Из архива Л. М. Клейнборта. В. Г. Короленко

 
 Первая встреча моя с Владимиром Короленко имела место осенью 1896 года в старом Петербурге, когда я пришел к нему со своими стихами.
      Всю дорогу с Васильевского острова на Пески я силился представить писателя. Но это было напрасно. В то время портреты писателей не были так распространены, как теперь. Даже  к книгам Короленко портрет не прилагался. И пришел я к нему, не имея представления о его наружности.
      Приехав из Нижнего, Владимир Короленко жил тогда по Пятой Рождественской в одноэтажном особняке того типа, к какому писатель, наверное, привык за годы жизни в провинции — деревяный забор, а служебные постройки во дворе. Теперь этого особняка уже нет. На его месте стоит каменный дом. Когда я позвонил, впустил меня человек, легкий в движениях, коренастый, в густой каштановой бороде. Это и был сам Владимир Галактионович. Он провел меня в комнату, скромно обставленную, но залитую сентябрьским солнцем.
      Помню, сев напротив Короленко в своей новенькой студенческой тужурочке, я не сразу вспомнил, с чем, собственно, пришел. Я осознавал всем существом не то, что было у меня в руках, а то, что предо мной Короленко, тот самый, который отказался от присяги царю Александру Третьему, который  в среде нас, молодых людей, уже приобщившихся к журналам, был окружен таким ореолом. Вспомнил я, как там, в уездном городке из которого я приехал, вот в такое же точно утро, лежал я в саду гимназической квартиры с томом его рассказов, когда в дверях балкона показалась фигура нашего инспектора. Я уже попадался с запрещенными книгами. И, попадись я с рассказами Короленко — хорошего было бы мало. Но я захватил с собой и учебник, и ловкость рук выручила меня.
      Заметив в руке моей тетрадку, короленко дотронулся до нее взглядом.
      -Стихи?
     Он взял ее в руки, перелистал.
      -Ответ могу дать не ранее, чем через неделю.
      Он думал, что я принес рукопись для «Русского Богатства», которое он уже тогда редактировал. Я объяснил ему, что на журнал не претендую, что меня интересует лишь его мнение о моих стихах, которые я с таким рвением писал с детских лет.
      -Так-так, я прочту.
     Неделю спустя я пришел к нему за ответом. В глазах его мелькнуло что-то вроде интереса ко мне, что я отнес было в счет моих писаний. Так ведь мне хотелось, чтобы Короленко их одобрил.Какой юноша, пишущий стихи, не жаждет, чтобы настоящий писатель признал его поэтом. Но из первых слов Владимира Галактионовича явствовало, что это не так.
     Возвращая мне рукопись, всю исчерканную, он говорил лишь о технических недочетах. Лишь шероховатости моих писаний исправил он. Что же касается общего, в чем, собственно, и сказывается дарование, он не обмолвился  ни словом. Уже из этого я понял, что поэта в моих стихах он не нашел. Я встал, чтобы откланяться.
     - Новичок, я вижу? - Спрсил он.
      -Да, с месяц, как зачислен.
      -То-то! Сияющий какой... Из западного края?
      -Да.
      -Почти земляки, - улыбнулся он сочувственно. -Стихи ваши неплохи, но неплохо пишут многие.
      Мы вышли в переднюю.
     -Естественник?
     Я ответил утвердительно.
     -Хорошая наука -  химия.  Точная наука.
     Я согласился, но с холодком, что он тот час уловил.
     -Предпочитаете поэзию? Нет, поэзия от вас не уйдет. Химию же учите. Да — прилежно! Не запускайте вашей научной работы...
     Еще что-то спросил. Это не была любезность, когда спрашивают, чтобы проявить интерес к молодому человеку. Это была внимательность, не отягченная ничем лишним; внимательность писателя, - в силу привычки вдумываться в людей, заглядывать в другое существование, - но внимательность, в которой говорит голос сердца. Это бросилось мне в глаза с первой встречи с Короленко.
    Я возвращался к себе домой на Остров по Неве. Где-то в стороне кипел деловой Петербург; в берегах реки мимо дворцов и садов катились волны, играя лучами негреющего солнца, а в воображении мелькал лишь внешний облик писателя.
     Прошло года полтора. Была уже твердо устоявшаяся зима, когда я попал на вечер каких-то женских курсов с участием Королденко. Привлекло меня это последнее. Но, задержавшись где-то, я так и не услышал чтения Владимира Галактионовича. Пришел после него.
     Раздосадованный этим, я уже готов был вернуться восвояси, как вдруг, бродя по помещению, где проходил вечер, увидел его в одной из боковых комнат. Одетый просто, приятно, в тот самый костюм, в котором он изображен на портрете тех лет, середины 90-х годов, он стоял, облокотившись о стол, а вокруг него жались друг к другу студенты и курсистки. Уже по выражению лиц можно было понять, что это была одна из тех бесед, без которых редко  обходились студенческий вечер, студенческая вечеринка тех лет.
       Но вот он встает, направляется к двери и, к моему удивлению, протягивает мне руку.
      -Здравствуйте, - улыбается он так, как будто был я у него со своими стихами вчера. - Стихов еще много написали?
     Мне уже было не до стхов. Я уже ходил в Вольно-Экономическое общество, был весь в направлении царившем в передовых кружках.
     -Значит,  все в другом плане?
     И точно, как в тот раз, стал распрашивать меня об университете. Я относился к университету с тем же холодком, к которому  приучила  меня еще средняя школа. Ведь он  «обслуживал» «господствующие классы», а не народ.
      Я это высказал Владимиру Галактионовичу.
     -Нет, наука всегда — наука. И для «господствующего класса» и для народа. Стремитесь к образованию.
     От ясных слов, что он говорил студентам и курсисткам, и я стал взвешивать внутреннюю ценность того, что он сказал. Ведь какие имена насчитывал в те годы петербургский университет — Менделеев, Веселовский, СергеЕвич!
     Прошло много лет, и я стал встречаться с Короленко по своей журнальной деятельности.
     Часто я встречался с ним в общередакционном коллективе, возникшем в 1903 году, коллективе образовавшемся для защиты печатного слова.
     Это был коллектив для согласования практического тона журналистики; цель была в определении его задач, тех тем, которые намечались моментом. В него входило по два-три представителя от изданий левого типа.
     «Русское богатство» представляли Короленко, Анненский, Михайловский; «Мир божий» - Батюшков,Богданович; «Вопросы жизни» - Булгаков, Бердяев; «Образование» - Острогорский, Богучарский и, пишущий эти строки; «Правду» - Енотаевсикй, Колонтай.
     Таким образом, это был круг людей, собиравшийся раз в месяц (иногда и чаще) в зале тенишевского училища, людей разных направлений и разных взглядов. Председательствовал чаще всего Короленко. Надо было удивляться объективности, спокойствию и большому разуму, с какими он вел всегда эти совещания. Он сглаживал резкости. Однако, это был председатель, умевший угодить и одним, и другим лишь прирожденным тактом. Он был центром, вокруг которого кипела жизнь насущных вопросов. Он умел прислушиваться к шороху каждой мысли, выпрямить все существенное, доразвить все сказанное; умел ставить вопрос живым ощущением морально-эстетической ценности.
      Часто и близко я встречал Короленко летом 1905 года в Хатках Полтавской губернии у своего друга Владимира Вильяновича Беренштама, известного старого русского адвоката по политическим процессам, в десяти верстах от Сорочинцев, родины Гоголя.
     Беренштамовский дом в Хатках строил еще его отец, деятель старой Украины, редактор «Киевской старины». Но владимир Вильянович отделился от него, поселился на горном обрезе, над извтлтсьым берегом реки. Поселившись, он убедил и Короленко построиться по соседству с ним, поселиться на лето и осень там, в живописных Хатках. 
      Когда я приехал, Короленко в Хатках еще не было.. Он путешествовал где-то со старшей
дочерью, пожившей уже в качестве народной учительницы в глухом селе Пирятинского уезда. Повесив котомку за спину, Владимир Галактионович бродил с ней по каким-то путям и дорогам.
      Дом, только что построенный почти без Владимира Галактионовича, был уже готов, но жить в нем еще нельзя было. Даже Евдокия Семионовна с младшей дочерью еще не жили в нем. Лишь после того, как приехал Владимир Галактионович, они перебрались в свой дом. Ждали еще и приезда тетушки Елизаветы Осиповны, родной сестры матери писателя, присутствующей еще при рождении его, но она осталась в Полтаве.
      Когда приехал Владимир Галактионович, мы по песчаной тропе, уже потемневшей от росы, пошли к нему в его новый дом. Простенький, но уютный, еще не обшитый тесом, с временным крылечком, стоял он по дороге от возвышенности, на которой расположился Беренштам. И обставлен он был просто. Мебель была сборная, но каждая вещь что-то говорила о себе. В мезонине — кабинет Владимира Галактионовича — уже веял дух его. Из большого квадратного окна, против входа, ровно, приятно ложился свет на письменный стол. Открывался вид на реку Псел, тонущей в растительности, на синеющие  дали, залитые солнцем. И ласковое веяние ветра несло аромат сохнущего сена, нежный запах полевых цветов.
               
                К сожалению, здесь отсутствует страница,      
                которую не удалось восстановить.
                Далее шел рассказ об участии В.Г.Короленко в
                деле Бейлиса.

            ….......сказал он. - Если процесс Дрейфуса во  Франции в 90-х годах прошлого века был индивидуальным процессом, то процесс Бейлиса обвинил целый народ.
       Много рассказывал о своих выездах в  Лукьяновку, к месту совершившейся трагедии.
      -Везде там я слышал голоса привета и участия в аресте невиновного Бейлиса.
      Мы спросили Короленко, какой можно ждать приговор по делу.
      -Трудно, очень трудно сказать. Ведь состав судей и присяжных заседателей не внушает доверия. Два мелких чиновника, пять деревенских кафтанов, три равнодушных мещанина.
      Настал день приговора. Здание суда было окружено нарядами полиции, везде шныряли черносотенцы, в городе ожидали погром еврейского населения.
    Зал суда был в крайне напряженном состоянии. Ожидали выхода присяжных заседателей. Короленко сидел в суде мрачный, бледный, возбужденный. И вот, из совещательной комнаты, один за одним выходят присяжные заседатели, старшина произносит вердикт.
      -Нет, не виновен.
      Зал дрогнул. Короленко бросается к защите, обнимает, жмет руки и репортерам, окружающим его.
      -Кричите! Кричите на всю Россию, на весь мир: «Не виновен, нет, не виновен!»
     Я стою поодаль и смотрю на него.
     Сейчас, когда пишу краткие воспоминания об этом человеке, я вспоминаю слова моего земляка, рабочего-кожевника, бывшего председателя Совета Народных Комиссаров Белоруссии Дмитрия Желуновича, сказанные о Короленко после процесса: «Когда Россию, мыслящую Россию постигло великое несчастье — смерть Льва Толстого, я хоть и не разделявший его воззрений, мораль и философию общественных отношений, -  побледнел,  испугался, будто бы подо мной дрогнула почва, и задал себе вопрос, что будет теперь без Толстого? И горькую, неведомую никому слезу уронил на мокрую грязную землю. Стало жутко, и я начал искать людей в литературе, нравственный авторитет, на кого бы опереться. И искать долго не пришлось — я вспомнил, что живет и бодрствует Владимир Короленко.
     Короленко, как бы получивший великий дух в наследство от Толстого, во всем своем величии вознесся он над Россией, и я чувствовал — к нему тянулись руки и сердца со всех концов. В это время мощный голос Короленко окрестил непрекращающиеся казни в России бытовым явлением, обрисовал весь их ужас. Вслед за тем выплыл на сцену кровавый навет на евреев. И первым протестантом поднял голос Короленко. Писатель вырастал в моих глазах в великого славного мужа, который всецело подкупил, очаровал своей личностью.
       И я не знаю, перенесу ли я утрату, утрату Короленко, если только рок заставит меня пережить ее.
      Как хотелось бы мне быть чудодеем, дабы я смог обессмертить живую совесть моей Родины, ибо что тогда будет стоить моя Родина? Где найдет она таких сыновей?»