Суббота.
Марина, склонившись над тазиком с мыльной водой, достирывала Настины платьица. За неделю их скопилось предостаточно. Настенька была та ещё чистюля. Стоило на одежку попасть хоть капельке, как она тут же требовала чистое платье. Поэтому и в детском саду у неё в шкафчике их всегда лежало несколько штук запасных. Воспитатели первое время отказывались переодевать девочку, но она тогда так горько, и так долго плакала, что легче было быстро переодеть столь чистоплотного ребёнка, чем слушать, как она плачет. Только вот Марине по субботам приходилось полдня стоять над тазом со стиркой. Жили они вдвоём с дочкой в заводском общежитии, где, как пел Владимир Высоцкий: "На тридцать восемь комнат - всего одна уборная". У них же было сорок комнат, по двадцать с каждой стороны коридора. Общая кухня, с тремя газовыми плитами, постоянно занятыми, из-за чего Марине пришлось купить электроплитку и готовить в комнате, и общий туалет, вечно изгаженный. Пока общежитие было женским, было ещё ничего, чистенько. Но как только их этаж сделали семейным, так всё и загадили. Мужики, будто нарочно, мочились всё время мимо утопленных в пол унитазов, и зловонные лужи, особенно по выходным, когда уборщица отдыхала, жёлтыми озерцами блестели на цементном полу. Да и дети постарше, те, что уже не ходили на горшок, но ещё боялись присаживаться на корточки над большими для них лотками унитазов, могли сходить "по-большому" где-нибудь в уголочке кабинки. Затем, прикрыв кучку куском газеты, быстро убегали. И кто-то, не заметив, наступал в неё, размазывал по полу, матерясь. Так что в туалет, особенно в понедельник, утром, зайти было огромным подвигом. И не помогали ни устные, ни письменные призывы уборщицы соблюдать чистоту. Сорок семей и всего три кабинки. Вот Марина и бегала по всем восьми этажам, в поисках более-менее чистого туалета, либо терпела до работы. А по-маленькому можно и в Настин горшок.
Хорошо ещё, что хоть вода была в комнате, и холодная, и горячая. Она и дочку мыла, и сама купалась в эмалированной детской ванночке, брезгуя идти в общий душ. И стиркой тут же занималась.
"Что-то Настёнки давно не слышно", - подумала Марина. Но особо не всполошилась, зная, что с этажа она никуда не уйдёт. Играет, наверное, с Сашкой или Димкой. Это были её приятели. Сашке, как и Настёнке, было четыре, они в одну группу в детсаду ходили, а Димка на год был старше. Девочек, кроме Насти, на этаже не было, а вот мальчишек, разного возраста, человек пятнадцать, точно можно было насчитать. Все соседки смеялись, что Настя, как вырастет, в девках не засидится, вон женихов сколько бегает.
Марине это-то и не нравилось. Дочка росла, как пацанка, даром, что чистюля. Везде со своими дружками, только успевали их, то с крыши дома снимать, то из арыка вытаскивать.
На крышу восьмиэтажного общежития дети забрались через открытый вход лифтовой шахты. Улеглись на ограждающий её парапет, и бросали вниз камешки, наблюдая, как падая, отскакивают от земли. И ведь не испугались высоты, от которой и у взрослых-то голова кружилась. Хорошо ещё, что беды не случилось, не свалились вслед за камешками. Досталось тогда всем, и матерям, и детям, и заведующей общежитием. И лифтёрам, что не навесили замок на решётку, преграждающую выход наверх, на крышу. Наревелись потом тоже все вместе. И над судьбой такой, и над одиночеством и безысходностью. Невозможно ведь всегда держать при себе ребёнка, не пристегнёшь цепочкой, не привяжешь. Хотя и старались помогать друг другу, молока там, хлеба из магазина принести заодно и соседке, оставив своего малыша у неё на попечении.
Но вот опять же, стирку взять. Не отойти, не бросить, а ребёнок бегает где-то...
- Тётя Марина, а тётя Марина, - прервал её размышления Димкин голосок. Малыш заглядывал в приоткрытую дверь комнаты, а позади него выглядывали мордашки Сашки и Настёнки. - А у нас Витька умер, бабуля плачет, говорит, завтра хоронить будут. Папка в больницу за мамкой поехал. Приходите к нам!
И Димка, выпалив это, умчался дальше по коридору, сообщать новость соседям. Он ещё не понимал, что всё же случилось с его полуторагодовалым братишкой, которого накануне увезла "Скорая" вместе с мамкой. В свои пять лет ни разу не сталкивался со смертью, и не мог осознать, какое горе постигло их семью. Понял только, что случилось что-то необычное, чего у них на этаже ещё не происходило. И чувствовал себя героем дня, разнося новость.
Марина, охнув, выронила отжатое платье обратно в воду. Инстинктивно кинулась к Насте, прижала к себе. Словно боясь, что с ней что-то произойдёт вот прямо сейчас, на пороге комнаты. Дочка недовольно запищала, вырываясь из рук матери.
"Ну, мама, я с Сашкой играть пойду, на улицу. Можно, я паровозик возьму? Я не потеряю!" - И она, сбросив сандалики, побежала на балкон, за игрушкой. Паровозик ей только вчера купили, по дороге из детского сада домой. Он был очень красивый, яркий. Собственно, это был поезд, состоящий из паровоза и двух вагонов. С машинистом на паровозе, а в открытых вагонах ехали различные звери: жираф, слоник, бегемотик. Их всех можно было вынимать и играть с ними отдельно. Умеют же делать игрушки в Германии. Марина машинально произнесла: "Нет, нельзя. Играйте с ним дома, а то растеряете!". И закрыла дверь, не слушая возмущённых воплей Насти.
Все её мысли были заняты полученным известием о смерти маленького Витеньки. Она не была близко знакома с Димкиной семьёй, они переехали к ним сравнительно недавно, и просто здоровалась, встретившись в коридоре или на лестнице с родителями мальчиков. Зато Димка как-то сразу подружился с детьми, до этого Настя и Саша играли в основном только вдвоём, не принимая никого в свои игры.
Витюшка был смешным толстеньким карапузом. Он, лишь недавно научившись ходить, смешно семенил по коридору, пытаясь поспеть за братом, убегавшим от него. Димка не хотел нянчиться с братишкой, пока мама готовит еду или стирает, и норовил сбежать от него. Но это ему не удавалось, спрятаться в длинном коридоре было негде, и приходилось возвращаться к братишке. Но чаще всего малыша успевала подхватить какая-нибудь соседка, чтобы потискать симпатичного бутузика. Он весело смеялся, показывая остренькие беленькие зубки, когда его подкидывали или кружили, одинаково идя ко всем на ручки, и был всеобщим любимцем. И вот его не стало.
Поскольку была суббота, почти все соседи были дома. И кто-то из них тут же стал ходить по комнатам, собирая деньги на похороны. По христианскому обычаю тело усопшего должно пролежать дома три дня, но на улице стояла такая жара, что это было просто невозможно соблюсти. Недаром мусульмане хоронили в тот же день, до захода солнца. И похороны малыша должны были состояться на следующий день. Все соседи дружно занялись подготовкой этого скорбного события. Готовился поминальный обед, пеклись пироги, варился компот. Все разговаривали в полголоса, хотя тело малыша ещё не привезли. Горе сближает людей, делает их почти родными. Удивительно, но в эту субботу в общежитии было необычно тихо и спокойно. Не было слышно обычных по выходным пьяных разборок, громкой музыки и криков под балконами, вызывающих кого-нибудь из жильцов на улицу. И, что более удивительно, был чистым туалет. Неужели смерть ребёнка научила людей опрятности? Увы, но это было временным явлением.
продолжение http://www.proza.ru/2012/06/27/130
фото взято из интернета