И падала земля на струны

               
         
 Они переехали в наш дом из Львова: отец, мать и вот этот самый мальчишка лет тринадцати. Холёный, упитанный, малоподвижный в сравнении с нашей дворовой компанией, он вначале держался особняком, да и мы не стремились к быстрому сближению. Но в детстве и ранней молодости, с  бесхитростными манерами и знакомствами, не искажаемыми воспитанием, выгодой или получением незаслуженных преимуществ, сближение с чужаками происходит быстрее, чем у, более, взрослых и опытных людей.
  Мы приняли его в наш круг, по достоинству оценив его естественную доброту и готовность придти на помощь в трудную минуту - не от стремления понравиться новым соседям – сие, выражаясь устаревшим оборотом, являлось естественным для его натуры. Естественно, его внутренний мир, отгороженный барьером, за который они пускают очень немногих, не был открыт постороннему наблюдателю. Но мы и не стремились проникнуть за этот барьер – хотя он не являлся барьером, у которого поднимают пистолет и целятся в чужое сердце - понимая, что за ним возможны боль и страдания, о которых можно рассказать только маме - в раннем детстве, или, как потом стало ясно, равнодушному священнику – перед последним шагом в вечность. И грехи наши – вольные и невольные – также за указанной межой, и тоже ждут исповеди, прежде всего, перед самим собой. Да и нечего в чужой душе делать постороннему – разобраться бы со своими неурядицами!   
   Вероятно, там, во Львове, он жил непростой жизнью. Это чувствовалось не только по, слегка сдобренной «феней», его речи, не только по отрывкам блатных одесских песенок (по современной неграмотности называемых «шансоном»), но и по той неуправляемой резкости, что проскакивала в его поведении. Над его «феней» я посмеивался, к песенкам – прислушивался (старожилы помнят, к примеру: «Отчего не выпить бедному еврею, если у него нет спешных дел!»), но резкость – тормозил, находя слова успокоения.
   У каждого человека существует максимум  усталости, в том числе, и в лучезарном детстве, за которым наступает равнодушие и не хочется ни чему учиться, ни поисками нового. Но, вскоре после снижения  этого максимума, приходят новые силы и надежды,  и растерянность от нового начала, особенно, от начала взрослой жизни, до того сверкающей разнообразными перспективами ранней юности. Вот такая ранняя усталость  у Аркадия усложнялась его задумчивостью. Если мы лезли на верхние ветки огромной шелковицы, расположенные на уровне четвёртого этажа и качались там, подобно тропическим обезьянам, с очевидным риском для жизни, если мы толкали старое пушечное ядро, найденное на заброшенном пустыре, бросали порепанный, но настоящий легкоатлетический диск, взрывая спокойствие соседей видом случайно изуродованных этим диском цветников, если мы гоняли на разбитом велосипеде по краям нашего огромного двора, если мы играли в городки, в «пожарчика», в «ушки», или прыгали с шестами с одного штабеля досок на другой (предназначенных для ремонта в нашем старом доме), то Аркадий (его мать, тоже рыхлая и малоподвижная женщина с печальными семитскими глазами, звала его Адик, что перешло и в наши обращения к нему. Более того, в один из первых приходов в школу он развеселил свой класс, ответив на вопрос учительницы английского языка о своём имени: “ My name is Adik”.), как правило, не участвовал в наших подобных развлечениях. Он просто сидел на скамейке, наблюдая за нами, или уходил прочь. Но вот если он находился недалеко, то реагировал на любую, доступную его возможностям просьбу, что нами ценились не ниже, чем отчаянные поступки остальных мальчишек.
   Нашему  сообществу, и до его появления, интересно было существовать в пространстве двора, и мы, поэтому, не стремились найти себе приключения вне его, пусть даже из - за простого послушания старшим. Хотя несколько приключений и случилось.
    Один сосед – мужчина лет тридцати, по имени Гена, занимался небольшим -  по современному  выражаясь - бизнесом. Он покупал старые мотоциклы, полностью их разбирал и делал весь необходимый ремонт: перешлифовывал цилиндры, менял прокладки и сальники, заглаживал и подваривал различные повреждения металла, в конце работы – красил корпус и т.д. Здесь же, во дворе, он испытывал почти заводское изделие. Затем приходил покупатель, и вскоре у Гены появлялось очередное новое старьё.
  Но однажды он привёз к своему большому сараю настоящий немецкий военный мотоцикл «Цундап».
   Позволю себе немного отвлечься.
   В 1944 году, когда немецкие войска покинули Крым, в различных его уголках оставалось много немецкой техники, в том числе автомашин и мотоциклов, брошенной из-за отсутствия горючего. Например, в нашем огромном дворе, в котором квартировала небольшая немецкая часть – так рассказывали парни, остававшиеся в Симферополе во время оккупации и не призванные в армию по причине малолетства - помимо нескольких автомобилей и транспортёров, валялась солдатская форма, железные термосы, противогазы, оружие с боеприпасами.
    Кстати, ещё отвлекусь – уже в этом отвлечении. Боёв за Симферополь не было – ни в 1941 году, когда наши войска уходили несколькими колоннами – на Севастополь, на Южный берег Крыма и на Керчь; ни в 1944 году, когда немцы убегали на Севастополь. И не потому, что у отступающих не хватало мужества – Симферополь тех лет располагался в котловине и с окружающих его возвышенностей был беззащитен.
  День – от ухода одних до прихода других - в городе царило безвластие. Сразу начиналось массовое мародёрство – грабили склады, магазины, квартиры эвакуированных. Немцы, войдя в город в1941 году, решили эту проблему по – своему: повесили на видном месте несколько пойманных мародёров с объяснительной табличкой. 
  После ухода  захватчиков наши соседи – тот самый  Вася с товарищами, лет 13 – 14, решили пошалить и, надев брошенную форму, нацепив на головы каски, повесив на грудь немецкие автоматы, вышли из ворот на улицу с улыбками и прибаутками. На их малую беду именно в это время к ним приближались несколько советских разведчиков. Что остановило солдат – чтобы не дать очередь по нахальным «фрицам»? Но они дали очередь в воздух, скомандовали «Хенде хох», а, через минуту, разглядев испуганные детские мордахи и мокрые штаны, отобрали оружие и с чистой совестью щедро отвесили  каждому подсрачник.   Но вот, война, без атак и перестрелок, ещё долгие годы находилась рядом с мирными людьми. Это действие, сконцентрировавшее смерть в различных её проявлениях, не исчезает одновременно с огнями салютов победы. И нарывается на её остатки – в первую очередь – детвора.
   Помнится, что, примерно до середины 50-х годов, у некоторых уважающего себя пацанов имелись боевые пистолеты типа ТТ или Вальтер. Естественно, с патронами. И эти отроки хвастались перед друзьями, передёргивая ствольную накладку – патроны выскакивали в ладони товарища. Потом обойма снова заряжалась, ставилась на место…Эти пацаны не являлись гангстерами или рекетирами, и их оружие практически не применялось по прямому назначению. Очень редко стреляли – да и то в подвалах под сараями, завесив старым одеялом дверь в подвал и выставив на «атасе» нескольких человек. Добывалось это оружие недалеко – километрах в 15 - от города, где в войну случились бои, а после - на краю изувеченных полей – появились воинские кладбища.
  Взрослые мальчишки приносили в родной двор не только лёгкое стрелковое оружие, но и патроны от противотанковых  ружей, малокалиберные снаряды и даже мины – для последующей разборки и развлечений. Из патронов и снарядов доставали порох, напоминающий желто-коричневые макароны (как он красиво горел!), из мин доставали взрывчатку – для глушения рыбы на дальних водоёмах. Не всегда, но, бывало, эти штуки взрывались, принося смерть или увечье. В моём подъезде жил такой парень – Валерка из семьи одного из городских начальников, вероятно, старавшийся показать, что он ничуть не хуже остальных, разбирая мину от небольшого миномёта. Мина взорвалась, изуродовав  пальцы и исполосовав осколками переднюю часть тела. Мальчишка выжил, через несколько лет увлёкся гимнастикой. Но мелкие куски металла, оставшиеся у него в брюшной полости, блуждали там и давили на различные органы. Парень перенёс не меньше десятка операций для удаления этих осколков, пока не умер в возрасте 20 с небольшим лет.
  В нашем городе до сих пор существует школа, считавшаяся самой неблагополучной в те годы: старшеклассники приносили в школу различные предметы из военного ассортимента и своими новинками хвастались перед одноклассниками. Их не смущал «шмон», проводимый на переменах директором  с учителями, и периодическое появление сапёров. На другой день картина повторялась.
   Почти через пятьдесят лет, в Центральной России, произошла трагикомичная история. 
  Недалеко от одной глухой деревни жил пасечник, бывший фронтовик, спокойный и довольно замкнутый человек – пчёлки не любят суеты. Пасека у него имела несколько десятков ульев и приносила неплохой доход. И вот  бритоголовые парни с низкими лбами, из ближайшего города, узнали об относительной безнадзорности пчёлок и о наличии излишков мёда, приехали к деду с убедительной просьбой поделиться своим доходом. Тот решительно отказался, но гости, показывая оружие, предложили деду подумать недельку – до следующего приезда.
   Дед стал готовиться к визиту. Он установил на единственной дороге, ведущей к его хутору, две мины, управляемые по проводам, с расстоянием между ними около 30 метров, затем в чердачном окне своего дома, выходившем на эту же дорогу - станковый пулемёт. В назначенный день, точно по обещанию, на дороге показались три БМВ. Остановились они перед шлагбаумом – бандиты, все в Адидасе, вышли и стали разминаться перед дружеской встречей. Разминку сорвали взрывы мин – спереди и сзади машин. Пацаны опешили и залегли. Тут из чердачного окна затрещали пулемётные очереди – срезая ветки над их головами, и бравые рыночные бойцы, бросив свои машины, резво, как перепуганные ящерицы, поползли прочь от такого негостеприимного дома.
   В тот же день дед, вместе с пулемётом, пошёл сдаваться в милицию.   
  Милиционер, всё понимая и сочувствуя односельчанину, поинтересовался:
 - А если они опять к тебе наведаются? Ты же отдаёшь пулемёт!
 - Э, сынок, в этих местах для меня оружие ещё найдётся!
   
Мальчишки, обладавшие несколько скрытным характером, делали не ножи, как рассказывал В.Высоцкий, а, скорее, стилеты, из трёхгранных напильников, что являлось титаническим трудом: сначала требовалось оформить боевой конец напильника и уменьшить насечку на его плоскостях на наждачном круге, затем добавить на них никелевое покрытие, стачивая об эти плоскости массу швейных иголок. После этого брались линейки и треугольники из цветного оргстекла, резались на куски, в этих кусках проплавлялись отверстия глухим концом напильника, а набранный пакет обрабатывался под рукоятку. Брр!
   Кое - кто отливал и свинцовые кастеты в гипсовых формах. Короче, мальчуганы, по – серьёзному, готовились к серьёзным делам. Но, поскольку эти дела не появлялись, то до создания шаек не доходило, а милиционеры, если обнаруживали подобные предметы, то сразу их забирали, в отдельных случаях ограничивались беседой с родителями. Да и вообще, изготовление стилетов и кастетов происходило, скорее, от угрозы небольших стычек со шпаной из близлежащего посёлка Анатра, называемого в просторечии Нахаловкой. Та шпана не любила излишних церемоний, признавая только силу или возможность её применения.   

   Однако вернёмся.
  Тогда же, наша власть издала строгий указ об обязательной сдаче государству  всей указанной техники – понимала, что незачем советскому героическому народу частный транспорт. Несмотря на угрозу репрессий при его невыполнении (как и многих других), некоторые несознательные члены самого передового в мире - социалистического – общества этот указ  пропустили мимо ушей. (А вот начальство этих членов правдами и неправдами получали разрешения на движимую колёсную собственность и ездили по городу не только на «Опель – Кадетах», но и «Хорьхах», «Майбахах», не исключая ленд – лизовских «Виллисов» и «Джипов»).
  «Цундап» мы увидели впервые. История его появления на белый свет в конце 50- годов такова:
    Один из упомянутых несознательных, живших в очень живописной и обаятельной чистым воздухом Альминской долине, не сдал этот «Цундап», брошенный оккупантами недалеко от его дома, а ночью, обмазав трофей немецкой смазкой и замотав в немецкую же палатку, спрятал в вырытой им яме, затем прикрыл мотоцикл досками, и насыпал сверху земли. Всё – за одну ночь. Прямо - стахановец какой – то! Утром новый пейзаж – на месте пустынного угла в огороде – украшал куст крыжовника.
  В политической жизни 1958 года – после борьбы с культом личности и антипартийными группами приближалась хрущёвская «оттепель» и доблестный хозяин трофея, надеясь на либерализм власти, выкопал «Цундап». Но сельский участковый чуть не упал в обморок, а потом замахал руками, когда услышал просьбу о его регистрации. Наш же Геннадий, бесплатно ремонтировавший мотоциклы родной милиции, взял на себя риск легализации этого железного чуда технической мысли гнусной фашистской Германии – и купил его.      
   Красавец мотоцикл. Нынешние байкеры, вероятно, при этих словах начнут вытирать кожаными перчатками или банданами скупые мужские слёзы. Чтобы остальные читатели могли понять и простить эту мужскую сентиментальность, опишу этот мотоцикл.
 Весь – серого цвета. На переднем крыле – изогнутый, как перо на шлеме гладиатора, номер из набора цифр и букв. Бензобак – в полтора – два раза больше, чем у аристократичных «Харлеев». Ниже сиденья пассажира – за водителем – две коробки для пулемётных лент. На коляске – перед другим пассажиром – кронштейн для установки знаменитого ручного пулемёта МГ. Передача вращения: на заднее колесо от двигателя  через карданный вал и – через косозубую передачу – на колесо коляски. На раме, соединяющей мотоцикл и коляску – крюк для буксировки. Мощная фара на руле и небольшая – на крыле коляски. И коляска, и бензобак выполнены из броневой стали. Мотоцикл – тяжёлый и посему двигатель имел мощность до 40 л.с.
  Перебрал Гена всю ходовую часть – а двигатель не даёт нужной мощности. И вот стоит наш Кулибин в сомнении – что же надо чуду для проявления своих свойств?
  Вероятно, Пифагор ощутил такой же восторг, залезши в ванну и рассматривая лужу вытекшей при этом воды, как Гена, увидевший, что одна выхлопная труба забита в изогнутый патрубок от двигателя. Для штатских читателей – двигатель мотоцикла задыхался от отработанных газов. И, когда Гена, вытащив, на пять сантиметров, эту трубу, услышал – и мы тоже – мерный низкий рокот отличного мотора, то сразу сел на сиденье и стал показывать фокусы немецких мотоциклистов, меняющих направление движения - на полном ходу - в обратную сторону, выворачивая руль и резко тормозя передним тормозом. Затем, на радостях предложил пацанам съездить на ставки у кожкомбината. Поездка случилась кратковременной и прерванной на углу нашей тихой улицы бдительным, незнакомым Гене, гаишником, увидевшим троих ребят в коляске странного мотоцикла, а четвёртого – за спиной водителя. Но у каждого гаишника есть начальство и вскоре Гена вернулся на своём железном коне.
  А вот другая - из выходов в люди - история.   
    Вероятно, у Аркадия в его прошлой жизни – во Львове, существовали некие трагические страницы, или, трагические строчки в буднях. Об этом свидетельствовали домашние неурядицы, проявляющиеся в нервном брюзжании его отца и молчаливой грусти его матери.  В подобных мелких стычках Аркадий не принимал участия, но, как при этом часто бывает - любящий обоих родителей ребёнок, не мОгущий отдать кому-нибудь предпочтение, замыкается в себе и стремится образовать своё жизненное пространство, в котором будет больше, хотя бы, простых улыбок и участия к близким людям. Дома у него этого, видимо, не получалось - взрывной характер Адика часто не выдерживал упомянутых трений в своей семье. И тогда он выходил во двор, садился на близкую скамейку и о чём – то сосредоточенно размышлял. Но возраст берёт своё и вскоре он присоединялся к нашей честной компании. Случалось, уходил прочь, переполняемый неизвестными нам переживаниями.
 Эта ситуация подвигала его и на мелкие авантюры, возможные только в другом сообществе, и имеющие вероятность, по незрелому размышлению, превратиться в большие. Думаю, именно поэтому в один из осенних вечеров с нескончаемым мелким дождём, он сильно меня удивил:      
  - Вовка, - сказал он, - давай сходим в кино в «клубе  энергетика».
  - Давай!
    Уже возле клуба я, было, направился к кассам, но Адик остановил меня, схватив за рукав.
 - Потерпи, - прошептал он.
  …Наконец, закрылись входные двери клуба, в зале погас свет…
   Адик опять потянул меня, но уже к дверям выхода зрителей. Здесь он достал из кармана длинный кухонный нож, осторожно вставил его в щель между створками и аккуратно поднял крючок, закрывающий дверь изнутри. Так же осторожно мы вошли в зал и сели на ближние свободные места.
   Как тогда у меня колотилось сердце – у школьного отличника! Но более всего я боялся   возможного скандала и переживаний моей мамочки, работавшей учительницей.
  Всё обошлось, но больше на афёры Адика я не соглашался.
  Обычно мальчишки подсмеиваются над толстяками – но Аркадий старался держать некоторую форму, уменьшая количество потребляемых калорий, в то же время не принимая наши ежедневные физические нагрузки.  Бронислава Иосифовна, его мать, относилась к сердобольному виду еврейских мам,  готовых  всё отдать ради своего любимого дитяти.
   Прошу читателя простить меня за очередное отвлечение от центрального сюжета.
  У англичан есть поговорка: « Дай собаке плохую кличку и сразу можешь её вешать». Другими словами, и здесь имеется масса положительных мнений, ритмика и акцентировка в имени, отчестве и фамилии, неизбежно, своим музыкальным рисунком, влияют на формирование психологии человека. На это же влияют день рождения, погода в день рождения, любимые колыбельные песни матери и множество других, самых разнообразных влияний. И, в этом музыкальном и цветовом калейдоскопе, у человека впервые появляются стереотипы, в том числе резонансы для поиска – в будущем – близких людей. В данном случае пара имён: Бронислава и Аркадий (Адик). У меня был один дедушка, которого звали Аркадий (среди родных – Кадя). Так он женился на Брониславе, которую моя мамочка и её сёстры называли Буся (из-за малой разницы в летах), а следующее поколение, в том числе и я – тётей Бусей. Кстати, тётя Буся и Бронислава Иосифовна были внешне очень похожи. Только тётя Буся – намного смуглее.
 Кстати, моя тётя Буся являлась добрейшей души человеком, готовым всё отдать или, в крайнем случае, поделиться последним куском хлеба с близкими или с нуждающимися.
      В случае с Адиком во дворе это «всё» воплощалось в различное количество разнообразных бутербродов. Аркадий не долго спорил с матерью – часто бесполезное занятие, но потом с удовольствием делился ими с пацанами. Бронислава Иосифовна, конечно, осознавала, что не все бутерброды попадут в желудок её горячо любимого сына, но, ни разу я не видел в её глазах какого – то упрёка дворовым сорванцам. Она всё понимала – и наше, часто полуголодное детство, и наши взаимоотношения. Но иногда просила нескольких ребят – наедине – сделать так, чтобы её любимый Адик  не отлынивал от намеченного ею процесса.
  В те далёкие 50 – е годы у основного большинства простых людей имелось намного больше благородства и милосердия. (Кстати: какое хорошее слово – МИЛОСЕРДИЕ,  сердечная милость, то есть, милость, идущая от сердца). И это милосердие простых людей достигало невероятных высот именно вследствие огромных лишений, свалившихся на них  со времени прихода коммунистов к власти. Пусть эти люди жили в ужасающих коммуналках, где в кухнях стояли едко чадящие керогазы и примусы, пусть в туалетах этих коммуналок у каждой семьи имелась своя лампочка и свой стульчак, пусть иногда соседи устраивали разборки, но, они же, искренне, помогали увечным и пожилым, в т.ч., уступали места в транспорте (что ныне – редкость).
   В нашем дворе росли вишни, абрикосы, сливы, грецкие орехи и жильцы собирали урожай в нужное время, и делились этим урожаем по справедливости, и ухаживали за эти двором. У людей не замечалось заносчивости случайно разбогатевшего дебила…
   Конечно, соседи не являлись толпой одинаковых, но справедливых  индивидуумов. Случалась грубость и хамство, скандалы в благоприятной для этого обстановке коммуналок, однако гарантией человеческого состояния являлась вот то самое милосердие – громогласно провозглашённый кодекс строителя коммунизма (списанный с библейских заповедей) появился намного позднее. Другими словами, милость от сердца  являлась неким приобретённым и устойчивым рефлексом.
  В нашей огромной пятикомнатной квартире жило три семьи.
 В двух комнатах обитали  бабушка Ольга Алексеевна, её сын Виталий – фронтовик, потерявший глаз и руку на войне, его жена Галина Альфредовна, и внук Ольги Алексеевны – немного дурковатый Вовка с огромной задницей (в свою мать), называемый во дворе Червяком. В третьей комнате – две бездетные женщины, сестры: Валентина Александровна - учительница и Ксения Александровна – медсестра. 
 Я совершенно не хочу – перед читателем - понижать уровень интеллекта этих трёх фурий (Ольга Алексеевна в их число не входила), но – для иллюстрации - позволю себе привести несколько слов (орфография сохранена) из открытки Ксении, присланной сестре из Москвы, куда Ксения ездила в отпуск. А прочёл я эту открытку из любопытства (грешен!) – почтовый ящик нашей квартиры был общим.
     «…сегодня приехал импиратор Ифиопы Хайло Силасья. Мужик – не на что смотреть, но увешен золотом…».
 Две маленькие комнатки занимали и мы.
   Ольга Алексеевна уже давно находилась на пенсии, Валентина, Ксения и моя мама – работали, Галина – подрабатывала, Виталий, в основном,  пил и немного учился в техникуме, а Червяк, вместо надоедливых  домашних заданий, но пытливостью схожий на И.Ньютона, занимался исследованием своего пищеварительного тракта. Одним из инструментов в экспериментах являлась монета, которую он периодически проглатывал, а вторым – его, обыкновенный ночной горшок, откуда он выколупывал монету, прошедшую через кишечник.
   В свободное от основных занятий время три дамы: Галина, Валентина и Ксения, устраивали моей маме скандалы или делали различные пакости. По любому поводу.  После своих выступлений ходили королевами.
  А мамочка – очень деликатный человек, сразу возвращалась в свою комнату, пила валерьянку и бралась за проверку тетрадей своих учеников.

  «Недолго музыка играла» для наших соседок.
 При, ранее намеченном, обмене квартиры в наши апартаменты вселилась простая русская женщина с двумя дочерьми, крепко сбитая, улыбчивая и образованная, как раз из разряда тех женщин, что и чужого коня на скаку остановит, не говоря о знакомой кобыле…
  На беду наших бывших трёх «подруг», они никак не могли догадаться, что у этой Веры имелся один – незаметный друзьям  недостаток –  отсутствие деликатности при появлении чужого хамства. И они попытались – по рассказу Веры – в отношении новенькой «качать права». М – да…
    Вера промолчала – в их коллективе. Но, постаравшись остаться с каждой наедине, и, зажав эту, каждую, в углу, пообещала такое и такими словами, легко найденными ею  в «великом и могучем», что соседки начали оказывать ей всякие любезности – протирать её кухонный столик, а Ксения один раз даже помыла ей посуду и т.п.
 
         
     Часто человеческая доброта имеет определённый и скрытый смысл -  не всегда с негативным оттенком.   Иногда его доброта вызывалась невозможностью получения – для себя самого - дальнейших последствий этой доброты или терпимостью к существованию этих последствий. Заумно сказано? Проще – по пословице: «Возьми себе, боже, что мне – негоже!».  Согласно его природной нетерпеливости, эта доброта ограничивалась временем, поскольку жизнь – коротка, а соблазнов, как казалось моему другу, слишком много. Да – да: у него не хватало именно терпения – в противовес упомянутому излишку доброты, и, как следствие, он любил давать советы. Если субъект , получающий его советы, не мог понять смысла – Аркадий нервничал, сомневаясь в умственных способностях собеседника, делая при этом свои большие глаза ещё больше…Но, если собеседник докапывался до истины, слишком глубоко лежащей, по мнению Адика, и затем объяснял некоторые несуразности – Аркадий, слегка запрокидывая голову, скромно улыбался, подобно Моне Лизе (не путать с Моней ЛизЕ – неизвестным тружеником одесского Привоза – хотя, возможно, Моня Лизе улыбался точно также)…   
   Другой пример: много позже, дворовой ребятне стало понятно стремление одной бездетной жены хорошо накормить мясом молодого мужа. Да если прибавить к мясу острых приправ, да позволить перед этим ещё и хорошую стопку водки…!
  И тогда в их квартире, на первом этаже, часов в десять вечера гас свет, а рано взрослеющие отроки из нашего коллектива садились на бетонированный откос под их подоконник и, тихо хихикая, подслушивали воркованье бескрылых голубков.
   Извините.
   Но делёжкой бутербродами Адик, и он это подтверждал, боролся с излишними калориями. Доходило до гротеска: втулка нашего дворового велосипеда, не выдержав практически постоянных нагрузок от наших босых ног, жутко захрипела. Уже известный вам Геннадий тут же поставил диагноз:
 - Смазка высохла!
  Но этот Гена торопился и Адик спросил:
 - А сливочное масло подойдёт?
  И после согласия Геннадия Адик вытащил на столовом ноже граммов 150 сливочного масла. Как хохотал тогда наш ремонтник! Оставшийся огромный кусок нежно жёлтого цвета перекочевал на кусок хлеба самому голодному пацанёнку.          
   И вот вырос наш Адик – добрый к окружающим его людям человек – превратившись в сибарита и гуляку, восторгающегося чужими детьми, но не стремящегося заводить своих, хотя часто совершал для этого все необходимые действия.  Через несколько лет я, будучи на каникулах в родном для меня краю, увидел незнакомого мне, довольно стройного, но излишне морщинистого для своего возраста парня. При встрече он приветствовал первым меня, добавив:
 - Это же я, Адик!      
 - Привет, Адик! От чего столь разительные перемены в твоей внешности?
 - Служба в армии! Город Навои в Узбекистане, вокруг - пустыня, скорпионы, змеи и верблюды. Но, прежде всего – жара!       
   Вероятно, от перемены мест и виденной при этом чужой жизни, в его глазах появился некий оптимизм, возможный только после сравнивания («Я опустился на самое дно, и тут, снизу – постучали…»).
   Очевидно – в буквальном смысле – там случалось и другое, весьма отличное от домашней жизни, но к философии приводит, ведь, часто – безысходность.
  Один мой знакомый генерал, вызванный «на ковёр» к командовавшему им маршалу, стоял перед тем, выслушивая различные эпитеты и метафоры в свой адрес. Сесть на стул или оправдываться - без разрешения командира - никак нельзя.
 За окном – видно боковым зрением – птички, солнышко, чистое небо…
  И, без особой логической связи, стараясь чем-то отвлечься, генерал обрадовался неожиданной мысли:
«- Маршал меня ругает – а жалованье – идёт!».
  От широкой генеральской улыбки маршал оторопел:
 - Я тебя дрючу – а ты улыбаешься! Почему?
 После ответа маршал засмеялся и послал подчинённого. И домой тоже.

   Уже после армии он увлёкся коллекционированием моделей, сделанных из металла, легковых автомашин. Советских и зарубежных. Но он никогда не отказывал моему сынишке в подарке любой, понравившейся тому, машинки, при этом, в его глазах угадывалось великая грусть от своей бездетности.
   В один из выходных летних дней я решил побездельничать и зашёл к нему - в его полухолостяцкую квартиру. Почему – полухолостяцкую? Потому, что он несколько дней в неделю проживал с одной полуразведённой женщиной. Почему опять – полу? С мужем она фактически разошлась, но официально – нет. Её сын – во время её отсутствия – находился под присмотром бабушки. Таким образом, у этой женщины в то время имелось фактически два сына – родной, пяти с небольшим лет, очень избалованный (и ревнивый?) отрок, которого все близкие знакомые называли «младшеньким», и мой друг – «старшеньким». Правда, этот «старшенький» явился на белый свет на несколько лет раньше своей приёмной «мамы» и неблизкие знакомые слегка недоумевали, слыша наши обращения к ним. Но эта женщина стала для моего друга «мамой» за её заботу и всепрощение. Может быть - от нежности,  нерастраченной на полуразведённого мужа. При ней мой друг становился похожим на только отчеканенную увесистую монету, а его квартира начинала сверкать чистотой, от которой Адик с трудом избавлялся  в дни уже холостяцкой жизни – до следующего прихода приёмной «мамы». 
  Эта полухолостяцкая квартира находилась в старом доме, недалеко от нашего, замусоренного в конце ХХ века, Салгира. Входная дверь открывалась на крыльцо, рядом с кухонным окном. За дверью – тамбур, затем две комнатки. В кухне – вода и отлив, ванна и туалет отсутствовали, но в остальном  - довольно уютная квартирка. Одной из главных достопримечательностей являлся замок на входной двери, который можно было открыть только двумя руками - двигая вороток и предохранитель. Если гость уходил в крепком подпитии – то открывание двери часто являлось сложной, почти неразрешимой задачей. Аркадий в таких случаях, тихо хихикая, советовал сначала громко сказать  замку свою фамилию.
  Но любая шутка может принести неприятные последствия.
 Когда то у бывалых боцманов практиковалось развлечение – приказать салаге – новобранцу старой ножовкой перепилить якорную цепь корабля. И сидел салага, в поту царапая овал кованого звена. На беду одного остроумного боцмана недалеко от его судна работали сварщики. Пожалели они салагу и автогеном – за минуту – выполнили приказ морского волка. Бедный боцман! Сколько сил, выражений и времени он потратил на отмену собственного приказа и подъём якоря с остатком цепи!   
  Что – похожее произошло и с замком Аркадия. Утром он покрасил дверь вместе с корпусом знаменитого замка и собрался погулять – подальше от запаха краски. Вероятно, он не до конца отвёл предохранитель и при закрытии двери тот сработал. Аркадий, естественно, уже находился на крыльце – снаружи.
  Не знаю, говорил ли он какие – то слова и громко ли, но, найдя меня в колонне Октябрьской демонстрации (что и кому мы демонстрировали, кроме корпоративного – как сегодня выражаются – ланча в гостеприимном чужом  дворе по пути следования и проноса иконостаса ленинского политбюро мимо кричащих дурацкие лозунги партийных ораторов с трибуны?), взмолился:
 - Вовка, у меня – катастрофа!
   Из его сбивчивой речи, сдобренной изящными, тонкими эпитетами и метафорами наглухо закрытой двери, я понял ситуацию, вспомнил, и предложения Адика представляться изнутри этому замку.
  Не буду утомлять читателя, но на месте мы нашли простое решение и вошли – без особых повреждений для дома. Я стал собираться, но Аркадий опять попросил: 
 - Ты мне ещё нужен - всего на полчаса работы, которую сможешь сделать только ты.
  - И что тебе надо после нашего ударного труда в революционный день?
  - Большой нуждой…
  - Это – не моя специализация!
  -  Ха - ха – прости! Большой необходимостью.
  - Излагай!
  - Излагаю: первое – заменить лампочки в люстре, второе – погладить брюки и рубашку.
   - Это просишь ты – один из величайших в мире настройщиков промышленных холодильников?
   - По поводу лампочек – я боюсь! По поводу глажки – я не умею!
   - Ты боишься электричества – по первому поводу? И утюга – по второму?
   - По первому поводу – я боюсь плафонов. Когда – то князь Мышкин боялся китайской вазы и уронил её. А плафоны – импортные. Их нигде не купишь.
   - Потрясён твоей эрудицией! Но если уроню я?
   - Тогда будет, кого поругать. Ругать себя – нехорошая привычка…
   - …
   - Ладно, ругаться не буду – ты, уж, пожалуйста, осторожней!
   - Тогда не уходи, подашь лампочки, чтобы я не скакал горным бараном вокруг стула.
   - А я буду переживать – подобно больному во время приёма клизмы!
   - Опять ты о большой нужде! Давай я тебе, между делом, расскажу одну историю, слышанную от сотрудника. Итак, эта история произошла «…во городе, да во Казани!».
«В один роддом попала рожать одна женщина. Издалека приехала в гости, но не рассчитала точно свои сроки.
  И вот во время родов стала страдать, комментируя свою жизнь.
  -Ой, - говорит,- доктор, как мне это всё надоело! Седьмого рожаю – организм покоя просит! Как сделать – чтобы не рожать больше?
    Акушер попался с чувством юмора и, без улыбки, отвечает:
  - Давай мы тебе – поскольку роды уже прошли - это хозяйство зашьём – чтобы организм отдыхал!
  - Как зашьём?
  - А чего: нитки есть, иголок – завались!
    Роженица подумала немного и:
  - Э! Нет, доктор, я бы рада, но никак нельзя! Муж выгонит!
  - Почему же? Что, он не человек?
  - Не человек, доктор, а самый, что ни на есть, жеребец! Иногда при детях пристаёт, охальник!
   И до конца своего пребывания в родовом зале скромная труженица очень внимательно следила за каждым движением врача, особенно за инструментами у него в руках…».
   - Лампочку, будьте любезны, князь…(Я вспомнил Мышкина).
   Вскоре люстра засветила всеми своими свечами – наступила очередь утюга.
   Оказалось, что во всём виновата любимая женщина – она приучила Аркадия не гладить – успевала сделать это сама.
  После оказания помощи разлюбезный Аркадий предложил испробовать крымскую мадеру  шестнадцатилетней выдержки. Если современный читатель засомневается по поводу распития скромными советскими инженерами столь элитного напитка – то я попытаюсь уверить его, что социализм в те далёкие 80-е годы прошлого столетия развивался весьма неравномерно из – за различной степени доступа к благам, которыми интересовалось социалистическое общество. И, поскольку в промышленных холодильниках, да ещё и работающих на винзаводах, мало кто хорошо разбирался, да ещё в присутствии достаточных объёмов  вина, то Аркадия стимулировали такими элитными напитками.
   В этот раз он меня удивил и огромной гроздью винограда – муската «Италия», впервые давшего в Крыму урожай, самые крупные ягоды которого, полупрозрачные, с зеленоватым боком и румянцем от благодатного солнца Южного берега, достигали размера средней сливы. Славно мы тогда с ним посидели!
   Ближе к концу августа, при нашей очередной встрече, он, с нейтральным выражением лица, предложил взять неделю отгулов и посетить  место его очередной командировки – винзавод, производивший ту самую фантастическую мадеру.
  - Вовка (так иногда он обращался ко мне)! Мне с напарником в тамошнем общежитии дали  комнату, но есть ещё одно место. Еда в заводской столовой – недорого, без очереди и качественно. Выпивки – хоть залейся, только, потом через проходную не выползать, а выходить. Море – десять минут хода. Водичка – 24 градуса. Ну, что тебе ещё надо?
  Мне эта идея очень понравилась – найдите женатого мужчину, страстно не желающего вспомнить холостяцкую жизнь, хотя бы на неделю, но только без, пардон, ****ок! Однако, зная характер моей благоверной, мОгущей устроить – в ответ на мою просьбу – небольшой концерт для мандолины (её звали, правда, не Лина) с оркестром, попросил его придти вечерком ко мне в гости и поддержать меня в нелёгком разговоре.
  В понедельник я прибыл в намеченное место – хорошо пропечённый солнцем городок, нашёл общежитие, а потом и сам винзавод.
  Аркадия там ценили и уважали – только назвал его имя, как вертушка проходной сработала, и вскоре я увидел друга среди малоинтересных читателю железяк.
  - Витя, - он позвал крепыша среднего роста, оказавшегося слесарем по виноводам. – Устрой моему другу небольшую экскурсию по вашим знаменитым подвалам. Потом – в столовую. Я освобожусь к пяти вечера.
    У меня до сих пор сохранилось ощущение, что Витя только и ждал этой просьбы. 
    Винный подвал представлял собой немного заглублённое в землю одноэтажное здание без окон. Внутри я ощутил приятную прохладу, примерно - 15 градусов тепла, а взгляду предстали два ряда огромных деревянных бочек, лежащих на боку и снабжённых табличками, в которых указывались марки вин, срок выдержки и что – то ещё.
  - С чего начнём? – приветливо обратился Витя ко мне, как к дорогому и долгожданному гостю. 
   Я ответил вопросом:
  - А что здесь есть?
  - Ну, вот это – Пино – Гри, четырнадцать лет выдержки, следующая бочка – Мадера, шестнадцать лет, следующая бочка – Портвейн, пятнадцать лет, за ней – Мускат, двенадцать лет…
  ( Читатель задастся вопросом, почему в этом абзаце я пишу названия вин с большой буквы? Сразу отвечу – такие вина и такой выдержки требуют особого уважения!).
  Я коснулся Витиного плеча:
  - Дорогой экскурсовод! Думаю, излишествовать – не стоит, однако начать следует с Пино – Гри – чтобы полностью ощутить его неповтроимость.
     Так началась незабываемая страница моей истории. Пусть кто – то, с видом знатока, бросит реплику, что он, дескать, пил и лучше вина, которыми его угощали лорды и графья за своими столами – передайте ему, что (по моему глубокому и незыблемому мнению), вино в бутылке так же отличается  от вина из бочки в винном подвале, как косметическая красотка (вы понимаете!) - от юной девушки, чьё тело свободно от пудр, кремов, туши и помады. Не говоря о нынешнем силиконе.
    И это божественное тело, простите, вино, чудеснейшего аромата и цвета, проливающееся на вкусовые рецепторы языка, а потом медленно – куда торопиться? – ниспадающее (упаси – только не льющееся) в тёмные глубины желудка, оставляя исчезающие следы  на основании языка, и далее, далее…
  Ваш покорный слуга – не дегустатор, не винодел - фанатик этого благороднейшего дела, а простой употребляющий – в меру - человек.
Но любая сказка заканчивается, даже столь богатая реальными впечатлениями, как моя в этом благословенной прохладе. Когда и я, и мой сказочник Витя начали явственно колебаться вокруг натурально вертикальной оси, наша дикция несколько исказилась (по причине эха?), а мысли начали терять логические взаимосвязи – стало ясно, что пора заканчивать столь насыщенную экскурсию. 
     По полстакана из восьми бочек да под кулёк клубники, да при плюс 15  Цельсия…Я уже не мог толком разложить вкусовой пасьянс: виной тому - самое волшебное в мире вино (простите не совсем удачный каламбур), его фантастическая сущность, доверху наполненная ветром, солнцем, бесконечными изменениями светотеней на щёчках ягод, спинах холмов и лицах  далёких гор, мУкой выжженной, но живой, травы, и симфонией, сосредоточенно исполняемой невидимыми цикадами и полусонными кузнечиками…
   - Ах, - думалось мне тогда,- если бы ещё рядом находилась любимая девушка!!!
    По - настоящему я ощутил послевкусие (так говорят опытные виноделы), только выйдя в августовское пекло. Но, одновременно появившееся, чувство голода привело меня в столовую.
  Чуть попозже я предстал перед моим другом.
  - Подожди меня с полчаса – надо сходить к одному местному художнику – послушать неплохие записи Высоцкого, а потом на море.
   Странно, но у художника оказалось вино из того же, мне знакомого, подвала, а вот дорога на море почему – то оказалась с остановкой в небольшой шашлычной, где мясо подавали с водочкой. Потом на пути встретились несколько баров, где мы угощали – взаимно - совершенно незнакомых людей пивом и только, когда опустились сумерки, я смог окунуться в тёплое ласковое море, незаметно перебирающее гальку своим прибоем. Жизнь продолжалась, продолжалась и выпивка – шампанское приятно дополняло своими бульками вечерний ветерок и …
  Мы обрели некоторую ясность ума только в два часа ночи – посреди безлюдной генуэзской крепости в свете полной луны.
   Посмотрев друг другу в глаза – начали хохотать – ну зачем нам понадобилась эта крепость? Хотя потом я смутно вспоминал каких – то девиц, наверняка не древних генуэзок, которые что-то хотели от нас, прижимаясь, обжигающими через тонкую ткань платьев, сочными и загорелыми телами, насыщенными солнцем…
   На следующее утро у меня очень болела голова. Кстати, Аркадий не страдал подобным синдромом и стал собираться на работу.
  - Спи - сколько хочешь, но в обед приходи на завод – в городе так не поешь!
    И я пришёл на завод, и я пошёл мыть руки в комнату с умывальниками, в одном из которых уже стояло круглое пластмассовое ведро, доверху наполненное коллекционным портвейном. Мой вчерашний сказочник Витя участливо посмотрел мне в глаза и предложил поправить здоровье, указав на это ведро, добавив, что если не хватит – он принесёт ещё. Витина мысль показалась мне настолько нестандартной и привлекательной, что я не стал дожидаться второго такого намёка. Головная боль исчезла.
  Вскоре в столовой появился мой  друг с раннего детства и полушёпотом предложил в пять вечера быть готовым к выезду на природу – приедет одна компания высоко сидящих лиц.
  И вскоре на берегу тёплого моря, в уединённом месте, мы жарили отборные шашлыки, запивая их сухим вином из отборного винограда. И купались – по мере необходимости и никто не мог этому помешать в нашей, запретной для простых отдыхающих, зоне, а в минуты одиночества на западе виделось солнце, постепенно уходящее за горы, и быстро темнеющее море.
   Третий день начался с осмысления прошлого и будущего: Аркадий, по - отечески, оставил мне бутылочку, весьма облегчившую настоящее, и ушёл на работу. Пообедав, я твёрдо сообщил ему о своём решении поехать домой:
 - Моя печень представляется органом, требующим большего уважения, чем  прекраснейшее вино, о добрейший из добрейших! И посему…
 - Ты добровольно отказываешься всех имеющихся здесь удовольствий?- искренне удивился Аркадий.
 - Ты слышал анекдот, как один гражданин, выпрашивая у аптекарши презерватив чёрного цвета, объяснил этот цвет необходимостью выразить своей любовнице, у которой умер муж, глубокое соболезнование?
Так вот, я не хочу более выражать глубокое соболезнование своей печени!
 
  Наши интересы расходились не только касательно объёмов выпивки, но различных азартных игр. Мне нравились шахматы, немного – нарды.
 А вот у Адика среди подобных увлечений на первое место вышел преферанс. Он мог проводить за этой игрой целые сутки, а, получив от меня брошюру с неожиданными для него раскладами – искренне восторгался.
 Сколько раз он пытался меня уговорить сесть за стол  и расписать пульку:
 - Ты ведь неплохо помнишь почти всю раздачу – смелее, карты в руки!   
  Но мне более нравилось наблюдать за ним и его партнёрами – разочарование от плохого взаимопонимания, восторг от удачного «паровоза», окончания игры и скрываемого стремления к самоутверждению в новой пульке.
  В игре с близкими друзьями Адик не применял приёмов, запрещённых среди честных людей, но до предела совершенства отработанных шулерами. (Много позднее я познакомился с подобным специалистом, несколько напоминающего знаменитого игрока Попова из книги В.Гиляровского «Москва и москвичи». Удивительно - этот человек ушёл от карточных дел и стал писать книги об аферистах. Но он, комментируя мне некоторые приёмы, показывал одной рукой тройную врезку в колоду – перед раздачей).
  Как намного более опытный картёжник и зная, что я, как и многие другие, подвержен слабостям, проистекающим от безделья или лени, Адик начал инструктировать меня  перед моей поездкой в Пицунду:
  - Там собираются лучшие каталы Советского Союза. Обдерут – как липку. Забудь о своей доверчивости и благожелательности к собеседнику! Предостерегаю – никогда не играй с незнакомыми людьми на деньги, даже в шахматы. Даже если ставка составит одну копейку. Более того, не оставайся с незнакомыми людьми, предлагающим тебе сыграть, наедине. Будь настороже!
 И, в качестве комментария, рассказал несколько историй о крымских шулерах.
  …Недалеко от Леселидзе – часа два езды до Гагр – по моему плацкартному вагону проходили трое кавказоидов (научный термин, обозначающий  этнические признаки жителей Кавказа, выделенных в отдельную группу).
  Увидев меня – одного в отсеке – двое из них обрадовались, как давно не виденному близкому родственнику. Третий же оставался спокоен – вроде, как и я – пассажир.
  Немного побеседовали о красотах побережья, а затем началось представление.
Их обаяние превышало необходимые для игры пределы и сопровождалось искрами от  золотых зубов, огромных перстней на холёных пальцах. О кажущейся простоте и привлекательности предлагаемой игры я был предупреждён Аркадием, в том числе и о возможных ответах на дебильные вопросы «подсадной уточки» - третьего гостя.
  Однако обаяние мгновенно улетучилось после моего твёрдого ответа:
 - О деньгах разговора быть не может!
- Тебе копеек жалко – чтобы время провести?
- Вы, ребята, приезжайте в Симферополь, я познакомлю вас с игровыми, и будете на копейки играть хоть неделю!
 Насупились шулера, помолчали и ушли.
  В самом деле, тогда я знал в лицо одного профессионала, уже покойного, запоминавшего любую карту по её сетчатой рубашке с первого раза. В Крыму с ним никто не играл – он гастролировал – с охраной – по бескрайним просторам СССР.
   
  Размышляя о своей судьбе, о судьбах своих детей, о судьбах многих своих друзей и знакомых, в том числе и о судьбе Аркадия, прихожу к выводу о постоянной необходимости, пусть это и банально звучит, работать над собой. В наших жизнях следствие и причина настолько  тесно переплетаются, даже иногда закольцовываясь – что хочется некоей, но, увы, невозможной, прямолинейности, пусть слишком скучной и похожей на автобиографию для отдела кадров.
   Ссорились ли мы, в том числе, и по пустякам? Бывало! Но что сегодня об этом говорить?
 Конечно, моё знание сторон его личности – односторонне. Ведь любое познание зависит не только от особенностей объекта, но и от точки зрения наблюдателя. Многие его друзья вспоминали различные истории, происшедшие при них – не буду о них рассказывать, там и тогда меня не было. 
Умирал он тяжело – сахарный диабет плюс нарушение кровообращения в левой ноге привели к операции. Последний раз я видел его за несколько дней до …
   Когда мы зашли в палату – он, лежащий на второй койке от окна, сразу поздоровался и стал тихо жаловаться на насильную кормёжку. И он чувствовал наш деланный оптимизм, смешанный с действительным желанием его выздоровления, печаль, прячущуюся в уголках рта, но оставался совершенно спокоен, как человек, достигший горной вершины  и философски оглядывающий появившуюся вокруг пустоту - во времени, остановившемся на холодных камнях.
 При расставании, молча, поднял левую руку.
  В последний путь его провожало много друзей и знакомых. Наш общий товарищ, росший в соседнем дворе, написал песню в его память, и, исполнив её, положил гитару на крышку гроба. И вздрогнули, и застонали от первых комков земли струны….

  …Улетела душа к неведомым звёздам…
Золотая середина мира;Вдвойне даёт дающий быстро, втройне-быстро и с радостью;Свет с востока,радость от А;Судьба ведёт?А поможет!