Амуры, тужуры, бонжуры...

Андрей Валько,  всхрапнув последний раз, проглотил слюну, приоткрыл глаз, потом другой…  Тело дрожало мелким ознобом, редкие зубы выбивали  дробь, сердце жгла невыносимая боль. Он  сделал несколько непонятных движений: хотелось натянуть одеяло, согреться и спать, спать… Однако согреться под туманным покрывалом, сквозь которое едва пробивались солнечные лучи,   не удалось. Вверху -  куполом макушки берёз,  под боком зелёная трава росой поблёскивает, под головой -  двухлитровая бутылка из-под спирта.

- Где  я? Ядрёна корень! Во попал! Тужуры-бонжуры… - пробормотал он, и, держась за сердце, сделал попытку встать. - Есть тут кто?  Отзовись!

Из-под куста выполз на четвереньках здоровенный лохматый мужик с лицом, вышедшим из берегов.  Андрей с трудом  узнал Егора Фролова:

- Егор, а где это мы?

- Как где? У тебя на юбилее гуляем…  - прошамкал сосед. - Ты вчера флаг выбрасывал?

- Выбрасывал…

- Вот мужики и пришли…

- А потом?

- А потом их бабы домой увели, а нас  на полянке под берёзками, забыли.
 
Хорошее село Рыдалово! От всех ветров защищено: в котловине располагается. Посмотришь издалека - кажется, что с холмов на него сосны да ели в атаку идут. Вот-вот спустятся и забросают село  шишками. Но вовремя появились мужики-переселенцы. Спилили сосны-ели-кедры, выкорчевали пни, землю распахали… Одним словом, остановили нашествие.
 
В скором времени избы вдоль трёх улиц выстроились, и у каждой   название: Киевщина, Брянщина, Могилёвщина, как напоминание о родных местах, покинутых в поисках лучшей доли. Сходились улицы к  центру. Там и берёзки мужики посадили кружком. Стоят, как девки в хороводе… Смущаются. А смущаться было от чего! Полянка в местный клуб превратилась, использовалась  исключительно для восстановления дружеских отношений между братьями славянами. Раньше из-за пустяка стенка на стенку ходили, кровь друг другу пускали. А как только мужики длинный стол из досок сделали, лавки возле него поставили,   на высокую мачту флаг красный, с советских времён оставшийся,  повесили, кровопролитие прекратилось. Если флаг поднят, бросай дела и торопись: дело есть,  кто-то выпить принёс.

Выпили, и пошла плясать губерния, коленца выбрасывать! Умеют братья славяне  и работать, и гулять!  Правда, меры ни в том, ни в другом не знают.  До кондиции дойдут - перед берёзками на коленях стоят, обнимают, а те морщатся от крепкого словца и самогонного дурмана да прикрывают  ветками любопытство деревенских  мальчишек, мечтающих  повзрослеть и стать на отцов похожими.

Дед Андрей вчера флаг выбросил по поводу предстоящего юбилея.  Ни много, ни мало - восемьдесят!  В Рыдалово эту дату помнили и праздника ждали. Мужики собрались в одночасье. Поздравляли, рукоплескали, благодарили, желали, разводной ключ подарили…  Андрей улыбался, украдкой носовым платком промокал слезу и выглядел вполне достойно. Он сумел сохранить эффектную внешность:  приятный тембр голоса, роскошные седые волосы, стройную фигуру. К слову сказать, по деревне много похожих на него ребятишек бегало. Поймает, бывало, он какого-нибудь пострелёнка, посмотрит: «Никак мой?» Приглядится: «Нет, вроде, не мой…» - и отпустит на все четыре стороны.

Спирт лился рекой… Постепенно мысли у мужиков становились   бледными, тяжёлыми, сонными. Разум заснул - не достучаться. Слов больше нет.  Кончились с последней каплей технаря. Остались одни буквы,  жесты и неуверенные движения. Тянуло к земле, но вопреки закону всемирного тяготения ноги выписывали замысловатые кренделя, губы сливались в дружеских поцелуях, руки застывали в долгих рукопожатиях…

 Фу, ты, ну, ты, палки гнуты! Под нестройные всхлипы гармошки пляшет Иван Голобородько… Пляшет, перебирает ногами, а в глазах - тоска, которую ничем не измерить…

Обняв берёзку, плачет горькими слезами Пётр Воробей:   семья   за полгода переселилась на деревенское кладбище.

Степан Рагозин жмёт руку соседу, который поджёг его  баню… Кто старое помянет…

Прощаем, миримся, милосердие не копим -  последнее отдать обещаем…

И только Егор Фролов, деревенский философ, недавно поселившийся в Рыдалово, пытается осмыслить происходящее:

- Каждого из нас есть за что пожалеть.  Ветер времени срывает человека, как листья с деревьев и гонит, куда ему угодно. Хорошо, если есть силы сопротивляться - устоит. А если нет? Кранты тогда, мужики… Пить, воровать, убивать будем… И тогда далеко не каждый жалости достоин… Враг ты  себе и людям... Я   сопротивляюсь и поэтому от ветки родимой не оторвался… Я смысл жизни ищу! Но… - он погрозил пальцем кому-то невидимому, - найду и перепрячу! Не получите!
 
Егор сделал неудачную попытку встать на ноги и продолжил:
   
- А народ…  Сколько  ни воспитывай, всё равно хорошо жить хочет.

Последняя фраза - результат нечеловеческого напряжения мысли,  окончательно лишила Егора последних  сил. Где сидел - там и упал, заснув богатырским сном.

Гуляет деревня! Живёт!

Пока мужики бражничали, бабы  на автотрассе торговали тем, что Бог послал. Не то что продукты в доме лишними были,  но где денег взять на одежду, школьные учебники для ребятишек?  Были когда-то на территории деревни три колхоза. Были да сплыли! Нет работы, хоть волком вой.

- Покупай, родимый, картошечку, покупай… Только что с куста, - заглядывала в глаза покупателю шофёру бабка Авдеиха. - Бери, почти даром отдам, голубчик.

- Молочка не хочешь? Только что из-под коровки…

- Лук едун, кто не купит, тот… Лучок, лучок… - смеялась разбитная солдатка Ленка,  кокетничая.

- Огурчики, огурчики малосольные… Лучше меня в деревне никто не солит… Смотри, какие...  - хрустела огурцом  Нинкина невестка Ольга. - Берёшь? Сколько? Я их  в интересную газетку заверну. Заодно и почитаешь.


Покупатели хрустели огурцами, торговались, бросали мятые грязные десятки, отъезжали, обдавая торговок пылью.

- Следующий, подъезжай!

Торгует деревня! Живёт!

К вечеру бабы до деревни едва добрались.  Автобус давно не ходит. От автобусной остановки только место осталось. Хозяев дома нет, скотина не кормленная кричит, а над берёзками в центре деревни красный флаг развевается. Побросали бабы сумки - и туда. Мужиков поругали,  домой под конвоем доставили.

- Да, а нас забыли … - эхом отозвался Андрей. - Ничего,  мы спинами к берёзкам прижмёмся, отдохнём и к дому двинемся.

Доползти до берёзок оказалось делом нелёгким: лицо Андрея приобрело синюшный оттенок, пот заливал глаза, ноги не слушались. Егор приблизился к берёзе, перекатываясь с боку на бок.

- Бонжур, матушка, поделись силушкой с нами, грешными, - попросил  Андрей.- Как бы нам, Егор, от ветки-то не оторваться…

- Я, Андрей,  смерти не боюсь. Только  бы сначала разобраться, в чём жизни смысл заключается.

- Я тоже, брат, помирать не собираюсь, жить всегда хотел, даже когда при Сталине ни за что, ни про что в Норильлаге оказался. Волосы за ночь к подушке примерзали, сокамерники издевались, а я жить всё равно хотел. И хочешь знать,  почему? - Андрей замолчал, собираясь с силами.

- Так почему? - не справился с ожиданием Егор. - Я думаю, в каждой эпохе было хорошее…  - Я его находил и служил верой и правдой Сталину и Хрущёву,  Брежневу и Горбачёву,  Ельцину… Всю жизнь Председателем сельсовета работал. Так у меня вместо сердца - бумажка, которая вечно трепещет… Сколько раз против собственной совести идти приходилось. Перед людьми стыдно.  От нас разве что-нибудь зависит? Устал народ… Я тоже устал.

- Для меня эпохи отменяются. Я не жил ни при Сталине, ни при Хрущёве…  А жил при Маше, Ксюше, Даше, Клаше, Наташе и прочих… Я человек. Это важно. Это собственная жизнь!

- Я, Андрей, на похороны Сталина в Москву ездил. Собрал последние рублишки, которые на чёрный день приберегал,  и вперёд! В очереди стоял почти сутки, чтобы проститься, слёзы ронял и не стеснялся… Великий и мудрый был человек! Моя дочка  фото подписала и послала: «Дорогому Сталину от Светы». Получил? Нет? Так и не узнали.

- Боже мой! Как я любил Машу! Мы в Норильлаге познакомились. Она сидела за то, что была француженкой и обвинялась в шпионаже. Я - за то, что был сыном врага народа. Когда женщину любишь, ты её понимаешь, даже если не знаешь языка. «Амур, тужур, бонжур» - этого достаточно. Остальное скажут губы, глаза, руки… И тогда она совсем твоей становится…  Фигурка точёная, волосы каштановые, грудь высокая… - Андрей всхлипнул. - После лагеря в Сибири остались: возвращаться было не велено. К крестьянской жизни не сразу привыкла. Трудно  было. В покос напилась Мари холодного молока из погреба - воспаление лёгких приключилось. За неделю сгорела. Но для меня она не умерла, а просто ушла… И в любой момент может вернуться… - выдохнул Андрей. - А твоя жена? Красивая была?

- Красивая, если свет не включать. Груди свои, не силиконовые - во!  А от них одно неудобство. В старости приходилось в штаны заправлять.  - Егор беззлобно засмеялся. - Добрая была, если не злить…  А при Хрущёве? - не хотел он слезать с любимого конька. - Оттепель началась. Оттаяли… Размякли… И я вместе со всеми радовался…  А спроси меня: чему?

- С Ксюшей тоже жили… Но не были мы друг для друга созданы. Изменял ли я жёнам? Да. И этого не скрывал. Измену я каждой объяснял так: «Я только тебя люблю, а другие нужны для того, чтобы удостовериться в этом».

- Потом Брежнев… «Малая земля», писатель, Герой Советского Союза, четыре Звезды… Без войны столько лет жили! И на том спасибо! Это главное. Правда, в магазинах ничего не было, но мы привычные…- Егор облизал пересохшие губы.

Мысли  путались, перед глазами расплывались круги…

- А Даше я сразу сказал: «Мне -  шестьдесят  лет, тебе - тридцать. Я вот такой. Живу по своим правилам. Хочешь,  принимай, хочешь,  нет. Я никогда не притворялся. Я её счастливой сделал, потому что дар от природы имею - любить. А как-то раз утром проснулись - всё вроде, как и вчера. А Даша  говорит: «Ты скучный старик!». Она уже не была счастливой, потому что счастливым перестал быть я. Не было огня… Был,  да погас! И  опять один… -  Андрей закрыл глаза.

- Ты Ельцина возьми! Пьяница, баламут…  Но он подарил нам свободу! Хочешь,  на государство работай, хочешь,  на хозяина, хочешь,   на себя. Я всё перепробовал. Не получилось. Но я свободен! Вот захочу и головой о дерево биться буду! - Егор  несколько раз ударился головой о берёзу и замолчал.

- Я, Егор,  с возрастом стал мудрым.  Не могу поделиться богатством, но всегда готов отдать душевное тепло. Да вот беда - не берёт никто. В покровительстве моём нуждается только кот Тихон и то, пока март не наступит, -  говорить было всё труднее. -  И от ненужности своей - скука неимоверная. А скука - это пустота души, - Андрей едва справлялся с одышкой. - Попить бы… Егорушка… Егор…  - позвал он.

Тишину нарушало  тихое перешёптывание берёз да жужжание пролетающего мимо шмеля.

-Эх, амуры, тужуры, бонжуры… - прошелестел Андрей и затих.

 
Нашли Андрея и Егора в этот же день деревенские парни. Один из них, старший,  был очень похож на Андрея.

Односельчане положили покойных на широкую телегу.  Укрыли снятым с мачты красным советским флагом…