не смог послать чествовать осужденного отщепенца. Хотя, с другой стороны, Антон Павлович имел нерядовую должность - работал уже инженером в железобетонном комбинате.
     И еще множество гостей, знакомых и не знакомых приглашающей стороне, заполняло просторный салон пассажирского лайнера, в который вдруг по прихоти клоуна превратился великолепный истребитель сверхчеловека Ивана Яковлевича. Поскольку на пригласительных билетах находилось имя приглашенного, а также было добавлено «еще также можете пригласить с собой кого пожелаете». Тысяч несколько народа поместилось в такой чудесно расширившийся истребитель.
     Родственники из синего, ясного и чистого неба прилетали в светлый огромный самолет, в котором принимали своих всех родственников отец, сам Иван Яковлевич и мать Ивана Яковлевича Алена. А не из всяких грязных подвалов и могил, как у остроумного товарища Булгакова, устроившего дьявольский шабаш в своей собственной квартире, пригласив всю нечисть, таких родственников и друзей, к себе в гости. Как сделал и его предшественник и образец господин Гоголь, решивший отразить и удовлетворить чаяния украинского народа с помощью чертиков и по настоящему перевернувшийся в своем гробу по причине этого. Они ошибались в том, попробовав взять проблему оригинальностью, порешив, что лучше освещать мир со стороны темных сил, а не со стороны света. Разница между светом и темнотой (для тех неразборчивых умников, кто спросит, философствуя от нечего делать «Что есть свет и что есть тьма?») в том, что Свет – это когда проявляется больше вещей разного цвета, и более видна их разница или сходство, а Тьма - когда появляется больше вещей одинакового цвета и все вещи и их различия начинают пропадать - и от этого разные вещи начинают путаться друг с другом. Вот и вся глобальная разница. Разница как у цветочного поля днем и у того же самого поля ночью. И две белые ромашки вразлет на одном стебельке запросто могут показаться в темноте глазеющим чертом, а не двумя обыкновенными ромашками (как, например, показалось однажды подвыпившему, но нормальному в целом товарищу Гридюшко, - коллеге отца, с которым они когда-то гастролировали с концертами по заснеженным широким просторам Западной Сибири).
     Все рассаживались на свои кресла, по группкам, кто как привык всегда общаться друг с другом. Садились по разным половинкам - разделяясь по тому, кто какой язык понимал. Но в целом все общались интернациональным русским языком.
     Поэтому, когда все расселись, зал оказался разделенным на отцовскую и материнскую родственные половины. И первыми сидели наиболее уважаемые и близкие родственники. А остальные, почти незнакомые или уже забытые более древние родичи, были приглашены в свою очередь этими, первыми рядами.
     Салон был похож на собрание людей, собравшихся на свадебную церемонию. Правда, с некоторыми странностями, как, например, начдив Василий Иванович с саблей на боку и Анка с пулеметом.
     Женщины были в разноцветно переливающихся блестящих платьях. Бабушки рассаживались с внучками, матери с дочками - кто с кем был при жизни, кто кого более всего любил, кому было уютно находиться вместе. Они помогали друг другу, угощали, беседовали. Каждая из них имела свой самый чудесный возраст. Бабушка видела маленькую внучку как девочку, которая сама была уже бабушкой. А сорокалетняя внучка видела восемнадцатилетнюю бабушку в еще маленькой девочке, которая родилась задолго до нее.
     И такое переливы одновременных отношений, мгновенных изменений возраста старушек в девочек, бабушек во внучек, матерей в дочек, и наоборот – видение девочек в старушке, внучек в бабушке, дочек в матерей, все знакомых друг с другом, также странно добавляли радужных и теплых отношений в собиравшиеся кружки.
     Мужчины садились также по дружескому принципу, кто с кем был знаком и дружил когда-то.
      И, в сочетании со строгими черными костюмами мужчин, каждая группа людей, собравшиеся вокруг круглого стола напоминало наподобие снежинки - такого же кристаллического строения, разноцветных переливов и игры света.
     И каждое обращение родственников к друг другу сопровождалось разноцветным бликом, похожим на алмазный блик на черном бархатном фоне ювелирной подставки.
     А само сообщество столиков еще чем-то напоминало цветочное поле.
     Пока все приглашенные гости рассаживались, образуя некоторое подобие разноцветных полян, отец, в целях безопасности, прошелся вдоль всего салона, высматривая подозрительных людей, добрался до самых задних сидений, на них сидели три бритоголовых крепких охранника. Отец почему-то рассмеялся, не сумев сдержать себя. Затем продолжил путь дальше, в хвостовой части заглянул в туалет – и ничего подозрительного, на предмет терроризма, не заметил.
     Пока была встреча приглашенных, пока отец и мать были заняты гостями, Иван Яковлевич бегал по сцене, и громко приветствовал всех, здоровался подряд со всеми, - старался, чтобы люди быстрее осваивались в современной незнакомой обстановке. И попутно сразу же рассказывал о своей военной технике и о великой миссии. И еще всем обещал, что он честно и достойно выполнит свой долг, что никого никогда не подведет.
     Проходящий мимо отец негромко спросил Ивана Яковлевича, почему тот бросил управление самолетом – вроде бы сын должен заниматься выполнением боевой задачи, а не веселиться - веселье было организовано для родственников, а не для подсудимого штрафника.
     Иван Яковлевич загрустил под отцовским аргументом, но ему пришлось подчиниться и вернуться к своему штурвалу.
     Все вроде бы расселись. Иван Яковлевич на двух языках, русском и английском, прочитал по бумажке: «Добрый день, уважаемые пассажиры! Командир корабля приветствует Вас…». И далее последовала обязательная инструкция на случай возникновения чрезвычайной ситуации – стюардессы на себе показывали, что надо делать пассажирам и как пользоваться спасательным оборудованием – оранжевыми жилетами с поплавками и кислородными масками - если вдруг произойдет авария и им придется приводниться.
     Первый тост провозгласил патриарх. Его давно не приглашали на семейные вечеринки, и старик был растроган. Сказал спасибо за приглашение, а то совсем его забыли, никакого почета и уважения. Высказался даже довольно резко по этому поводу - пожаловался о том, что закончил свои дни как бездомная собака, на реке. И некоторым из собравшихся некому было даже закрыть глаза.
     Далее отец, волнуясь и извиняясь за беспокойство, учиненное высоким гостям, взял слово и уточнил, что, кроме повестки его сыну сразу же дали боевое задание, и вот он уже летит выполнять его. Заметил отец также при этом, что сын достойно и ответственно готовился к своей великой миссии.
     Конечно, это было неожиданной новостью для уважаемых гостей. И отец выправлял по ходу свою речь. Сказал, что они, иваны яковлевичи, сами того не ожидали, и поэтому в предбоевых хлопотах подзабыли пригласить своих родственников на проводы. И вот сейчас им приходится прямо на лету приходится выходить из неудобной ситуации - приглашать вдогонку всех своих родственников и земляков с обоих родовых сторон Ивана Яковлевича. Пришлось вот так лихо собрать их на вечеринку прямо в боевом самолете, иначе, видимо, будет все не по-людски. Будет похоже на то, как без соблюдения народных традиций с вечеринками, никому ни слова не говоря, секретно улетали хорошо обученные немецкие летчики, выполняя свое боевое задание 22июня 1941 года при нападении на Советский Союз.
     И даже пошутил, высказав в некоторой степени правду, что и его, отца, в том что забыли про родственников, есть доля вины. Чтобы не ставить в неудобное положение молодой экипаж, отец, прежде всего покрывая сына, умолчал о том, что истребитель удрал без всякого предупреждения. Умолчал ради экипажа, не пожелавшего даже предупредить об этом своих родственников. Ситуация была похожа на ту, как бы если два молодых человека решили расписаться в загсе, даже не предупреждая своих родственников. О дезертирстве сына и о судебном его деле и решении трибунала отец не молвил ни слова.
     Затем, посчитав свое дело завершенным, он пошел в самый конец салона, чтобы больше никому не бросаться в глаза.
     Стюардессы начали передвигаться по салону с обеденными тележками перед собой. Менее терпеливые мужики самостоятельно откупоривали бутылки, и без посторонних официантских услуг начали разливать по бокалам и рюмкам. Народ начал произносить тосты, желать удачной службы новобранцу, чокаться, ближе знакомиться друг с другом – в общем, все происходило как в обычной вечеринке.
     А главный герой торжества, желая продемонстрировать созданную его руками технику, снялся с автопилота и начал в воздухе вытворять волнительные для пассажиров воздушные фигуры – покачивания из крыла на крыло, броски вверх-вниз многотонной махиной. А затем приступал к высшему пилотажу - уже собирался разгоняться для выполнения мертвой петли. А в самом конце демонстрационного полета еще намеревался совершить многолюдным бортом глубокое пике: хотел похвастаться коронным номером прабабушки и прадедушки, которые также находились среди гостей, чтобы они могли почувствовать разницу продвинувшегося поколения, их сидящего за штурвалом правнука.
     Если ко всяким перегрузкам небесной родне было не привыкать, то тосты произносить и чокаться стало сложнее - вино расплескивалось, тарелки разъезжались по столам. А некоторым присутствующим приходилось даже пристегиваться ремнями безопасности к своим креслам.
     «Вася, – чуть поморщившись, обратился патриарх к легендарному герою Василию Ивановичу, называя целого командира прославленной дивизии так же просто, как, наверное, он бы разговаривал с одним из своих сыновей, если бы они остались у него в живых, - Вася, смени кучера. А то все кости растрясло. Боюсь, на этой колымаге до первой пенсии не дотяну» - пошутил Его Святейшество, родившийся четыреста лет назад, еще в начале семнадцатого века.
     Василий Иванович отправил летчика Михаила Девятаева сменить того, кто так лихо выкручивает небесные выкрутасы. И Иван Яковлевич некоторое время обучал, как летать на современных истребителях летчика, который еще во время Великой Отечественной войны сбежал на незнакомом фашистском самолете из концлагеря. Михаил Петрович быстро, также как остальные, освоил чудо-аппарат Ивана Яковлевича. Даже открытого космоса не испугался пилот Михаил Петрович, который кроме своих советских и чужих немецких самолетов, также когда-то испытывал быстроходные катера на подводных крыльях с названиями «Ракета» и «Метеор».
     И истребитель ровно и мощно пошел своим пока еще неизвестным космическим курсом, продолжая выполнять свое боевое задание.
     Но деятельный патриарх не унимался. Сидящий за одним столиком с Василием Ивановичем и немецким лекарем, он скоро без дела заскучал, и взял программку, примерно, какие раздают при входе в театральный зал. Затем он начал оглядываться вокруг, как бы в поиске. К нему тут же подлетела официантка с вопросом: «Что вам угодно, ваше Святейшество?»
     «Позвольте, а какие мероприятия далее следуют?» - спросил патриарх.
     Официантка была не осведомлена насчет дальнейшей программы, поскольку других заданий у нее не было, кроме как заниматься угощением присутствующих.
     «Хозяева есть?» - строго интересовался патриарх.
     Поскольку вся кампания собиралась по инициативе отца, как бы готовящегося к проводам собственного сына в армию, то официантка, каблучками поцокала через весь салон и сообщила ему о недовольстве среди высоких гостей.
     Отец поднялся и прошел вперед, к сцене. С человеком, со стандартным обличьем лоховатого мужичка, обычно едва ли не косноязычным в жизни, происходили какие-то преобразования: по мере выхода на люди он выходил из своего постоянного образа, каким-то образом изменялся по ходу. И на сцене перед гостями предстал уже не цирковой работник несерьезного жанра, каким выглядел на первый взгляд, а степенный и рассудительный товарищ, спокойно и уверенно держащийся перед уважаемой публикой оратор, едва ли не государственный муж. Отец быстро осваивался с именитыми гостями и с остальной многочисленной публикой, и впредь уже не лез за словом в карман. Он вел себя уже как господин Эдвард Радзинский, с пламенными эмоциями подробнейше ведающий о великих деятелях прошлого - как будто великие цари и диктаторы, Иван Грозный и Наполеон со Сталиным,  в одной компании ожидая своей очереди, кучковались у него в закулисье, выступая в спектакле, сотворенном по сценарию самого же чудо-рассказчика. Отец разговаривал со своими именитыми гостями также как тысячи режиссеров, писателей, журналистов и другой репортерской братии, храбро критикующей великих и ужасных тиранов. Никогда не стесняясь лишний раз пнуть мертвого льва, уверенно делятся они со своими слушателями сокровенными познаниями - о том, о чем думали или что говорили великие деятели своей эпохи - даже в последние секунды своей жизни и тысячи лет назад.
     Уверенности для смелого выступления отцу также давало то, что, как он уже убедился, на борту атомного пассажирского авиалайнера нет спасательных средств для приземления, и поэтому не могут же родственники так запросто безжалостно выкинуть его за борт - в разреженную атмосферу с очень низкой температурой, без парашюта и высотного скафандра.
      «Прошу извинения, - говорил отец, и начал довольно резво выступать, будто читая готовый текст по листочку. – Мы забыли некоторые мелочи, и поэтому возникли небольшие проблемы. Хотя мы получили боевое задание и уже создали оружие, но у нас нет точно определенной цели. И хотелось бы попутно этот вопрос хотелось бы решить с вами со всеми, пока вы здесь, опираясь на ваш авторитет. А то взвалили выбор цели на техническое устройство! Какое бы ни совершенной казалась современная техника, но без всякого человеческого выбора, думаю, это будет пока неосмотрительно, и даже непорядочно».
     Говоря, что возникли некоторые вопросы, которые требуется срочно решить, пока истребитель-аивалайнер не достиг свой поставленной цели, таким образом отец выражал свое несогласие с командиром корабля, намекая, что решение взвалить всю ответственность на штурмана Алену, не совсем правильное с человеческой точки зрения – это как бы, получается нехорошо. И также родитель попутно перекладывал ответственность от своего сына (да и с самого себя!) на больший коллектив.
     А на самом деле, отец как бы начал не оправдываться, а запутывать гостей. Он заговорил о высоком, о патриотизме. Стал признаваться, что у него проснулось вдруг гражданское самосознание, и ему сделали военное предложение, он желает выразить свою гражданскую позицию, как и должно любому рядовому избирателю, любому гражданину России. И он, как гражданин своей страны, нашел вдруг некоторые проблемы, которые даже и не ожидал, и вообще не искал. Поэтому хорошо было бы срочно созвать Военный Совет, совмещая его с попутным приятным круизом на атомном авиалайнере. Поэтому еще он созвал срочно своих самых уважаемых и памятных предков с обоих родов его сына. И они, можно сказать, и есть уже готовый военный совет - поскольку, все люди, которые были приглашены, являлись не только родственниками в большинстве своем, но и также служивыми людьми: не зря у многих имеются медали, в том числе даже медали Матерей-Героинь. И, поэтому, все имеют право заниматься военными делами – имеют полномочия участвовать в военных советах. А у любого военного человека дело всегда неизменно правое, если он всегда воюет за свою родину, причем, на какой бы территории он не находился.
     После вступительной речи отец достал красную папку, на которой золотыми буквами было написано «Военная Тайна», и с просьбой расписаться пустил фамильные бумажки по пассажирским рядам.
     «Пока все расписываются, нужно решить некоторые организационные вопросы по работе нашего совета, – продолжал отец. –Нам потребуется избрать рабочий комитет и, в первую очередь, выбрать председателя Военного Совета».
     Тут же поступило предложение, чтобы председателем военного совета стал Василий Иванович.
     Сидящий в первом ряду начдив Чапаев, видимо не забывший еще со времен Гражданской войны, что такое реввоенсовет, тут же решительно встал и сел за председательский стол, находящийся в центре. Пулеметчице Анке он приказал сесть рядом, - коль уж нет рядом Петьки, то чтобы она оказывала адъютантскую помощь, если понадобится.
     И назначенная на должность личного помощника Анка прошла вперед. Около Анкиного стола, у ее ног лег любимый станковый пулемет.
     Но непоседливая любопытная Анка, расположившись было рядом с председателем, тут же вскочила и прошла в пилотскую кабину – поглядеть из окошка сверху на землю и заодно познакомиться с новейшей техникой.
      «Есть еще пара технических моментов - продолжал отец.- Нам также следует создать ученый совет для научных консультаций и анализа деталей. Так сказать, аналитический центр, чтобы уточнять детали по ходу работы определении цели и давать компетентное, грамотно обоснованное заключение.
     Сравнив дипломы всех присутствующих, в ученый совет включили немецкого профессора и мать Ивана Яковлевича, как самых образованных людей.
     «И остался третий момент – это надежное ведение протокола собрания – чтобы нам же потом было удобней выяснять, кто виноват, если что-то пойдет не так. Или, наоборот, кого следует приставить к награде, если все будет отлично. То есть нам нужен секретариат, чтобы протоколировать ход Военного Совета. Можно, конечно, Анку использовать для этого. Но ей, возможно, некогда будет заниматься протоколированием. Да и вряд ли она владеет стенографией».
     «А вон парочка пускай займется этим. Все равно без дела сидят. Только любезничают» - легкая на помине Анка, уже разузнав, как летает крылатая железка, выходила из пилотской кабины и вела за собой Ивана Яковлевича и какую-то, едва ли не полупрозрачную, девушку. Видимо, что-то изменилось в атмосфере, и в этом волшебном воздухе штурман проявился в образе прекрасного создания в светло-золотом платье – в образе девушки, которая на конкурсе красоты спокойно бы завоевала звание «Мисс Вселенная». А то, что ранее наблюдалось как «штурман Алена», оказалось начиненной электроникой устройством в форме перчатки, которая оставалась в кабине выполнять свое прежние штурманские функции - помогать пилоту Девятаеву вести самолет по правильному курсу.
     «Держи, – суровая Анка бросила свой революционный маузер в хрупкие руки новоявленной девушки и кратко проинструктировала. - Чуть что – пали».
     Вот так неожиданно Иван Яковлевич был взят на прицел, и ему, уже совсем недовольному ходом текущих военных событий, под конвоем собственного штурмана пришлось сесть за секретарский стол и взять в руки перо.
     И таким образом за десять минут, - еще пущенная по рядам книжка, собирающая подписи о неразглашении Военной Тайны не успела обернуться назад - уже были созданы все рабочие органы наспех собранного Военного Совета. И туда вошли самые почетные, уважаемые, заслуженные и компетентные люди. Или же самые незанятые «местные» – такие как Иван Яковлевич и проявленная в новом свете штурман Алена.
     Лишь патриарх Никон никуда не вошел. Его Святейшество сидел на самом почетном месте: он должен был лишь утвердить авторитетной подписью окончательное решение Военного Совета.
     А отец на общественных началах исполнял роль конферансье, ведь надо было следить еще за тем, чтобы ни один гости не заскучал во время Военного Совета – прения в котором, возможно, будут не всем интересны.
     После быстрого сформирования Военный Совет, в котором возникла неожиданная необходимость, деловито приступил к решению конкретных вопросов. Председатель начал было зачитывать протокол собрания, но через несколько секунд запинаний поманил пальцем отца и сунул ему в руки бумажки – читай сам.
     Оказывается, все было еще более запутанно, чем было уже оглашено ранее. И главная задача, стоящая перед ними – просто погулять на славу на проводах призывника, кроме невразумительной вступительной речи отца, рассыпалась еще на множество пунктов, на целую кучу больших и мелких вопросов. На самом деле там оказались вечные русские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», только заданные соответственно современным насущным требованиям. А иные варианты проблем были, оказывается, - это пропало ружье со стенки, и они самые предки, которые не получили по заслугам, и теперь он подозревает, что в отместку они засылают к нему чудную девушку, которая никак не дает ему спать. И он им, своим людям, об этом прямо заявляет. Хотя и не обвиняет - они вообще, может быть, не при чем. Он просто хотел бы разобраться, от кого все это исходит.
     Зал был активный, разогревался быстро, а не как обычно бывает на школьных уроках математики или выступлениях неинтересного лектора и оперного певца. Все-таки решалась важная задача, и здесь напрямую участвовал в исполнении их родственник, общий потомок Иван Яковлевич.
     Еще не были оглашены все вопросы, как дружный гул возмущения уже пронесся по залу – все сразу же отказывались, говорили, мы здесь не при делах – никто никого никуда не посылал и не надо их ни в чем обвинять. А когда объявление повестки дня было закончено, то первые вопросы, прозвучавшие из родного зала к выступающему, естественно, были: «Ты нормальный, Иван Яковлевич? Ты давно проверялся у психиатра?»
     На что отец, Иван Яковлевич-старший, ответил что, да, конечно, он нормальный. И показал всем небольшую пластиковую карточку - свое водительское удостоверение - до сих пор действующее и где черными буквами по розовому фону между строк было написано, что он действительно нормальный, так как проходил специальную комиссию, которая подтвердила его удовлетворительное психическое состояние. И прямо на утверждающей печати была прописана дата окончания действия этих прав, - то есть, до какого числа и года продлевалось его нормальное психическое здоровье. Так что, нормальный ли он, это не его субъективное мнение - это медицинский документированный факт.
     Таким образом, данный вопрос был легко исчерпан. Увидев действующие водительские права, все присутствующие сразу же поверили, что перед ними выступает психически здоровый субъект.
     И отнюдь это не кризис среднего возраста, предупредил он еще одну уважаемую версию о его принудительном отправлении в психиатрическое заведение – так как до этого чувствовал себя очень успешно в плане личной реализации.
     Следующим из глубины зала проистекло задумчивое сомнение: «Как-то странно все выглядит. Все одновременно - и вечеринка, и уже выполнение боевого задания, хотя даже, оказывается, цель неизвестная».
     На что отец, окидывая взглядом роскошный салон с заслуженными людьми, мужчинами и женщинами разных поколений, подумал, какой бы понятный для всей такой аудитории пример привести, понятный для всех мужей и жен. Его затруднение было в том, что прежде всего он ценил их с ювелирной точки зрения; как ценят драгоценные камни - вроде бы бесполезные красивые безделушки, но, тем не менее, очень дорогие. И ответил, чуть погодя, что как раз в этом нет особого противоречия. Это подобно обыкновенной свадьбе, когда все одновременно - и гости веселятся и проходит первая брачная ночь, где жених с невестой пытаются выполнить боевое задание природы, не зная при этом конкретной своей цели и не представляя, что из всего этого свадебного мероприятия у них получится.
     Пример всем был ясен - почти все находящиеся здесь были когда-то женаты и имели семейное понятие.
     Тут Василий Иванович, как человек военный заинтересовался: «А что за бомба такая, атомная?».
     «Будь у вас такая штуковина, вам бы не понадобилось мотаться со своими дивизиями до Владивостока, до самого Тихого океана. Как и в обратную сторону, до Атлантики. Бросили бы одну такую штучку в Европу, и везде бы установилась Советская власть, везде бы воцарился Интернационал».
     И отец принялся рассказывать примерное устройство атомной бомбы – это огромный склад обычных снарядов, которые могут взорваться не каждый поодиночке в разное время, а в одну секунду. Тогда эффект будет самый великолепный. Техника в виде атомных зарядов дошла до таких возможностей – взорвать почти сразу же весь мир. Или хотя бы по нескольким частям в течение нескольких минут.
     В общем, пояснил он лично Чапаеву, нужно несколько первых мировых и гражданских войн сделать, чтобы получить такую же мощность, какую дает только одна атомная бомба, такая, примерно, какая у них сейчас находится «в подполе» (так пришлось ему назвать багажный отсек самолета, чтобы было всем понятно).
     «Да!» - пожалел Василий Иванович о том, что не было у него в свое время такой действенной военной штуки. Иначе, он этого Колчака утопил бы в прямо в самом Тихом океане. А то столько лет воевал без нормального результата - и в Первую мировую, и в Гражданскую войну - пока его самого не расстреляли на реке Урал.
     «А с чего вам вздумалось бросаться такими бомбами?» - сформулировали следующий вопрос.
     Отец, покрывая всеми силами преступление своего сына, отвечал: «Давайте вспомним наше недавнее военное прошлое. Помните «холодную войну? Где предполагалась война по ядерному сценарию. Все время высчитывали, сколько раз будет возможно уничтожить жизнь на земле. И от этого исходили кто сильнее. И при этом, почему-то все рассчитывали победить».
     Кое-кто из гостей вспомнил – да, были разговоры лет пятьдесят о «холодной» войне.
     «И при чем тут потерянное ружье?» - продолжали въезжать в процесс обсуждения нечаянные участники Военного Совета.
     «А вот, - говорил отец, - у нас есть здесь авторитетный товарищ по всяким спектаклям, ну и про участие оружия в представлениях. Он пусть и объяснится. Прошу вас, Антон Павлович» - пригласил отец, коллегу Ивана Яковлевича.
     Антон Павлович поднялся, блеснув стеклышками пенсне, признавался, что да - вроде бы это его фраза, хотя точно уже не помнит: "Если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно должно выстрелить".
     И он, извинившись за то, что подзабыл классику, продолжил своими словами: «В то время как известно давно, даже в любом спектакле МХАТ имени гениального Чехова, что заряженное ружье должно, так или иначе выстрелить, иначе спектакль, роль которого, вроде бы, отражать настоящую жизнь, не удастся. И тем более, еще до Чехова всем известно, что и простая палка иногда стреляет, и уж тем более ружье, всегда остающееся оружием, независимо, заряжено оно или нет. Ружье должно выстрелить в спектакле, но поскольку в спектакле на веселых декорациях берлинской стены висело атомное ружье, то значит и выстрел – разрядка - должна быть но настоящему эквивалентной. Иначе может быть не совсем правильной и приятной настоящая жизнь, если не правильно понять кем-то поставленный и, к сожалению, неприятный спектакль. Гениальные писатели все-таки для чего-то нужны, которые пусть и не все держали в руках ружье, но, тем не менее, были военными людьми на своем работе, на которую они назначали сами себя, согласно собственному приказу, согласно велению своего сердца. Потому что они знают слово, воюют словом, верят своему слову, его настоящему смыслу и его знаку и его символу. И они получают все согласно их вере в свое настоящее живое Слово».
      «Мы должны доверять такому военному специалисту!» - после вдохновенного монолога выступающего, решительно сказал отец. – А сейчас у нас проявилась проблема – ружье, висевшее на стене, вдруг исчезло, после того как разрушили берлинскую стену. И где теперь ружье?».
     Многие женщины всполошились. Те, у которых были особенно ярые мужья, вспомнили, что это значит, когда со стенки снимается ружье, или хотя бы вилы. Действительно, очень нехорошо, когда снимается ружье, и тем более, неизвестно в чьих руках оно сейчас находится. Снятое ружье обозначает, что муж или на войне или на охоте. Или даже гоняется за женой, которая в чем-то провинилась. Как и вилы иногда снимаются для военных целей, если во дворе не время летней страды.
     «Мы с сыном подсуетились,- торжествующе похвастался отец. - И вот она - наша бомба. Перехватили мы ее. У нас она теперь!»
     Так отец, наконец, раскрыл военный секрет. Поделился со всеми присутствующими, что у них сейчас имеется на борту атомное оружие, которое требуется обязательно применить, согласно боевому заданию. Бомбы очень мощная, поскольку цель хотя и неизвестно, где находится, но известно, что она огромная. Так что лишняя сила не помешает.
     И основная задача, говорил он - это получить «добро» от них в результате Военного Совета, определить цель, куда бросить атомную бомбу. А бросать уже будет тот, кто выполняет боевое задание, то есть его собственный сын Иван Яковлевич, которого уже провожают в армию, и который уже, оказывается, идет выполнять боевое задание, летит бомбить какую-то цель с атомной бомбой, даже не зная еще своей окончательно, что это такое.
     «Как доложил командир экипажа, выбирать цель назначили девушку ответственной за сброс атомной бомбы. Но сами понимаете, не солидно выглядит все это. Собственно, для этого и приглашены вы, как самые ответственные люди».
     Так, наконец, дошло до всех приглашенных гостей, ставших вдруг членами Военного Совета, что от них требуется. Все пункты протокола, торчащее в разные стороны, как стружка из ведра, вроде бы складывалось в нечто непонятное.
     «Какую цель будем определять?» - был задан очередной вопрос - еще один мелкий шажок к представлению задач, поставленных перед Военным Советом.
     За это время красная папка прошлась по рядам и, собрав подписи о неразглашении Военной Тайны, вернулась к отцу.
     Он пробежался по закорючкам, и во многих местах увидел крестики вместо фамилий, и понял, что не все участники Военного Совета умели писать и читать, а не то что разобраться с атомными бомбами.
     Он чуть задумался, затем взял пульт дистанционного управления и включил проектор. На экране появился видеостудия.
     «Алле, это Голливуд? – кричал отец на отвратительнейшем, (в который раз им позабытом), каком-то непонятном языке. – Пригласите, плиз, мистера Джеймса Кэмерона».
     Американская сторона весело блеснула широкой улыбкой, и через минуту на экране появился известный американский режиссер Джеймс Кэмерон.
     «Здравствуйте, Джеймс! Как Ваши дела? – уважительно поздоровался отец с всемирно известным кинорежиссером, и тут же уменьшительно представился. – Меня зовут Ваня. Извините за беспокойство, что оторвали вас от дела. Вижу, вы развиваетесь, гуманизируете все подряд. Аватары ваши, я думал сначала – это черти, и чуть не вышел из кинозала, а затем оказалось, что это вполне милые разумные кошечки. Поэтому, наблюдая Ваш личный прогресс, мы бы хотели только спросить Вас…».
     «О, хелло, Ванья! – едва долетели до Голливуда видеосигналы, закричал Джеймс.
     Создатель «Терминатора», «Титаника» и «Аватара» ничуть не растерялся от неожиданного звонка, будто только вчера виделся с собеседником. Он заулыбался, чисто по-американски сразу же перешел на «ты»: «Пустяки, не стоит извинений, что оторвал от дела. Всего пара миллионов баксов потерь из бюджета съемок. Подумаешь, дубль пропал! Еще сделаем. Второго Аватара клепаю. Есть проблемы?».
     Даже тени сожаления не промелькнуло на лице режиссера, о том, что его оторвали от работы, и о своих финансовых потерях. Как всегда, невозмутимый Кэмерон вел себя успешно, бодро и оптимистично - недаром человек все время с актерами общается.
      «Да, есть немного проблем. Хотелось бы проконсультироваться у Вас, - отвечал отец, - и приглашаем быть третьим лицом в нашем консультационном бюро нашего Военного Совета. У нас даже на постсоветском пространстве без совета никак нельзя. Это у вас легко любой капиталист что захочет, то и делает, если судить по вашим боевикам. А у нас демократии больше чем у вас стало, поэтому шагу в сторону ступить невозможно. Особенно, без взятки. Но на самом деле, чего я звоню-то? Хотел спросить - откуда такой давний пессимизм в вашем светлом капиталистическом будущем? Откуда вам черепушки мерещатся? Терминаторы крушат все вокруг. А ведь ваша мировая экономика развивается не по дням, а по часам. И доллар стоит, хоть бы хны, хотя давно спекулянты-брокеры на своих биржах и домохозяйки предсказывают ему падение».
     «И у тебя тоже имеются проблемы со светлым будущим?» - с проницательностью в глазах спросил американец.
     «Есть немного сомнений насчет светлых перспектив человечества. Даже по ночам стал плохо спать. Жена жалуется, что зубами скриплю и кричу что-то страшное. Недобрые предчувствия посещают меня вдруг в последнее время. Какой-то tryndec наступает» - достав из кармана американо-русский словарик, перевел отец трудное слово.
      «Меня уже давно посещают. Даже пользу начал извлекать. Как видишь, нехило зарабатываю на этом, – бессовестно, но честно признался не унывающий капиталист. - Так что вы собираете делать?».
     «Да мы деревня! Поэтому у нас и тема скромная, сельскохозяйственная – пахать, сеять и собирать урожай. Мы меньшими героическими делами хотим заняться – решить хотя бы свою вечную продовольственную программу. Для нас даже задача прокормить себя будет уже большим геройством».
     «Поле деятельности нашли?» - спрашивал Кэмерон. – А то мне пришлось сейчас в индейские леса податься – разумными грибницами заниматься. Уже все места заняли молодые коллеги по голливудскому цеху. Уже невозможно широко размахнуться - так, как я привык, - некуда даже приткнуться!».
     «Мы сейчас как раз в поисках цели находится. Но, как и где это будет происходить, пока неизвестно. Только сейчас выяснять собираемся. Прямо сейчас начнем решать, куда сделать упредительный удар, пока не поздно. Цель выбираем соответствующую. Чтобы крови было столько, сколько положено, чтобы наиболее эффективной результативность, оптимальная цена-стоимость – чтобы была наименьшая удельная цена килотонны затрат на количество трупов - экономика должна быть экономной. Надо признаться, что вот вы по-настоящему экономично действуете - все время мир спасаете одним только человеком. В этом плане, вы - настоящие христиане. Хотелось бы и нам перенять этот опыт. Хотя, конечно, между нами есть и много общего - все мы одним миром мазаны, как примерно говорит один мой немецкий учитель. Кстати, вот он. Его пришлось пригласить как специалиста по растительным мифам. Это мой старый камрад, выручил однажды в трудный момент».
     Кэмерон кивком головы через экран познакомился с немецким профессором.
     А отец продолжал: «Нам, конечно, с Терминатором не сравниться, но мы тоже не лыком шиты. Вот сынок мой самолет построил, и атомную бомбу неслабую изготовил. И сам в супермена превратился, вроде твоих терминаторов. Только без нумерации. Назвал я его по своему роду-племени по некоторым смысловым причинам. Российская земля также сподобилась, наконец, создать своего конкретного спасателя. А то у нас в стране герои нашего времени обычно или вялые или дурные. А это супермен, если сказать по вашему. Конечно, внешне он вроде бы стандартный, но тоже носится по разным временам и пространствам не хуже твоего наряженного Шварценеггера. Всегда не знаю, у каких ворот его встречать. Каждый раз гадаю, откуда может выскочить – из будущего или прошлого».
     Отец жаловался, но и продолжил хвастаться одновременно: «Зато бомба у нас усовершенствованная - с учетом последних достижений нанотехнологии. У него там программа такая, что радиация выборочно действует – все враги погибают, а наши остаются. Но все равно хочется аквалангом запастись. Кто знает, какую программу наваяли эти штабные чудо-программисты? Не совсем я им доверяю. Вдруг сбойнет техника! Сами знаете, Джеймс, железо всегда может подвести. Поэтому думаю отлежаться на дне канала имени Москвы, когда рванет. Хотя всего лишь пять с половиной метров глубины, но пока он выкипит до дна вместе со своими притоками - с Москвой-рекой и Волгой, думаю, будет у меня шанс сохраниться...»
     Кэмерон восхитился неистощимой русской смекалкой, и одобрил осторожную разумность собеседника - сказал «окей!». Потом стал рассматривать собравшуюся публику. Посмотрел на четырехсотлетнего патриарха, легендарного начдива с саблей времен Гражданской войны, и уже столетнюю пулеметчицу, с не менее старым пулеметом «Максим», расположившимся у ее ног. Джеймс кивал головой, слушал, но уже призадумавшись.
     Наконец, отец решил познакомить своего собеседника с Иваном Яковлевичем: «А вот наш герой. Доморощенный…» - предъявил отец своего сына ради оценки опытного специалиста. Главный полупрозрачный герой, также как и все, не слишком заботился темой серьезного разговора - ничего не протоколируя, продолжал ухаживать за прекрасной Аленой.
     «А не слабовато будет? Тебе не кажется, что образ слишком туманный и расплывчатый?» - скривившись деликатной улыбкой, оценил псевдооблачного Ивана Яковлевича создатель таких виртуальных гигантов как Терминатор, Титаник и Аватар.
     «Это не все полностью. Вот более существенная часть», - отец достал объемную фотографию железного увешанного оружием чудовища. На 3D-фотографии был запечатлен уже земной клон Ивана Яковлевича, когда он фотографировался при испытаниях атомной бомбы: превосходный воин огромного роста, прошедший замечательный курс повышения самомнения, в каске, сверкающий примкнутым штык-ножом, и металлическими запчастями, стоял с автоматом наперевес на ярком фоне взрыва атомной бомбы. С ядерным взрывом в обнимку выше Останкинской телебашни нависая над Москвой, он смотрелся очень эффектно. Правда, его никто не узнал, потому что кроме каски и ослепительного антуража, он был еще в противогазе.
     Самый большой специалист двадцатого века по техническим монстрам сделал вид, что очень восхитился отливающим огненными сполохами героем. Но в душе режиссер подумал, что этого клона Ивана Яковлевича он бы взял только на задний план малобюджетного фильма.
     Но голливудское мастерство не помогло замаскировать его скрытые мысли. Настоящая внутренняя оценка режиссера не осталась незамеченной от проницательного взгляда разведчика, и отец оправдывался: «Конечно, это классика. Но ничего не поделаешь - загнали вы нас в гонке вооружений. Поэтому военный бюджет у нас не такой роскошный, как у вас. Мы не можем позволить себе тратиться на такие фантазии, вроде ваших терминаторов. Побираться нам приходится».
     Отец взгрустнул, как бы про себя произнес: «Жаль что вы нас, а не мы вас». Но это прозвучало вслух, микрофоны усилили звучание, и его сожаление прозвучало достаточно громко - это услышали все. Поэтому он тут же спохватился, понимая, что хватанул лишнее, горячо начал извиняться: «Простите, мистер Кэмерон! Реликт имперской замашки. Проклятое коммунистическое будущее из прошлого иногда достает!».
     Кэмерон снисходительно кивнул головой - принял извинение. И российско-американский диалог продолжался без подобных курьезов; велся на русском языке и никому не понятном языке американском, который отец умудрился выучить, достав откуда-то русско-американский словарь.
     «Ну это более-менее подходящий герой. И пейзаж подходящий для съемок, – уже забыв невольную неловкость отца, одобрил Кэмерон, а затем спросил с голливудской грубостью, - А где ты его взял, такого славного ублюдка?»
     «Посылкой получил», - смущенно признался отец. Он ответил сдержанно и грустно, но получилось так, что как будто он пошутил, скрывая истинное происхождение своего сына, скрывая свой грех. Заметной подчеркнутой загадочностью отец как будто подразумевал, что это запчасти приходили по почте из Германии, а не буквально прислали ему по почте самого Ивана Яковлевича.
     Они разговаривали только как бы только между собой. Бабушки-внучки проигнорировали Кэмерона, хотя он был мужик видный и веселый. Но он их особо не впечатлил потому что «полуязыкий», который даже не может правильно своим шепелявым американском языком произнести самое простое русское имя – «Ванья»? Немец-консультант через стол беседовал с патриархом. Кавалерист Чапаев пошел в пилотскую кабину давать ценные указания летчику Девятаеву. Командир атомного авиасудна, крутя в руках перо, любезничал со штурманом.
     Публика не знающая никаких иностранных языков, как и почти все россияне, во время телемоста между авиалайнером и Голливудом занималась своими делами – женщины болтали без умолку друг с другом. Мужчины в черных фраках выделялись менее заметно на фоне ослепительно сверкающих дам и только чокались, с наполненными рюмками протягиваясь друг к другу через стол или обводя мало пьющих женщин.
     «А это что за публика? – поняв, что всем присутствующим не до них, спросил режиссер, разглядывая собравшихся в салоне женщин, и помахал им рукой – Хелло, девушки!»
      «А это все члены нашего Военного Совета - гордо отвечал отец. – Ну и по совместительству будут подрабатывать снайперами, медсестрами, няньками - в окопах, госпиталях, сиротских детских домах. В общем, разными женскими специалистами, которые, как всегда, понадобятся в военное время. Везде - и в тылу и на фронте – найдется для них немало работы. Без дела никто не останется».
     Режиссер с сочувствием рассматривал публику - единых бабушек-внучек, весело общающихся друг с другом.
     Женщины все выглядели прекрасно, но отец пожаловался на них, чтобы не сглазить. Глобально ударяясь в половые проблемы, говорил: «С женщинами вообще худо. Феминизация до добра не доведет. Если кобыла не дает, то табун не увеличивается в поголовье. Остается мечтать о любви и шутить только мужикам и влюбляться друг в друга. И теперь вот любвеобильные галантные французы доигрались, не знают – пока они шутили, арабы, конкретно и по делу подходящие к женскому делу и телу, уже размножились и всю их стремящуюся к свободе и половому равенству феминизацию в паранджу одевают. Вот что значит испортить мужскую или женскую природу модными веяниями – сразу же наступает вырождение. Природа не терпит издевательства над собой».
      «Да уж! – пропуская мимо ушей философский жалобный текст собеседника, с некоторой тяжестью во вздохе восхитился Кэмерон, полюбовавшись собравшейся военной силой - Но желаю успеха в нашем общем деле спасения мира!».
      «Я хотел вам было предложить стать членом нашего Военного Совета, войти в состав консультационной комиссии, но вижу что вам некогда. Поэтому, если не желаете, то можете спокойно отказаться, как гражданин свободной демократической страны. Однако, конкретная просьба у меня к вам имеется, мистер Кэмерон. Сами видите, народ у нас разнообразный, из разных поколений и с разными понятиями. Некоторые даже фамилии своей не могут написать. Не могли бы вы дать нам хотя бы несколько извивающихся штучек, наподобие штепселей с розеткой, которыми в вашем «Аватаре» соединяются всадники и летающие твари для лучшего понимания друг друга? Хотя бы на время. Нам пригодятся хотя бы бывшие в употреблении. После кинопроката освободился, наверное, реквизит? Пылится, поди, где-нибудь на голливудских складах. Мы бы сами их напаяли, но у нас времени уже не хватило – военные сроки поджимают, боимся выбиться из боевого плана-графика».
Без лишних слов режиссер распорядился по мобильному телефону, и через несколько минут из военной американской базы вылетел сверхзвуковой истребитель с мотком соединительных проводов и разъемов из «Аватара». Сравнявшись с атомным аэробусом, в котором держали Военный Совет иваны яковлевичи с родственниками, американский пилот прямо с ходу на сверхзвуковой скорости мощной рукой закинул в открытую дверь аэробуса требуемое количество разъемов для связи и понимания друг с другом любых существ, даже из разных времен.
     Братки начали соединять все кресла друг с другом этими проводами – и все родственники разных поколений стали вдруг понимать друг друга, и знать все слова – к примеру, могли спокойно отличить слово «синхроничность» от слова «одновременность». Теперь любая бабушка могла спокойно рассказать у доски с указкой устройство не только атомной, но даже и водородной бомбы. Все сразу повеселели. Недопонимание между поколениями исчезло, разница уровней образования заметно выровнялась - зал оживился.
     «Спасибо вам, - поблагодарил отец мистера Кэмерона, и чтобы в долгу не оставаться, пригласил. – У нас замечательный фейерверк намечается. Хотя поле деятельности неизвестно, но уже знаем окончание сценария. Чудится светлое будущее, нечто яркое выплывает из светлого тумана. Приближается, примерно как ваш айсберг из «Титаника», только не такое холодное, может быть, а даже слишком жаркое. В общем, как только выясним, то сразу же координаты сообщим вам дополнительно, и сможете снимать в натуре, когда все произойдет. На декорациях сэкономите. Пусть это и будет компенсацией за ваше потерянное с нами время и платой за аренду вашего реквизита».
     Деловой режиссер заинтересовался было этим коммерческим предложением, но было уже не до него. Отец позволил Джеймсу только раскланяться, по-русски сказать: «Спасибоу, товарыщы», и выключил Кэмерона на экране. И тот, оказавшись за кулисами, с вопросом «что это было?», постепенно отходя от изумления, возвращался к своим высокобюджетным голливудским делам.
     А отец вернулся к своим. «Итак, благодаря мистеру Кэмерону теперь мы можем отчитаться более ясно, что уже имеет, - говорил он своим людям, уже все понимающим с помощью шевелящихся соединений. – Мы провели колоссальную исследовательскую работу. Нами были проведены соответствующие эксперименты, и был долго и тщательно проанализировали все результаты. И теперь известно, что дай любой стране единственный день, что у него есть единственный шанс быть мировой державой, самой могущественной, с единственный условием, что нужно уничтожить всех остальных, то в тот же день собрали бы Военный Совет и разбомбили все остальные страны. Любое правительство бы разбомбило всех, будь у него безнаказанная возможность. Независимо, какое правительство - светское или духовное. Также вся операция должна быть проведена совершенно секретно. Не забывайте, что все мы расписались за неразглашение военной тайны. Мы проведем так свою операцию, так скрытно нанесем удар по врагам, что никто даже не заметит и не догадается. И здесь имеется достаточная гарантия, что все у нас пройдет гладко, поскольку момент взрыва от вражеских спутников облаками закроют - московскому правительству не впервой изменять погоду, спокойно могут как разогнать тучи откуда надо, так и нагнать их, куда следует.
     Возможно, что у кого-то возникнет вопрос о марали. Что касается моральных вопросов, то никто бы и не заикнулся морально ли это или не морально, будь у других такой же благоприятный шанс, какой нам выпал сейчас. Все очень точно рассчитано, но все равно мне приходится обращаться к вашему здравому эгоизму. А если появится возможность применить оружие, то обязательно применит. Какая сверхдержава никогда не пользовалась своим правом сильного? Сильный всегда прав! Поскольку, конечно же, имеется очень малая вероятность, что будут задеты посторонние люди. Но нам то что до этого? Уж нас то, на этой высоте, уж никак это не заденет! Это мы же бросаем бомбу! А вы не хотите использовать, когда такой единственный момент наступил? Для родины все оправдано! Победителей не судят. А как победить, это уже неважно – цель оправдывает средства. Победителей не судят. Кто выиграет, тот и будет положительным. В кино все исправят, все покажут, как следует. Поэтому еще раз обращаюсь к вашему здравому смыслу. Просто предлагаю, давайте не будем слишком щепетильными».
     Выступающий говорил убедительно, многое излагал как будто само собой разумеющееся. Чтобы быть доступным для всех слоев общества и пресекая на корню все возможные сомнения, он от солидных научных терминов переходил к простонародной понятной речи, а затем обратно, и даже по-свойски принуждал к сговору. Даже внешний вид выступающего изменялся по ходу речи - и на внешний вид и по манере поведения клоун становился то снова простолюдином, то важным политическим деятелем. Поэтому излагаемые идеи были понятные и заманчивые почти для всех членов Военного Совета.
     Предложения оратора, плоти от плоти народа, - солидные научные выкладки, сдобренные популистскими широко известными лозунгами и эмоциями, конечно, стоили того, чтобы прислушаться. Поэтому никто не спорил, все настроены были соглашаться. Покушав деликатесов под искусную ораторскую речь, сытые бабушки-внучки достали клубочки и стали вязать. Мужики отошли в хвостовую часть, где находилось специально оборудованное место для курения. Некоторые гости уже засыпали. Самые крепкие, однако, продолжали гулянку.
     Патриарх, ожидая когда закончится обсуждение и ему подадут на подпись документы для их окончательного утверждения, рассматривал обстановку «колымаги». Иногда в каком-нибудь углу становилось слишком шумно, и он наводил дисциплину - его посох вытягивался, как телескопическая антенна, и Его Святейшество как учительской указкой, легонько постукивал по голове расшалившихся, как дети во время урока, участников Военного Совета; легкое прикосновение патриаршего посоха воздействовало на развеселившихся членов Военного Совета как гром небесный.
     Новая техника была интересна всем, и любопытствующий патриарший посох однажды устремился в кабину. Скоро он возвращался обратно, вытягивая оттуда блестящий металлический предмет.
     «Это что такое?» Приглядевшись, все увидели, что на конце посоха болтается немецкая свастика!

     Еще никогда он не был так близок к провалу; Иван Яковлевич-старший понял, как он ошибался, хоть в чем-то доверившись Ивану Яковлевичу-младшему. И хотя, рискуя здоровьем на шаткой лестнице, он кое-как закрасил в сумерках свастики, которые его сынок трафаретил на крыльях самолета, но пилотскую кабину проверить опытный, но, видимо, все-таки постаревший разведчик, не догадался. И снова проморгал данный неожиданный предмет, когда находился в кабине пилота - отвлеченный обсуждением с экипажем деталей предстоящей военной операции.
     Конечно, отец сильно пожалел, что не проверил тщательно все состояние потомка – плохо исполнил служебные обязанности разведчика. Но к ударам ниже и выше пояса ему было не привыкать.
     «Откуда это взялась?» - с непроницаемым лицом, в свою очередь, спросил отец командира экипажа, ответственного за все, что происходит на борту.
     Иван Яковлевич-сын тоже ничего не смог толком ответить. Он не знал, что он же, вернее, его собственный земной клон, размышляя полупроводниковыми мозгами, какие опознавательные знаки использовать, решил сделать крест, коль уж он христианин, - соединил сваркой перекрестие из двух кусков стальной арматуры, отшлифовал, и получился отливающий металлическим блеском замечательный христианский символ. Но когда попытался полученный предмет занести в кабину, то оказалось, что крест геометрически не совсем удобно умещается в тесной кабине. Тогда, снова бесстрастно прикинув сверхчеловеческими мозгами, клон взял и согнул концы креста под прямым углом, сделав опознавательный знак более компактным и удобным - и повесил эту штуковину на верху кабины. И он далее также предполагал, что на всякий случай такой вещью можно будет удобно воспользоваться во время драки - чтобы отбиваться от врагов, если вдруг собьют самолет.
     И вот теперь такой возмутительный позор, такой замечательный логический результат, оказавшийся вдруг фашистской свастикой, заметил орлиным взором патриарх Никон и выволок на божий свет.
     Несмотря на свою быструю сообразительность, Иван Яковлевич имел, однако, недостаточную эрудицию, и поэтому толком ответить ничего не смог. Ему опять грозила бы необычайная краснота или другая постыдная расцветка, имей он еще какой-нибудь, кроме серого, цвет.
     А отец, понявший, что нечего надеяться на молодежь, бросился спасать ситуацию - стал защищаться, доказывать, что это простой древний знак; начал объяснять, что это обыкновенный солярный значок, и что они, здесь собравшиеся, в этом ничего не понимают.
     Но заснувшие уже встрепенулись. Курильщики из хвоста заинтересованно потянулись поближе. Многие стали более пристально рассматривать обстановку вокруг, слишком похожую на современный пассажирский «Боинг». Некоторые начали спрашивать, какое сегодня число в календаре - не одиннадцатое, ли, сентября? Заподозрили, что они оказались заложниками в руках террористов, и спрашивали, не видно ли кому уже разрушенных нью-йоркских небоскребов – «близнецов».
     Дух нежити и болот вдруг пахнул на присутствующих в высоко летящем самолете. Многие попросили открыть «форточки», чтобы проветриться. Стюардессы бросились раскрывать иллюминаторы, и дунул очень свежий ветер - все могли, наконец, снова вдохнуть, чище самого высокогорного, воздуха.
     И все уже прекрасно поняли. Конечно же, даже на космической орбите сразу нашлись дальние родственники, за своими периферийными столиками, едва глотнув воздуха, заголосившие: «Вот у такого радушного хозяина они оказались в плену, которому верили, передавая, как очередному поколению, свое родовое наследие, а оказавшегося на самом деле абсолютно беспринципным поддонком, продажным шпионом и наемным убийцей, кощунствеником и клеветником, прямо утверждающим, что он самый ни на есть фашист, самая, что ни на есть, фашистская гадина. Вот кого они породили – олицетворение грязи и зла!». А за ними и все остальные поняли, что отец вкрадчиво впаривает им фашистские идеи. Что да, они летят на фашистском самолете. И в этом нет никаких сомнений. И теперь все уже обвиняли его в этом.
     Отец как бы раскаивался: «Скажи любой обезьяне, что он лучше всех, самый красивый и стоит выше всех, является венцом эволюции - и он поверит и пойдет за тобой, что бы ты ему ни обещал. И чем недостойней обезьяна, тем с большей легкостью согласится с вами. И скажи любому, что он недостойный, он не поверит, не согласится с тобой и будет твоим настоящим врагом, задев его самолюбие. Льстить всегда легче, но не лучше для всех – и для льстеца и для того, к кому эта лесть обращена. Скажите любому поддонку, что он самый великий, самый умный и прекрасный человек, самый выдающийся и превосходящий всех – и он легко согласится с этим! Поэтому фашистом может стать любой тип с небольшой самокритикой. Ну, какой человек не способен подпадать под лесть? Вот и я попался на эту удочку».
     Но его раскаяние не возымело никакого действия - оно было принято за слабость и еще больше распалило обвинителей и утвердило их в своей правоте. Наблюдая, что посыпающие свои головы пеплом не пойдут ни на какой компромисс в борьбе со злом и их лучше отвлечь чем-то другим, ведущий клоун предложил вне очереди еще раз поднять бокалы за успешное выполнение боевого задания. Когда он предлагал тост, очаровательные официантки мило улыбаясь уже выбегали из закутка с подносами, и отказываться от лишнего тоста стало бы проявлением неуважения.
     Когда выпили, дальние яростные ряды быстро осоловели, сделались, вялыми и безучастными, стали уже неактуальными. Никто даже не заметил как в бокалах бурлящих дальних окраин что-то быстро запенилось и тут же успокоилось, когда хорошенький тренированный персонал ловко подбрасывал в вино таблетки, употреблять которые не гнушались даже великие императоры и которыми до сих пор охотно пользуются секретные спецслужбы.
     Таким древним но надежным методом легкого отравления нейтрализовав оппозицию, отец сразу же пошел в отказку. Как же так! Он же солдат Советской Красной армии, разгромившей фашизм! Он выполнял интернациональный долг! Поэтому, никак не может быть фашистом! И уже тем более, никаким терроризмом здесь и не пахнет, успокаивал он народ. Это все случайность!
     Но чувство страха и неприятности еще не выветрилось. Поэтому даже оставшаяся, более сознательная, родня угрюмо напирала. И отец пожалел, что поторопился, зря раньше времени связал всех кэмероновскими шнурами. Он снова раскаялся в своей непредусмотрительности, даже тоскливо помечтал, как было бы здорово, если бы под рукой оказался парашют! Он чувствовал, как ему жестоко прищемили хвост.
     Терять было нечего. И тогда он покатил на зал обратную волну.
      «Еще неизвестно, кто во всем виноват! – тогда заявил он. - Имеется одно доказательство, что у нас есть фашистское начало. Знаете ли вы, уважаемая публика, откуда у немцев боги, которым поклонялся Гитлер? Известно ли вам, что это северные боги».
     «Ну, допустим. Ну и что?» - соизволил сказать оправдательное слово настороженный зал.
     «Так вот, мы, оказывается, произошли из тех же самых мест!».
     «Ну и что?» - спросил с тоскливостью председательствующий. Чувствуя, что отец Ивана Яковлевича старается протянуть время, Василий Иванович уже протягивал Анке бланк заявления, чтобы помощница заполнила бумажку и оформила клоуна в подсудную очередь Военного Трибунала.
     «А вы слышали что-нибудь о гипербореях?» - продолжал далее вести свое представление конферансье.
     Все сначала переглянулись друг с другом, а затем начали поддакивать: «Ну да, конечно! Как же! Все их знают!»
     Маскируя пробелы в своем незаконченном школьном образовании и недоработки соединительных изделий из «Аватара», все больше уверяя друг друга, девочки-старушки дружно кивали головами - со своими клубками и недовязанными носками, даже на Военном Совете не забрасывая своей важной ручной работы. Мол, до сих пор переписываемся с гипербореями, обмениваемся с ними открытками с новогодними поздравлениями. Чай, все вместе выезжали на севера за длинным рублем, но они, кто находится здесь, к пенсии смогли выехать обратно, а те - гипербореи, так и остались на своем Севере, не заработав денег даже на обратный билет. Но зато вот, по последним, только что прозвучавшим, сведениям, стали, оказывается, богами.
     Тогда отец включил проектор, и уже на экране продолжилась тема гипербореев – была показана история древних нордических народов и объяснялось, как они стали богами. Рассказывалось, что нужно было обладать нечеловеческими возможностями, чтобы выжить на краю северного ледовитого океана - жить в юртах, при средней температуре минус пятьдесят градусов, пасти оленей или ходить в море за тюленем, плавающим где-то в соленой глубине. Также попутно выиграть рукопашную схватку с белым медведем, который также охотится за этим же тюленем, с таким же здоровым голодным устремлением. И если выиграет гиперборей короткими руками с одним ножом у такого здорового мужика, как трехметровый белый медведь, у которого таких ножей по пять штук на каждой длинной лапе, то еще надо выудить тюленя из многометровой глубины. И опять, может, придется побороться - выиграть второй раунд смертельного боя, если расплывающийся контурами тюлень, выплывший из неясной океанской глубины, окажется, вдруг, огромным клыкастым моржом. А потом надо доставить тяжелую добычу по шатким льдинам, или доплыть до дома в лодке из шкур по полынье, преодолевая попутные шторма...
     Поэтому и мало мужчин остается у северных племен от такого беспросветного существования в полярной ночи, и отсюда пошла гостеприимная традиция подкладывать своих жен под случайных замерзших гостей, чтобы согреть их. Ну, еще генетически разбавиться, чтобы окончательно не вымереть по причине ослабления и вырождения потомства в суровых условиях.
     На этом экран перестал светиться, и отец продолжил свою речь. Беспринципно пользуясь нелюбимой теорией вероятности, он предположил, что существовала возможность того, что там, в Гиперборее, один отмороженный фашистский враг, живя неподалеку, по-соседски заходил отогреваться к древней бабушке наших племен. И в результате гостеприимства сурового севера какая-то из прапрабабушек передала фашистский ген далее по поколениям, который в результате достался ни в чем не повинному отцу.
     Но эта версия сразу была отметена. Все уже отогрелись после «северов», и никто уже не мог себе представить такого «гостеприимства» - всем это показалось обыкновенной супружеской изменой.
     «Конечно! Конечно! - согласился отец. - Это не значит, что она просто флиртовала с фашистами, когда прадедушка уходил на охоту, поскольку у них не принято изменять. Это произошло просто в силу традиций северных народов».
      «Сильный, конечно, аргумент, но не окончательный факт! Не окончательный!» - взвился Василий Иванович, имеющий некоторые семейные проблемы подобного рода, как супружеская измена.
     Отец продолжал защищаться. Он дрожащими руками перебирал свои листочки, документы, которые он в свое время повытаскивал из всяких взломанных сейфов своими достаточно длинными и гибкими ловкими пальцами фокусника, или как у пианиста или хорошего жулика. И сыпал на них свои аргументы.
     Далее отец горячился, обращаясь к более разумным и сдержанным членам Военного Совета: «Нет у вас никакой военной интуиции! Поэтому, мы решили сделать сами контролируемый ядерный взрыв. Чтобы увязать все недоразумения - исторические, театральные и прочие. Зря историки и артисты хлеб свой едят? А то разглагольствуют о своей пользе, в то время как никто ни разу не прислушивался к ним. Артисты только и рассказывают о том, как они любят свой театр. А реального толку никакого. Получается, что они только хвалят свою кормушку».
     Он брызгал слюной, бросался к крайности всепрощения и оправдания всех гадостей на земле: «Если что-то было в истории, то значит все это оправдано. По какой-то причине должно было все произойти. Просто мы не знаем всего спектра причин. История идет всегда по пути меньших зол. Как и любой нормальный человек. И история более реальна, чем бы нам хотелось иногда умалить, для своих текущих нужд. Но выигрывая в одном, мы неизбежно потеряем в последующем в другом. Поэтому давайте будем справедливы и честны по отношению ко всему. Даже к коммунизму. И даже к фашизму».
     Но чем больше слов он произносил, тем менее становился убедительным. Он это понимал. И злился и на себя и на Ивана Яковлевича, из-за легкомыслия которого проваливалось все военное мероприятие.
      «Хорошо, давайте сделаем перекур, посмотрим военное кино» - беря со стола чашечку кофе, снова давая себе передышку, собираясь с новыми силами, сказал он и включил проектор.
     Военное кино раньше любили все - и художественное и документальное. Теперь уже на экране мелькали лирические довоенные зарисовки. На экране возникло лицо бравого молодого солдата. Довольно надменное лицо, которого любая бы немецкая мать напутствовала словами «ты уж не подведи, сынок, служи верно, не осрами свое бюргерство». А вечером он, в бошевского покроя черном мундире элитарной эсэсовской дивизии, стоял перед своей девушкой Хелен. Под немецкой молодой яблонькой спрашивает, что бы ей хотелось, чтобы он привез ей из русской Москвы. А она пожелала шубку из соболей, который в этой дикой России видимо-невидимо. Только опасалась, чтобы он не отходил далеко от своего танка «Тигр», так как всем известно, что по улицам Москвы бродят медведи. И он, чтобы успокоить ее, лезет на яблоньку с незрелыми яблочками середины лета, и достает самое высоко растущее, самое спелое из всех, которое успеет созреть к разгару лета, и подарит ей, показывая какой он сильный и храбрый, и поэтому она за него может не беспокоиться.
     Затем кадры становились менее лирическими. Он, уже прокопченный в боях с ее письмами и фотографией в нагрудном кармане черного мундира, в зимней яростной танковой атаке рвется к Москве. Разгребая железными лапами заснеженные просторы ревущий «Тигр» пытается достать из-под проклятого русского снега советского солдата, со странным коричневым цветом лица, и крутится на нем, до тех пор пока другой русский солдат интернационального цвета, такой же чумазый от окопной грязи и дыма, как и немецкий танкист от мазута, не бросил в перекрестие фашистского знака бутылку с зажигательной смесью и не подожжет эту фашистскую иномарку «Тигр». И немецкому танкисту стало жарко в своем танке, несмотря на необычайно лютую стужу в этом году холодной зимы. И в пылающей эсэсовской форме он бросился в спасительный русский снег, чтобы погасить горящий мундир элитного покроя. А советский солдат, остановивший танк, срезает автоматным огнем проклятого фашиста, даже не думая патриотически в это время, что защищает в эти смертельные мгновенья свою столицу и невесту Алену, чью фотографию он держит в нагрудном кармане, не думая о будущей своей медали за подбитый танк. И конечно даже не имея мысли, что делает еще вдобавок несчастной еще одного человека, - верно ждущую своего жениха немецкую невесту, фройлен Хелен, лишает ее подарка - русской соболиной шубы, которую обещал ей не сдержавший своего слова проклятый обгорелый расстрелянный фашист.
     И сухим остатком сражения на изрытом клочке русского поля остались догорающий фашистский танк, тлеющий немецкий захватчик, и раздавленный гусеницами советский солдат, до самой смерти мечтавший все время о том, как бы попасть обратно на свою теплую родину, вернуться из этого холодного ада, и больше никуда не уезжать, и больше такого никому не пожелает. Иногда вспоминавший жену Гюльчатай с малыми детишками, у которой вдобавок еще пригрелись понаехавшие эвакуированные москвичи, бежавшие от войны, оккупации и голода, но даже не задумывающийся о своих внуках, и уж тем более даже не знающий слова «гастарбайтер» - как будут уже называть потомков советского солдата, погибшего в битве за какую-нибудь москву или сталинград.
     И живым в результате недолго боя останется всего лишь советский солдат, который получит награду за сбитый им танк. И еще живет неизвестная пока ему роскошная немецкая невеста Хелен. Которая верно дожидаясь своего жениха, сейчас стоит на улице родного городка Веймар и наблюдает между томительным делом ожидающей невесты за длинными колоннами оголодавших военнопленных и гражданских лиц, с жалким скарбом, тянущихся куда-то в покрытое лесом местечко Бухенвальд, расположенное где-то недалеко от известного культурного центра. И с которой, возможно, однажды познакомится выживший на этот раз советский солдат весной сорок пятого года. Если, правда, он дойдет до фашистской Германии в течение последующих четырех лет непрерывных жестоких боев, когда целые дивизии пожирались в течение одного драгоценного военного дня.
     Далее шли закадровые спорные слова о том, какой-то немецкий гегель выразил некое правило, что история повторяется дважды – первый раз в виде трагедии, а во второй раз в виде фарса. История, действительно, повторяется - но не таким уж может оказаться фарсом, как может показаться какому-то умнику.
      Хотя, опять-таки – как и в какое время посмотреть. Так как после войны бедной немецкой старушке Хелен, так и не дождавшейся своего бравого жениха и обещанной им соболиной шубы, в течение многих лет то и дело приходилось поправлять невысокий забор, который каждой осенью, при переброске очередного пополнения из своих «учебок» в Группу Советских Войск в Германии, когда вдруг выходя из офицерского подчинения проламывает орда советских солдат самой разной интернациональной внешности, увидев октябрьские спелые яблочки в ее огороде. И долго еще ее будут беспокоить настоящие кошмары, когда советский солдат желтоватого оттенка, внук с лицом погибшего дедушки, вдобавок к тому, что обобрал ее старую яблоню, на который возможно еще доставал ее жених для нее яблоки, будет стучаться в ее окошко и безгласно просить хлеба «ням-ням» у немецкой старушки, даже и не подозревая, что скоро развалится великий Советский Союз и он поедет в Москву, и будет с озябшим лицом, как пленного фашиста под Москвой или Сталинградом, подметать грязные улицы и разгребать ненавистный московский снег, в котором когда-то во время войны, защищая Москву и будущих своих внуков, погиб его дедушка. И исторически точно повторяясь, мечтать о том, как бы сейчас чудесно разбогатеть в этой холодной неприветливой Москве и попасть домой, - также, как его дед желал вернуться на свою теплую родину.
     И старушка Хелен возможно даже не задумается и не признается, что и ее бравый жених со своими эсэсовскими однополчанами также изголодав в не совсем легкой европейской прогулке строевым военным шагом, вспоминая свои немецкие яблоки, которыми он так легкомысленно раскидывался перед ней, и уже жалея об этой своей лихости, ходил когда-то по русским домам и в более голодной форме требовал «Бабка, курки, яйка давай!» - получая таким образом личную выгоду в борьбе за чистофашистское дело, прежде чем спалить вместе с жителями бабушкину деревню, которых сгорело несметное количество, не считая множества больших городов.
     Далее следовало, как бы, некое моральное наставление и заключение: «Вот так, глупая фройлен немецкая старушка, провожать своего жениха в неизвестные края, и просить, не обдумав, подарки, которые могут стоить не одну жизнь драгоценным русским соболям и могут обойтись ценой многих жизней другим настоящим людям! Такие вот на самом деле самые настоящие мутные и грязные выкрутасы у реальной истории, минимум, трех поколений! Которые завязались в такой гордиев узел, что добром их невозможно будет развязать. А не то, что высосал из своей табачной трубки, запутывая людей дымными колечками своего старого века, какой-то умничающий от безделья гегель. Поди уже в те давние времена вместе с философским настроением пьющий золотистый чай с белым рафинадом»
     И тут отец достал свою фотографию, и все увидели, что он снял подделку, сыграв роль немецкого парня, уходящего на Восточный фронт. И никто даже и не заметил. Как всегда было по его клоунской жизни, не угадав его национальности.
     А фотографию сделала его мать, голубоглазая трехлетняя девочка, любимая дочка тридцатилетнего дедушки, которая сейчас сидела у него на коленях и говорила, что да, действительно, это по ее просьбе сделали фотографию сына лет девятнадцати, которую он высылал из армии, которая находится по простому, так удивляющему ее всегда, адресу в короткой строке «Полевая почта и Номер». И ей нравились бравые немецкие офицеры, и она всегда говорила, что ее третий сын похож чем-то на них.
     И она признавалась еще публично, прямо как взрослая, что ей еще нравился Штирлиц, которого сыграл русский артист, но которого никак не могли заметить глупые проницательная немецкая служба гестапо, и доказать чисто по лицу, что он является советским полковником Исаевым, настолько простое лицо русского парня было не отличимое от фашистской интеллигентной физиономии Штирлица. Примерно как у советского артиста Тихонова, который за этот боевой подвиг разведчика, беспощадно и хитро обманывая врагов, даже получил золотую звезду Героя Социалистического Труда. Который, в свою очередь, очень похож на ее родного дядю.
     Из этого следовало, сказал сорокалетий отец, поблагодарив трехлетнюю маму, севшую обратно на колени тридцатилетнего дедушки, обидно погибшего незадолго до окончания войны, что любое лицо, даже самое прекрасное, или Исаева, или Тихонова, или дяди у мамы вполне может оказаться фашистским - прямо как у Штирлица.
     «Итак, - сказал отец, – судя по внешности людей, мы никак не можем исключать, что он не фашист, пусть даже и не немец. Тем более, что в фашисты выбирали людей специально по самым красивым и породистым черепам, измеряя их немецким штангенциркулем».
     «Но лицо еще не полностью выдает фашиста. Это только внешняя оболочка» - Отец снова включил проектор.
     На летнем балконе сидели за столиком двое. На столе стояла трехлитровая пивная бутыль и большие пластиковые прозрачные стаканы. Были вопросы, были ответы. Один из них собеседников, Леха-снайпер, дрожащий и взбудораженный рассказывал о своей службе, о том как подпиливал пули накрест для снайперской винтовки так, чтобы попадая в цель и раскрываясь лепестками пуля разносила голову. Цель определялась по наличию бороды и автомата за спиной у жителя горного аула. Жертва выбиралась без особых мучений совести и раскольниковских терзаний «смогу ли я убить?». Если очень кратко о самой интересной части снайперской работы, то в нескольких словах это было - пошел на охоту, замаскировался, выждал, стрельнул, сбежал вниз с холма, покурил и вернулся обратно к своим – но весь рассказ на самом деле был более занятным и длинным.
     А на вопрос, не жалко ли было убивать, тем более, вообще неизвестного человека, Леха-снайпер выразился кратко. «По хрену» - просто сказал Леха-снайпер, очищая воблу. И застыл в кадре, с воблой в руках – а далее пошел очередной рекламный ролик сока «Доброе Племя».
     «Абсолютно солидарен с таким армейским настроением»- признался, взывая к пониманию, отец. – История показывает, что обычно всем служивым людям по тому же месту, когда родина вручает оружие. И это вполне правильное фашистское отношение. И также патриотическое».
     Пока прокручивалась реклама сока «Доброе Племя», отец далее приводил самые невероятные аргументы, чтобы спасти свою шкуру. Он начал их даже обвинять - говорить, что любой спорящий ставит свое мнение превыше другой стороны дискуссии, и он уже фашист.
     Он не только сваливал вину на других, но и обобщал всех с фашистами - что, конечно, тоже не способствовало к общественному снисхождению.
     Он защищался, как только мог. Но защищался сложно и заумно, и поэтому оставался по-прежнему неубедительным.
     И вдруг он сделал неожиданный выпад совсем в другую сторону.
     «Ваше Святейшество, я подозреваю, что вы яблоки воровали! – вдруг заявил он. - И змеенышем, наверное, мачеха называла за это. Как и за все остальное. А некий проницательный некий старец увидел в вас это. Было такое дело?».
     И отец укоризненно покачал головой, мол, грешил грозный патриарх, воровал яблоки в чужих садах, легкомысленно лазил по деревьям, не мог дотерпеть лет сорок, как будто не знал, что однажды станет первым лицом Государства Российского. Вот за это и называла, поди, всякими нехорошими словами злая мачеха будущего патриарха - мальчика лет десяти, и за это древнее преступление еще больше морила голодом.
     И отец поведал, что патриарх воровал яблоки, голод не тетка, а мачеха, которая выкидывала его из дома.
     Поскольку убежать было невозможно, то отец сделал так, как иногда делают в драке - когда одинокий набрасывается на самого сильного из многочисленной стороны. Отец пошел в атаку на самого сильную фигуру, подозревая, что и тот, кому предстояло утверждать решение Военного Совета, был грешен. А чего уж хорошего ждать от простого ведущего клоуна?
     Немало таких забубенных голов поснимали по указу грозного патриарха, многих шутов повидавшего на своем веку. Но обстановка сейчас была не совсем благоприятная, чтобы сейчас совершать такие преследовательские санкции к скомороху - это было политически нелепо. И он не нашелся что ответить.
     Патриарх покраснел - то ли от гнева, то ли от смущения, что он, историческая личность, не смог проголодать такой ничтожный исторический срок. И все тоже сразу почувствовали неладное - становилась явной невменяемость артиста на сцене. Но тот, угадав, что сейчас его снова будут подозревать в психическом расстройстве, успел вовремя снова достать свои водительские права и демонстративно помахать ими перед народом.
     Короче говоря, возникла растерянность от такого неожиданного выпада. Наступило тяжкое молчание.
     «Видимо, фашистскую заразу подхватил во время службы» - нарушая паузу тишины, жалостливо предположила кто-то из женской половины.
     И ситуация скоро была разряжена. Передаваемая воздушно-капельным путем зараза вдруг имела более простительное происхождение, - передаваемая другим вместе с брызгами, пусть даже геббельсовской, слюны болезнь уже не могла считаться тяжким преступлением. Это была уже просто нечаянная болезнь, такая же как, например, грипп или чума.
«Ладно, - сказал председательствующий, чувствуя неудобство за то что так жестоко накинулись на заболевшего от фашистской бациллы человека. - Отвлеклись мы от дела. У нас кажется другие цели, для чего все здесь собрались. Так давайте их решать! Итак, на повестке дня у нас стоит вопрос – кого бомбить?»
     «Америку!» - сразу же последовало естественное предложение однополярного мира, в котором Америка оказалась единственной мощной державой.
     «Надо выбирать какой-то город, поскольку на более-менее солидное государство у нас может не хватить мощности, чтобы хорошо  обработать всю территорию» - предупредил отец.
     «Тогда Нью-Йорк давайте» - сделали более конкретную поправку.
     Но отец запротестовал.
«Бог даст, у Нью-Йорка и так есть свои причины развалиться. Не удалось им сплавить в едином национальном тигле народы. Разбились они по кланам, каждый по своим кварталам. Так что вопрос времени, когда взорвется там атомная бомба – у них есть такое оружие. Их и так все не любят - за то, за что все слабые и бедные обычно не любят сильных и богатых. Давайте не будет несправедливыми, кидаться все на одного - настырный отец опять взял слово. - Да и сомневаюсь я, что американцы дадут нам визу на пролет. Боюсь, что не пропустят нас их военно-воздушные силы после одиннадцатого сентября. А рисковать не имеем права. К тому же, даже если и прорвемся, то друг наш Кэмерон может пострадать».
      «Давайте тогда китайцев бомбить. Их все равно много». – предложили новую цель.
     «Китайцы перевернули военную формулу фельдмаршала Суворова, который говорил, что воюют не числом, а уменьем. Китайцы воюют не уменьем, а числом. Опровергают полководца, который, ни одного сражения не проиграл, как и наш председатель Военного Совета уважаемый Василий Иванович, - подхалимничал отец. - Так что военный бетон у китаесы с воздухом. И главное – арматуры у них нет, в их бетоне! Поэтому и китайская стена не понадобилась, хотя сколько миллиардов китайских человеко-часов бухнули. И сейчас тот же принцип применяют в своем росте. Так что не стоит Пекин такого дорогого подарка. Дао с ними!»
     Тогда предложили Токио. И конферансье снова брал противное слово. Говорил, что они могут промахнуться атакуя Японию, поскольку дважды снаряд (читай, бомба) не попадает в одну и ту же воронку. Тем более японский сосед Китай стал более самостоятельным государством, чем ранее. Поэтому Японии не так легко снова вырваться на материк за деликатесами; придется их доставать разве только обменом на качественные японские автомобили и хорошую электронику.
     Тогда прошлись по Европе. Предложили Берлин. Отец сказал, что Берлин уже брали, и повторяться скучно. И по этой же причине и Париж неинтересен для атомной бомбардировки.
     Напрягая географические познания, предлагали Лондон.
     «Достойная страна, Великобритания! Очень достойная для такой цели!» - обрадовался отец. И снова включил свой кинопроектор.
     На этот раз показывали концлагерь, кучи обуви, оставшейся после сожженных людей, тюки с женскими волосами. Вещи, изготовленные из человеческой кожи. В общем, все то, что показывали раньше в советское время, а нынче перестали, видимо, ради того, чтобы не портить настроение телезрителями черными телевизионными кадрами. И тут же произошло переключение на интервью со снайпером Лехой, который так кратко и четко выразил общесолдатское отношение простого армейского человека ко всей, его окружающей, действительности.
     «Так вот, им абсолютно по тому же месту, чьим волосом забиты их мешки, – на экране показывали респектабельный парламент, и чопорного председателя, восседающего на мешке с шерстью, от которого они и разбогатели. На самом деле, мудрым политикам все равно, чем забита их подушка - что шерстью агнца, в которого они так верят, что волосами девушек, с которых сняли скальп, прежде чем далее ее правильно утилизировать».
     И он, выбирая пример, поискал глазами и показал, на мать Ивана Яковлевича. Отец попросил встать любимую женщину, чтобы та продемонстрировала, что такое прическа каре. И он, конечно же, при этом не подразумевал, что может нечто подобное ужасное могло случиться с матерью Ивана Яковлевича – нечто ужасное, после чего она бы постриглась в каре, и никогда бы не посмела отпустить длинные волосы.
     «Мне также еще обидно за крестьян из своих деревень, которые сгонялись со своих мест, чтобы пасти овец на месте их домов. Что мы и видим по политике - захвату колоний, и разбивания везде английских газонов и гольф-клубов. Говорят, так у них принято. Но на самом деле катящиеся шарики обозначают будущие поля, на которых они собираются пасти овец. А чей стричь волос? с каких овец? – это им неинтересно. Что и демонстрировалось все время с их колониями. Англия прокатилась колесом по миру, собрала добрый урожай, надавив множество цивилизаций, много награбив добра по миру. Да и последние события говорят, что англичане всегда заинтересованы получить выгоду не со своей территории. И это теперь порождает проблемы. Колонии возвращаются – и скоро у них там и без нас прекрасно рванет, когда начнется восстановление исторической справедливости. И сейчас, обернувшись вокруг земли, историческое колесо, намотавшее на себя множество народов, возвращается тем же народом, которые были колонизированы старой доброй леди. Не надо думать, что так будет легко мгновенно остановить колесо, которое раскручивалось столетиями в погоне за богатством. Так что все предпосылки имеются у старой доброй Англии, заиметь в ближайшем времени проблемы расплаты, как исторического должника. Не такая уж единая и белая стала старая добрая королевская Великобритания. За что боролись, на то и напоролись колонизаторы. Такая интернациональная плавильня устроится, что никакой тугоплавкий танк не выдержит такой жаркой температуры. Вдобавок, у меня еще профессиональная обида имеется на англичан - простой человек у них презрительно называется клоуном, а не почетно, как, допустим, у нас, в стране победившего пролетариата».
     «А может Киев разровнять? Тем более нарушили завет остаться навеки с русским народом, который давали когда их поляки прижимали» - выкрикнули очередную версию цели, пока помнящие из уроков истории атамана Богдана Хмельницкого, но еще не знающие что очередные президентские выборы в Украине выиграл симпатизирующий России Виктор Янукович. Но многие предлагали еще потому, чтобы беспрепятственно кататься поездом Москва-Кишинев, сократив время по дороге, которое тратится на украинских таможенных досмотрах.
     «Недавно я гулял по улице - вспомнив очень кстати пригодившийся недавний случай, отвечал отец – и увидел застрявшую машину в снегу на обочине. Парочка немых попалась из Украины очутилась в наших холодных краях. Рядом еще машина стояла – и тоже из Украины оказалась! Пытались мы дружно вытолкнуть такой сборной бригадой застрявшую машину. Но не так все просто получалось. Тогда один из украинских земляков посоветовал, что если бы их же немой земляк дал рублей триста им, то они бы выдернули его. С тем земляки и уехали. И мне пришлось в одиночку, вспомнив закон рычага, выворачивать украинскую парочку из российской колдобины. Это говорю не к тому, что я такой Геракл с дубовой корягой. Главное, что здесь меня обрадовало, в таком чистом символе взаимопомощи – это цена дружбы украинцев друг с другом. Что мы и видим, судя по происходящему в их стране. Они озабочены друг другом, поэтому никак не могут договориться, а не то что сообща напасть на своего главного внешнего врага - на москалей. И поэтому, считаю, что они не стоят такой дорогого подарка. Слишком мелкая самая большая в Европе страна, коль уж за триста рублей оценивают пару граждан своей страны вместе с их машиной. Прямо как пучок редиски».
     Так вот образом решалась мировая проблема по «спасению» мира с применением Ивана Яковлевича. Перечислялись города, которые были далеко, и которых, поэтому, было не жалко. И так отец клеветал на всех, считая их все недостойными великого военного творения своего сына. Но в то же время этим самым, сам того желая или нет, нечаянно спасал предлагаемые города как вражеские цели.

     «А ты сам что предлагаешь? Какой город будет нашей целью?» - осознавая, что Военный Совет надо вызволять из тупика, наконец, спросил Василий Иванович.
     «Москва» - смущено произнес отец, и даже слегка покраснел.
     «Как Москва?» - охнул торжественный зал.
     Это было уже чересчур! Отец чувствовал, что матерящийся, не стесняясь даже присутствующих женщин, гремя своей саблей, Василий Иванович сейчас принимает трудное волевое решение как лучше избавить потомственного земляка от того, что клоуну так мешает жить. Бегая туда-сюда, Чапай думал, то ли саблей рубануть, ужаснув безголовой сценой женщин в салоне и испортив им на весь вечер аппетит, то ли дать знак верной помощнице Анке, чтобы та более гуманной пулеметной очередью вдоль всех позвонков, пролечила радикулит выступающего на сцене клоуна.
      «Ладно! Можешь нам еще пригодиться. Вдруг придется совершать посадку на чужом аэродроме и с диспетчером потребуется беседовать на международном языке, чего у нас пока никто особо не знает» – побегав, вдруг сдался Василий Иванович.
     «Хорошо!» - яростно сказал Василий Иванович, почувствовавший военной интуицией, что суть его героической проблемы больше не в голове противника с небольшим запасом английских слов, а в танках за его спиной.
     Не знал, имея небольшое школьное образование, но чувствовал легендарный командир его же имени дивизии воюющий в начале двадцатого века, что простой сержант конца того же века всего лишь с одной ротой боевых машин всегда сильней целой конной прославленной дивизии будет. Зря кипятился Василий Иванович, неугасимо крещенный в студеной, но кипевшей от пулеметного огня уральской воде. Зря ярился и матерился перед женщинами Василий Иванович, носясь туда-сюда и хлыща ужасным огнем из пулеметных дыр в своей голове. Ярился, но не мог ничего поделать. Военная интуиция не подводила легендарного начдива с лихо закрученными усами – не знал он, но чувствовал, что он не сильнее на этом поле боя, поскольку, это не его поле боя. Проиграет, чувствовал он, современный бой на стыке двух тысячелетий. Не получится старыми добрыми средствами избавить носителя остеохондроза, который временами чуть беспокоил, нажитый уже в свои двадцать шесть лет, вследствие не совсем легкого деревенского детства его хозяина, сидений в армейской холодной гауптвахте, сна в железной коробке бронетехники и тяжелого послеармейского спорта и ожиданий в засадах. И, теоретически, если ему прикажут, то ради их же общего дела по защите Родины, укрываясь под броней современной военной техники, современный солдат после армейской «учебки» легко перемешает с черноземом своего легендарного и почитаемого и уважаемого им своего земляка и однокровника с шашкой и на коне. И с Анкой сделает то же самое - вместе с крутым в свое время пулеметом «Максим». Сделает все это военное злодейство глупый сержант просто не заметив из-за узких танковых бойниц, кого он давит под своими грохочушими гусеницами. Даже скорострельной, большего намного по калибру чем пулемет гражданской войны, пушкой не воспользовавшись – ни одной авиационной пушки даже не потребуется против целой храброй дивизии, низко летящей по траве полей современных сражений.
     Все-таки недаром подсуетился отец, нечестными методами устраняя армейских конкурентов пробиваясь к желаемой должности: будущий рыцарь плаща и кинжала, хитрый змеюга, заимел такую власть со своей интернациональной командой, что даже эти десять человек с ним во главе, без всяких пушек, одними только гусеницами выиграли бы сражение с великой чапаевской дивизией. Поэтому и кипятился в атомном пассажирском истребителе Чапаев, не зная, что делать со своими многочисленными устарелыми лошадями против не такой уж большой в современном бою стальной стенки. Поэтому и пошел бескровным путем начдив, начиная новый раунд Военного Совета.
     «Почему, Москва? Почему… наша священная столица?» - лязгнув железом, закидывая саблю обратно в ножны, спросил Василий Иванович с дергающимися усами.
      «Василий Иванович! Кто нынче скажет про Москву «священная столица»? Уже два века прошло, с тех пор, как ее так называли. Только в «Войне и мире» можете у Толстого почитать такое лестное обращение. Экологию надо с самого себя начинать чистить».
      «А если кто будет оказывать сопротивление? Как быть с защитниками? Наверное, мы будем не одни, кто глаз положил на Москву» - Василий Иванович закурил трубку, стараясь успокоиться.
     «Кто пойдет добровольцем на ее защиту? Защищать ее вынудят лишь тех, кому как раз нечего защищать. Какой от них будет патриотизм? А зажиточные граждане с двойным гражданством, смотаются по своим курортным заграничным виллам и переждут трудные времена на другой родине. Так что воспользоваться надо удобным моментом».
     «И тебе не жалко великий русский народ? Не жалко богатейшую русскую культуру?» - спросил Василий Иванович. Получив, видимо, находясь на сцене, несвойственный для него театральный сентиментализм.
     «Да не надо жалеть русский народ! Не такой уж он и достойный и избранный народ оказался. Какой народ не считает себя избранным? И миссию свою высокую он уже отыграл, коль позволяет так относиться к своим настоящим святыням. И, кроме проблемы русских, наше оружие заодно еще поможет одним махом решить все межнациональные проблемы в российском обществе. К тому же, можно подумать - впервой гореть Москве и свою архитектуру обновлять! Зато не будет больше подозрительных пожаров в деревянных памятниках старины, на месте которых потом новые универмаги возводятся,  – цинично завершил отец вереницу своих аргументов.
     Отец продолжал обрабатывать членов Военного Совета, продолжал бомбардировать мыслимыми и немыслимыми аргументами. Тут же, от минусов, приводил плюсы. Даже доказывал, почему атомный взрыв в столице является таким большим благом для всех. «Коль нам уже из старого военного опыта известно, что снаряд дважды в одну и ту же воронку не попадает, то этим самым мы предохраним нашу Москву от врагов. Не забывайте, что бомба наша действует избирательно, влияет только на не наших. Так что, если мы сделаем контролируемый взрыв, то все будет нормально. Современное точное бомбометание достигло прекрасных результатов, поэтому я гарантирую положительный результат», - бессовестно успокаивал членов Военный Совет человек, спрятавший акваланг в кустах, растущих на берегу канала имени Москвы.

Такая была битва на небе - в огромном пассажирском аэробусе с атомной бомбой в багажном отсеке. Самолет вырывал с корнем, ломал вековую тайгу, образуя широкие просеки среди не тронутой тайги. Как копье из скрученных вековых сосен с атомным наконечником носился над земным шаром. Пассажиры не видели, что творится за несущимся со скоростью от Москвы до Кишинева в секунду над землей военной машиной - истребитель со всеми родственниками был как копье с деревянным древком, в железным наконечнике которого находились все приглашенные.

     Стеснительный отец, который из-за своей природы и выбирал скрытую всегда за маской профессию, неожиданно приковал к себе внимание всего уважаемого родового поля.
     И не так уж он боялся их, на самом деле - прекрасных и добрых, приглашенных из синих небес и собравшихся здесь - в прекрасном воздушном судне, купленном на их же родовые деньги. Он пригласил всех гостей, даже не изучая толком их досье. Сначала разослал пригласительные билеты, а потом начал думать, почему именно они были приглашены, а не наоборот. Такое с ним было уже не раз. Бывало, что он сначала что-то делал, а потом думал - почему он это сделал? И нередко правильно делал - это ему иногда спасало жизнь. Самая быстрая в мире судьба всегда знает что делать, и как спасать своего подопечного - когда тот даже не догадывается, что в следующий миг с ним может произойти.
     Он должен был неизбежно выиграть. Любой властью – светской, духовной, автоматной - должен склонить в свою сторону бесценное свое родовое наследие, и получить от нее благословение. Потому что это его поле боя. И он не в состоянии теперь убежать из этого поля боя, как невозможно человеку убежать от самого себя – и приходится принимать свой бой, предложенный самим же собой самому себе, а может быть и нет. Он знал, что не такие уж пластилиновые законы войны на самом деле. Чувствовал, что при допущении ошибки, он легко может лишиться своей забубенной головы от рубанувшей сабли, или посредством лекарственной очереди навсегда избавиться от, не так уж пока сильно мучающего на самом деле, остеохондроза.
     Если он не выиграет здесь, то не будет победы и там - на земле, где уже начался поход его сына. И поэтому он использовал все свои знания, и приемы, и эмоции – независимо, хорошие они были или нет, красивыми казались они со стороны или нет. Битва была жестокая и беспринципная, где все было пригодно для победы.
     Он смотрел на них как на ювелирные изделия, не имеющие практической ценности, но очень дорогие, тем не менее, на чей-то условный взгляд. И все же, кажется, он готов был, подвергая их и себя таким испытаниям, пожертвовать всеми чудесными алмазными россыпями самых дорогих людей. Самые прекрасные в мире доверчивые алены, подло и жестоко обманутые иванами яковлевичами, оказались заложниками в военном истребителе, как мирные пассажиры американских «Боингов», которые оказались вдруг смертельными таранами, несущимися на свои же американские города.
     Отец был человеком довольно настырным - если было надо, никогда так просто не сдавался. Набираясь жизненного опыта, он заметил, что пока полностью не выложится на все сто процентов, до самого конца, то не получит желаемого. Сотый, самый последний, шанс всегда оказывался спасительным в решении любых проблем. В жизни, при получении желаемого, все очень похоже на торговлю в любом ларьке - пока покупатель не положит последнюю копейку за стоимость того, что он захотел купить, то не получит нужный ему товар. Если конечно не доверят ему и не отдадут в кредит. Или он не украдет, но это уже другая уголовная статья, а не абзац романа: тогда покупатель становится уже не покупателем, а превращается в обычного уголовника, самого дешевого клоуна жизни, которому по большому счету, сознательно идущего на преступление, рано или поздно, обмануть, кроме как самого себя, никого не удастся. Поэтому, не имеющий страховки он, однако, упорно отказывался признавать, что карты его биты.
     Им, было видно, приходилось не совсем сладко находиться здесь, но он оценил их великую силу и твердость - великая одинокая тоска то и дело посещала его, прижатого к передней стенке пассажирского истребителя. Дорогие оппоненты были не менее настойчивы, и ему, наконец, пришлось достать последние козыри из своего рукава.
     На самом деле, в руках его оказались две книжки.
     «Это последние прогнозы о будущем Москвы. Да и всей России. Чтобы не портить зрение и не терять драгоценное военное время, давайте сразу посмотрим, о чем там идет речь», - сказал он, и снова включил свой проектор.
     Одна книжка называлась «Метро-2033» господина Глуховского. Почему-то вместо Москвы сюжет начался с кадра, похожего на мокрое пятно, а затем, приняла очертания круглого пятна стала похожей на разложившейся труп свиньи. Когда камера опускалась вниз, то, по мере погружения вглубь, свинья оказалось прорытой ходами сообщений, похожими на схему карты московского метро. И в этой разложенной плоти ползали агрессивные черви и уничтожали друг друга, как будто падали кругом было недостаточно. И наконец, картина совсем прояснилась: вместо того чтобы возрождаться, строить свои дома, как обычно делается разумными людьми после разрухи, кланы разных племен добивали окончательно друг друга, оказывая этим незначительную помощь тем, кто их уже разгромил.
     Другой книжкой оказалась мудреная «Кысь» госпожи Толстой, где уже во всероссийских масштабах была разрисована деградация выжившего населения после какого-то, - возможно, ядерного - Взрыва. Редкие безвольные мутанты и рассеянные дегенераты с отшибленной памятью бродили по зараженным радиацией просторам и при этом как-то умудрялись, существуя на фоне испорченной флоры и фауны, сохранять свой алфавит, псевдоюродивый язык и государственность. Правда, сильно исковеркав все эти вещи.
     На сомнение, являются ли эти писатели пророками, - безусый журналист с автоматом в руках и трепетная женщина в амплуа строгой тетеньки - отец только развел руками и пожал плечами. смиренно, говоря такими пасами, какие уж там есть современные пророческие кадры. И сокрушаясь, что скоро и таких воспитанников не смогут выпускать современные пророческие школы, усилиями лучших хьюстонских реформаторов переходящие на егическую систему образования. Но вырастут – вот он тоже был таким же предсказателем, когда ему было семнадцать - двадцать лет. А вот уже вырос – и уже на полном серьезе общается с ними, речь держит перед таким серьезным коллективом. И даже слово «перестройка» придумал еще до Горбачева, когда уходил в армию.
     Отвергая усмешки насчет «пророков», он еще раз попросил отнестись серьезней к этим авторам. Утверждал, что это не безосновательные фантазии. Эти люди действительно пророки, а не какие-нибудь пустые сочинители детективов, и их следует уважать. Отец пожалел, что не пригласил Татьяну Никитичну на проводы – она бы уж авторитетно продавила нужное дело, показала бы собравшимся здесь свой провидческий дар.
     «Видите, какие основания для пророчества?» - комментировал отец, и показал целую армию солдат, подростков и взрослых людей, сидящих за компьютерами.- «Посмотрите, сидят и ждут не дождутся, когда все это произойдет, когда прогнозы сбудутся и все начнут воевать по настоящему».
      «Картина всем ясна? Уже множество произведений появилось, что Москву будут бомбить. Думайте, господа!» - убеждал отец.
     Безысходная картина прояснялась все больше. Видна была большая подготовка, чтобы взорвать Москву и затем «порвать» друг друга.
     Однако уныние длилось недолго.
     «Но все же для нас имеется лазейка, - обнадежил гостей неугомонный находчивый клоун. - Мне не очень нравится, что нет подробной картины и нет описания внятных причин, как и почему будут бомбить Москву. Все говорят, но никто пока не знает, как и почему это произойдет. Неясность настораживает, но, с другой стороны, это хорошо, что непонятно, отчего и как случилась московская катастрофа. Поэтому, давайте восполним пробел, поправим чуть-чуть погоду. Идея такая - а что, если нам подсуетиться и бомбануть первыми? Давайте лучше сделаем это мы, чем разбомбят нас. Освободим поле, вспашем и засеем. Соберем урожай. Позаботимся о будущих поколениях. Неужели так просто сдадимся и отдадим Москву, допустим, каким-то американцам? Неужели не стыдно и не обидно погибать от атомной бомбы, например, китайской сборки? А у нас есть военные возможности самим самостоятельно решать наши вопросы!» – отец топнул ногой, в «подпол».
     Он, наконец, нашел щелку в обороне своих. Как всегда и делал. Как находил в своих задачках и штабах, окнах и душах. Любое плачевное положение, даже московское, он старался обернуть в свою пользу, как это обычно делают врачи, пожарные, милиционеры, спасатели, гадалки, слесари-ремонтники… – в общем, все те, кто кормится от людского несчастья.
     Резон действительно был. И стыдно было, и обидно. И нервировало то, что никак не был освещен один из самых важных моментов жизни столицы - из-за чего и как это все произошло? - в то время как судьба столицы ясна, без описания фокуса событий.
     И к тому же, каждая из матерей в роду Ивана Яковлевича была готова отдать свою жизнь (что всегда и происходило) за любого из своих детей. И отцы часто отдавали жизнь за свою Родину, хотели они этого добровольно, или же к этому их подзадоривали, подталкивая прикладами в спину. Хотя бы ради будущих поколений на такую авантюру, которая предлагалась, конечно, стоило рискнуть. Если все равно по чьим-то достоверным последним прогнозам пророков Дмитрия Глуховского и Татьяны Никитичны Москва с самыми плодородными почвами государства, а вместе с ней и вся Россия, будет потеряна.

     И резон еще усиливался потому, что все уже устали. Но несмотря на прояснение цели, на утомленных лицах некоторых членов Военного Совета замечалось недоверие, и отец знал, что это может повлиять на результаты окончательного голосования.
     «Пророчества, конечно, убеждают, – заявил он, стараясь окончательно ликвидировать сомнение в некоторых лицах - Но, все-таки, для подкрепления результата давайте еще бросим жребий».
     Жребий бросать было, конечно же, более справедливым решением, чем верить кому-то на слово. И мероприятием более легким, нежели яростные перепалки членов Военного Совета друг с другом.
     Артист из столичного цирка не мог не шикануть, и не стал организовывать кидание жребия простым вытягиванием спичек: грянула музыка, и братки выкатили на сцену барабан со стрелкой и буквами.
      «Мы пригласили сюда передачу «Поле Чудес» - объявил отец, и тут же извинялся. - Просим прощения за неудобства, но по техническим причинам мы не смогли доставить сюда господина ведущего целиком. Поэтому, придется довольствоваться только некоторыми его атрибутами. И автографов от него, к сожалению, не будет».
     И действительно, только унылые усики веселого ведущего «Поля Чудес» висели в воздухе над барабаном. Висели сами по себе, примерно как улыбка чеширского кота из сказки «Алиса в Зазеркалье».
     Игра началась - крутился барабан, и угадывались слова. И скоро настал суперфинал. Вопрос стоял: «Назовите самый достойный город для выполнения боевого задания Ивана Яковлевича».
     Игра шла по-честному, но ответ на любое задание оказывался один и тот же. Поэтому самые бдительные члены Военного Совета - даже сам председатель - заглядывали под механизм «Поля Чудес». Но никто под барабаном не сидел и не останавливал умышленно.
     «Хорошо! Еще одна самая последняя проверка! Для полнейшей уверенности, давайте вытянем самый простой жребий. Просто вытянем карту» - предложил отец, чтобы рассеять малейшие сомнения в чистоте игры.
     Зал согласился.
     «Кто будет карты вытягивать, Ваше Святейшество?» - спросил Василий Иванович уважаемого лицо.
     «Кто все это затеял, тот пусть и вытягивает» - насупился патриарх.
     Тянули карты, и на всех картонках выпадало название города, обреченного быть разбомбленным атомным оружием.
     Москва! – как громко и торжественно объявляют город, участника всяких игр – детских музыкальных конкурсов, чемпионатов по футболу и хоккею.
     Москва! – как объявляют город-победитель в котором пройдут следующие Олимпийские игры, и на эти игры в течении десяти лет будет затрачено столько средств, что можно было бы во всех деревнях и селах любого государства построить по одному не супершикарному, но нормальному стадиону или другому спортивному сооружению. И сами Олимпиады превратились не в мирное проявление, а в борьбу с самого начала объявления города следующей столицей проведения грандиозного представления.
   
Куча многочисленных аргументов, как сумма боксерских, пусть даже не нокаутирующих ударов, сделала свое дело. И добился он своего. И произошел перелом во мнении Военного Совета.
     Нашел он правильное, нужное ему, решение и получил правильный ответ. Также примерно, как сдавал экзамены, учась в вузе. Перед экзаменом он дня три прилежно писал шпаргалки, и таким образом приобретал поверхностные, но систематический знания по всему курсу предмета, который предстояло сдавать. И, вытягивая любой билет, он обычно всегда имел необходимые знания, позволяющие ему в целом осветить все вопросы билета. Но специально оставлял как бы затемненный участок в предмете. И опытный преподаватель, чувствуя эту неясность, задавал дополнительный вопрос, ткнув именно туда, что оставался затемненным в ответе, и отец Ивана Яковлевича достойно освещал неведомое, специально оставленное им как раз для дополнительного вопроса. И таким образом, не блестяще, но всегда сдавал свои экзамены. На удовлетворительную оценку, больше которой и не требовалась большинству студентов, уже знающих, что при трудоустройстве более важным является факт наличия диплома о высшем образовании, а не то, на какие баллы отучился студент. Поэтому отец шпаргалки писал, но никогда их не использовал на экзаменах.
     И развивая свой успех, отец подложил еще научное обоснование - «Всем известно, что Москва – это третий Рим? Правильно? А Рим сгорел! Правильно? И, в свою очередь, также произошел из сгоревшей Трои. И Трою также спалили греки! Чувствуете преемственность? Понимаете, какая судьба ждет Москву, о чем говорит нам история?».
     Да, понимаем, даже не блеснув в его сторону стеклами очков, не переставая двигать своими спицами, кивнули бабушки, - экстраполяция ясна, можешь далее не излагаться. Кроме понимания из опыта прошлого, как развивается эстафета насилия, такое количество гектаров плодороднейшей, все время взрываемой строителями всяких офисов и метро, но тысячу лет не паханой земли не могло им помешать.
     Василий Иванович минуту раздумывал, а затем азартно потер ладони.
     «Ну, что же! – воскликнул председатель Военного Совета. – Тогда давайте голосовать. Поднимаем руки! Кто за Москву?»…

     Все решалось помимо него, хотя здесь он был главным героем. Младший Иван Яковлевич, досадно вытесненный родительской персоной, терпел-терпел, притихнув, опасаясь опять нечаянно напортачить – вроде глупой символики со свастиками, за которые пришлось так долго отдуваться отцу без всякой страховки и спасательного оборудования. Но потом, когда уже видел, что все почти разрешилось без него, не выдержал.
     «А меня почему никто не спрашивает? Все-таки я все это построил, и надо уважать авторские права! – воскликнул молодой Иван Яковлевич, возмущенный полным игнорированием его возросшего личного мнения. Да и командирскую принципиальность следовало показать.
     Лучше бы уж помолчал! Но москвич есть москвич - самый мелочный человек при самых больших кредитах. Свою выгоду старается никогда не упустить.
     У штурмана Алены дернулась рука, и она чуть было не нажала на курок доверенного ей революционного маузера.
      «Что!» - взревел Чапаев. Он снова выхватил саблю из ножен и взяв клинком Гражданской войны за отсутствующий подбородок штатного командира атомного авиалайнера начал приподнимать его со стула.
     «Да ты знаешь, сопляк, сколько все мы вложили в это дело? – без всякого уважительного тона, просвещал Василий Иванович со страшным взглядом. – Знаешь, сколько они недоедали, трудились, пахали и сеяли?» - кивнул в сторону возмущенного зала.
     Мужики загудели, женщины загалдели – да, они потратились всем без остатка. Каждый свою жизнь отработал без оплаченных тяжелых крестьянских трудодней. Волна возмущения зашуршала, подкатываясь к сцене и нарастая как прибой.
     Председатель Военного Совета, пристально посмотрев на плоское бледное ничтожество перед собой, снова посадил Ивана Яковлевича на место. Председатель решил не позориться, не марать свое оружие - и волна возмущения отхлынула от передней стенки обратно вглубь авиасалона.
     Но, несмотря на гнев, обрушившийся теперь уже на младшего Ивана Яковлевича, все поняли, что он нечаянно зацепил важный вопрос - поднял проблему хозяйских прав.
     Правда, обсуждение авторских прав перешло в другое русло – начали разбираться не в имущественных правах на летательный аппарат, на котором сейчас происходит совещание, а стала обсуждаться юридическая сторона присвоения Москвы после ее атомной бомбардировки.
     Кто бывшие хозяева этих земель? – следующим пунктом обсуждения стал вопрос. Конечно, Иван Яковлевич, как молодое московское поколение, так или иначе, должен унаследовать завоеванную столицу. Но что будет, если старые хозяева заявятся с претензиями, как после развала Советского Союза объявились наследники старых поместий?
     Отец хотел навскидку рассказать о бывших владельцах, но опасаясь ошибки, подошел к кабинам, откуда стюардессы обычно выкатывают свои обеденные тележки, раздвинул шторку и все увидели что вместо термосов и разогретых пассажирских обедов там находится обширная библиотека с литературой по древнерусской истории. Отец покопался на полках, подержал в руках «Слово о полку Игореве» вероятного певца Бояна, полистал «Повесть временных лет» монастырского писца Нестора, даже не тронул хрупкие берестяные грамоты из Великого Новгорода, прошел мимо самых больших полок с роскошными изданиями самой древней истории Руси очень подробно описывающие, как жила древняя Русь еще до того, как был призван первый князь Рюрик – все верования, богатейшую символику, обряды, таинства и прочее великое летописное прошлое -изданные в конце двадцатого века,.
     «Ключевский - наконец, доставая трехтомник из ближайшей полки, назвал он автора. – Вполне авторитетный историк, и пока еще понятный современным людям. Так вот, Василий Осипович утверждает, что на месте Москвы жила забитая мирная чухонь, она же чудь. В общем, самые «коренные» москвичи – это какие-то финно-угорские племена!».
     По залу пронеслись смешки.
     «Чухонцы они есть чухонцы! – заявил отец. – Действительно, их название говорит само за себя. Поэтому, стоит ли нам обращать внимания на них?». И он задвинул маститого ученого по истории России Ключевского обратно на полку.
      «А как быть с этим?» - спросили еще из зала, имея в виду роскошные полки.
     Отцу не удалось проигнорировать библиотечное многообразие с шикарными дермантиновыми переплетами и с золотым тиснением, с богатейшей символикой, рассказывающие самую-самую древнюю-древнюю, самую дремучую историю Руси, - сокровенные «велесовы» книги, старинные письмена на мелованной бумаге. напечатанные на хорошей бумаге, все ведические мудрость, были унаследованы от тех же самых чудных чухонцев, обитающих когда-то на московской территории.
      «Это? – спросил он, указывая на роскошные полки. - А это только укрепляет гипотезу Ключевского. Потому что только чухонцы могли написать подобное. Причем для таких же чухонцев. А их тормознутость - пока они сообразили сделать подарок своим русским соседям и преемникам - объясняет, почему эти великолепные бумажные откровения так поздно достались русичам в дар, почему попали в литературную сокровищницу Древней Руси лишь только в двадцать первом веке, что тоже подтверждает предположение историка».
     Отец вспомнил качественные груды «древнерусской» литературы на Олимпийском стадионе, в недрах которого находится большой книжный рынок. «Вот здорово наплели!» - восхищался он художественным узорочьем древнерусских авторов. На обложках были удивительно сплетены виньетки и символы, общеизвестные и незнакомые знаки, из разных культур и всяких времен, с каким-то значением или бессмысленных.
     И он чуть отвлекся, рассуждая, что, полиграфия финно-угорских племен обитающих в темных землянках, видимо, была хорошо развита уже тогда, когда русичи еще только собирались заселяться в новые московские рубленые квартиры, а затем приглашали Рюрика, чтобы при свете лучины под его руководством начинать осваивать берестяную грамоту. Он предположил так, поскольку других носителей самой-самой древнерусской литературы, кроме мелованной и глянцевой белой бумаги, он не обнаружил.
     Далее он для укрепления доказательства хотел углубиться в филологию, в неинтересные словесные изыскания, начинать выводить общее производное связки «чухонь-чушь», но военное время дорожало с каждой минутой, и Василий Иванович оборвал старшего Ивана Яковлевича - вернул к делу, догадавшись, что выступающий между делом, кроме сока «Доброе Племя» пиарит еще финских бумажных производителей. Поэтому отец запнулся, в досадной паузе молчания подсчитывая, какой процент теперь ему придется возвращать с гонорара, который промышленники северной скандинавской страны заплатили ему за неотработанную рекламу. Затем он сомкнул занавески, спрятав от людских глаз богатое чухонско-древнерусское литературное наследие, и завершил, таким образом, обсуждение темы о старых хозяевах московской земли.
     Только, взглядом задев мать Ивана Яковлевича, добавил еще казенным языком по этому поводу: «К тому же, насчет чьих-либо земельных претензий, если кто-нибудь не будет удовлетворен историческими доказательствами, то у меня на данный случай имеется один знакомый юрист, начальник консалтинговой конторы - первая моя знакомая женщина подобной профессии. Она нам поможет все кадастровые документы выправить. И уверяю вас, что все авторские вопросы относительно московских земель будут разрешены в нашу пользу. Я, правда, не могу оценить ее как специалиста, - поскольку никак не разбираюсь в ее профессиональной области - но зная ее характер, можно не сомневаться, что право владения всей московской территорией будет у нас в кармане».

     Наконец, после обсуждения всех пунктов, даже после рассмотрения дополнительного вопроса о земельных правах, Военный Совет приступил к заключительному решению.
     Началось голосование за обреченную Москву. Все женщины и мужчины со своей пожизненной ответственностью начали поднимать свои руки. Как они всегда делали свой выбор со всей мерой осознания своего настоящего положения, более не завышая, нежели не занижая своей цены.
     Начиная от первых рядов гостей – членов небесного Военного Совета, начиная от первых столиков, застывали, и такая кристаллизация переходила и одного ряда в другой – происходило превращение всех присутствующих в единый кристалл, в единый ледяной сверкающий молчаливый монолит. Как это происходит с водой, когда температура вселенной чуть-чуть понижается ниже нуля, и образуется идеальной формы снежинка. Причем, есть научные исследования, что если вода абсолютно чистая, то лед, образующийся из нее при понижении температуры, обладает необычайно крепкими свойствами, чистейшая замороженная вода становится крепче железа.
     И уже единая и цельная, алмазной твердости, снежинка находилась в авиасалоне. Кусок льда идеальной формы размером с сокрушивший «Титаник» айсберг летел в космосе – сверкая ледяным холодом непреодолимой и неумолимой решительности, с прозрачностью, не дающей тени, не сомневающимся в своем выборе - в своей выбранной цели.

     Едва закончилось голосование, как тут же было решено объявить о нападении и сбросе атомной бомбы на город Москву – (конечно уже сочиненную отцом, петицию, больше похожую на геббельсовскую пропаганду) на любимый в прошлом священный город многих великих россиян, многих людей, положивших свои жизни при ее защите. Бросить бомбу на самый преступный, самый продажный, клятвопреступный, самый недостойный, самый нечестный город. Город самых жадных и продажных людей, самых беспомощных и слабых воинов, не способный защитить свой город. И самый безответственный, за всю Россию и за весь мир не оправдывающий великого названия мировой столицы, от которой зависит быть или не быть всемирной катастрофе, поставивший на такую тонкую грань равновесие во всем мире. Город самых маленьких людей с самыми большими алмазами. Самый дорогой город с самыми мизерными природными запасами. Город, совращающий человеческую природу, а поэтому самый нежизнеспособный. Самый запруженный негативной энергией, взрывоопасный город. Нарушающий все возможные человеческие и природные законы. Убивающий окружающую среду и человеческую природу.
     И решено было написать предупреждение об атомной атаке, подобно тому как «Минздрав предупреждает …» на каждой сигаретной пачке, на каждом плевке, на каждом заборе, на каждой убитой снежинке, на каждом автомобиле, на каждой выброшенной чьей-то рукой мусоринке, на каждой взяточной денежной купюре, на каждом документе нечестной сделки, даже на самой малюсенькой незаметной надписи «... в любом случае ответственности не несет» каждой договорной бумажки. Везде, где может лишь упасть человеческий взгляд, решено было сделать предупреждение для умеющих читать, грамотных и понимающих людей.
     Протокольная бумага горела от пера. Тогда штурман Алена взяла свою дамскую сумочку и достала оттуда свое зеркальце. Затем она сорвала с груди алмаз, и Иван Яковлевич начал писать на этом зеркале алмазным пером. Резал алмазным резцом по алмазной поверхности зеркала так, что из его слов вылетали огненные искры.
     Умещались все слова. Огромным вдруг оказалось зеркальце - размером с огромный трельяж. Дамская сумочка штурмана Алены оказалась такой же волшебной, такой же бездонно вместительной, как почтовая сумка девушки-почтальона, доставлявшей секретные документы и запчасти для Ивана Яковлевича.
     И когда все текст ужасного предупреждения был закончен, Иван Яковлевич, заговорщически глянув на Алену, «не выдавай», добавил от себя на зеркальной поверхности: «Кто не спрятался, я не виноват!».
     Штурман Алена, увидев такую отсебятину на важнейшем ответственном документе, расширила зеленые глаза и сделала страшный взгляд. Молча говоря «что творишь, дурак?», слегка, как бы нечаянно, тюкнула стволом революционного маузера в голову командира экипажа за этот «прикол».

     Еще возник вопрос, хватит ли сил для завершения предстоящей задачи. И тут же было сделано дополнение, чтобы застраховаться от возможной неудачи, вдруг одному воину не под силу справиться с задачей. совершить общевоинский призыв - чтобы все служивые люди были призваны на службу.
     Василий Иванович вслух помечтал: «Хорошо бы, конечно, чтобы все военные люди по велению долга и своих служебных обязанностей встали в общей круговой гражданской обороне на защиту Москвы и всей России, и всему миру делали военное предложение по укреплению этого мира. И военные, и священники, и милиционеры, и государственные служащие, и мужья, и жены, супруги с супружеским долгом и матери, и сыновья, и врачи, и поэты и писатели, и граждане – все те, чья трудовая профессия называется военным словом, называется служением, службой, долгом, обязанностями и кто носит соответствующее благородное звание, должны быть призваны на эту войну».
     Но эту тему никто не поддержал. Да и он уже сам понимал, что такого прекрасного народного сплочения в трезвом уме, конечно же, никогда не будет. А будут только всякие пластмассовые вражеские штучки, только внешне похожие на красную человеческую кровь.
     Документ был утвержден высочайшей подписью - и так была объявлена война. И всем были разосланы повестки и разбросаны предупреждения. И тут же в компьютер были введены координаты обозначенной цели. И самолет с атомным оружием развернулся и полетел согласно новому курсу - пошел к указанной цели.

     Военный совет был долгий, споры жаркими, поэтому все устали и были бы уже рады разойтись по домам. Все ожидали объявления окончания такого торжественно-делового собрания как Военный Совет совокупленный с проводами в армию.
     Но через какое-то время Михаил Петрович доложил, что наблюдается отклонение от курса.
     Иван Яковлевич сразу же понял, как он все-таки жестоко ошибся, поверив левому двигателю. И не говоря ни слова, залетел в пилотскую кабину. Но как он тщательно не вглядывался в приборы, параметры обоих двигателей были близки к идеальным. Приборы упорно говорили, что левый двигатель здесь ни при чем. Иван Яковлевич даже заподозрил в сговоре самих приборов - но одновременно продублированные, несколько раз перестрахованные, приборы не могли так дружно врать; тот, кто разбирался в технике, дружно встали на защиту надежности приборов.
     Пришлось идти председателю Военного Совета докладывать о непонятной причине отклонения от цели.
     Василий Иванович, как любой крупный начальник, не вникающий в мелкие технические детали, сразу же заявил: «Делайте что хотите, но чтобы через минуту все было исправно!»
     Патриарх, еще менее искушенный в современной технике, взял яблоко, стал яростно крутить его в руках. Очень некстати полезли в голову воспоминания, как он лазил на деревья и хватал яблоки всей своей детской пятерней, и сползал вниз. Он вспоминал, как с самого раннего детства, лишенный материнского рая, голодал и вынужден был воровать яблоки в соседнем саду. Как делился ворованными яблоками с другими, менее отчаянными, мальчишками, а те, грызя эти яблоки, затем обвиняли его же в воровстве.
      Он уже размышлял о связи действий руки и развития разума. Берущий, минимум, тремя пальцами яблоко, и угадавший будущие приемы единоборств, что при падении нравов, когда крестящаяся рука будет чуть ниже взметаться ко лбу - не выше уровня глаз. И что человека можно быстрей и удобнее ослепить, ткнув ему в глаза двумя пальцами, как это делают каратисты. А тремя можно писать слово, которое есть Бог и которое есть спасение. И поэтому решивший, что три пальца должны творить крест. А не использовать только два пальца, которыми можно себе глаза выкалывать и других удобнее ослепить. Еще удобно «двумя пальчиками» брезгливо носки старые брать и выкидывать, как и другие нестиранные вещи - брать и выкидывать все легкое и ненужное.
     А потом, после мыслей о роли труда в развитии человека, патриарх Никон перешел на мысли, почему он повернул церковь, сделал свои реформы, вызывая недовольство тех, кто обложился горючими материалами, засев в своих срубах. Тех, кто замирая в неживом состоянии, хоронили с собой наследие отцов, вместо того, чтобы посмотреть вперед, как на это решился патриарх Никон. Не всегда желательно повторять некоторые деяния своих отцов. И еще нужно было все так трактовать, что совсем растерять весь смысл христианства. Да и политическую обстановку следовало учитывать.
      Тут вдруг от Ивана Яковлевича, метавшегося по самолету в поисках причины, уверяющего всех, что он обязательно все исправит, все будет хорошо и все могут быть спокойны, вдруг вылетело что-то коричневое к патриарху и оказалась перед Святейшеством. Странное коричневое существо с отвратительной физиономией схватило яблоко из патриарших рук и поскакала по салону.
     «Боже! Какой ужас!» - испугался патриарх.
     «Что за дерьмо?» - удивился Чапаев.
     Коричневая обезьяна неслась в хвост салона, пугая всех своим неожиданным появлением.
     «Схватить его!» - приказал Василий Иванович браткам, сидящим в последних рядах авиасалона.
     Бритоголовые «шестерки» широкими плечами перегородили проход, раздвинули локти. Обезьяна хотела проскочить между ними, но ей это не удалось – подвел длинный хвост, и она оказалась в надежных крепких руках охранников. Обезьяна царапалась и кусалась, пытаясь вырваться на свободу. «Туда его!» - командующий палец ткнул в открытый иллюминатор.
     Обезьяна отчаянно сопротивлялась, и Иван Яковлевич взял в руки свастику и подскочил помогать охранникам, пытаясь ударить железкой обезьяну. Но на самом деле он только мешался борющимся – отец быстрым глазом в этой борьбе успел с удивлением заметить, что небесный клон его сына стал опять плоским. Цепляющаяся как репей обезьяна схватила невесомого клона Ивана Яковлевича за руку, и тут отец, временами обладающий быстротой кобры, ловящей на лету пулю, молниеносно бросился к ним, схватил обезьяну, который в свою очередь держался за Ивана Яковлевича и выкинул наружу. И Иван Яковлевич, в руке которого находилась свастика, и обезьяна, все вместе вылетели за борт, прямо в холодное разреженное космическое пространство.
     Женщины вскричали от ужаса, видя, что вдруг так нечаянно совершил отец.
     Он же, красный он гнева, извинялся и начинал успокаивать женщин, что ничего страшного не произошло. Он говорил, что если его сын не умрет, то, значит, останется живой. Оправдывался, что он не хотел, но его заставили, кричал «так уж получилось!».
     И тут пришлось еще раз охнуть собравшимся, когда штурман Алена вдруг легко вспорхнула и выбросилась вслед за Иваном Яковлевичем в открытый космос…

     Вот так обезьяна, один из друзей Ивана Яковлевича, сумела незаметно влезть в третье измерение и подло подвести товарища. Это была единственная животная тварь на земле, которая, кроме человека, оказалась способной запрыгнуть в самолет.
     Вот так вылетел супергерой из своего, как он думал, поля боя. Вот так выкинули командира небесного экипажа из своего же великолепного атомного истребителя-бомбардировщика, который он же построил за каких-то три месяца. И полюс еще тридцать пять лет другого Ивана Яковлевича, который начал это дело с тех пор как себя помнит. И плюс многие века остальных предков, сложившихся вместе огромной суммой в Иване Яковлевиче. Плюс еще жизни всех своих предков, сложившихся телесными материалами и другими драгоценностями на постройку чудо-самолета. Которые расплачивались военными ужасами, своими неоплаченными трудоднями, подорванным здоровьем, семейной верностью, расстрелянными жизнями, репрессированными годами, необычайным жизненным взлетом, изгнанием, и неприятием, безысходностью и голодом, отчаянным трудом и горем и многими-многими, разнообразными и непростыми сторонами простых человеческих жизней многих поколений, всем своим родовым наследием.
     Вот так коварно и не менее жестоко отомстил выдержавший все левый двигатель пожадничавшему военной мощностью и скоростью Ивану Яковлевичу, испытывающий все на предельных возможностях. Но вдруг давший такую промашку – забыв проверять себя каждый раз, прежде чем приступать к переделке исправившегося чудом авиационного мотора.

     Вот так клоун склонил всех к своему решению. Они даже не догадывались, кем он работает, и хотя он был формально шутом, но умудрился вытеснить главного героя, своего родного сына, скребущего бесценное алмазное зеркало у штурмана Алены. Отец умудрился, будучи паяцем, оказаться главным героем небесного салона, примерно, как Юрий Никулин - оказался любимым артистом, которого не только любят детишки, но и который оказался еще директором цирка на Цветном Бульваре.
     Веселые клоуны и хладнокровные разведчики – всегда одинаково хитры и лицемерны, и придуряясь на людях никогда своей выгоды не упустят, всегда получают за это зарплату...
     Раскрывая постепенно свои карты, отец, на самом деле, сознательно выкинул собственного сына, мгновенно и верно оценив боевую обстановку, подобрав единственный удобный момент.
     Неожиданно для всех выбросив самого превосходного человека за борт, отец, кроме блага боевого задания, попутно вдруг одним махом разрешил множество вопросов, тысячи лет мучающих человечество. И для себя множество личных вопросов прояснил он, нырнув на свою максимальную честную глубину; сквозь священную память своих предков нырнув на древнюю человеческую глубину.

     Разрешались вопросы, начиная от творения человека, его грехопадения и до образования наук и религий.
     Он постигал великую роль яблока – фрукта, приведшего к падению человека и изгнанию из рая, яблока раздора, из-за которого началось падение Трои, и яблока, упавшего на великого Ньютона.
     И познавалась опасность сорванных без разрешения плодов в отцовском (или соседском) саду - и осознавалось значение змеи и греха.
     Открывалось учение Сократа с его формулой «познай самого себя». И теория Дарвина о происхождении человека. И развитие мозга и мышления от степени развития руки. И учение Фрейда. И связывание человеческого духа и его организма с космическими явлениями.
     И единый знаменатель выводился в расчетной формуле - проявляясь из неясного дымка, уже ясно взвивался пламенным орлом Иоанна Богослова. И нагревающее тепло прикрытого мантией подземного костра, заложенного под основу Трои и Древнего Рима, фашистской Германии, и Константинополя и Москвы с двуглавым орлом. Он ощущал зыбь единого огненного океана под столицами, играющими в огненный футбол, перекидывающие друг другу через тысячелетия огненный солнечный мяч, от которого в свое время сгорают в первую очередь они сами же. Когда попрание законов природы достигает предела их жизненной устойчивости. Когда от тяжести своих грехов они ввергаются в геенну огненную, бурлящую под ними.
     Он понял многие символы, и по новому подтвердил многие положения, и объяснялось ему, почему люди сделали так, а не иначе, почему их рука поступила таким образом, а не по другому.
     И еще больше раскрывался ему смысл искупительной жертвы.
     И понимал он все более значение креста. Прежде всего принимая, что крест - это знак наибольшей защиты. Крестом связываются любые узлы, крестом накладываются друг на друга железные арматуры, кирпичи, деревянные и металлические конструкции, собирается любой каркас, пересекаются географическая широта и долгота.
     Крест это, прежде всего, защита. Но это, также, и меч - самый победный знак. И поэтому христианство может защищаться и атаковать - и оно победит.
     И понимал он смысл, так настойчиво следующих друг за другом, восьми крестовых походов.
     И узнавал судьбу того, на ком поставят крест.
     И происхождение многих болезней увидел он. И настоящее отличие живых людей от мертвых. Люди, так или иначе, заболевают и умирают от равнодушного нечувствительного органа. Они заболевают не думающим умом, не трепещущим от любви сердцем или не голодным желудком. Ведь лишь покойнику должно ничего не желать – ни умом, ни сердцем, ни желудком. А живой человек всегда испытывает нужду, всегда терпит жажду и имеет желание. Хотя, пресыщение без необходимости - это тоже ненормально, и также не дает живого счастья и также сильно не продлевает жизнь.
     И даже смысл страшного числа «шестьсот шестьдесят шесть» понял он для самого себя. Шестерки они и есть шестерки, какими бы страшными ни казалась - круглые вроде бы цифры, но только с хвостиком на макушке. Ужасными и столько веков пугающими тремя шестерками может показаться и свернувшаяся в три кольца змея и три бритоголовых братка, сидящие в одном ряду на скамейке подсудимых, и опять-таки, три запретных яблока, висящих на одной ветке на фоне сумрачного детского неба. Также, «шестеркой» называется низшая игральная карта в «дурацкой» колоде, и даже серийный номер в модельном ряду «Жигулей» - автомобилей российского производства. И в любом случае, чтобы избегать встречи с такой гадостью, как три шестерки, следовало бы ставить знак «Руками не трогать!», если нет особой нужды в этом. В целом, картина с числом 666 напоминает ситуацию из детского стихотворения Корнея Чуковского «Таракан-тараканище», где обыкновенное и привычное домашнее насекомое нагнало страху на все население - от мала до велика - пока его не склевал обыкновенный воробей.
     И много-много других - научных, религиозных, мировоззренческих - вопросов и проблем тысячелетней давности разрешилось для отца - одним махом всего лишь выкинувшего своего сына вместе с обезьяной на землю…
     Он даже частично ответил на свой давний вопрос - откуда берется фашизм? Он задавался этой проблемой, когда находился на территории Германии. В составе многокилометровой колонны миролюбивых интернационалистов проползая на бронированной машине по брусчатым мостовым немецких городков, он выискивал, где тут мог скрываться фашизм? Со своей миротворческой миссией, он пристально вглядывался в окна немецких домов, высматривал коричневую чуму и все время гадал – откуда и как фашизм мог появиться в этих сотрясаемых тяжелыми танками, спящих было, тихих немецких селениях?
     А Москва как цель? Никто не знал, что этот город был уже давно вычислен отцом - еще в Верховном Штабе, когда ему сделали военное предложение, посредством прекрасной почтальонки пригласив в военкомат. И результатами вычислений он сам был тогда очень удивлен.

     Гости начали прощаться друг с другом. Бабушки-внучки, женщины-девочки, дедушки и отцы покидали самолет и, подхваченные ветром, уносились, как снежинки кружили в небе – поэтому самолет, окруженный тысячами снежинок, был похож на огромное снежное облако.
     Василий Иванович умчался с Анкой.
     Антон Павлович, постукивая тросточкой, задумчиво покинул самолет.
     Патриарх Никон и немецкий профессор заканчивали свои беседы, пожимали друг другу руки.
     «Заходите в гости», - приглашал патриарх немецкого ученого.
     «И вы нас не забывайте, – отвечал профессор. – А то появились ученые священники, считающие себя моими последователями. Набравшись собственных заблуждений, которые с моим учением к вам идут в вашу церковь. Что, думаю, не совсем может быть хорошо. Не рекомендую пользоваться без научного подтверждения. Иначе, пусть уж лучше батюшки проверенными способами остаются народ укреплять в своей вере».
     Все это время, пока подобным образом решалась судьба Москвы, и следовательно - судьбы мира, Научный Совет не выразил никакого мнения. Старый немец, который однажды вправил мозги и поставил на ноги двух, нет – трех, иванов яковлевичей, наверное, считал свое дело законченным, и поэтому предпочитал молчать. Лишь однажды, когда отец повел всех в такие дебри, и головы спорящих повернулись к профессору, в ожидании его научного мнения, мудрый профессор авторитетно изрек: «Высочайшая правда одна и такая же как абсурд!».
Хотя и отцу, который, в свою очередь, также обращался за поддержкой к мнению авторитетного профессора, мол, правильно ли он мыслит, немец в ответ только пожимал плечами, говорил, мол, возможно и так. Он соглашался, а больше отмалчивался. Жалея, что зря подался на халяву полетать в такой ярой необузданной компании; осторожничал, боясь по земной привычке немецкого глагола «шиссен», что значит «расстрелять», или опасаясь, не такого смертельного, но также малоприятного определения, звучащего примерно как «шайзе».
А мама Алена, другой член Научного Совета, достала свои клубочки и стала вязать вместе со всеми, беседовать с родственниками, которых давно не видела, - некоторых даже с самого рождения.
Ее не покидало ощущение нечистого и недоброго. Волны грязи и зла до сих пор захлестывали ее в этом сверкающем военном ресторанном салоне класса «люкс». Дух канализационных колодцев, мхов и болот, по-прежнему переполнял салон, продолжал витать в атомном бомбардировщике, взвившемся в космическую высоту. Как она могла вообще сблизиться с этим человеком? Было ли вообще что-то похожее на симпатии между ними? Она даже не могла такое вспомнить. И сейчас повторилась, дурочка, - поддалась на уговоры, пришла на проводы. Как она не могла сразу почувствовать всю его подноготную при встрече с этим человеком?! Как могла ошибиться она - женщина с прекрасно развитым эстетическим вкусом? Всегда же она обещала себе навечно прекратить всякие отношения с ним!
     Хотя на ее губах для гостей была приклеена дежурная улыбка, но ее тошнило. От чувства отвращения ей хотелось помыть руки, хотелось принять душ.
     А отец, провожая гостей, не только улыбался, но даже весело смеялся. Делал вид, что ничего особенного не случилось - все у них замечательно! Хотя когда бросал взгляды на нее, то глуповато-недоуменным выражением лица нечаянно провинившегося человека пытался оправдаться перед возлюбленной за неожиданный и неприятный финал – извини, так уже получилось! Как бы признавался, что у него настроение тоже не самое фееричное.
     Она, на мгновенье сжимая губы, не роняя слов, испепеляла его взглядом.
     Скоро всех проводили, и родители свергнутого с небес Ивана Яковлевича остались одни.
     Когда последний гость оставил самолет, с трудом держащаяся улыбка слетела с ее губ, и она со всей искренностью высказалась насчет всего небесного шоу – выразила все, что она думает, что чувствует, и что ей кажется по поводу этого цирка.

     В отличие от всех присутствовавших здесь, только они вдвоем еще не могли летать самостоятельно, без всяких воздушных транспортных средств. И отец, уже мрачный, промолвил: «Надо такси вызвать…».