На всё село я с матерью единственные представители гражданского русского населения. Внизу, в двухстах метрах от моря, воинские казармы и несколько домиков для семей офицеров, у которых дети дошкольного возраста.
Поэтому, когда я приходил к солдатам, они всегда с удовольствием встречали меня и разговаривали. Им в свободное время разрешалось купаться и загорать.
На пляже у загорающего солдата увидел книгу Константина Седых «Даурия», которую тут же стал читать, мне она так понравилась, что мать с кем-то договорилась и мне разрешили пользоваться солдатской библиотекой.
По воскресеньям возле казарм под высокие тополя выставляли патефон с единственной пластинкой «Манечка», в исполнении Шурова и Рыкунина, которых тогда впервые услышал, крутили часами, часто меняя стальные иголки из выдвижного потайного ящичка. Впрочем, использованные иголки бросали туда же, что ставило меня в некоторое недоумение: стоило менять?
Первого мая наши отквитались. Перед школой, на площадке, которая отлично просматривалась с турецкой стороны села, устроили песни и пляски приезжего грузинского ансамбля.
Наших зрителей мало, но на турецкой стороне поднялся переполох. Кто-то заставлял жителей закрывать окна, чтобы не увидели и не услышали бесплатный концерт. Политический идиотизм свойственен не только русским.
В апреле устроили субботник. Рядом со школой строили кирпичное здание, и школьники носили на второй этаж кирпичи. Трудная и грязная работа. Там я впервые увидел «козлы», на которые укладывали кирпичи, и человек нес груз на спине, а не так как мы, в руках, по три штуки. С местными ребятами я так и не подружился. Они плохо знали русский, а я грузинский.
Один мальчик пытался найти со мной общий язык, мы забирались в кабину грузовика, стоявшего на автобусной остановке, и долго что-то рассказывали друг другу, но больше он не приходил ко мне. Некоторые ребята курили, но курево можно достать только у солдат. Меняли мандарины на махорку.
У меня же, мандарин не было. Оставалось – просить. Иногда давали, а однажды принялись стыдить. Впрочем, я не испытывал сильную тягу. Просто было невыносимо скучно. Не знал, чем себя занять.
Неподалеку от нас жил мой сверстник. Иногда он приходил ко мне смотреть диафильмы, которые я покупал в Батуми, их становилось всё больше, но они быстро приедались, а для него были в диковинку. Поэтому я договорился с ним на натуральный обмен за апельсины.
Он кивнул головой и принес килограмм апельсинов. Спорить не стал. Повторилась история похожая на обмен фигурных коньков с местным мальчишкой на Кубани. Тот принес два килограмма китаек.
Раз в неделю солдатам показывали фильм. Все старые, уже виденные мной. Но все же, хоть какое-то развлечение. Была надежда, что когда-нибудь покажут нечто интересное, но привозили «Ленин в Октябре», «Ленин в 17 году».
Мне особенно нравился фильм «Секретная миссия» с Еленой Кузьминой в главной роли, ей очень шла эсесовская пилотка. С удовольствием бы посмотрел про лыжников, сражающихся в горах с бандеровцами, но эти фильмы не показывали так часто, как другие.
Очень редко, раз в месяц, в сельский клуб привозили фильм, и тогда многие жители села приходили и занимали почти все триста мест.
Я приходил с модной игрой «15». Я уже читал, что эту игру придумали в Англии, и машинисты до того увлекались, что допускали аварии. Но не знал, что она не имеет решения, если изначально не так установлены костяшки с цифрами.
Иногда узнавали, что на соседнюю заставу, в пяти километрах от нас, привезли фильм, и я с местными ребятами шёл туда. В казарме занавешивали окна, солдаты приносили табуретки, а мы садились перед экраном. Там я посмотрел скучнейший знаменитый фильм Довженко «Земля».
Может быть, поэтому и остался в памяти своим названием. Остальное всё забылось, кроме старика в горестном отчаянии на засушливом поле. Разочарованный, вышел на улицу, побродил по части, по спортивной площадке, и пошел домой.
За хлебом иногда ходили в Гонио, восемь километров пешком по горной каменистой дороге. Как ни берегли хлеб, но уже на следующий день в нем заводились долгоносики, так их назвала мать, маленькие черные жучки, которые противно скрипели на зубах.
Постепенно они заполняли все поры хлеба. Выковыривать бесполезно. Хлеб выбрасывали и ждали следующего воскресенья, чтобы купить свежий хлеб. Ничего мучного дома нельзя хранить. Можно бы просеять, но у матери нет сита. Непонятно, откуда они взялись? Сущее бедствие. До этого я и представления о долгоносиках не имел, как и в последующие годы.
Однажды весной на автобусе поехали в Гонио, сошли у развалин храма времен царицы Тамары — сохранилась кладка из необработанных камней высотой в два метра. Напротив, через грунтовую дорогу, небольшой магазинчик в жилом двухэтажном доме.
На окне второго этажа комнатный лимон метровой высоты, весь усыпан желтыми плодами, и мы решили, что когда у нас будет своя квартира, то непременно заведем такой лимон, который прекрасно смотрится, а при желании попить чай, можно и сорвать один.
В магазине накупили продуктов и две бутылки пива, которое вдруг оба полюбили, и с полными сетками пошли пешком в Сарпи, потому что ждать автобуса не имело смысла, слишком поздно проезжал.
Перед подъемом в горы, на влажной лужайке, возле кустов несколько распустившихся ландышей, которые до этого видел только на картинках. Наяву они были еще прекрасней, так тонко пахли, что рука не поднялась их сорвать, тем более что их было так мало. А день запечатлелся в памяти первыми в моей жизни ландышами.
Подниматься в гору тяжело, и мы шли медленно, о чем-то разговаривая. Справа от нас плантация очень мелких мандарин, и назывались они по-другому. Кожура очень тонкая. Тогда я не понимал, какой смысл выращивать такие цитрусы, когда здесь растут хорошие, крупные мандарины. И только сейчас догадался, что их могли использовать в кулинарии, да и в прочих технологических целях.
На весенние каникулы мы съездили на теплоходе в Сухуми. Мать договорилась с Ниной, что из Псху, горного селения, где не было дорожного сообщения, лишь на вертолете, нам доставят ведро меда за сто рублей. Ведро было полнющим, под самый край, и очень тяжёлым. Я едва нес.
Мёд был отличнейшим и ароматным. За неимением ничего другого съестного, ел его три раза в день, наливая в блюдце, и вымазывал хлебом. Поэтому очень быстро, я это ведро прикончил. Но на всю жизнь осталось воспоминание о настоящем горном мёде, который помог продержаться в трудные дни, когда кроме хлеба ничего не было.
В Батуми мать купила «чудо-печь», в которой можно выпекать вкусные пироги, если уметь, но моя мать ничего не умела. Кекс из муки и яиц получался плотным, плохо пропекался и пригорал. Матери невдомек, что белок надо отделять, он связывает тесто. Но даже такой кекс быстро съедался, потому что в этот день больше ничего не готовилось кроме него.
После неудачного опыта мать надолго оставляла чудо-печь в покое, но через месяц снова вспоминала, надеясь, что уж на этот раз всё получится, как надо, но чуда не происходило, вынимали плотный комок чуть догоревшего кекса.
Эта алюминиевая чудо-печь часто переезжала с нами с квартиры на квартиру, сильно погнулась, но выбросить жалко. Мать надеялась на чудо.
Описывая сей пассаж, какое-то время не мог понять, что же мешало моей матери научиться делать качественные выпечки, достаточно спросить совета у подруг, у которых всё получалось, но потом понял: она боялась уронить себя в глазах других своим незнанием чего-то, как же, она — учительница! И вдруг чего-то не знает.
Но она не поняла, что, один раз спросив, второй раз уже не станешь спрашивать, ибо будешь это знать. И уже другим придётся тебя спрашивать, как, научи.
Мать договорилась с председателем колхоза о продаже нам молока и сыра. Деньги платили в колхозную кассу, а за сыром мне пришлось идти на ферму, поднимаясь по спиральной дороге в гору.
Никто дорогу не показывал, сам нашел. Обратился к молодым дояркам, которые встретили дружелюбно, налили бидон молока и дали два круга свежего, малосольного сыра.
Рядом с фермой стояла пятиметровая силосная башня, которую увидел впервые, и не сразу понял, для чего она? По дороге на склоне гор видел плантации саженцев цитрусовых, заботливо укрытых в марлю пирамидкой, вероятно, от случайного мороза. Еще несколько раз поднимался в гору, к ферме, за свежайшим сыром и молоком, которые разнообразили наше скудное меню.
Но потом председатель перестал выписывать квитанции на получение молочных продуктов, то ли обиделся на мать, то ли еще что-то. Да и какой ему прок от наших рублей. Других покупателей у него не было, всё отвозили в город, а мы только под ногами путались.
Весной на солнечной стороне на полянке нашел несколько ягод земляники, впервые в жизни попробованной, но потом, сколько ни приглядывался, таких полянок с земляникой, не видел.
В Батуми, в спортивном магазине, купил спидометр и поставил на велосипед. Было интересно, сколько же километров намотаю за день? Почему-то счетчик очень быстро стал менять цифры. Я снова и снова отматывал назад на нулевые показания, тупо не понимая, не догадываясь, что это показываются метры. Там даже была подсказка в красном окошке, но вот же, происходил заскок в соображалке.
Неисправность спидометра омрачила радость от покупки. Догадывался, что из-за разницы диаметров колеса, у женского велосипеда — меньше, тоже будет погрешность в истинном показании. Но приблизительно километраж можно будет представить.
Через год счётчик слетел со спиц, и я не жалел о нем. Какая разница, сколько километров проеду за день?
Летом купил резиновый круг, на котором рисковал подальше заплывать в море. Однажды, плывущий рядом солдат, попросил у меня круг, и, не долго думая, залез в него всем, не мальчишеским телом, чуть не разорвав его. Он тоже впервые прикоснулся к благам цивилизации, не его вина, что в юности не досталось такого круга.
Изредка, вместе с ребятами уходил на скалы, и как другие, прыгал с них в море. Вода чистейшая, но вылезать на высокие и скользкие камни неудобно. Повсюду бегали мелкие крабы.
В море постоянно ныряли нырки, похожие на худых уток. Ребята говорили, что у них мясо несъедобно, пахнет рыбой. Но каждый раз бросали камни, стреляли из рогаток, но они всякий раз успевали нырнуть, не отгадаешь, в каком месте и когда вынырнет.
Иногда уходил на скалы один. Да и, большей частью, я в одиночестве. День солнечный. После купания взобрался на дорогу, над которой нависала скала, отшлифованная волнами прибоя, бушевавшего здесь тысячелетия назад.
Неясно, то ли море опустилось, то ли скалы поднялись на полусотню метров. То и другое волнует размерами происшедшей катастрофы. Если было столько воды, то можно поверить в правдивость библейского потопа.
Позже узнаю, что Черному морю, которое ранее было пресным, примерно семь тысяч лет. Немного. Прорвалась перемычка между Средиземным морем, и двести лет вода с рёвом прорывалась в новый водоём, в двести раз превосходящим по объёму пропускаемой воды в Ниагаре. Черноморский потоп вызвал переселение многих народов, возможно, тогда и возник миф о всемирном потопе.
Становилось понятно, что отшлифованная скала взметнулась лишь по прихоти землетрясения: воды не могло быть так много, иначе вся Европа оказалась бы под водой. Именно так и было по другой версии: с лица Земли исчезло 80% населения. Высокоразвитая цивилизация прекратила существование. Люди уцелели лишь на вершинах гор. Впрочем, в другой статье написано, что уровень моря поднялся на 140 метров.
Внизу плескалось море, синева неба очаровывала, теплый ветерок создавал иллюзию легкости и эйфории. От переизбытка чувств закричал, но на такой высоте и под огромным небом голос тих и слаб, не соответствовал.
В голове роились слова в каком-то удивительном ритме. Начал произносить вслух и поразился – это были стихи! Мои стихи. Сам придумал.
Я не имел никакого представления о ритме и рифме, получалась ритмическая проза. Пока шел домой, придумал ещё две строчки, которые записал, чтобы не забыть.
С тех пор появился интерес к технике стихосложения. В школьных учебниках об этом говорится только в третьем классе, в котором я почти не учился, и учебник не сохранился. Так и остался недоучкой.
Ночью на нашей стороне вспыхивали мощные прожекторы, обшаривая каждый метр морской и воздушной поверхности. Граница на замке.
Турки не боялись за свой капитализм, спали спокойно, уверенные, что советские солдаты никого не пропустят ни туда, ни сюда, а если и пропустят, то ничего страшного не случится. Лучи прожектора ослепляли, после них ночь казалась непроглядно темной.
Днем я подходил к прожекторам, рассматривал. Подводятся два угольных стержня толщиной в палец, на которые подавалось напряжение. Возникала электрическая дуга, отражающаяся в сферических зеркалах.
Шли месяцы, а нарушителей всё не было. Лишь однажды, среди бела дня турецкая фелюга нахально заплыла на нашу сторону и остановилась. Очень скоро из Гонио примчался катер, полчаса постоял с фелюгой, и расплылись в разные стороны. Создавалось впечатление, что фелюга приплывала на встречу с катером.
Большую часть времени я пропадал у солдат. Однажды, на берегу моря, офицеры устроили стрельбище из пистолета, совсем не так, как в кино, а придерживая руку левой рукой, и ведя пистолет снизу вверх.
Очень многие мазали на расстоянии не больше семи метров. Расстраивались, снова становились на исходную позицию. В кинофильмах, по замыслу сценариста, из пистолета очень легко попадали в бегущего человека, даже за тридцать метров, на самом деле это почти нереальная задача. Разве что случайно.
Потом солдаты стреляли из пулемета «Максим», который хорошо известен по фильмам из революционной поры. В кожух заливали воду, чтобы дуло не расплавилось, ленту с патронами надо поддерживать, чтобы не получился перекос.
Я не понимал, что вижу устаревшее вооружение, которому место в музее, а не в действующей армии. С интересом всё рассматривал.
Видел обжиг медной проволоки, развертывание спирали Бруно. Медная проволока после обжига становилась мягкой, и ею фиксировалась колючая проволока.
Изредка мы выезжаем за продуктами в Батуми. На улице Ленина остановились у прилавка, где продают пивные дрожжи. Мать помнит наказ врача: пить вино и пивные дрожжи для аппетита, и покупает нам по стакану.
Когда она что-либо пьет, то манерно отставляет мизинец в сторону, или же, он сам непроизвольно оттопыривается, и она устремляет на него мечтательно-отрешенный взгляд, переносясь куда-то в свой мир. Позже, у психолога А. Данилина, прочитаю, что этот взгляд свойственен всем шизофреникам. А кто-то из психологов заметил, что шизофреников у нас 90% населения, то есть заурядное явление.
Мать часто ходит к гадалкам. То, что они ей говорили, было для нее откровением и программой в жизни, её зомбировали. Такую же роль выполняли подруги, верила всему, что они вещали, потому что у самой не было знаний и желания критически осмысливать себя и свои поступки. Себя она считала выше любой критики, а тот, кто всё же осмеливался критиковать, становился личным врагом, с которым принималась воевать.
Со временем, она уже без стеснения называла себя святой, то есть любые её действия были правильными, и никто не имел права их критиковать. Теперь она может наставлять других, как им жить, в том числе и сына. Пробовала пристать к сектам, где принималась учить их уму-разуму, но там своих святых в достатке, быстро ставили её на место, и она раздраженно их ругала, что и эти не понимают той истины, которую открыл ей Бог при личной встрече.
В молодости она еще понимала странность своего отрешенного взгляда и говорила мне, чтобы я делал ей замечание, и она убирала оттопыренный палец.
В иные дни она одна ездила в Батуми за продуктами. Автобус приезжал поздно, но у меня часов нет. Выходил к остановке наугад и долго маялся на небольшой площадке, вымощенной булыжником. Здесь дорога заканчивалась, дальше к морю шла грунтовая дорога.
На следующее утро автобус на маленькой площадке разворачивался в обратный путь. На полутораметровой высоте, на склоне, стояла, неожиданно модерновая, стеклянная будка парикмахерской с шикарными кожаными креслами, и белыми буквами на грузинском и русском языке по стеклу.
Работники и сам клиент полностью на виду, и сами всё видят. Но смотреть не на что, прохожих почти нет, здесь некуда ходить. Смутно догадывался, что эта современного вида парикмахерская служит визитной карточкой пограничного селения, мол, и мы не лыком шиты, идём в ногу со временем.
Но вот, из-за поворота вспыхивали фары, и автобус медленно приближался, останавливался под большим деревом. Выходила мать, я брал у неё сумку, и мы поднимались по крутой тропинке, кое-где ступеньки выложены камнем.
Здесь, в Сарпи, я уже не испытывал сильного голода, матери невольно приходилось делать запасы, чтобы прожить до воскресенья, а любой запас исключает голод.
Чтобы как-то занять меня, мать договорилась с женой офицера, у которой был баян и самоучитель. Я пришел к ним с тетрадью и стал переписывать самоучитель. Мне даже вынесли и поставили баян на летний стол, чтобы не было столь абстрактно. Я переписал несколько упражнений.
Но на второй раз не пришел, понимая бессмысленность таких занятий. Они же, дали мне книгу иностранного автора о заграничных разведках начала века. Несмотря на то, что книга была документальной и сухо написана, прочитал с огромным интересом. Здесь раскрывались тайны шпионажа. Про нашу разведку ни слова, но, думалось мне, и наши не дремали.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/22/510