Подписчица

               


    Студёным ноябрьским утром Нине Николаевне Самохиной, женщине преклонных лет, у входа в гастроном, звонкий ребячий голос предложил:

  - Бабушка, купите газету!

   Мальчик лет десяти с ворохом свежей периодики глядел на неё просящими глазами. Пожалела продрогшего пацана - купила экземпляр.

   В магазине заполнила сумку продуктами, вышла. Её взор сразу же устремился на мальчика – продавца газет. Тот сидел на корточках у стены здания и неслышно плакал. Нина Николаевна приблизилась к нему с целью выведать причину плохого настроения.
 Оказалось - только что двое подростков постарше захотели купить газету, но под видом отсутствия у них с собой наличности, завлекли парнишку в ближайший подъезд, где якобы жил один из них. Вывернули карманы, отняли около трёхсот рублей, вырученных от торговли, пригрозили, чтобы не жаловался, предварительно отлупив. Непроданные газеты раскидали по подъезду.

   С минуту подумав, Самохина порылась в сумке, достала кошелёк, отсчитала три сотни, протянула мальчишке, назвавшемуся Мишкой, но тот вежливо отстранил деньги.

  - Бери же, детка, пока дают. А то как отчитаешься перед хозяином  за недостачу? После как-нибудь возвратишь…

  - А куда принести деньги, бабушка?

  - Принесёшь на Пушкина, пять. Квартира моя – четырнадцатая. Я день и ночь дома. Вот только в магазин сползаю когда. А куда мне ещё ходить с моими–то силёнками?
   И, уже собравшись уходить, спросила:

   - Сколько лет тебе, Миша?

   - Восемь.

   - Мне вот тоже… восемь… до девяти десятков не достаёт. У меня в твоём возрасте папку расстреляли… Ну бывай, Миша. Заходи в гости – буду рада. Одна ведь кукую, тоскливо. Деда моего давно уж нету, а дочери живут – не дотянешься.

  Самохина пришла домой, скинула шубейку, включила чайник, подсела к батарее согреться. Зазвенел  над входной дверью звонок. Отворила – за порогом стоял Мишка.

  - Бабушка, давайте я вам за продуктами ходить стану, вам же тяжело.

  - Э, не надо, голубок! Не отбирай у меня эту радость. Не буду выходить из квартиры – совсем захирею. Пока шевелюсь – живу… Да ты проходи, Миша, чаем хоть напою.

  - Некогда, бабушка. Мне ещё газеты допродать надо. А долг я вам верну, не думайте. Вот заработаю и отдам.

  - А я  и не сомневаюсь.

  И неожиданно предложила:

  - А знаешь, детка, сделаем давай так. Ты приноси мне всякий раз по свежей газете, когда продаёшь их, и клади в мой почтовый ящик. И таскай мне свой товар, покуда  на триста рублей не натаскаешь. Ты грамотный, сосчитаешь… Это, вроде как, я подписалась у тебя на газетку на какой–то  срок. А то я нынче ничего не выписала – испугалась цен. С моими–то доходами… Ну, как, идёт, Михаил?

   Мишка согласился и ушёл.

   И, действительно, согласно  договору, Самохина регулярно извлекала из почтового ящика газеты, всякий раз добрым словом поминая «почтальона». Прессу толком не читала, но каждый номер бережно клала на этажерку в стопку.

   Шли недели, месяцы. И уже давно были исчерпаны триста бабкиных рублей и впору бы «подписке» прекратиться, но к удивлённой Нине Николаевне всё приходила и приходила "районка".

   А на исходе весны, в день её рождения , Самохиной поступила яркая открытка. Думала: от которой–то дочки. На открытке детская рука немудрёным текстом  поздравляла Нину Николаевну с восьмидесятитрёхлетием. Пониже - подпись: - «Ваш Мишка».

  И тронутая до слёз старуха, никак не могла взять в толк – каким образом мальчонка прознал про именины, не зная ни имени её, ни фамилии.