«СКВОЗЬ ЖЕСТОКУЮ ОЧЕРЕДЬ ЛЕТ»
Фантастическая повесть–мечта для юношества.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
В школе на уроках литературы старшеклассники нередко пишут сочинение на тему : «В жизни всегда есть место подвигу». И если при этом речь идёт о Великой Отечественной войне, то мальчишки пишут об Александре Матросове, а девочки - о Зое Космодемьянской.
Подвиги героев той Великой из войн учат нас служить Родине, учат понимать предназначенье своё в годину беды, учат товариществу и доброте. И кто из мальчишек не мечтал оказаться в трагическую минуту рядом с Зоей, в ночном заснеженном Петрищеве, чтобы помочь ей, чтобы победить врага и увести девушку от верной гибели.
Повесть Владимира Янова и есть вот такая мечта, светлая и фантастическая, мечта, пронесённая автором из юности в зрелую жизнь. Юный герой из далёкого будущего, наперекор всему, приходит на помощь девушке, захваченной в плен фашистами, и спасает её от смерти, даруя спокойную мирную жизнь в райском уголке. Но такая жизнь не устраивает спасённую героиню. Она не может вести безмятежную жизнь и любоваться цветочками в то время, когда её народ бьётся насмерть с врагом.
В этой повести автор задаётся целью открыто поговорить с нынешними мальчишками и девчонками о Родине, о патриотизме, о дружбе и, конечно же, о любви. В сюжете, заполненном невероятными событиями, ему это во многом удаётся. Эта повесть должна заставить нынешнее поколение вспомнить многое забытое из истории нашей страны, и поразмышлять о юности, о подвиге, о славе.
Мама, выйди в предпраздничный сад,
Задержись у гранитной фигуры.
Я по-прежнему, видишь, не стар,
И по-прежнему выгляжу юным.
Будет ветер над парком шуметь,
Год от года покоя не зная,
Как награду, кленовую медь
Мне в петлицы любовно вплетая.
И как много ни сбудется бед,
Попрощавшись однажды с тобою,
Сквозь жестокую очередь лет
Я всегда возвращаюсь из боя.
Не погиб я в том жутком кровавом бою.
Не лежу на земле распростёртым.
На века остаюсь я в гранитном строю
Без наград и в простой гимнастёрке.
Николай Тертышный, писатель.
ОТ АВТОРА
Весной 1965 года, перед празднованием XX-летия Победы над Германией, в фойе Московского геологоразведочного института, на втором курсе которого я в то время учился, выставили стенд, посвящённый ветеранам института, погибшим в Великой Отечественной Войне. На стенде был уголок, посвящённый студентке второго курса 1941 года Лиле Азолиной, воевавшей в партизанском отряде под Москвой, случайно попавшей в плен к фашистам в районе деревни Петрищево, прошедшей зверские пытки и издевательства гитлеровцев и казнённой ими на виселице.
На стенде была помещена фотография молоденькой девчушки в солдатской суконной шинели, шапке-ушанке, с мило вздёрнутым, чуточку курносеньким носиком и светлым, лучистым, девичьим лукавым взглядом. Фотография была плохонькая, переснятая с большим увеличением с фотографии на воинском документе. Но даже на этом слабом отпечатке нельзя было не заметить милое очарование этой девушки, её пытливый ум и отчётливо угадывающуюся глубокую внутреннюю одухотворённость. Многие видели эту фотографию, но меня она пронзила своей трагичностью. Ведь эта геройски погибшая девчушка была такая же, как я, как все другие студенты, как вот эти юные смешливые первокурсницы, снующие по коридору института, как все остальные молодые юные чистые беспечные души. Но мы были живы, веселы, строили большие планы по переустройству мира в сторону добра и всеобщего счастья. А Лили уже почти четверть века, как не было на свете.
Её, восемнадцатилетнюю, такую же, как мы, весёлую и улыбчивую, повесили на раскидистой иве в морозное снежное подмосковное утро. Эта чудовищная жестокость войны ранила тогда меня в самое сердце на долгие годы. Я даже почувствовал себя виноватым перед ней, и перед всеми теми, кто погиб в этой тяжкой войне, не успев даже полюбить. И все сорок лет, прошедшие с тех пор, я храню фотографию Лили, тайком снятую со стенда в институте, в своём архиве. И все сорок лет я желаю загладить мою вину перед тем ушедшим поколением героев.
В результате появилась эта повесть. Я не зря назвал её – фантастическая повесть-быль. В своей основе повесть опирается на реальную судьбу прекрасного человека. Тем более, что я много раз переживал в душе события, описанные в этой книге. Если бы действительно можно было бы создать такую волшебную машину времени, я сам, наверное, ринулся бы в прошлое, чтобы спасти Лилю и всех, кого я успел бы ещё спасти. Вопреки всем законам истории и наперекор общественному мнению. Потому что нельзя, чтобы умирали молодые, цветущие, полные сил личности. Молодые погибают только из-за ошибок и преступлений циничных стариков, развязывающих губительные войны.
Потому эта повесть в какой-то мере автобиографична, и поэтому она для меня – быль. Это уже второе издание моей повести, которое я дополнил новыми фактами и сведениями, полученными из Интернета и от родных сестёр Лили Азолиной, Татьяны и Лидии, ныне здравствующих и проживающих в Москве. Может, в чём-то я не совсем точен в биографических фактах. Но ведь эта повесть не только о Лиле.
Она обо всём том поколении, которое приняло на себя основной удар тяжелейшей войны. Я уверен, что случись эта история в действительности, большинство молодых людей тех лет поступило бы точно так же, как Лилечка в моей повести. Они сознательно променяли бы неожиданно подаренный им тропический рай на свою Отечественную Войну с захватчиком.
Сколько ребят и девушек в первые дни войны добровольцами ушли на фронт для защиты нашей Родины. Только подобная стойкость и мужество помогли нам выиграть невероятно тяжёлую схватку с фашизмом. Чего не могу сказать о поколении нынешнем, для которого и написана эта повесть. Надеюсь, что эта история кого-нибудь заставит задуматься о войне и мире, о свободе и Родине, которая у каждого должна быть лишь одна и на всю жизнь.
Владимир Янов
Великой Победе над фашистской Германией и
Светлой памяти юной партизанки
Лили Азолиной, повторившей подвиг Зои
Космодемьянской и мученически погибшей при
обороне Москвы П О С В Я Щ А Ю.
Автор
ПРОЛОГ
Огромная тень Сатурна опять на четыре часа накрыла мой небольшой карьер по добыче самородного рубидия на Атласе, небольшом спутнике огромной планеты на окраине солнечной системы. Агрегаты добывающего комплекса сразу чуть замедлили свою деятельность, и роботу-диспетчеру пришлось тотчас ввести режим повышенного внимания и включить над карьером дополнительное освещение, в основном для меня, поскольку умные механизмы были способны работать даже в абсолютной темноте. Юркие машины продолжали неутомимо трудиться под чёрным бархатом неземного звёздного неба.
Одни срезали могучими ножами поверхностные, пустые породы и отвозили их в отвал, в уже отработанную часть карьера. Другие рыхлили полезную толщу, представленную жилами и прожилками серебристо-белого самородного рубидия в серой лавовой брекчии, грузили рудную массу в транспорты-самосвалы, отвозившие её к перерабатывающему комплексу, невдалеке высоким куполом возвышающимся над сравнительно ровной поверхностью малого спутника Сатурна.
Внезапно одна из машин резко остановилась. На корпусе у неё загорелась яркая оранжевая мигалка. Тотчас к ней устремился стоящий неподалёку робот-ремонтник. Он запустил вовнутрь машины несколько своих манипуляторов, что-то заменил в механизме, и через десяток минут эта машина уже снова уверенно трудилась вместе с десятками других. Я посмотрел на монитор. Так и есть. Вышел из строя ходовой подшипник на одном из рыхлителей грунта. По данным робота- диспетчера, неисправность успешно и вовремя устранена. Я обернулся и щёлкнул пальцами. Робот-официант, которого я назвал от одиночества по-человечески – Яшей, неслышно подкатил ко мне и протянул на подносе чашечку горячего кофе.
– Яша, опять сахар пожалел? – капризно спросил я, принимая дымящуюся чашечку.– Разберу на запчасти, смотри у меня.
Робот виновато мигнул круглыми глазами и чуть согласно кивнул головой. Я отхлебнул кофе, поставил чашечку обратно на поднос, потянулся, широко зевнул и опять принялся за составление занудного годового отчёта. Робот неслышно откатился в свой уголок возле бара и затих, не сводя с меня своих недремлющих окуляров. Заканчивается уже третий год моей отшельнической работы на этом дальнем рубеже нашей земной деятельности. Несмотря на полную роботизацию здешних работ, забот мне вполне хватало по присмотру за деятельностью добывающего и перерабатывающего комплекса, за выполнением графиков профилактических ремонтов и осмотров техники, по составлению технической отчётности. Бывали случаи, когда требовалось моё срочное вмешательство в решение производственных задач нелогичного характера, перед которым запрограммированное мышление даже суперроботов было бессильно.
Компания мне давно предлагала молодого техника-стажёра, чтобы помочь в работе и немного скрасить моё одиночество. Но я твёрдо отказался. По правде говоря, мне здесь нравилось. Тем более, что мне было необходимо побыть в одиночестве, чтобы осмыслить всё, произошедшее со мной. Я совершил тяжкий проступок перед моим обществом, доставил ему немало хлопот исправлением последствий моих похождений во времени. Поэтому сейчас я находил здесь истинную радость в труде в столь сложных неземных условиях. Потому я так упорно сейчас тружусь, снабжая промышленность Земли необходимейшим металлом. Я изо всех сил стараюсь искупить свою несомненную вину перед обществом. Но я не раскаиваюсь в содеянном. Если бы мне довелось ещё раз начать мою жизнь, я поступил бы точно так же.
После ареста силами хроноспецназа меня отправили доучиваться в спецшколу для проблемной молодёжи. Когда были собраны и изучены все последствия моего поступка, состоялся суд, который резко осудил меня, но наказывать сурово не стал по причине моей молодости, и потому ещё, что тяжелых потрясений для истории мой поступок не имел. В решении суда было записано буквально следующее:
–«Поскольку изъятый исторический объект был возвращен обратно в свою среду практически в соответствии со временем, а в дальнейшем инцидент не стал причиной крупных хрональных исторических сдвигов, считать произошедшее дисциплинарным проступком, достойным осуждения, и принять все меры к недопущению впредь подобных происшествий.»
Закончив с отличием спецшколу, я поступил в геологоразведочную Академию на факультет космогеологии, на котором через шесть лет получил диплом космогеолога-разведчика планетарных месторождений. При распределении мне предложили на выбор урановые шахты на Марсе, ртутные промыслы на Меркурии и рубидиевый карьер на Атласе. Я выбрал последний, в основном, из-за его сложности и отдалённости. И ещё оттого, что там можно было трудиться в одиночку. Я с удовольствием включился в работу карьера, провёл несколько удачных преобразований и заработал хорошую репутацию у руководства. Три года пролетели совершенно незаметно, в будничном труде, в решении многочисленных, мелких и не очень, проблем, но всё чаще по ночам я вспоминал произошедшее со мной. В последнее время я всё же почувствовал, что немного устал от утомительно чёрного неба над головой, от противно скрипящих, жёстких на космическом морозе скафандров, от привкуса металла во всех блюдах моей космической кухни. Я очень соскучился по родной зелёной планете, по летнему дождичку, по восхитительному аромату простого кавказского шашлыка. Мне стало очень не хватать земного тёплого солнца, хруста московского снега в морозную ночь, журчания горного ручья и даже суматошного чириканья надоедливых, самых обыкновенных городских воробьёв.
Всего один раз под Новый год тяжёлый межпланетный грузовик забредает в мои пустынные края, завозит мне запасы кислорода, запчасти для техники, продукты для кухни и традиционную новогоднюю ёлку из подмосковного леса. Как раз сегодня должен прибыть очередной долгожданный борт с материка. Недавно мама по космической связи сообщила, что отправила мне с этим грузовиком тёплые носки и вкусные карамельки. Мама всегда остаётся мамой. И мне вдруг опять вспомнились мои каникулы, мои последние летние школьные каникулы....
ПОСЛЕДНИЕ КАНИКУЛЫ
Летние каникулы близились к концу. Немноголюдная летом, сейчас, к началу сентября, Москва, вслед за возвращающимися дачниками, стала заполняться уставшим от путешествий и активного отдыха молодым народом. В городе появились группы забронзовевших любителей африканских сафари и покорителей Килиманджаро, компании продымлённых таёжных сибирских бродяг в изодранных на буреломах сверхпрочных силикоровых джинсах; обветренных, с обмороженными лицами, согнувшимися под гигантскими рюкзаками со снаряжением, исхудавшими до состояния, вызывающим всеобщее сочувствие, альпинистов.
Все они считали своим долгом после долгих странствий посетить прекрасную в своей средневековой суровости Красную Площадь, пройти по застывшему во времени Арбату, поклониться задумчивому Пушкину на Тверской, затем шумной ватагой посидеть за кружкой пива в каком-нибудь небольшом кафе или баре на Петровке или в Столешниковом переулке, чтобы, затем, вернуться, наконец, в свою среду и в своё время, и лишь тогда приступить к обычной своей школьной или студенческой жизни. Моя группа перед началом занятий по привычке собралась у меня. Все торопились поделиться впечатлениями о прошедших каникулах.
Нурали вернулся с Памира, где все два месяца в лоб штурмовал пик Коммунизма, кто-то провёл каникулы у родителей на Марсе, где участвовал в строительстве подземных городов-колоний. Саша Мальцев пас китов-полосатиков в Антарктике, а мой друг Женька Рогов только-только прилетел своим глайдером с тихоокеанского подводного плато Клипертон, где он помогал добывать с океанского дна перенасыщенные тяжелыми металлами железомарганцевые конкреции.
Мне в подарок он привёз распиленную половинку такой конкреции, внутри которой печально отсвечивало старинное серебряное колечко. Каким образом оно попало многие сотни лет назад в океанские глубины, оставалось только гадать.
Ко мне ребята ввалились сильно загоревшие, похудевшие, набитые под завязку впечатлениями, сувенирами и обидной снисходительностью. Они все разом забросали меня своими историями и идиотскими вопросами.
– Старик, ты ещё живой в своей замшелой келье? Ты смотри, он ещё не разучился передвигать ногами и кивать головой. Может, ты ещё и разговаривать умеешь? Когда ты, наконец, закончишь свою интеллектуальную табуретку? Как можно всё лето сидеть дома и собирать какую-то дебильную особу.
Они думают, что я всё ещё собираю новую модель кибероида, вроде того, что я им демонстрировал в прошлом году под Новый Год. Тогда он получился не совсем удачный, встроенный в роскошное старинное кожаное кресло. Когда на кресло кто-нибудь садился, оно начинало ругаться и ворчать противным бабьим голосом, пока я его не успокаивал. Вот и теперь, едва на него присел абиссинец Нурали из параллельного класса, как оно тут же занудило:
– Попрошу не выражаться. Никакая я вам не особа, и не тахта персидская, а мыслящий субъект с неограниченными возможностями. Я обладаю всеми знаниями мира, секреты чёрной магии для меня всё равно, что для вас рецепт яичницы-глазуньи, а вы себе что позволяете? Оскорбляете меня лично и ещё плюхаетесь на меня чуть ли не с ногами. Вот превращу сейчас кого-нибудь в ехидну вонючую или в жабу тропическую, будете тогда знать меня, и уважать, как коллегу по разуму.
Испугавшись, как бы ворчливое кресло действительно не выкинуло что-либо подобное, я прикрикнул на негодующее сидячее место, и оно затихло, однако чутко прислушиваясь к нашему разговору.
А ребята продолжали снисходительно поглядывать на меня, скептически улыбаясь и перемигиваясь. Это меня разозлило. Да кто они такие, что бы надо мной подсмеиваться.
И меня понесло:
– А чего это вы надо мной всё подтруниваете и подсмеиваетесь? Подумаешь, деятели нашлись. На Марсе кратерных клопов погоняли, а в Атлантике – белых акул попинали. А кто-то два месяца лез, высунув язык, на крышу Мира. А зачем? Ведь она покорена была альпинистамии ещё триста лет назад. Да я сейчас брошу все дела и соберу специально для вас совершенно новую модель сапогов-скороходов. И только лишь для того, что бы доказать вам, оболтусам, что для покорения даже Вершины Мира вовсе не нужно тратить целые каникулы, а достаточно влезть в мои сапоги на антигравитационных подошвах, набрать на компьютере координаты вашей заветной Джомолунгмы, и через несколько часов ты уже попираешь ногами свою мечту. Только не забудь тепло одеться и взять с собой кислородную маску, а то или задохнёшься там наверху, или превратишься в ледышку. И никакая Служба Спасения не поможет. Но зато остальные дни каникул можно потратить на более разумные деяния. Я ещё понимаю – сад посадить на Марсе, или пробы отбирать на Кольцах Сатурна. Что ни говори, а польза от этого имеется. Я считаю, что твой труд должен быть полезен обществу. А то придумали – всё лето лезть на гору в своё удовольствие.
Тут опять очнулось моё занудное кресло и заныло:
– И то правда! А то сидять, сидять, до дыр протруть скоро. А я ведь не софа мещаньская, а субъект с., – но закончить оно не успело.
– Заглохни, чучело, – заорал я на это чудо,– а то разберу на запчасти.
Обидевшись, оно глухо пробормотало:
– Да ладно, ладно. Чего уж там, – и затихло, а я еще минут десять возмущённо воспитывал своих друзей, пока они всерьёз не обиделись.
– Чудак-человек, ведь вся радость как раз в том, что ты сам идёшь на гору почти на девять километров вот этими, пусть несовершенными, но своими ногами. До смерти усталый, обмороженный, оголодавший, дышать нечем, кислорода там даже для спички не хватает. И дальше идти совершенно невозможно, нет сил сделать хотя бы один шаг, но ты его делаешь, потом ещё один, и так до самой вершины, и только на ней ты понимаешь, что совершил вопреки своему замученному организму. Ну да ладно, кому что нравится. Кому клеммы паять, а кому вершины покорять.
– Ребята,– вдруг не выдержал я.– Это хорошо, что мы живём именно сейчас, в век могущества Разума и расцвета Гуманизма. А если бы вы попали в те далёкие тёмные века, на одну из последних жесточайших войн, чем бы вы там занялись? Вы тоже просто лазили бы по горам с пением своих примитивных песен?
Саша удивился:
– Это как, на войну? На какую-такую войну?
– На обыкновенную, где убивают врага, защищая свою Родину. Вы способны на такое?
Бедный Нурали от такого вопроса даже побелел, отчего стал похож на верблюда–альбиноса.
– Дима, ты что? Разве можно убивать людей? У нас уже даже скот не убивают. А мясо выращивают на мясокомбинатах. Зачем говоришь такое?
– А если на вашу землю придут враги и станут убивать ваших родных и друзей, что вы будете делать?
Саша Мальцев посмотрел на меня как на полного идиота.
– Дима, ты что? Разве Мировой Совет такое допустит?
– Сейчас, да, Мировой совет не допустит подобного? Но ведь ему нет ещё и ста лет. А до него сколько тысячелетий люди жили в постоянных жестоких войнах. Дикие варвары нападали, а герои защищали свои земли. И погибали за свой народ. Вы можете это понять?
– Дима, ты совсем спятил здесь в своём одиночестве. Ведь это было так давно. Да и было ли такое когда-либо ?
Женька махнул рукой:
– Общество давно переросло такую жестокость. Об этом надо забыть, как о ночном кошмаре. Мы к тебе зашли просто поговорить о каникулах, а ты нам такие вопросы задаёшь. Зачем ты об этом думаешь? В мире сейчас так здорово, столько всего интересного вокруг, а ты о войне.
– Нет, ребята, это всё было на самом деле. Были жестокие войны за свои земли, за города, за свою страну, в которых побеждал сильнейший, а не умнейший. И это порождало новые бесконечные войны, всё более кровавые и разрушительные. Но с каждой новой бойней становилось всё больше людей, понимавших преступность и бессмысленность войн, пока это не привело к полному запрету любых вооружённых конфликтов в мире. Но до этих спокойных времён сколько было в мире напрасных жертв. Сколько замечательных людей погибло, ибо сила никогда не сможет победить разум, но она может убить его. Это надо помнить и понимать. Надо помнить своих героев.
Ребята смотрели на меня с недоумением. Они никогда не задумывались об этом. Им не надо было думать об этом. Ибо они никогда не слышали даже простых угроз.
Они заметно устали от дискуссии, замолчали, выложили парочку «бородатых» анекдотов про альпинистов, потолкались у террариума с «твердосиками»–каменными дракончиками из системы Бетельгейзе, покормили их кварцевым песочком, потом вышли на террасу, сели в глайдеры, махнули мне на прощание ладошками – и были таковы.
Утром меня разбудил Женькин голос. Сам ещё сонный и помятый, он орал мне почти в ухо с экрана видофона:
- Старик, ты не прав. Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал.
Это он как бы в продолжение вчерашнего спора.
- Заглохни,– мрачно сказал я ему,– а то отключу.
Вообще-то видофон выключить невозможно. Это средство постоянной личной связи, как свои собственные уши. Их как известно - ни выключить, ни снять невозможно. Но Женька знает мои неслабые кибернетические возможности и умолкает. Я отправляюсь в бассейн, а он кричит мне вслед:
– Послушай, старик, давай махнём куда-нибудь на денёк. Каникулы кончаются, а ты ещё из дома носа не высовывал. Смотреть на тебя тошно, зелёный весь, в подпалинах, проканифоленный на три дюйма в глубину, и молчишь, аки зверь лесной. В Якутии мамонта нашли свежезамороженного, целенького, как статуй. Биологи его уже восстановили, сегодня сердце запускать собираются. Давай слетаем туда, у нас как раз до занятий два дня осталось.
Однако я непреклонен:
– Не приставай, некогда.
У него тут же новое предложение:
– Или вот, в Гонолулу давай смотаемся. Там Зоопарк Вселенной только-только открылся. Есть потрясные экземпляры. Деревья-людоеды с Тау Кита с дивными цветами, ездовые пауки с Альдебарана, или Чёрная Туча из Плеяд, впервые в нашей Галактике. Живёт всего две недели, а потом рассасывается, превращаясь в изолированный вакуум, который рождает новую Чёрную Тучу. И всё это на наших глазах. Жутко интересно, такие цветовые эффекты, ну давай слетаем, посмотрим, пока время есть.
В голосе у него уже просьба, едва ли не мольба, и я его понимаю. Целое лето мы с ним не виделись. У него столько интересных случаев, невероятных приключений в Тихом Океане на подводном плато Клипертон, и хочется их вывалить лучшему другу сразу целым ворохом.
– Эх, Женька, знал бы ты, как мне действительно некогда, и как я спешу, ты бы сам отвязался от меня.
–Не могу, Женя,– говорю.– Они только-только собираются включать мамонта, а мое логическое кресло уже дышит и копытом бьёт. Сам ведь видел. Упусти его из-под контроля, такого натворит, не расхлебаешься. Вот закончу с ним, тогда нагуляемся. И Нину с собой возьмём.
Про Нину, это, конечно, запрещённый приём. Женька давно тайно и нежно влюблён в Ниночку Кораблёву из параллельного класса, и немного ревнует меня к ней. Поэтому самый лучший способ от него отвязаться – заговорить о ней. Обычно после таких разговоров он два- три дня не показывается и не звонит. Вот и сейчас сразу поскучнел, задумался.
– Ну, – говорит, – старик, как хочешь. Закончишь свой кибернетический шедевр,что-нибудь придумаем. Пока,– и отключился.
Ну, наконец-то я опять один. Теперь за дело надо браться основательно. Ведь сколько времени потеряно зря на пустые разговоры и споры. Прохожу в свою комнату–мастерскую, отдёргиваю ширму, а за ней– моя радость и гордость – моя «Ласточка». Стоит скромненько в уголочке на прочнейших сталитовых лапках, нежнозелёная с перламутровым серебристым отливом, индикатор энергоёмкости алеет в полный накал, на полгода автономного «плавания» по воздушным просторам матушки Земли. С виду–самый обыкновенный миниглайдер. Садись в кабину, включай генератор поля тяжести и перемещайся, куда твоя душа пожелает. Хочешь. в Гонолулу в космозоопарк, или в Сидней, на старт очередных космогонок, а при желании и в Лувр, и в Эрмитаж на часовую экскурсию смотаться можно.
Но никто во всём огромном мире, кроме меня, не знает, что покрытая тонким слоем хронолака, снабженная мощным излучателем хронополя моей собственной модификации, моя изящная «Ласточка» превратилась в оригинальную миниатюрную Машину Времени, способную свободно проникать на сотни лет, как в Прошлое, так и в Будущее. Будущее меня пока не интересовало, а вот с Прошлым надо поспешить.
Проверяю содержимое багажника: два комплекта тёплой одежды, два спортивных костюма, походный пищесинтезатор, давно подобранный комплект топокарт, карманный определитель координат, необходимая посуда, лазерные ножи, всякая походная мелочь, и, наконец, в правом кармане пилотского кресла, так, на всякий случай, изящный маленький гипнопистолет в красивой, отделанной грузинской чеканкой кобуре – подарок моему отцу за долгую и безупречную службу в космопоиске. Я не думаю, что его придётся применять, но с ним спокойнее. При необходимости, он способен создать парализующий луч такой мощности, что может остановить на часы группу диверсантов или даже стадо разъярённых слонов. Кажется, я собрал всё необходимое для дальнего, долгого и опасного путешествия. Послезавтра прилетают из отпуска с Таити мои родители. Значит старт – завтра.
ВПЕРЁД, В ПРОШЛОЕ.
Я планировал войти в прорыв рано утром, но это у меня не получилось. Сначала я вспомнил, что так и не оставил никакого сообщения родителям, что бы они всё правильно поняли. Пришлось минут десять надиктовывать для них на домофон внятное объяснение моему поступку, хотя они это всё равно вряд ли поймут и никак не одобрят. Затем пришлось покопаться в вещах и добавить к своему снаряжению кое-какие мелочи из одежды. А потом компьютер вдруг засомневался в моих вводных и потребовал повторного расчёта входного режима и пришлось с ним подискутировать.
Наконец, всё было уже готово. Я сел в свою «Ласточку», включил приборную панель, дал команду бортовому компьютеру на движение и ввёл минутную готовность. Подготовка моего давно задуманного дела заканчивалась. Впереди было большое, трудное и опасное дело, и к тому же я вступал в серьёзный конфликт с законом. Но иначе я не мог. Если у меня всё получится, то люди меня поймут и простят. А если не получится, то пусть меня простят хотя бы мои родители.
Идеально прозрачные стёкла моей кабины внезапно потемнели, их затянуло белёсой дымкой, и я со своей «Ласточкой» вошел в крутую спираль прорыва Времени. Было около полудня последнего дня тёплого лета, каковое в Москве всегда пронзительно печально пред наступлением неизбежных осенних холодов. Погружение вглубь времени шло плавно, без помех. Обзора сквозь замутненные стёкла не было никакого, и не могло вовсе быть, поскольку я двигался в густом, плотно спрессованном хроногенератором пласте хронополя, в котором не было материи, но была загадочная хроносубстанция, понять которую не могут наши выдающиеся умы до сих пор, но используют, тем не менее, весьма успешно.
Я внимательно наблюдал за приборами. Скорость погружения была предельна для нормального режима движения и составляла около 20 лет в минуту. Но у меня ещё был резерв и, в случае необходимости, при обнаружении погони за собой, я мог поднять скорость погружения до 30 лет в минуту. Правда, это потребовало бы серьёзного перерасхода энергии, и я не собирался с этим спешить. При моей режимной скорости мне вполне хватит на движение к цели чуть более пятнадцати минут.
Расход энергии был вполне сносный, на обзорном экране погони не наблюдалось, и настроение у меня было прекрасное. Компьютер уверенно вёл мою «Ласточку» как в пространстве, так и во времени. Моё перемещение в пространстве было незначительным, ибо мой конечный пункт находился совсем недалеко, в пределах современной Москвы, и, судя по данным определителя координат, я сейчас неторопливо смещался на запад, где меня ждала полная неизвестность. А вот хроносчётчик работал с максимальной нагрузкой, сматывая в обратную сторону месяцы, годы и даже века.
Вековой указатель уже вместо родного двадцать третьего века показывал неведомый мне, полный противоречий и разочарований суровый двадцатый. Годы же менялись со скоростью мелькания телеграфных столбов в окне мчащегося пригородного электропоезда. Ушли вверх девяностые, восьмидесятые, семидесятые. На пятидесятом году скорость падения в прошлое замедлилась, бортовой компьютер стал готовиться к прибытию в заданное время. На хроносчетчике стали просматриваться месяцы, а затем и дни. Движение сквозь время становилось всё медленнее и медленнее, пока с чуть ощутимым толчком оно совсем не прекратилось.
Я бросил взгляд на хроносчётчик. На нём застыла дата, ради которой я вот уже более двух лет практически не выходил из своей комнаты, ставшей моим сборочным цехом и испытательным стендом, где я ночью и днём, каждую свободную минуту паял схемы, собирал блоки, отлаживал и приручал умнейшие системы и механизмы могучего двадцать третьего века. И это всё ради вот этого мгновения, ради моего присутствия здесь в этом месте и именно в это роковое время.
Я снова бросил взгляд на застывший хроносчётчик . На нём чёткими багровыми цифрами высвечивалась дата – 08.12.1941 года. Сквозь вновь ставшими прозрачными стекла кабины моей «Ласточки», неподвижно и бесшумно зависшей глухой ночью в ста метрах над заснеженной промороженной землёй, стала видна окраина простого русского подмосковного села.
Имя этого села было Петрищево, и в нём были фашисты. Это я знал из курса истории, который нам преподавала моя любимая учительница, француженка по национальности, Луиза Шаброн, или как мы её все звали – мадам Лу.
Эта маленькая славненькая женщина была очень хорошим человеком, но каким она была историком. Каждого её урока мы все ждали с нетерпением, и всякий раз она поддерживала в нас, в пятнадцати – семнадцатилетних сорванцах, неистовый исторический голод. Она была далёким потомком русского офицера, участника второй мировой войны в России, и о ней рассказывала особенно ярко и много.
Именно от неё я в первый раз услышал о смертельной схватке русских с гитлеровским фашизмом, об ожесточённых боях под Москвой, и о деревне Петрищево, в которой немцы казнили русскую патриотку, совсем юную девушку с прекрасным именем Лиля, повторившую подвиг другой русской патриотки–Зои Космодемьянской.
О героической гибели в этой же деревне Зои Космодемьянской узнал весь мир. Расправа над ней всколыхнула весь русский народ, ожесточила его, и великим напряжением сил фашисты были отброшены от Москвы, а затем вовсе изгнаны из России. Героическая смерть простой русской девчонки помогла стране выиграть войну. А подвиг Лили Азолиной остался незамеченным в огне большой войны.
Мадам Лу показала нам фотографию этой девушки, и мы увидели фото, переснятое, видимо, с воинского удостоверения, невысокой миленькой девчушки в суровой солдатской шинели, с задорно вздёрнутым носиком, с полуулыбкой Джоконды на лице, и все увидели и пожалели её, а мне она перевернула навсегда всю мою душу.
С тех самых пор я сразу повзрослел на десяток лет и перестал принимать участие в забавах моих друзей. С тех самых пор я, человек Эры Звёздных путешествий и Земного Благоденствия, так и не смог понять, как могли разумные существа, какими уже были в те годы люди и, в частности, немцы, казнить таким варварским способом эту маленькую защитницу своего народа.
Ведь она даже не успела ничего совершить. Её арестовали тогда, когда она пряталась за сараями, и если бы не её личное признание в том, что она советская разведчица, её мучители и губители и не догадались бы, кто она на самом деле. Но она сама с гордостью бросила им в лицо:
– Оккупанты, убирайтесь с нашей земли! – и они ей этого не простили.
Дни и долгие мучительные ночи думал я о том, что я могу для неё сделать, и решил спасти её вопреки всем действующим законам. Я оказался готов пойти даже на преступление перед моим обществом ради спасения её жизни, ради того, что бы вытереть слезинки с её глаз и увидеть её радостную улыбку. И вот поэтому я сейчас здесь, глухой ноябрьской морозной ночью, на околице деревеньки Петрищево, и где-то в этих тёмных сараях сейчас находится она, ждущая неминуемой страшной смерти, а вокруг неё лютый безжалостный враг, который не пощадит ни её, ни меня, попади я им в руки.
ТРЕВОГА В ХРОНОЦЕНТРЕ.
Уже почти сто лет прошло с момента изобретения излучателя хронополя, когда стали возможны контакты с прошлым и будущим, и все эти годы эксперименты со временем находились под строжайшим контролем науки и государства.
Главный Контрольный Зал Хроноцентра жил своей чёткой, напряженной, но совершенно будничной жизнью. Время, дефицит которого ощущался всеми и каждым в могучем и всесильном XXIII веке, не ведало здесь суеты окружающего мира. Мерно пульсируют плазменные метрономы, отсчитывая положенные секунды с необходимой точностью. С ними в унисон работают настенные рабочие экраны, незримо связанные с самыми главными районами нашей обитаемой системы под названием Большая Земля.
Вот этот голубой экран работает в режиме лунного хроноцентра, а следующий, малиновый, отбивает марсианские ритмы времени. Все 56 экранов отражают временные ритмы нашей обитаемой галактики, и далеко не все они пульсируют в одном ритме. А в своде купола Главного Зала светится Главный экран Времени, на котором суммируются все временные ситуации, и отражается основное состояние хронополя.
Под Экранным Залом размещены Залы Памяти, где на огромных дисках-барабанах записывается на вечное хранение вся временная информация, стекающаяся сюда со всех концов Земли и освоенного галактического пространства. А на километровой глубине в глубокой шахте, надёжно защищённый от любых неожиданностей, чуть слышно шумел, напряженно трудясь, перерабатывая гигантский поток информации, Главный Электронный Мозг Службы Времени.
Его могучий электронный разум не оставит без внимания малейшие изменения временного режима земного или галактического происхождения, мгновенно введёт поправки в диспетчерские графики Службы космических сообщений, в навигационные полётные карты звездолётов и планетолётов, в расписание движения всех видов земного транспорта и связи, незамедлительно установит точное время на вдруг сбившихся с точного хода часах в любой точке земного шара.
Только с появлением хроноцентра наука поняла, насколько непостоянно течение времени даже в пределах одного города. Оно зависит от десятков причин космического и планетарного характера, и нередко приводит к серьёзным авариям и неприятным производственным срывам. Но теперь эта капризная стихия была надёжно укрощена.
Это было царство почти абсолютного покоя. Работающему здесь персоналу и в голову никогда не приходило повысить вдруг голос, или громко рассмеяться чьей-либо шутке. Жизнь кипела всего в нескольких десятках метров от Хроноцентра, но здесь её можно было почувствовать только в бесшумной пульсации многочисленных Экранов Времени.
Однако основной задачей огромного Хроноцентра, о которой специалисты старались особо не распространяться, была защита Поля Времени от злонамеренных нарушений. С тех пор, как в начале XXII века китайские физики совершенно случайно обнаружили вариации Хронополя, приведшие к открытию самого поля Времени и созданию первой Машины Времени, человечество довольно скоро осознало опасность случайных временных прорывов и создало эту знаменитую Службу Защиты Времени. Однажды полусумасшедший немецкий физик создал свою Машину Времени и с её помощью забросил в XX век фанатика, застрелившего в 1914 году в Сараево эрцгерцога Фердинанда, чем вызвал первую мировую войну и последующее разделение человечества на два противоборствующих лагеря. Другой мрачный гений тоже как-то запустил в ХХ век некоего специалиста, который помог приходу к власти в Германии Адольфа Гитлера.
После этих невероятных исторических потрясений гуманному человечеству ничего не оставалось, как создать Хроноцентр с могучей Службой Защиты Времени. С тех пор интервенции во времени стали крайне редки, но необходимость в Службе Защиты Времени оставалась, поскольку попытки проникновения из Реальности сквозь время в Прошлое или в Будущее полностью не прекращались.
Причём, чаще рвались в Будущее. Это были либо одержимые азартом игроки, желающие узнать счастливый номер в одной из многочисленных лотерей, либо плагиаторы, мечтающие разбогатеть и прославиться украденными из Будущего открытиями и изобретениями, а нередко и просто любопытствующие зеваки. Однако малейшие попытки нарушения временного режима тотчас фиксировались хроноспутниками, передающими информацию в Хроноцентр. При необходимости тотчас приводилось в действие подразделение хроноспецназа, которое, на специальных хрономобилях по вычисленной супермозгом траектории, неотвратимо настигало нарушителя и восстанавливало нормальное течение времени.
Сейчас в Хроноцентре царил полный покой. Этот покой был постоянным и всеобъемлющим, почти вечным и нерушимым. Другого состояния Хроноцентра не помнили даже самые старые специалисты. И вдруг сонный покой Хроноцентра нарушил резкий тревожный сигнал чрезвычайного зуммера. Радужный безмятежный спектр на Центральном полевом экране сменился на серый тревожный цвет Временного Нарушения. Одновременно отчаянно запульсировал в тревожном режиме контрольный российский экран, а на его расчётном мониторе высветились координаты возмущения хронополя.
Одного беглого опытного взгляда было достаточно, чтобы понять, что нарушение прошло на Московском участке и нарушение серьёзное. Судя по параболическим параметрам, возмущение было точечным и нацелено оно было в Прошлое на середину ХХ века. Скорость погружения была предельной, что создавало проблемы для Группы преследования. Режимная обработка всех элементов уже заканчивалась и через несколько минут группа преследования получит все исходные параметры и войдёт в хроноспираль на перехват нарушителя.
ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ВРАГОМ.
Я внимательно ещё раз осмотрелся вокруг. Обзор был хороший, почти полный, круговой. Что бы стёкла кабины не обмерзали, я усилил обогрев кабины и стёкол, а чтобы меня не заметили немецкие часовые, полностью погасил наружное и внутреннее освещение. Сейчас в кабине слабо мерцали только приборная шкала и мои наручные часы, папин подарок. С ними он много лет ходил в дальние космические экспедиции, и не раз выходил невредимым из самых сложных космических передряг. Мне он их подарил как отцовский оберег, своеобразный защитный амулет. Светящаяся секундная стрелка на них торопилась в своём привычном ритме и настойчиво напоминала мне, что времени у меня очень немного, что сейчас за мной наверняка устремилась погоня из хроноспецназа. Если я хоть чуточку ошибусь, то эти очень ловкие ребята быстренько раскрутят меня, кто я такой, на чём и куда тороплюсь, и стремительно выйдут мне на перехват. Мне обязательно нужно опередить их.
Я осмотрелся ещё раз. В эту тёмную ночь ноябрьского новолуния мне нужно определить, где у немцев штаб. Ясно, что Лилю они держат где-то рядом со штабом. И я его нашел. В центре села выделялась большая изба с ярко освещенными, но зашторенными для маскировки окнами. Во дворе возле избы стояла грузовая машина-фургон с работающим генератором, дающим энергию для освещения и связи. Несмотря на глухую ночь, вокруг дома царила суета, в него входили и из него спешно выходили люди в форме, а у дверей стоял вооруженный часовой с автоматом и, как я понял, в большой лисьей, несомненно, женской, шубе.
Чуть в стороне, под брезентовым пологом дымила догорающими дровами полевая кухня, и возле неё торопливо ели что-то из котелков несколько человек. Вокруг дома темнели низкие строения, сараи или склады, и мне надо было в них проникнуть. Где-то в одном из них заперли в ожидании казни маленькую симпатичную девчушку, ставшую по требованию времени отважным бойцом, и я должен обязательно ей помочь.
Я включил наружные микрофоны. От Москвы доносилась артиллерийская канонада резкими частыми залпами. По небу полыхали яркие зарницы от разрывов бомб и снарядов, слышалась пулемётная и автоматная стрекотня. Где-то в ночном небе на большой высоте в сторону Москвы прошли бомбардировщики, видимо, немецкие, потому что на них накинулись с остервенением зенитки, послышались разрывы тяжёлых авиабомб. Шла народная война, но я не мог в ней участвовать, поскольку это грозило большими временными сдвигами. У меня была другая задача, и я приступил к её выполнению.
Я неторопливо на той же высоте приблизился к сараям. Это были самые обыкновенные деревенские строения, по-видимому, скотное подворье и совсем небольшой сарайчик, почти шалаш, грубо срубленный из крупных, уже трухлявых брёвен с плоской, крытой чем-то тёмным, крышей. Опустившись метров до 20, я заметил щелястую дверь, прикрытую ржавой щеколдой, перехваченной скрученной мягкой проволокой.
– Она должна быть здесь, – решил я, – но это надо проверить.
Проверить можно было двумя путями. Либо обычным путём через дверь, что было крайне опасно, так как штаб находился всего в тридцати метрах, и часовой мог уловить в темноте какие-либо мои движения, либо другим способом. Я избрал второй.
Я рывком бросил мою – «Ласточку» ещё на тридцать лет назад в прошлое. Когда туман сгущаемого хронополя рассеялся, за окном я увидел на месте избушки расчищенную площадку, готовый фундамент из сложенных с раствором камней, а рядом, сваленные в кучу и местами уже ошкуренные, брёвна. Был летний вечер, недавно прошёл дождь, и брёвна влажно отсвечивали в лучах заходящего солнца. На брёвнах сидел бородатый мужик в подпоясанной кушаком светлой рубахе и курил что-то большое и многодымное. Скоро мужик куда-то подевался, а я осторожно опустил «Ласточку» на подготовленную строительную площадку, резко перевёл рычаг хроносчётчика на тридцать лет вперёд и очутился в полной темноте.
Пришлось включить слабое наружное освещение, и в его бледном, почти лунном свете, впереди себя, в правом углу, всего в трёх метрах я увидел её. Увидел, и страшно мне стало, казалось, кожа моя внезапно покрылась огромными зябкими мурашками, и застыл я весь от внутреннего холода. Но не от испуга я замер, а от её взгляда, полного безысходной тоски и неукротимой ненависти. В её взгляде не было ни удивления от моего появления, ни любопытства, только усталость, ненависть и смертный холод.
Она сидела у стенки, куда поменьше задувал ледяной ветерок, почти зарывшись в трухлявую, влажную, смёрзшуюся солому в своей старенькой телогреечке с рваными дырами и оторванным левым рукавом. Когда я включил бортовое освещение, она закрылась от света правой рукой, а левая была прижата к телу под телогрейкой. Меня она, очевидно, встретила, как своего очередного мучителя и истязателя, а у меня не было совсем времени для долгих объяснений. Я просто затылком чувствовал, как меня настигает хроноспецназ. По моим прикидкам, я опережал их едва-едва на десяток минут. Но если у них были неизвестные мне резервы, тогда они должны быть уже совсем рядом.
Я медленно, чтобы не испугать Лилю, вышел из «Ласточки», подошел к ней, как можно осторожнее взял за руку, погладил её и произнес по-русски:
– Лиля, я твой друг. Из далекого времени. Я пришел спасти тебя. У нас очень мало времени. Пойдём со мной,– и, потянув за руку, показал на «Ласточку», ожидавшую нас с открытыми дверцами.
И вдруг с ней произошли поразительные перемены. Её окоченевшая душа стала как бы размораживаться, в чёрных провалах глаз проснулся интерес. Она пронзительно взглянула мне в глаза, затем, как бы отгоняя от себя видение, тряхнула головой, и шёпотом, как бы по секрету, глухо произнесла:
– Ты что, здесь везде фрицы. Тебя поймают.
Она в этой жуткой ситуации подумала не о себе, а обо мне. Стала подниматься, но так медленно, как в кинофильме с замедленной киносъёмкой. Закоченевшее тело противилось движению, оно уже смирилось с неподвижностью, с холодом, со смертью. Но надежда уже захватила её, неуверенная улыбка оживила её заплаканное лицо, она неотрывно смотрела мне в глаза и, всё ещё не веря ни во что, делала трудные шаги, отчаянно надеясь на чудо.
Она уже сделала два шага из необходимых пяти - шести, её рука крепче и увереннее взяла мою, как вдруг внезапно распахнулась закрытая дверь сарая, яркий луч фонаря ослепил меня пучком света, и наглый ликующий молодой голос закричал нам по-немецки:
– Хальт! Хенде хох! – и довольно захохотал.
Луч фонаря немного отошёл в сторону, и я увидел молодого румянощёкого немца в шинели, в каске, а на ногах я успел заметить ботинки, обмотанные разодранным белым женским пуховым платком. Через всю левую щеку у него к виску шел грубый, недавно подживший, еще местами покрытый ржавой коростой, косой шрам. В руках у фрица дерзко отсвечивал воронёный ствол автомата. Из уроков истории я знал, как он выглядит, и на что способен.
– Эх, ты, лопух, – с горечью только и успел сказать я сам себе. – Прибыл на такую войну, а единственное твоё оружие лежит в «Ласточке», в правом карманчике сиденья, и нет никакой возможности его достать. А вражий автомат вон он, рядом, и в нем живёт несколько десятков свинцовых смертей.
Этот мерзкий тип с автоматом машет, орёт нам что-то, суетится по-щенячьи, с лица дебильная улыбка не сходит, думает, что взял нас вдвоём сразу и вот так очень просто.
– Зря суетишься, поганец. Двадцать третий век такое умеет, что тебе, сопливому дегенерату, и не снилось.
Руки я потихонечку вверх поднимаю, головой киваю, жалко улыбаюсь этому кретину, а сам концентрируюсь, собираюсь в энергетический комок, чувствую, как набираются взрывной силой мои послушные мышцы и тягучая ярость заполняет сознание. Фриц с автоматом радостно улыбается, рассматривает меня удивлённо, за шпиона принимает, наверное. Вдруг его взгляд упал на мою «Ласточку», брови его взлетели, рот приоткрылся от удивления, и в этот самый момент я прыгнул. Не зря все-таки нам три года в колледже преподавали азы пси-подготовки.
Потолочное перекрытие разлетелось как картонное, засыпав пыльными обломками фашиста с автоматом. А когда он начал отряхиваться и оглядываться, не понимая, куда же я мог подеваться, я обрушился на него с потолка, и мало ему не показалось. Мой удар в пси-состоянии превышает обычный в десятки раз, а я, к тому же, с младших классов занимался боксом, и на соревнованиях в колледже последним никогда не бывал.
Посочувствовал я этому фрицу, но времени у нас уже не было совсем. На шум к сараю уже бежали на подмогу моему отключившемуся фашисту другие вражеские автоматчики, и их топот был слышен уже у самых дверей.
Я схватил Лилю за руку, резко втолкнул в кабину, упал рядом в кресло и нажал на красную кнопку, стремительно втолкнувшую нас в будущее. Перед тем, как стёкла кабины затуманились, я увидел, как в дверях сарая появился запыхавшийся гитлеровец с автоматом наперевес. Он развернул его стволом в нашу сторону, и я ещё видел, как он нажал на спуск. Но трассирующая очередь прошила уже опустевшее место всего в нескольких секундах от нас.
Выбравшись из разрушенного сарая, я резко поднял «Ласточку» и одновременно снова стремительно швырнул её в будущее. Хроноспецназ ещё поломает голову над моими выкрутасами во времени, но на него работает Супермозг Хроноцентра, а возможности последнего до конца ещё никто не изучил. Как бы я не петлял хитроумной лисою, какие бы хроноспирали не раскручивал в попытке оторваться от преследования, всё равно буду неминуемо настигнут Службой Защиты Времени. А мне очень нужно их опередить, и поэтому я не терял ни мгновения, действуя на грани возможного.
На максимальной хроноскорости, буквально вонзившись в будущее, я бросил свою дрожащую от напряжения «Ласточку» в «мёртвую петлю», с трудом продираясь через сгустившуюся временную субстанцию. Я с большой опаской прислушивался к шуршанию за бортом, беспокоясь за состояние покрытия из хронолака, нанесённого на поверхность глайдера.
Если лаковое покрытие не выдержит, то это грозит мне разрушением всей конструкции хроноглайдера. Но пока вроде всё обходилось, хотя мою «Ласточку» бросало так крепко, как велосипед на лесной тропе. На завершающем участке виража я бросил взгляд на хронолокатор, и по двум красным точкам в центре экрана понял, что в конце петли меня уже ждут. Я тотчас перевёл машину в обратный вираж и на вершине петли, на предельных параметрах параболической касательной, вопреки всем канонам безопасности, вышел из хронального режима в спокойный глайдерный полет.
На последнем вираже я почувствовал, как нас немного занесло, в кабине резко повысилась температура, появился настораживающий запах перегретой аппаратуры, зазвенело в ушах и потяжелело в голове, но затем всё вошло в норму, и мы продолжили стремительно куда-то нестись, но только уже в простом глайдерном полёте.
В ПРОСТОМ ПОЛЁТЕ.
Теперь мы стали недоступны для погони хроноспецназа. Если сейчас не возмущать хронополе и не попадаться на глаза местной прессе, то нас будет очень сложно отыскать в огромном пространстве-времени Земли. Но если нас заметит кто-либо в реальном времени, и о нас появятся публикации в газетах, то ушлым ребятам из хроноспецназа останется лишь прибыть к нам, взять на буксир и вернуть в своё время.
Стёкла кабины вновь приобрели прозрачность, и я увидел, что мы стремительно летим на высоте около 500 метров с околозвуковой скоростью строго на восток и находимся уже где-то за Волгой. На хроносчётчике замерла дата нашей стабилизации во времени – 9 мая 1995г. Дата эта получилась совершенно случайно. Вероятностный разброс составлял что-то около пяти лет. Мы могли остановиться на выходе из виража в любой день с осени 92-го до осени 97. Но то, что мы попали именно на 9 мая, да ещё в год пятидесятилетия Победы, это было символично, это было замечательно. Это был невольный подарок судьбы моей героической попутчице.
Я совсем было забыл о ней, пока решал задачи полета. Изредка подбадривающе подмигивал, когда мы встречались взглядами. Она же сидела всё это время тихой мышкой, согревшись и немного отойдя от того ужаса, из которого я её выхватил, и, понимая, что сейчас мне не до неё, не задавала вопросов, которые были написаны у неё на лице. Теперь же, когда мы вошли в режим скользящего полета, пора было уже познакомиться поближе.
– Ну, здравствуй, Лиля, – начал я, улыбнувшись широко, спокойно, радостно и, наверняка, глупо. – Давай знакомиться. Меня зовут Дмитрий, мама зовёт Димой, фамилия моя Круглов. Я учусь в последнем классе исторического колледжа в нашем городе Москве в 2229 году. А про тебя я знаю почти всё.
Я протянул Лиле руку для знакомства. Она нерешительно протянула свою ладошку, ещё красную от мороза, исцарапанную и худенькую, как вербная веточка. Она слабо ответила на рукопожатие, затем прямо взглянула мне в глаза и улыбнулась восхищённо и радостно:
– А здорово ты этого фрица завалил. Я ничего не успела понять, как ты вдруг исчез, а потом свалился на него откуда-то сверху. Вот жалко, что мы так быстро удрали. Надо было его автомат прихватить и положить их всех там у штаба. Да и на фронте он нам пригодился бы. А ты откуда, из какой части? Мне надо в разведроту пятьдесят шестого стрелкового полка, к комроты Муравьёву. У меня важная информация для командования.
Она опять благодарно, с восхищением взглянула на меня.
– А машина у тебя отличная. Это наш самолёт или американский. Совсем не шумит, а летит как быстро. Я первый раз в жизни вообще лечу на самолёте. После летней практики хотела в аэроклуб записаться, с парашютом попрыгать и полетать. Но вот война пришла, не до этого. Так ты откуда, из штаба армии? Чудной ты какой-то.
Я терпеливо выслушал её лихорадочный бред. Потом снисходительно улыбнулся и повторил:
– Лилечка, я из другого времени, из 2229 года. Пришёл спасти тебя от смерти. Тебя завтра должны казнить. Но можешь быть спокойна. Этим негодяям тебя уже не достать. А сейчас поздравляю тебя с освобождением, и с 50-летием Великой Победы над Фашистской Германией. Гитлер капут,– добавил я и радостно улыбнулся. – Спасаясь от погони хроноспецназа, мы с тобой угодили в 1995 год, как раз на 9 мая, на День Победы. В России сейчас празднуют 50-летие окончания войны. Ровно 50 лет назад наши войска взяли Берлин и фашисты капитулировали.
Последние слова я произнес голосом Юрия Левитана, и она обрадовалась, заулыбалась, услышав знакомые торжественные интонации.
–Вот здорово как,– сказала она, совсем не понимая смысла моих слов. – Но мне срочно надо в разведроту, к Муравьёву. Я все их огнеточки разведала, и где танковые части в лесу разместились. У них ещё бронепоезд на станции стоит. А у нас скоро наступление будет. Моя информация вот как сейчас нужна.
Она ручкой простецки показала на горло, доверчиво глядя мне в глаза. А мы уже выходили на тихоокеанское побережье России. Я специально сделал небольшой крюк на юг и вышел на русский город-порт Находку, где показал Лиле с высоты птичьего полёта кумачовые колонны поседевших ветеранов, её сверстников и сверстниц, кому посчастливилось дожить до этих времён, и кто смог выйти на праздничный парад к монументу Победы. Посмотрев на ветеранов, увешанных орденами и медалями, она фыркнула:
– Да это же старики совсем. Ты посмотри, Дима, какие с них солдаты. Они, наверное, в первую мировую воевали с немцами. А у нас таких сейчас даже в обозе нет.
Она всё ещё так ничего и не поняла.
- Точно, Лилечка, сейчас это старики, ветераны Великой Войны. А вот пятьдесят лет назад они с тобой вместе двадцатилетними молодыми парнишками и девчонками дрались с гитлеровцами. И победили их. Но очень много, десятки миллионов их полегло в боях за Родину.
Она смотрела на меня чистым взором, явно не понимая, о чём я ей пытаюсь рассказать. Я представляю, какая каша была в этой маленькой симпатичной головке из всего того, что она увидела за последние два часа. И не давая ей раскрыть рта, я за те два часа, пока мы пересекали Тихий Океан, вкратце изложил всю историю развития России и Человечества за последние почти что триста лет.
Я рассказал ей о том, как спустя столько лет после её героической гибели узнал о ней, увидел её фотографию, и решил, во что бы то ни стал освободить её. Как все последние годы каждую свободную минуту переделывал обыкновенный глайдер в хрономобиль, как скрывал всё это от закадычных друзей и от родителей, и вот, наконец, добился своего.
– Теперь, Лиля, я увезу тебя в самый глухой район Земного Шара, и мы там будем жить, ни в чём не нуждаясь, какое-то время, а потом будет видно.
Она опять не поняла.
– Какой такой глухой район? Ты меня ещё в погребе спрячь. Мне в штаб надо, в разведроту пятьдесят шестого полка сто двадцать девятой дивизии. У меня срочные разведданные к наступлению. Я слово дала комроты Муравьёву, что вернусь через два дня. Давай поворачивай обратно в нашу часть. А может, ты шпион немецкий, и меня обманом в плен взял. Так я тебя сейчас так уделаю, что свои не узнают, а чужие испугаются.
Она решительно взяла меня за ворот и чувствительно тряхнула, доказывая свои серьёзные намерения. Вот какой пионеркой она оказалась. Пришлось опять ей объяснять, что для неё война может закончиться либо фашистской петлей на шее, либо со мной, вдали от людей и от цивилизации, а также от хроноспецназа.
Я опять долго объяснял ей, что если нас настигнут эти лихие хлопцы, то неминуемо доставят - её в промёрзший сарай в Петрищево, где её ждёт виселица, а меня, обратно в двадцать третий век, к родителям, и будут долго там решать, что со мной, злостным нарушителем времени, делать.
– Ты «Машину времени» Уэллса читала? – спросил я её.
- Ну да,- ответила она, с недоверием смотря на меня.- В прошлом году, на первом курсе у ребят из параллельной группы брала на одну ночь. Так то Уэллс.
– Я на подобной машине прошёл через два века и вытащил тебя из этого проклятого сарая. Поняла теперь?
- Зачем ты это сделал? – Её глаза в упор уставились на меня.
Я отвёл глаза.
– Я не могу потерять тебя. Ты такая молодая, умная, красивая. Ты должна жить. Я столько сделал для этого.
- Но я же не умерла. Ведь ты спас меня. Так отвези меня обратно в часть. Меня ждут там.
Она была в отчаянии, и никак не хотела смириться с тем, что её война уже закончилась для неё.
– Но как же так? Там же мои друзья стоят насмерть за нашу столицу, за Москву, за Родину. Как же я могу вот так скрыться с поля боя? Это же чистой воды дезертирство. Отвези меня обратно в мою часть. Ну, пожалуйста, – просила она меня, чуть не плача.
Я не на шутку обиделся, даже вспылил :
- Лиля, ты пойми же, наконец, что возврат, это твоя неминучая гибель. Я пошёл на тяжкое преступление, с таким риском выхватил тебя из кровавых лап палачей, а ты обратно просишься. Забудь о войне. Для тебя войны уже нет. Тебя комроты Муравьёв запишет завтра в пропавшие без вести, и на этом твоя военная биография завершится. А ты обо мне подумала? Если мы сейчас хоть на секунду войдём во временной режим, нас тотчас настигнет погоня службы времени. И я отправлюсь прямиком в тюрьму, из-за тебя, между прочим. А ты обратно к фашистам в промёрзший сарай, а затем на виселицу. Ты этого хочешь?
Этот аргумент как-то подействовал на неё. Она притихла, украдкой смахнула слезинки, и стала смотреть по сторонам.
В РАЮ ПОД ПАЛЬМАМИ.
Тем временем, наша «Ласточка» домчала нас до Тихоокеанского побережья Южной Америки, и я стал выбирать место для нашего дикого приюта. Почему я выбрал экваториальную Америку? Да потому, что там ещё сохранились укромные уголки, где можно надёжно и надолго спрятаться от всех, да и климат там подходящий. В России в зимнюю стужу где-нибудь в тайге нам было бы гораздо тяжелее выживать и прятаться.
Под нами буйствовали роскошные американские тропики. Я выбрал отдельный небольшой ручеёк, отважно низвергавшийся с прибрежных базальтовых уступов в вечно мятежный океан и, снизив скорость до минимума, медленно стал подниматься по нему к водоразделу. И когда узкая долина ручья вдруг раздвинулась, и на правом берегу возникла изумрудная полянка с ярким янтарно-жёлтым, намытым в период дождей песчаным бережком, я понял, что мы уже приехали. Но сначала я облетел округу и выяснил, что в нескольких десятках километров к востоку от нас находится небольшой городок. От него в наши места ведёт узкое, но аккуратное шоссе, оканчивающееся в индейской деревушке в тридцати километрах от нас. Поближе вроде бы никого больше не было.
Я тихо приземлил «Ласточку» на зелёной полянке, в пятнадцати метрах от ручья, открыл дверцы, и тотчас в кабину ворвалось буйство тропических запахов с жарким солнцем, журчащим ручьём и галдящими пернатыми в чаще буйного зелёного хаоса, называемого джунглями.
Бросил взгляд на Лилю, и мне стало обидно и горько, настолько не вязался этот тропический, праздничный жаркий карнавал жизни с девчушкой в драной телогрейке, с красными, потрескавшимися от мороза руками, и с глазами, ещё совсем недавно полными ненависти и слёз, а теперь, полными восторга вновь обретённой жизни, и недоумения от ныне с ней происходящего. Так смотрят только что проснувшиеся дети на безмятежный прекрасный мир, возникший вдруг перед ними после кошмарного тягучего сновидения.
Надо было срочно помочь ей вернуться в реальность. Я достал из багажника голубенький спортивный силикоровый костюм и кое-какое бельишко. Хоть и небольшой, но опыт по женской одежде у меня уже был. Из багажника достал брусочек биомыла.
- Лилечка, вот твоя одежда на первое время. Иди, искупайся в ручье, вон за тем кустом, смой с себя твоё печальное прошлое, переоденься, и будем обедать. Пока ты будешь этим заниматься, я приготовлю жильё и что-нибудь поесть. Есть хочу, как вечно голодный дракон с Гончих Псов. Триста лет куска во рту не было. И тебя подкормить следует. Немцы в плену тоже, небось, не баловали деликатесами.
– Дима, где мы?– как-то хрипловато спросила она, впервые назвав меня по имени, и всё ещё оглядываясь и совсем не слыша меня.
- А я точно и не знаю,- ответил я. – Не то в Эквадоре, не то в Перу. В общем, где-то в Южной Америке. А там, за горными перевалами шумная Бразилия. Да нам это точно и не надо знать. Главное, чтобы другие не узнали, где мы и кто мы. Вот это было бы нам совсем ни к чему.
Проверил я это место за кустами на предмет присутствия хищных зверей и других, опасных для Лили гадов, и отправил её туда. Сам сбросил с себя надоевший джинсовый костюм, облился водой из ручья, остался в майке и шортах, и принялся строить наш шалаш, в котором нам придётся жить неопределённо долго. Для этого скорёхонько раскинул надувной походный домик. Рядом с ним, поближе к ручью, растянул полог-столовую с мебелью из отвердевшей полимерной пены, и принялся вместе с пищесинтезатором колдовать над праздничным обедом.
Когда Лиля вышла из своей купальни, она была поражена уже готовым жильём и обедом, а я был сражён и потрясён её перевоплощением. Это было второе явление Венеры, только не из морской пены, а из воды горного ключа. Умытая биомылом двадцать третьего века, одетая в облегающий яркий силикоровый костюм цвета неба, как раз в тон её засиявшим голубеньким глазёнкам, и от своей ладности вдруг зардевшаяся и заискрившаяся, она остановилась передо мной и несмело вопросительно взглянула, словно спрашивая:
- Ну, как?
А я и не мог скрыть восхищения этой переменой, подмигнул, показал большой палец и только и смог вымолвить восхищенно:
- Вот это да! Высший класс!
Я передал ей стереозеркало, завалявшееся в дальнем уголке багажника моей «Ласточки». Это вызвало очередной взрыв восхищения. Эффект объёмности в этом приборе действительно был так ярок и необычен, что хотелось смотреться в него ещё и ещё.
В это время запищал пищесинтезатор, приглашая на обед. Я, галантно раскланявшись, пригласил даму разделить со мной трапезу, и мы оба поспешили в столовую. Синтезатор действительно постарался на славу после длительного простоя, ибо последний раз он был задействован мною три года назад во время дня рождения моего друга Женьки на подмосковной Яузе. Тогда он нас потчевал шашлыком из страуса, хотя мы его плотно набили папоротником и сосновой хвоей.
А сейчас он выдал нам с Лилей две порции овощного салата, парные котлеты из дичи, два огромных ростбифа из молодой телятины и на десерт - кислородный коктейль с яблочным пирогом. Прошло всего чуть более пяти часов с момента моего побега сквозь время. Я пронзил три сотни лет, пересёк половину нашего миленького уютненького глобуса, и за это время успел всего-навсего лишь проголодаться.
Правда, немало энергии я выплеснул во время своей лихой пси-атаки на дебильного фрица. Мы с Лилей вспомнили выражение его лица, когда я внезапно обрушился на него с потолка, и опять долго смеялись. Вообще Лилечка в жизни оказалась настоящей хохотушкой, как она мне призналась. В школе она была заводилой, постоянно участвовала в самодеятельности, и даже как-то снялась на «Мосфильме» в массовке при съёмках комедии «Волга-Волга», где познакомилась с настоящими артистами, и после школы мечтала поступить в театральный институт. Но в театральный её не взяли, и она поступила в Горную Академию на Охотном Ряду, успела отучиться целый год на геолога-минералога и должна была отправиться на интереснейшую летнюю практику в Заполярье с академиком Ферсманом, Однако началась война, и вместо Хибин попала Лилечка в разведроту к капитану Муравьёву.
Сейчас она смеялась заразительно и весело, доверчиво и открыто, как смеются только очень хорошие люди, но временами какие-то воспоминания накатывали на неё, и она вдруг замолкала, тревожно бросала взгляд на меня и чуточку щурилась от слабой близорукости. Я понимал это и всячески пытался развлечь её, и она это прекрасно понимала и подыгрывала мне звонким смехом, временами даже скатывающимся до истерического. Так мы повеселились до вечера, потом я устроил в домике-палатке в разных углах два спальных места, причем для Лили здесь была даже предусмотрена раздвижная ширма и, уставшие за этот день невероятно, с заходом солнца мы заснули, едва попав в спальные мешки. Перед самым сном я успел включить сторожевую систему, предусмотренную у палатки, так на всякий случай, от хищников. Всё-таки дикие джунгли вокруг.
УРОКИ ИСТОРИИ.
Утро пришло как-то слишком быстро. Вроде бы на новом месте сон должен быть настороженным, чутким, но я проспал всю ночь, как одно мгновение, и проснулся, когда солнце было уже над крышей нашего милого домика. На женской половине было тихо. Я тихонечко позвал Лилю, никакого ответа. Пришлось вылезать из спальника, прошлёпать босыми ногами по мягкому тёплому полу к выходу и открыть дверь-полог. В глаза ударило палящее солнце, и когда глаза привыкли к свету, я увидел Лилю. Она уже успела искупаться в ручье и сейчас отжимала и сушила волосы.
– Соня-засоня,– сказала она мне,– я уже всю округу обежала, ягод напробовалась, зарядку сделала, искупалась, как видишь, а ты только глаза продрал. Что делать будем, Робинзон?
- Жить, дорогой Пятница,- коротко ответил я. - Но при условии, что ты больше не будешь делать подобные глупости. Давай договоримся - в лес одной далеко не ходить. Ягоды не есть, ты их совсем не знаешь. Среди них много ядовитых. Кроме того, это ведь не парк Горького. Это дикие джунгли, здесь полным-полно зверей, причем голодных. Здесь даже воинственные индейцы могут еще сохраниться. Снимут скальп в два счёта, это тебе не «хальт, хенде хох».
Глаза у неё загорелись:
- Индейцы, джунгли, вот здорово. Это как у Майн Рида и Вальтер Скотта. Боже мой,-вдруг вырвалось у неё, - что со мной происходит? Может быть, я уже умерла, и сейчас нахожусь в раю на прогулке. Да ты, Дима, на ангела совсем не похож. Кстати, крыльев у тебя нет на спине?
- Крылья у меня, Лилечка, есть. Это моя «Ласточка». Но я не бог, и не ангел, и потому у нас много проблем, и я, право, не знаю, чем закончится даже этот день, но завтракать нам всё равно придётся.
Мы пили дымящийся кофе с бутербродами из ветчины и сыра, которые всё-таки отдавали травой, но было вкусно и весело. За обедом Лиля расспрашивала меня о войне с фашистами, и я ей подробно рассказал, что знал, про битву за Москву, про Сталинградскую битву, и далее, до самого падения Берлина.
-А Гитлер 30 апреля покончил с собой, принял яд, а затем его добил из автомата эсэсовец-охранник.
- Жалко, сам ушел. Судить бы его, сволочину, и растерзать в клочья. Вместе с тем, дебильным фрицем со шрамом. Как он надо мной издевался, гадина. Он меня шомполом бил, иголкой колол, ножовкой-пилой царапал, обещал ночью прийти с друзьями позабавиться. Но я бы ему не далась. Я бы убила сначала его, потом - себя. У меня даже гвоздь длинный приготовлен был. Я его из стены вытащила и о камень наточила. Вот видишь.
Она нашла в кустах выброшенную вчера телогрейку и вытащила из подкладки в рукаве длинный кованый старинный гвоздь с квадратной шляпкой и остро заточенным концом. Я оценил оружие, но искренне порадовался его неприменению.
После завтрака опять начались вопросы-ответы. Слишком многое надо было Лиле узнать и понять, и, к её чести, она очень хорошо использовала свои возможности. Что бы мы ни делали – купались ли, загорали ли, гуляли ли по тропическому дендрарию, который нас окружал со всех сторон, она засыпала меня градом вопросов:
-А неужели Сталин умер? А когда и как? А что такое за оружие «Катюша», про которое я слышала в части? А что стало с Германией после войны? А что стало с женой Гитлера? И многое, многое другое. А однажды она вдруг ахнула, ударила в ладошки и почему-то шёпотом спросила меня:
- Дима, а коммунизм когда построили?
Пришлось мне наскоро объяснить моей «пионерке» бесполезность всяческих «-измов», о том, что общество в своём развитии всегда стремилось к справедливости и человечности, но каждое общество понимало это по своему, в зависимости от уровня интеллекта своего лидера, и своих экономических возможностей.
Но я поведал ей, что подлинные справедливость и гуманизм в мире стали возможны только после технологической продовольственной революции, когда проблема питания была решена человечеством раз и навсегда за счёт направленного синтеза продуктов питания с помощью индивидуальных пищесинтезаторов.
-Каждый человек,- назидательно излагал я этот вопрос внимательно слушающей меня Лилечке, - теперь стал заниматься своим любимым делом, тем самым принося максимальную пользу обществу. Люди стали трудиться не за возможность заработать себе и семье на кусок хлеба и ткани, а за возможность быть полезными обществу. В принципе это можно назвать и тем вожделенным коммунизмом или Золотым Веком, к которому так стремилось общество всю свою историю.
Освобождённые от добывания куска хлеба люди сначала привели в порядок свою планету, а затем принялись за соседние. Учёные научились получать энергию из космического вакуума, а он оказался неисчерпаем. В свободном обществе небывалое развитие получили искусство и ремёсла, медицина и образование.
Красивые, умные и здоровые люди стали населять планету Земля уже с конца ХХII века, но им было обидно и стыдно за ошибки их предков. Поэтому очень много внимания стали уделять изучению истории, что бы никогда на планете не повторялись ошибки Прошлого.
Институтом Истории Земли стали широко использоваться в распутывании сложных исторических загадок даже Машины Времени, так называемые хрономобили, которые под строжайшим контролем науки проникали в Прошлые Эпохи и находили ответы на исторические головоломки.
Так у нас стал широко известен факт проникновения историков в годуновское время в Углич и похищение царевича Димитрия за несколько секунд до его убийства агентами Годунова. Мальчика подменили его макетированным дублем. Современники сразу ничего не заметили и похоронили поддельное тело, но видимо, что-то все-таки просочилось в народ, и начались известные истории с Лже-Димитриями, после чего решениями научного Совета подобные акции были окончательно запрещены. А истинный царевич Димитрий был всё-таки вывезен в наше время, получил историческое образование и стал признанным специалистом по истории Смутного времени России. Мадам Лу даже устроила нам встречу с ним в стенах Института Истории, где мы забросали старика вопросами о его детстве. Он весело общался с нами, детьми невероятно далёкого будущего, но глаза его были полны грустных воспоминаний о своём детстве.
Лиля слушала меня, широко распахнув восхищённые голубенькие глазки, удивлённо приоткрыв свой славный ротик, забрасывая меня ворохом новых вопросов. Но вечером, после ужина, она вдруг взгрустнула, печально взглянула на меня:
-Дима, мне очень хорошо сейчас, мне никогда не было так интересно, я узнала столько всего нового и необычного, но я не могу так жить. Ты пойми меня правильно, у меня нет никаких прав на этот райский сад. Понимаешь, я чувствую, что живу не своей жизнью. Моя жизнь сейчас там, в зимней, заснеженной Москве, где мои друзья бьются насмерть с лютым врагом. А я, рядовой боец разведроты стрелкового полка перед самым ответственным наступлением своих войск отсиживаюсь неведомо где, и цветочки ещё собираю.
Получается, что я предала своих товарищей, я дезертировала с поля боя, я бросила свою Родину в такой тяжёлый момент. Если я так и останусь здесь, то весь остаток своей жизни я проживу с подобным чувством вины. Ну зачем мне, Дима, такая жизнь! Я не хочу умирать, но я хочу жить своей жизнью, и если доведётся мне умереть, то это будет моя судьба, мой сознательный выбор. Но какое ты имеешь право решать этот важнейший вопрос за меня, распоряжаться моей жизнью? Почему, зачем ты спас меня? Чтобы бессрочно заточить в этом дендрарии.
- Лиля, я вовсе не хочу и не имею права распоряжаться твоей волей и жизнью. Но ты тоже пойми меня правильно. Дело в том, что у тебя уже нет твоей жизни. Я освободил тебя из промёрзшего сарая за три часа до казни. В историческом плане тебя уже нет. Для всего мира и для истории ты сейчас без вести пропавшая на полях сражений. Таких сейчас очень много в России. И то, что ты сейчас жива, знают лишь два человека на всём огромном свете - ты и я. Я очень много думал перед тем, как решиться на этот поступок. Я знаю, что у нас сейчас нет другого выхода из этой ситуации. Я никогда не возвращу тебя на виселицу, чего бы это мне ни стоило. Но даже если я уступлю и верну тебя в разведроту, то хроноспецназ всё равно обязательно отыщет тебя и возвратит в Петрищево. Так какой смысл будет в твоём возвращении? Мы оба потеряем то, что имеем сейчас. Но никто, даже наша Родина, при этом ничего не выиграет. Ты просто совершенно напрасно погубишь свою жизнь, а меня тоже будет ждать строгое наказание. И совершенно зря. Потому, что я не смог спасти тебя.
- Лиля,- попытался закончить я наш диалог.- Я не знаю, что будет завтра. Но у нас сейчас есть наше радостное сегодня, и давай не будем его терять. А спас я тебя потому, что перевернула ты всю мою душу, и я не мог позволить этим варварам убить тебя.
Последние слова я произнёс с усилием, немного покраснев, и она заметила это.
- Дима, но я не могу, не имею права жить этой райской жизнью, когда мои друзья гибнут на войне. Что подумают обо мне мои подруги? Они ведь тоже ушли на задание, и может быть, не все вернутся. А я тут цветы собирать буду и бабочек ловить?
- Лиля, другой жизни у тебя сейчас быть не может,- жестко сказал я.- А таких цветов и таких чудесных бабочек, как здесь, ты действительно никогда не видела. Давай обратим на них наше внимание. Жизнь уже прекрасна просто потому, что она есть. И пусть она будет.
После этих слов Лиля замолчала, надолго задумалась, смотря в догорающий костёр, потом пожала плечами, бросила на меня внимательный взгляд, и мы отправились по своим спальникам.
Следующее утро повторило предыдущее. Мы умывались в ручье, завтракали, гуляли по окрестностям. Потом обедали и снова гуляли, наслаждаясь летом, солнцем и нашей молодостью. Но мы всё время беседовали. Лиля забрасывала меня вопросами, а я, как мог, отвечал, и жалел лишь о том, что на многие вопросы не знал ясных ответов. Лучше надо было учиться в колледже, и больше вопросов задавать мадам Лу.
Очень заинтересовала Лилю моя «Ласточка». Она все про неё расспросила, и как ею управлять в свободном полете, и как передвигаться во времени. Я очень гордился своим детищем, и всё ей подробно с удовольствием объяснял, но погулять во времени у нас не было ни малейшей возможности. Мы не могли сделать ни малейшей попытки сдвинуться во времени хоть на секунду, так как нас тотчас засекут и настигнут ребята из хроноспецназа.
Нас ещё не нашли только лишь потому, что мы вышли из коридора времени на крутом вираже хроноспирали с разбросом вероятной стабилизации на целых пять лет. Сейчас нас ищут на всем протяжении этого периода по всей планете, а найти нас можно или случайно, или по публикациям и передачам в средствах массовой информации. Но пока нас не обнаружили аборигены-индейцы конца двадцатого века в этих благословенных местах, и пока об этом не раструбят журналисты, а в пыльных архивах двадцать третьего века об это не споткнутся историки, мы неуловимы и неуязвимы
И мы с Лилей вовсю пользовались своей свободой, совершая пешие прогулки по окрестностям, безмятежно купаясь и загорая, лазая по скалам и деревьям подобно древнему киногерою Тарзану. А в перерывах между прогулками я опять преподавал Лиле историю, оборудовав в доме-палатке телевизор и настроив его на Москву, подкрепляя свои лекции фактами. Очень расстроил Лилю развал СССР в период правления Бориса Ельцина. Но я успокоил её, сказав, что это просто историческое недоразумение, что не пройдёт и нескольких десятков лет после ухода Ельцина, как международная обстановка вновь заставит Россию собраться в почти прежнем составе в новое могучее государство, и своих позиций одного из мировых лидеров она больше не упустит никогда.
Так прошли три первых замечательных дня. Лиля уже немного отошла от своего пленения, посвежела, загорела, щеки её округлились от регулярного и, прямо скажем, неплохого питания благодаря моим стараниям и мастерству пищесинтезатора. В её облике появился задор и даже некое кокетство. Я всё больше влюблялся в неё, а она, надеюсь–в меня, хотя бы потому, что никого другого вокруг в радиусе десятков миль более не наблюдалось.
Всё чаще она останавливала на мне свой восхищенный взгляд, говорящий что-то ещё, кроме благодарности. Я, наверное, представлялся ей неким суперменом, а мне это было весьма приятно. Я гордился своим умением и сноровкой, упивался своим счастьем, и забыл об осторожности. За что и поплатился очень скоро и едва не погубил всю операцию.
НАПАДЕНИЕ.
Третий день прошел как первые два. Вечером, поужинав и посмотрев телевизор, мы разошлись по своим углам, и, когда я уже засыпал, вдруг сработал «сторож». Он стал подавать резкие неприятные сигналы, замигала сигнальная лампочка на пульте. Я взял гипнопистолет и вышел из палатки. Ночь в тропиках наступает очень быстро. Уже угадывались первые звёздочки в разрывах высоких лохматых облаков на востоке, в то время, как на самом западе они были ещё освещены заходящим солнцем, но вокруг в чаще леса было уже совсем темно. Я постоял, прислушался, но ничего более не услышал и не увидел.
Я знал, что сигнализация срабатывала только в том случае, если в зоне безопасности, в радиусе 50 метров, появлялся крупный подозрительный объект. Это мог быть и безобидный олень или дикая свинья, мог быть и хищник, которых здесь тоже хватало, но мог быть и человек с недобрыми намерениями.
Однако, вокруг все было тихо, лишь только где-то в кустах неподалёку шуршали и попискивали в траве какие-то грызуны. Я постоял минут пять, послушал лесную тишину, «сторож» мой успокоился, и я, решив, что это какой-то безобидный зверёк нарушил мой покой, отправился спать, правда, положив под подушку, на всякий случай, спасительное оружие.
Утро прошло по уже привычному расписанию. Первой проснулась и побежала умываться Лилечка, а затем я, сполоснувшись в ручье, приступил к приготовлению завтрака, для чего отправился наломать веток и собрать травы посочнее. А самая подходящая трава высотой с меня ростом росла на дне пологого овражка метрах в 30 от палатки.
Именно туда я и отправился, взяв с собой только малый лазерный нож для нарезки травы и веток. Набив сумку травой, я повернул было к дому, но вдруг почувствовал, как что-то остро и не больно кольнуло меня сзади в спину. Я решил, что это какой-то вредный тропический москит напал на меня, отмахнулся от него, но внезапная тьма встала передо мной, и я провалился в небытие.
Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сначала были какие-то хаотичные видения со сценами из школьной жизни, потом я вдруг очутился вроде бы на Марсе среди странных размытых фигур, слухом улавливая некие странные слова типа:
- Клёвая штука!
- Однозначно, Клещ!
- Гля, Батон, летающая тарелка.
- Вот это да, Клещ!
Я пошевелился и с усилием открыл глаза. Я лежал на траве возле палатки на спине. Руки у меня были крепко-накрепко, я это проверил и оценил, стянуты тонким прочным шпагатом за спиной. Рядом, в трёх метрах от меня, на траве сидела, подобрав ноги, бледная и посерьёзневшая Лиля. Руки у неё тоже были связаны, но перед собой. Напротив нас, метрах в трёх, стояли два парня в камуфляжной форме с короткими рукавами и в черных беретах. На ногах у них были тяжелые армейские ботинки с рифлёной подошвой.
Один из них был высокий, упитанный, сонный, и какой-то заторможенный субъект, а второй, наоборот, невысокого роста, худощавый, подвижный, с быстрыми глазами, развязно-циничный. Оба типа с явно криминальным интересом смотрели на меня с Лилей.
Первый, очевидно, по кличке «Батон», сонно помаргивая мелкими глазками, тупо осматривал нас, неторопливо переводя взгляд с меня на Лилю, и наоборот, а второй, по всей вероятности, тот самый «Клещ», нервно пританцовывая на месте, бросал напряжённые, подозрительные взгляды то на нас, то на «Ласточку», постоянно осматриваясь вокруг. В руках он держал мои полётные карты. Было понятно, что он в них ничего не понимал, но вид он делал при этом очень умный и деловой. Увидев, что я пришёл в себя, «Клещ» сделал шаг ко мне, и с надрывом по-русски спросил:
- Эй, ты кто, шпион? Или инопланетянин? А летающая тарелка твоя? - продолжал он. – А девчонка чё здесь делает? Она твоя тёлка?
Я немного понял ситуацию. Одно мне было неясно - откуда здесь, в джунглях тропической Америки взялись приблатнённые парни, да ещё свободно говорящие по-русски.
– Ребята, мы свои, русские, москвичи, путешествуем здесь на каникулах целой группой. Скоро остальные наши прилетят, и мы отправимся дальше. Зачем вы нас связали? Мы же друзья, можем вас с собой взять. Развяжите нас. Мы вас покатаем на этом новом самолёте.
«Батон» пожевал губами, поморщил лоб и спросил:
– Клещ, они что, того? Какой-такой самолёт? Это же «тарелка».
- Помолчи, Батон, - ответил сосредоточенно Клещ. - Надо шефа звать. Ганс придёт, разберётся. А мы пока давай ещё пошаримся хорошенько в их хозяйстве.
Они стали с увлечением рыться в наших вещах. Ещё раз вывернули у меня все карманы, обыскали домик и излазили, насколько возможно, всю «Ласточку». Много диковинного для себя нашли при этом: лазерный нож, комплект стереокарт, очки ночного видения и кучу другой мишуры, но особый восторг вызвал у них извлеченный у меня из-под подушки гипнопистолет. Уж его-то они рассматривали с таким профессиональным интересом, что у меня не осталось сомнений в их принадлежности к какой-то разбойной группе населения.
– Ребята, – предупредил я их,- вы поосторожнее с этой игрушкой. Она при необходимости танк остановить может. А уж снести вам голову ей вовсе не составит труда.
Они поверили, перестали трясти и ковырять незнакомое, и, по моим словам, очень сильное и опасное оружие. Клещ решительно положил его в карман, посмотрел на меня, потом на Батона.
– Батон, сбегай за Гансом. Без него мы тут не разберёмся, а я посторожу. Давай, давай, побыстрее, - погнал он напарника.
Тот неохотно, но подчинился, нырнул в заросли и исчез.
Мне это было на руку. Я решил всерьёз заняться воспитанием оставшегося с нами Клеща.
– Слушай, земляк, а как вы тут очутились, в тропиках, среди индейцев? С виду совсем простые русские ребята. Отдыхаете или путешествуете?
– Школа у нас здесь, а мы вроде как студенты, - неохотно ответил Клещ. - А вы что, правда, путешественники? Самолёт у вас чудной какой-то. Мы сначала думали, что вы инопланетяне на летающей тарелке. Ещё вчера вечером на вас наткнулись, ночью трогать не стали, а утром я тебя из духовой трубки малым дротиком и снял. Он индейским ядом смазан, конкретно, на полчаса вырубает любого. Каково, а?
Клещ замолчал, довольный собой.
– Слушай, Клещ, - спрашиваю я, - а как тебя мама в детстве звала? Вася? Очень здорово. А меня Димой зовут, кстати. Вася, будь другом, развяжи мне руки, мне в кусты сходить надо. Ты же меня с утра с самого отключил, невмоготу уже.
- Не,- протянул Васёк. - Не могу развязать, вас двое, а я один.
– Ну, тогда хотя бы девушку освободи, вон у неё руки посинели совсем.
– Не-а, – опять протянул он, – уж больно она дерётся здорово. Мы с «Батоном» еле справились с ней вдвоём. Вот Ганс придёт, пусть решает. Он у нас самый главный.
– А кто он такой, этот твой Ганс?
- О, это крутой немец. У него здесь школа суперменов, куда он принимает конкретных пацанов, вроде нас. Мы с «Батоном» оказались здесь в Панаме одни, без денег и без работы. Так он нас принял на учёбу только потому, что мы - русские. Русских он уважает, но нагружает предельно конкретно.
– А сколько таких, как вы, у него здесь?
- Да человек тридцать наберётся. В основном метисы, мулаты, индейцы, арабы есть, несколько американцев, один француз, канадец из Торонто. Имен мы не знаем, только клички, которые нам Ганс подбирает. Школу охраняем, стоим в караулах, на поле работаем, ну и учимся, конечно. А кто прошёл учебу, куда-то отправляется, и никто не знает, куда. Да мы и не спрашиваем. Тут если много спрашивать и рассуждать будешь, долго не проучишься. Выгонят в два счета, а податься некуда. А развязать, брат, не могу, самого повяжут.
– А учат вас чему, собственно? Арифметике, физике?
– Да какой арифметике! Стрелять, мины ставить, подрывать, мочить, где и как удобнее. Качаемся, конечно. Считается официально, что спортивный оздоровительный лагерь. Местных не трогаем, чтобы шуму не было. А вы, сразу видно, туристы, мы не думали, что из России. Решили на вас потренироваться.
Он ухмыльнулся и почесал наливающийся иссиня- багровый синяк на левой скуле.
– Лилечкина работа,- с удовольствием отметил я.
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА.
Однако время бежало торопливой тропкой. Скоро могли появиться новые действующие лица, и я решил действовать порешительнее, подозвал Клеща поближе и зло прошептал ему на ухо:
- Слушай, парнишка, сюда. Вот эту самую девочку я три часа назад спас от смерти под Москвой. Она одна не испугалась целой немецкой армии. Ещё бы она тебя, лоботряса, испугалась. Развяжи её сейчас же, иначе скоро остальные наши сюда подойдут, пожалеешь, что не послушал. И синяк твой паршивый не спасёт. Давай быстро,- рявкнул я, почувствовав, что Клещ немного стал сдаваться и становиться послушным.
Клещ недоуменно посмотрел на меня, потом на Лилю, снова на меня, огрызнулся:
-Какая такая армия? Чё тупишь? Ладно, не командуй. Дураков нет.
Однако, потоптавшись, направился к Лиле и наклонился, чтобы развязать ей руки. Его остановил резкий звенящий голос по-немецки и по-русски:
- Хальт! Отставить!
Клещ, как ошпаренный, отскочил от Лили, стал по стойке «смирно», выпучив глаза и повернув голову вправо. Я тоже посмотрел вправо и увидел высокого и полноватого старика в тёмных очках, одетого в чёрную эсэсовскую форму, с хлыстом в правой руке, суетливо по-стариковски выходящего из кустов и семенящего прямо к нам. Перед ним, указывая дорогу, сопел, и по-утиному переваливался, потный «Батон».
- Вот они, герр Ганс, - угодливо суетился он. - Мы ночью в разведке вышли на них и утром задержали.
Я узнал его сразу, как только он повернулся ко мне левой щекой, на которой по-прежнему багровел длинный вертикальный шрам от русского осколка второй мировой, и который я видел чуть более трёх суток назад в Петрищево ещё не вполне поджившим. Мой старый знакомый здорово постарел, чуть располнел, лицо покрылось сетью мелких гаденьких морщин, но выражение лица осталось прежнее - смесь холодного презрения с арийским высокомерием.
Так, значит, жив, курилка. Пронесло, значит, эту гадину, практически целёхоньким через горнило жесточайшей войны, унёсшей пятьдесят миллионов жизней. Его пощадило поле жестокой брани, и может быть, только для того, чтобы вторично встретиться мне в моём опасном предприятии. Вот ведь как бывает в жизни.
Нас с Лилей он не признал, но что-то в нём цеплялось за нас, что-то тревожило его внимание. Он видел меня и «Ласточку» всего несколько мгновений почти в полной темноте, и после моего крепкого воздействия сверху вообще мог ничего не помнить. Но Лилю он видел гораздо дольше, он издевался над ней. Такое не забывается, поскольку страх за содеянное всегда стоит впереди рассудка. Будем надеяться, что он просто не сообразит, что возможна такая встреча через полвека.
Ганс мелкими осторожными шажками подошёл к нам с Лилей, зло в упор осмотрел нас, бросил долгий взгляд на наш, необычный для этого времени дом, пристально ощупал глазами «Ласточку», снова перевёл взгляд на меня, и резко спросил с сильным акцентом:
- Кто такие, откуда?
Естественно, я не собирался рассказывать ему всю правду.
- Туристы мы, из России. Остановились на ночлег, утром собирались трогаться дальше, а тут ваши ребята нас остановили, драться стали, стрелы отравленные бросать. Обшарили всё вокруг. И всё, что нашли, в карманы попрятали. Но мы не одни. Вот скоро вся остальная группа наша подойдёт, что делать будете?
- Не врать,– визгливо рявкнул старик, тряся передо мной тугим хлыстом. - Это что за аппарат такой? Летающая тарелка? Такие машины или делают не на Земле, или будут делать через сотни лет. Я кое-что ещё понимаю в жизни, и лапша русский мне не вешайт.
Он в волнении стал коверкать слова, из уголка рта показалась струйка слюны. Всё это время я поглядывал на Лилю, подмигивал ей, давая понять, чтобы она не обнаружила себя. Она же сидела прямая, бледная, напряженная, полная ярости и отвращения к этому старому индюку, который причинил ей столько мук молодым и здоровым всего несколько дней назад, и превратившемуся внезапно, как по мановению палочки доброй феи, в старую немощную развалину.
Но у этой развалины было много молодых послушных недобрых рук, и этим он был все ещё опасен. Поэтому она сидела молча, отвернувшись, но слушала внимательно и, чувствовалось, что готова была ко всему.
А Ганс продолжал нагонять на нас страху.
– Вы мой пленник, и я сделаю с вами всё, что захочу. Но если вы мне расскажете правду, то я с вами подружусь и помогу вам.
Он подошёл к Лиле поближе, внимательно всмотрелся в её лицо и затем спросил:
– Я вас нигде раньше не видел, юный русский туристка? А как вас зовут?
Лиля совершенно спокойно, глядя прямо в глаза этой гниде, ответила:
- Я вас не знаю, а зовут меня Лена. Мы с Димой из Москвы путешествуем с группой туристов на экспериментальном аппарате нашего завода. Скоро сюда прилетят наши друзья, и вам будет трудно объяснить подобное обращение с нами. Развяжите нас, пожалуйста, мы не собираемся делать вам ничего плохого. У меня руки затекли, я требую, освободите мне руки немедленно.
Трудно сказать, что подействовало на Ганса. То ли боязнь объяснений с нашими мифическими друзьями, то ли он стал к старости сентиментальным, и пожалел посиневшие, вздувшиеся в кистях руки Лили, но он дал команду «Батону» развязать их. Да и силы были на их стороне. Их было трое взрослых мужчин против одной девчушки и одного связанного, как они полагали, молокососа. Лиля встала, разминая руки, потирая их, восстанавливая активное кровообращение. А Ганс, тем временем, занялся своими помощниками.
- Всё из карманов сюда, ко мне. А ты «Батон», не спускай с неё глаз, отвечаешь башка своя.
Вороватые друзья начали, не спеша, выкладывать из карманов всё, что нахватали при обыске «Ласточки». И когда Клещ вытащил из кармана мой изящный гипнопистолет, я подмигнул Лиле, привстал из положения «полулежа», в котором всё ещё находился, и стал копить энергию. Видимо, придется Гансу опять познакомиться с пси-подготовкой нашего века. Клещ покрутил пистолет в руках, попытался из него прицелиться, но не найдя ни мушки, ни прицела, с сожалением протянул его своему шефу. И в этот момент я подпрыгнул к нему и несильно, но резко правой ногой выбил пистолет из его рук в сторону Лили.
Помешать они мне никак не могли, поскольку в пси-состоянии всё это заняло у меня лишь десятые доли секунды. Даже опытные бойцы-каратисты не смогли бы уследить и противостоять подобному натиску. А эти разомлевшие от жары полубандиты вообще не поняли, что с ними произошло.
Лилечка же, умничка, уже была готова к этому маневру, поймала пистолет обеими своими, ещё синенькими ручками на лету и, отскочив от наших пленителей, включила накопитель и нажала на спуск. Как хорошо, что я успел научить её обращаться с этим несложным, но опасным оружием.
Мощный гипноудар мгновенно сбил с ног всю группу налётчиков. Нам осталось только связать их и оттащить в сторонку, в кусты, где им предстояло отлёживаться ещё с полчаса, пока к ним вернётся сознание, и с ними можно будет активно пообщаться. Они представляли собой сейчас очень жалкое зрелище. У Ганса глаза были открыты и смотрели неподвижно в одну точку, из носа и рта у него потекло. Клещ смешно шлепал в забытьи губами, а Батон, тот вовсе описался со страху.
Посмеялись мы с Лилей над незадачливыми налетчиками и стали совещаться, что же нам делать дальше. Соседство у нас, к сожалению, оказалось неспокойное. Видимо, просмотрел я в зелёном хаосе джунглей хорошо законспирированное гнездо террористов. От них надо было срочно уходить. Но уйти через время мы не могли, ибо нас тотчас настигнет лихой хроноспецназ, и все наши муки будут напрасными. Выход у нас оставался только один - просто сменить место обитания.
После быстрого завтрака мы приступили к срочной эвакуации. Поспешно собрали вещи, свернули дом-палатку, все загрузили в «Ласточку». Осталось только попрощаться с хозяевами и поблагодарить за тёплый приём. Наши пленники медленно возвращались в сознание, крутили головами, шевелили связанными конечностями, постепенно вспоминая последние события.
Удовольствие прощания я предоставил Лиле. Когда всё было готово к отбытию, она подошла к едва пришедшему в себя Гансу, взяла его за шиворот: .
- Поговорим теперь, фашистская гадина. Давай теперь вспомним, где мы с тобой встречались. Вспоминай, сволочь, декабрь 1941 года, деревню Петрищево под Москвой. Вспоминай, подонок, пленную партизанку Лилю, которую ты мучил в штабе ночью.
Она обнажила правое плечо, на котором еще были видны не зажившие кровавые полосы. .
- Это ты ножовкой поигрывал и довольно улыбался, всего три дня тому назад, паскуда.
И она влепила ему такую оплеуху, что, казалось, голова престарелого фашиста слетит с тонкой шеи. Но голова осталась на месте, только хлипко мотнулась в сторону. Тогда Лиля показала очумевшему Гансу левую руку ниже локтя, на которой виднелось много мелких тёмных пятнышек, ещё сочащихся сукровицей.
- А это ты сигареткой баловался, негодяй. Немало их на мне загасил. Как потухнет, так новую прикуривал, всё от меня секреты выпытывал. А какие секреты у девчонки, вчерашней студентки, всего-то неделю на фронте. А тебе офицер потом целую пачку сигарет дал, очень ему понравилось, как ты, собака, меня мучил. Получи теперь и за это.
И она влепила ему еще одну затрещину, и я ей не мешал. Я очень её понимал, хотя в моё время были запрещены не только побои, но и любые оскорбления личности. По правде, мне самому хотелось треснуть этого негодяя покрепче, но это было бы вовсе недостойно представителя гуманного века. Да с него вполне хватило и Лилиного возмездия.
- А что ты, старое чучело, угрожал сделать со мной следующей ночью, вместе с твоими скотами-дружками. Но ты меня не получил бы, подлюга. Вот это ты получил бы.
И она показала что-то хрипевшему фашисту длинный, но остро отточенный старый ржавый гвоздь, который уже показывала мне.
- Получи и за это, сукин сын, за тот страх и ужас, который я пережила, и за тех ребят и девчонок, над которыми ты поиздевался вдосталь, и которые уже не могут тебе ответить, как я.
Она отвесила ему еще несколько затрещин, затем не выдержала и зарыдала в скорби и ярости, закрывшись по-девичьи ладошками от обиды, что так несоразмерно было её наказание с теми муками, которые причинил ей этот слабый и немощный сейчас старик, но самодовольный и безжалостный ещё совсем недавно садист-юнец.
Поверженный Ганс сидел перед ней на коленях, голова его тряслась, из глаз бежали ручьём жалкие слёзы. Было слышно, как он повторял одну и туже фразу:
- Майн Готт. Это невозможно. Майн Готт. Этого не может быть.
Он не отводил остекленевшего взгляда от рыдающей Лилечки, и всё шептал своё заклинание. Я увёл Лилю в «Ласточку», усадил, обнял её, рыдающую и хлюпающую носом, вернулся к ошарашенным пленникам, освободил их от верёвки, дал по шее Клещу и Батону, посоветовав, как можно скорее удирать отсюда домой в Россию.
Стремительно взмыв свечкой метров на сто, «Ласточка» устремились вглубь южно-американского континента, подальше от людей, которых никак нельзя было в полной мере относить к таковым. Последнее, что я увидел на подъёме, это совершенно жалкий собачий взгляд Ганса, стоявшего на коленях с мокрыми глазами и всё ещё шепчущего что-то нам вдогонку. Он опять ничего не понял, и уже никогда не поймёт.
В одном я был совершенно уверен. В том, что о нашей нечаянной встрече, кроме нас, не будет больше знать никто на свете. Не станут горе-диверсанты во главе с многоопытным фашистом-наставником болтать о своих постыдных подвигах в окрестностях секретной школы террористов. И я оказался прав. В печать не просочилось ни словечка о приключениях Ганса и его способных учеников. Это позволило нам с Лилей провести ещё немало чудесных дней вместе в южно-американских тропических джунглях.
КАК АДАМ И ЕВА.
Мы летели совершенно бесшумно с небольшой скоростью вглубь южно-американского континента. Под нами проплывало предгорье Западных Анд, которое медленно поднималось к ещё далёким заснеженным вершинам, на горизонте уходящим под облака. Выбирая место для лагеря, я сейчас руководствовался только одним соображением - чтобы в радиусе 50 миль вокруг нас не было ни души.
Лиля уже успокоилась, слезы печали высохли. Она убирала их скорбные следы с раскрасневшегося лица, с удовольствием смотрясь в уже освоенное стереозеркало. Я вдруг вспомнил, что не передал ей прихваченный специально для неё косметический набор, отыскал его глубоко в багажнике, и тотчас исправил своё досадное упущение. Пока Лиля осваивала искусство косметики ХХХIII века, я продолжал плавный подъём в горы. Причём, я не стремился уходить очень далеко. Я не хотел покидать территорию, где мы находились сейчас. Эти места были менее всех освоены в горной части и гораздо менее заселены, чего никак нельзя было сказать о Бразилии, расположившейся по ту сторону Анд.
Кстати, именно Бразилия и Россия стали локомотивами земной цивилизации с середины двадцать первого века. Именно они, благодаря своим огромным запасам благородных металлов, урана и нефти совершили скачок в супертехнологиях, вытолкнувший экономику мира из застоя.
Примерно через полчаса я приметил в предгорной части, в верховье одной из горных речушек плоскую котловину с пышной зеленью и абсолютно без признаков цивилизации. Не торопясь, как можно внимательнее, я облетел и осмотрел всю территорию, и, только окончательно убедившись в её необитаемости, посадил «Ласточку» у скалы на берегу прохладного ключа, каскадом сбегающего по источенным камням. Я тотчас прозвал его Лилин Ключ. Здесь мы с Лилей прожили свой самый счастливый, можно сказать – «медовый» месяц.
Мы, подобно Робинзону, вели дикий образ жизни, лазили по скалам, гуляли по джунглям, питались плодами и ягодами, найденными в лесу, рыбой, пойманной в ручье, которую запекали в углях по древнему рецепту. Пищесинтезатор наш опять немного обленился, покрылся горной пылью и паутиной по безнадобности. Обретаясь вместе с Лилей, я всё более узнавал мою соседку по общежитию. Я видел её стойкость в фашистском плену, я узнал её в трудных испытаниях бандитского плена, я познал её в быту, когда она тщательно перестирывала мои рубашки и залечивала мои ссадины и царапины, полученные в скитаниях по горам.
И чем больше я узнавал её, тем сильнее я любил её, и тем труднее было мне заставить себя ей в этом признаться. Но однажды утром я залез на огромную секвойю, сорвал там с какой-то лианы букет прекрасных алых с дурманящим ароматом роскошных цветов, и, преподнося их ей, преклонил колено и признался ей в моей огромной, как космос, любви. И никогда не забуду, как она, зардевшись в маков цвет, поцеловала меня, своего первого мужчину и ответила мне тем же.
С той поры мы убрали перегородку, и наш дом стал семейным. Я рассказал Лиле всё или почти все, что знал сам о себе и о мире, где я жил. Она внимательно слушала и рассказывала о себе и о своём времени. Я обучил её, как мог, приёмам пси-подготовки, обучил управлению «Ласточкой», которой она теперь смогла бы управлять не хуже, чем своим старым велосипедом харьковского завода.
Мы с ней, пользуясь случаем, облетели все страны Южной Америки, и с высоты птичьего полета осмотрели пирамиды инков, пустыню Наска с гигантскими таинственными знаками, и другие достопримечательности древнего континента, побывали даже в США. Современные радары военных нас не замечали, поскольку «Ласточка» была изготовлена в, основном, из керамики и пластмасс. А кому просто удавалось увидеть нас в вечернем небе, принимали нас за мифические «летающие тарелки» инопланетян.
Кстати, я думаю, что именно с нами был связан отмеченный в девяностых годах двадцатого века уфологический бум, когда НЛО замечали всюду и везде. Это хроноспецназ с ног сбился, безуспешно разыскивая нас с Лилей во всех ближайших пространствах и временах, маскируясь бог знает во что, и принимая какие угодно формы, будоража при этом весь мир историями про инопланетян. Дни пролетали за днями, слабо отличаясь друг от друга. Мы с Лилей после завтрака бродили, взявшись за руки по окрестностям, или удили горную форель в ямках и омутах вниз по ручью. Затем готовили сообща обед на костре, или на синтезаторе, что бывало гораздо реже. Но более всего нам нравились вечера у костра, когда наступал момент задушевной беседы. Лиля по-прежнему забрасывала меня самыми неожиданными вопросами, на которые я пытался найти верные ответы. Чего только мы не касались в своих вечерних диалогах.
Вот мы с Лилей полулежим возле догорающего костра, она грызёт травинку, задумчиво смотрит в лениво полыхающее пламя и спрашивает меня:
- Дима, а бога, значит, нет?
Тут я становился в позу учёного-теолога и старался ей объяснить, что за всю историю развития цивилизации так и не нашлось ни одного четкого доказательства существования так называемого Создателя, хотя религия продолжала существовать даже в наше просвещённое время. Но, с другой стороны, никто за всё это время так и не доказал обратного.
- Я так думаю, Лилечка, что Бог есть. Это - Природа. Она порой настолько сложна, что может показаться разумной, и это вызывает даже религиозное почтение. Однако, это только подтверждает первый вывод.
На какое-то время этот ответ её останавливал, но ненадолго.
- Дима, а есть жизнь на Марсе, или ещё где-нибудь на каких-то планетах. У нас столько говорили об этом перед войной.
- Конечно, Лиля, - важно начинал я, становясь в позу профессора космобиологии, - какие-то формы жизни существуют на всех планетах, обладающих мощной атмосферой или гидросферой. В частности, на Марсе нашли остатки существовавшей ранее богатейшей жизни, но только в форме простейших бактерий и вирусов. Первая экспедиция на Марс, состоявшаяся в 2019 году, обнаружила развалины огромных пирамид и сфинксов, подобных древнеегипетским. Их возраст составил несколько миллионов лет. В наше время принято считать, что земная жизнь является продолжением жизни марсианской. Древние цивилизации Марса, предвидя свою грядущую гибель, сумели часть своего населения переселить на юную Землю, на которой она успешно, как видишь, прижилась.
На Венере тоже нашли микроскопическую жизнь, но только в районе полюсов, где температура не превышает сорока градусов. В настоящее время нашими прямыми контактами обследовано более сотни других планет в других звёздных системах, и только на пяти мы нашли мелкие примитивные формы жизни - ящерки, мыши, небольшие антилопы, множество самых странных насекомых, но нигде не встретили разумной жизни. Наши учёные считают, что разумная жизнь, конечно, есть на других планетах, но это очень большая редкость, и мы её встретим только в случае большой удачи. Я старался давать наиболее полные и понятные ответы на все вопросы, но Лиля не унималась.
- Дима, а такие умные ребята, как ты, часто встречаются в твоём времени?
Я постарался с ходу вникнуть в заданный вопрос, не заметив подвоха, а когда до меня дошёл его скрытый ехидный смысл, притворно впал в ярость и бросился догонять убегающую насмешницу. В конце-концов я её догонял, и мы начинали целоваться, на чём и обрывались наши любознательные вечера вопросов и ответов.
Однажды, во время утренней прогулки мы зашли очень далеко в горы и очутились в старинном индейском городе. Мы с Лилей вдруг оказались на скалистом уступе возле глубокого колодца диаметром метров в пять. Перед нами стояла полуразрушенная, древняя пирамида, а перед колодцем лежал плоский камень в виде какого-то чудища. Солнце вышло из-за тучи и ярко осветило это место.
- Лиля, я узнал это место, - вырвалось у меня. - Это древний жертвенный алтарь индейцев инки. Вот на этом месте сотни лет назад древние инки приносили жертвы своим грозным богам. На этом камне они перерезали жертвам горло, а потом сбрасывали их в этот колодец, в котором тогда было полно воды, и в нём жили хищные рыбы пираньи.
- А жертвы кто были? - испуганно спросила Лилечка.
- Обычно это был домашний скот и птица. Но в особо торжественных случаях в качестве жертвы могли быть использованы и люди. Это были либо пленники, захваченные в бою, либо прочие враги племени. Сюда же жрецы бросали жертвенные драгоценности, вымаливая у богов блага для своего народа. Раз в год, обычно перед сезоном дождей, воду из колодца сливали, и жрецы доставали брошенные сокровища из колодца и складывали в особую секретную келью.
- А ты откуда это всё знаешь? - спросила Лиля.
- А я вспомнил, что уже, оказывается, был здесь ранее на экскурсии. В пятом классе колледжа, когда мы проходили историю индейского народа, мы летали сюда на урок и были здесь в пещерной келье, набитой золотом. Её нашли как раз незадолго до этого, и устроили в ней филиал музея индейской истории.
Я взял Лилю за руку и повёл вниз, к основанию колодца. Внимательно осмотревшись, я подошёл к крупной глыбе чёрного базальта, чем-то отличавшейся от других пород, слагающих опорную стенку колодца, и изо всех сил приналёг на неё, чуточку применив и мои пси-возможности. На глазах изумлённой Лили камень медленно, со скрипом и скрежетом, отошёл в сторону и за ним открылся тёмный проход вглубь стены. Мы вошли в сырой проход, выложенный камнями, полный гадких мокриц, плесени и затхлой сырости. Лиля с опаской следовала за мной. Метров через пять мы вошли в тесное помещение-клетушку, вдоль стен уставленную большими керамическими чашами, в которых лежали навалом какие-то тёмные предметы.
Я подошёл к ближайшей чаше и взял в руки большой круг с орнаментом из непонятных геометрических узоров. Он оказался невероятно тяжёлым. Я потёр его носовым платком. В тёмной келье жёлтой искрой ярко сверкнуло золото.
- Лиля, вот сокровища страны Эльдорадо, сокровища инков, которые столько лет напрасно искали в этой части света и конкистадоры, и пираты, и многие другие алчные искатели несметных богатств.
- Дима, а что мы с ним будем теперь делать, - спросила поражённая Лиля, ходившая от чаши к чаше и бравшая из них то золотую чашку, то маску леопарда из тонкого золота, то непонятные фигурки каких-то зверюшек, насекомых и людей.
- Здесь столько золота, что мы с тобой можем стать самыми богатыми людьми на свете.
- А зачем нам всё это?- недоумённо спросил я.- У нас и так всё есть, что нам нужно. Это сокровище ещё долго будет храниться здесь в безвестности нетронутым. Его случайно найдут лишь через сто с лишним лет, и оно станет достоянием музея истории индейских народов. Так оно и должно быть. Мы сейчас выйдем отсюда, поставим потаённый камень на место, и никто ещё сотню лет не догадается, где находится дверь от комнаты, где хранится золото инков.
- Дима, а разве в ваше время золото не ценится, как драгоценный металл?
- Ну почему же? Оно именно ценится, как необходимый металл для промышленности, для научных исследований. А для женских украшений у нас появилось немало других металлов и веществ, с которыми золото вовсе не сравнимо. Вот, например, женщины в моё время очень ценят андруит, удивительный самоограняющийся самоцвет с марсианских рудников. Этот необыкновенный камень меняет цвет и форму кристалла в зависимости от настроения хозяина. Его носят обычно как драгоценный кулон, на цепочке из лантаноидов. А мужчины, прежде чем подойти к женщине, смотрят на форму и цвет кристалла. Если он чёрный или тёмно-синий, они обходят хозяйку стороной. А если кулон светится мягким розовым или голубым цветом, от желающих познакомиться отбоя нет.
- Да,- засмеялась Лиля. - С таким камнем от вас ничего не утаишь.
Тем временем, базальтовая глыба легла точно в то место, где была до нашего прихода, не оставив никаких следов своей подвижки. Мы пошли обратно в лагерь мимо жертвенного камня. .
- Дима, я вот думаю сейчас о тех несчастных жертвах, жизнь которых закончилась на этом грубом камне. Сколько же напрасных жертв пережила вся наша земная цивилизация за всю историю человечества в бесчисленных войнах, чтобы, наконец, возникло общество твоего гуманного века. А нельзя с помощью твоей машины времени спасти эти напрасно загубленные жизни? Как вот ты спас меня.
- В принципе, можно. Но тогда это будет уже другая история и другая цивилизация. И неизвестно, будет ли она лучше нашей. Ведь, к примеру, если бы мы вернулись в начало новой эры и спасли с креста самого Иисуса, то человечество не получило бы христианскую религию, воспитавшую на святых заповедях половину человечества. А что получило бы взамен, неизвестно. Именно поэтому наши учёные и приняли окончательное решение ни в коем случае не менять ход истории ни в прошлом, ни в будущем.
Дни не шли, а летели стремительным звездопадом, и вот однажды наступил месячный юбилей с момента освобождения Лили из фашистского сарая в застывшей во вражеском плену деревушке Петрищево. Этот срок мы сняли с внутренних часов «Ласточки», так как по другим календарям подсчёты не получались, поскольку с момента моего убытия из моей квартиры прошло что-то около двухсот лет, а с момента похищения Лили у фашистов в данном реальном времени минуло лет уже более пятидесяти.
Мы с Лилей решили отметить этот свой первый юбилей и провести его как праздник, с песнями и карнавальными плясками. С утра после завтрака Лиля отправилась в лес за цветами для праздничных венков и плодами для десерта, а я принялся колдовать вместе с пищесинтезатором над праздничным меню для банкета. Я заказал десяток блюд и даже несколько коктейлей для праздничного настроения. К обеду весь окрестный лес пропитался запахом блюд галактического ассортимента - от обычных салатов с майонезом и селёдки под шубой, до рагу из мяса аргуса, антилопы со второй планеты системы Альдебарана.
Мы расположились на поляне у журчащего ручья, вокруг расставили и рассыпали цветы, а в центре развели небольшой костёр для романтического флёра и аромата горького дымка. Мы пили сладкие коктейли и закусывали шашлыком из мяса варанов из системы Гончих Псов, ели деревенские салаты, приготовленные по Лилиным рецептам, и запивали их свежим баварским пивом. И ничего, что пиво немного отдавало квасом, а майонез - болотом.
Мы пили, ели, пели песни. Лиля - русские народные, про калитку, про вишневую шаль, а я спел ей гимн моего родного колледжа, а потом боевой марш космопилотов. Также я вспомнил одну бардовскую старинную песню, которую нам часто напевала мадам Лу, про атлантов у Эрмитажа. Лиле она очень понравилась.
- Атлантов жалко,- просто заметила она.- Действительно, стоят они столько лет, и даже спасибо им нет.
- Это песня о тех, кто исполняет свой долг, Лилечка. А они работают не за спасибо, а потому, что никто, кроме них, это выполнить не сможет. А если и они откажутся, то мир просто пропадёт в хаосе.
- Так ты думаешь, что свой долг надо выполнять? - задумчиво молвила она, грызя травинку и глядя неотрывно мне в глаза.
- Конечно, Лилечка,- машинально ответил я, не обратив внимания на скрытый смысл её вопроса.
Затем, уже под вечер я настроился на какую-то русскую радиостанцию, кажется, Владивосток, которая передавала песни военных лет. Лиля заслушалась, многих песен она, конечно, не знала ещё, но когда мощный хор запел «Вставай, страна огромная», она не смогла удержать слез. Даже у меня мурашки по телу пробежали.
Тропическая ночь наступает практически внезапно. Вот только что ещё было совсем светло, и вдруг уже темная ночь, и звезды с небес уже подмаргивают нам яркими блёстками. Необыкновенный вечер подарил нам и замечательную ночь, ночь удивительной любви, где наши слёзы мешались с нашим потом, а слова любви перемежались со счастливым смехом. Мы заснули далеко за полночь под монотонный шорох сторожевого локатора, установленного на коньке крыши.
ПОБЕГ ИЗ РАЯ.
Проснулся я от какой-то тяжелой тишины. Обычно перед пробуждением я уже слышал, как вставала Лиля, как она набрасывала на себя один из халатиков, предусмотрительно захваченных мною ещё из дому и очень нравившийся ей. Но сейчас не было слышно даже её дыхания. Я подскочил в постели и совсем проснулся.
Лили не было ни со мной рядом, ни возле дома. Но самое страшное, что рядом с домом отсутствовала «Ласточка». Это было совсем невероятно. Скорее солнце могло не взойти с утра. Но факт был налицо - солнце исправно светило с небес, а моей «Ласточки», увы, не было рядом. И тут я вспомнил, как Лиля, когда я учил её водить хроноглайдер, осторожно расспрашивала меня о том, есть ли возможность вернуть «Ласточку» обратно без водителя. Я с дурацкой гордостью терпеливо объяснял ей, как поставить управление на возвратный автопилот и машина сама вернётся абсолютно в то время и в ту точку, из которой она была отправлена.
Всё время ожидания я просидел у погасшего костра на полянке и шептал только одно:
- Лилечка, как ты могла? Как ты решилась на это? Ведь всё, что я совершил, оказалось совершенно напрасным. Ведь я полюбил тебя, одну, единственную, на всю оставшуюся жизнь, и что мне теперь делать без тебя?
Мне оставалось, причитая и скорбя, тупо ожидать возвращения моей «Ласточки» на автопилоте, и, вполне вероятно, под почетным эскортом подразделения хроноспецназа.
И точно, как только возле моего осиротевшего дома тихо причалила опустевшая «Ласточка», как тут же вслед за ней нарисовались два мощных хроноглайдера с хмурыми ребятами в оранжево-голубой форме хроноспецназа. Я прекрасно понимаю их неулыбчивость. В погоне за мной они избороздили все пространство и время вокруг и около нас с Лилей, и только моя осторожность и возможности моей «Ласточки» помешали им выловить меня сразу же после старта.
Они взяли меня под арест, хотя я и не пытался сопротивляться, помогли собрать вещи, очень тщательно убрали весь мусор вокруг лагеря, и через час мы отчалили - я на своей «Ласточке», но со мной рядом, на месте Лилечки, сидел в униформе крепкий хроноспецназовец, внимательно наблюдавший за моими действиями. В кильватере за мной следовали остальные две супермашины.
Я был в глубоком отчаянии, но всё-таки, какое-то удовольствие мне приносил тот факт, что я на своей «Ласточке» их неслабо обставил, и они это понимали. Когда я сел под конвоем в «Ласточку», на пульте перед собой увидел два листика бумаги из блокнота, исписанные торопливой рукой Лили:
- Димочка, миленький, здравствуй! Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко от тебя, в своей родной части, и буду продолжать драться за свою Родину. Я об этом никогда не переставала думать, но я безмерно благодарна тебе за тот отпуск с фронта, который ты мне подарил. Если бы не ты, и не твоя «Ласточка», я уже погибла бы в плену у фрицев. Но я дочь своего народа и, пока я жива, я буду вместе со своей страной драться за нашу свободу. Встреча с тобой сделала меня очень сильной.
Я стала сильнее той правдой истории, которую ты мне рассказал о будущем нашей страны и всего мира. Значит, мы не зря жили, дрались с фашизмом, и умирали в свои восемнадцать лет.
Я стала гораздо сильнее прежнего своей любовью к тебе, ибо я поняла, что жить надо любовью. Если я доживу до Победы в 1945 году (как ты говорил), я очень хотела бы встретиться с тобой. И ещё я стала очень сильной благодаря твоей чудесной системе подготовки. Меня уже не так просто взять в плен простым фрицам.
Димочка, ты самый чудесный юноша, о котором может только мечтать девушка, и я никогда не смогу забыть тебя. Я полюбила тебя на всю оставшуюся жизнь. Но ты должен понять меня. Я не могу бросить свой народ в этой труднейшей войне. Я должна, как тот атлант, выполнить свой долг, чтобы мир не рухнул перед варварами.
Своим возвращением я постараюсь избежать исторических ошибок, как ты предупреждал. Я вернусь в то место, где меня взяли в плен, но самую малость пораньше, и в плен я больше не дамся, и никакой дебильный Ганс больше не будет мучить меня.
Димочка, милый, прости меня, может быть, я не совсем права по отношению к тебе, но я не могу иначе. Ведь ты добровольно меня не отпустил бы. Целую тебя, мой славный. Передай от меня привет твоему могучему гуманному веку, но он смог стать таким только благодаря нашей борьбе и нашим жертвам. Вечно твоя Лиля. Год 1941, Москва, деревня Петрищево.
ГДЕ ТЫ, ЛЮБИМАЯ?
Всё то время, пока я в сопровождении десанта хроноспецназа прорывался обратно в свой век, я тихо обливался слезами. Я очень глубоко переживал Лилин побег. Я считал его откровенным непростительным предательством. Я вспоминал её рассказы о школьных забавах, и первые институтские весёлые истории, и грустно улыбался сквозь не унимавшиеся слёзы.
Ведь она только-только закончила первый курс Московской Горной Академии, мечтала стать минералогом и открывать новые месторождения для своей страны, проходила первую в своей жизни геодезическую практику на полигоне в Загорске и должна была поехать с экспедицией академика Ферсмана в Заполярье на Хибины, когда началась война и её направили в разведшколу. Оттуда её призвали на оборону города и поручили сбор сведений об оккупантах. Она мне рассказывала, как здорово она обманывала немцев, проходя ночью мимо их постов в снегоступах из маминого одеяла.
- Ты представляешь, иду я мимо их поста всего в двадцати шагах, слышу, как часовой напевает для храбрости какой-то свой военный марш, а он меня совсем не видит и не слышит. Вот какие тихоступы получились из маминого одеяла.
Она мне рассказывала, что когда её заметили немцы и привели в штаб к офицеру, то они приняли её за голодную беженку и хотели отпустить, но она сама с гордостью заявила, что она разведчица. Не думала, что это ей так дорого обойдётся.
Были у меня шальные мысли повторить прорыв к ней, но это стало абсолютно невыполнимо в условиях спецшколы, где всё было на виду у всех и строем. А потом я всё-таки понял, что эта очередная авантюра в любом случае должна закончиться тем же самым - рано или поздно нас отследят, задержат и разлучат.
Но вот как-то я получил интересную книжку от нашей прекрасной мадам Лу. Она прислала мне книгу мемуаров одного немецкого офицера о русской кампании. В ней он упоминает об отважной русской разведчице, про которую ходили легенды по обе стороны от линии фронта.
Эта необыкновенно храбрая женщина выполняла самые сложные задания командования. Проникала во вражеские штабы, похищая важнейшие документы и приводя оттуда даже языков-генералов. За ней немцами была организована специальная охота, и когда её арестовывали, то десятеро фашистов не могли справиться с этой хрупкой девчушкой, которую и свои и немцы звали «Катюша», видимо, в высокую честь легендарного гвардейского миномёта.
Так вот, с ней фашисты смогли справиться, только ранив её в ногу и затем связав. Но самое поразительное, что в плену она не засиделась. Как только поджила сквозная рана на ноге, она освободилась из плена, оглушив троих солдат, завладела их оружием и, проникнув в штаб полка ночью и устранив часового, похитила сейф с секретными материалами весом тридцать килограммов, который и доставила в расположение русских войск за двадцать километров через линию фронта.
Однажды немцы устроили даже специальную операцию по её захвату. «Катюшу» с помощью перевербованного агента-предателя заманили в развалины хлебозавода на окраине Пскова якобы для передачи важнейших сведений командованию. Но там она внезапно была окружена отборным батальоном СС. Её положение было совершенно безнадёжным. Она отстреливалась до последнего патрона, а затем вдруг исчезла, как сквозь землю провалилась.
Двое суток разъярённые немцы прочёсывали развалины хлебозавода вдоль и поперёк, но ничего не нашли. Штурмбанфюрер СС Гюнтер Кюхель от отчаяния даже пустил себе пулю в лоб. За провал операции тогда пострадало немало армейского фашистского начальства, но загадка её исчезновения так и не была разгадана. Офицер-мемуарист открыто восхищался этой русской героиней, и сожалел, что после войны не смог отыскать её следов.
Поразмыслив, я решил, что этой отважной разведчицей могла быть только моя Лилечка. В России было множество героев, в том числе и женщин, но все упомянутые подвиги могла выполнить только очень крупная, физически сильная и выносливая женщина. А по словам офицера-мемуариста «Катюша» была маленького роста и хрупкого телосложения. Это могла быть только Лиля, прошедшая у меня за месяц азы пси-подготовки. Что стало с ней в дальнейшем, оставалось загадкой и для меня и для истории. Но я не теряю надежды, если не свидеться с моей любимой, то хотя бы что-то ещё узнать о её дальнейшей судьбе.
СЮРПРИЗ С «ТАМБОВА».
Атлас послушно, точно по расписанию, опять вынырнул из тени своего могучего хозяина. Робот- диспетчер на карьере тотчас отменил режим повышенного внимания и убрал лишнее освещение. Я, тем временем, закончил составление годового отчёта и стал готовиться к встрече грузовика. Собственно, подготовился я к этому волнующему событию, случающемуся всего один раз в год, уже давно. Ещё на прошлой неделе были проверены все резервные механизмы, которым предстоит участвовать в погрузо-разгрузочных работах, подготовлены склады и ёмкости для приёма грузов с материка, уже упакована вся необходимая для отправки документация. Самое главное, проверен и подготовлен для приёма тяжёлого транспорта мой маленький космодром к югу от нашего посёлка.
Мне следовало лишь собраться самому и в дежурном планетоходе не опоздать к прибытию грузовика. Ведь мне необходимо самому подписать основные отправные и приёмные документы, проследить за работой машин. А самое главное, успеть пообщаться с командой планетолёта, единственными живыми людьми, с которыми я встречусь в течение всего года, и махнуть на прощанье рукой отлетающей на Землю команде транспорта.
Старенький грузовик «Тамбов» постройки ещё конца прошлого века уже вышел на траекторию снижения и где-то через час должен был мягко опуститься на монолитный космобетон моего космодрома.
Я опять щёлкнул пальцами. Робот Яша торопливо подъехал ко мне с подготовленным к выходу скафандром. Я нехотя влез в обветшавший за прожитые годы на Атласе жёсткий комбинезон, проверил запас воздуха, энергоснабжение, благодарно похлопал по плечу услужливого Яшу, и через тамбур с декомпрессией вышел наружу. Планетоход уже стоял у входа, готовый к движению. По моей команде он развернулся и по знакомому маршруту, не спеша, направился к космодрому.
Я уже подъезжал к площадке, как над ней, медленно снижаясь, возник огромный межпланетный грузовик, более всего напоминающий сейчас некую гигантскую кастрюлю, зависшую над моим маленьким Атласом. Я не раз наблюдал моменты посадки транспортов на мою планету, но всякий раз это зрелище невольно завораживало меня и наполняло гордостью за достижения нашей земной цивилизации. Эта блестящая кастрюля, чётко маневрируя силой огня во множестве сопел, плавно опускалась на монолит площадки. В нескольких сотнях метров от поверхности из кастрюли выдвинулись три огромных ноги - опоры. Как только опоры коснулись грунта, сила ракетного давления из дюз иссякла, и корабль плавно встал на собственные ноги. Затем корпус корабля стал тихо опускаться, пока полностью не лёг на грунт.
- Порядок,- облегчённо вздохнул я. - Посадка штатная.
Через десять минут, после проверки всех систем корабля и после завершения подготовки экипажа к работам за бортом в условиях открытого космоса, у транспорта откинулся большой грузовой люк, ставший пандусом, по которому вскоре засновали мои механизмы, обеспечивая выгрузку и загрузку межпланетного судна.
Лавируя между ними, я подъехал к кораблю, мелкими прыжками поднялся по пандусу и поздоровался с капитаном грузовика «Тамбов», американским негром Джоном Спенсером, уже десятка два лет снующего по каботажным маршрутам внутри Солнечной системы.
- Ну, как тут, у тебя на Атласе?- добродушно спросил Джон, стукнувшись стеклом своего скафандра о мой шлем.- Сатурн не безобразничает?
- Всё в пределах нормы,- отозвался я. - Посадка классная,- похвалил я его.- Молодец! Привёз всё, что я заказывал?
- Даже больше, Дима,- хмыкнул он как-то странно. Мне даже показалось, что за блестящим стеклом скафандра он мне лукаво подмигнул.
- Это что же ты мне вне режима подбросил? Опять чачу от Гоги из Тбилиси, как в прошлый раз?
- Нет, Дима, это не чача. Стажёра прислали тебе в помощь. Боятся, что ты одичаешь тут один. На Сатурн мотаться начнёшь за развлечениями.
- Да, на Сатурне развлечёшься,- протянул я.- А что за стажёр? И где он?
- Да совсем молоденький. Только институт закончил, очень к тебе сюда просился. Вот начальство и уважило просьбу. А он вон там, отгрузкой руководит.
Я взглянул в сторону разворачивающихся работ и увидел небольшую фигурку в пеноскафандре последней модели, деловито снующую между контейнерами и ящиками с грузами. Работа шла ловко и грамотно, и я решил не мешать новичку учиться делать своё дело. Прислали, так прислали, куда денешься. Начальству виднее.
Мы с Джоном поднялись в каюту, выбрались из скафандров, с удовольствием приняли по рюмочке мексиканского коньяка из винограда, завезённого на Землю из системы Альдебаран в конце прошлого века.
- Этот коньяк,- уважительно рассказывал мне Джон, закусывая крепкий напиток лимоном из собственной оранжереи, - ровесник моего корабля. Его разлили аж в 2196 году, как раз, когда со стапелей на Луне сошёл этот грузовик.
Он любовно потрогал переборку в командирской каюте. Я отдал должное доброму мексиканскому коньяку, подписал все необходимые бумаги, поболтал с Джоном о последних межпланетных сплетнях, и засобирался наружу.
- Спасибо, Джон,- поблагодарил я хозяина. - Коньяк отличный. Но мне пора. Надо проконтролировать завершающую стадию работ. Ты ведь знаешь, что все гадости и неприятности происходят в конце работ, когда устают и люди, и самая совершенная техника.
- Конечно, Дима,- ответил Джон. - Но напрасно беспокоишься. Стажёр у тебя толковый. Сам справится.
Опять в его голосе я уловил какие-то несерьёзные нотки.
- Что там за стажёр такой? - подумал я, влез в скафандр и вышел из корабля на ребристый, местами изрядно помятый пандус.
Снаружи работа была в самом разгаре. Стажера не было видно. Видимо, он руководил работами в загрузочном отсеке. Я съездил на склад ГСМ, где проверил состояние сливных операций, затем проверил правильность заполнения складских помещений в центральном ангаре. Вернувшись на космодром, я застал на стадии завершения операцию по выгрузке из грузовика последнего контейнера с жидким кислородом.
Серебристая ёмкость с кислородом медленно выдвигалась на аппарелях из грузового люка. Снаружи её уже ожидал мой роботокран, должный погрузить её на шасси-перевозчик, отвозящий ёмкость в спецхранилище, подготовленное под грунтом на глубине десяти метров на случай бомбардировки поверхности Атласа метеоритами, довольно часто случающихся на орбите богатого кольцами Сатурна.
Всё шло по давно отработанному плану. Выдвинувшуюся ёмкость аккуратно взял на стропы кран и стал медленно сдвигать на себя и вправо, чтобы погрузить на ожидавшую платформу. Но я заметил и явные нарушения режима погрузки. Совсем рядом с местом погрузки контейнера с кислородом стояла почему-то не отставленная в сторону ёмкость с технической смазкой. Я хотел было дать команду, чтобы её убрали подальше, как вдруг внезапно у крана, занимающегося погрузкой контейнера с кислородом на грузовое шасси, лопнул трос на стреле и огромная, в десятки кубометров ёмкостью, махина с кислородом стала медленно, как и положено на небольшом Атласе с малой силой тяжести, наваливаться на ёмкость со смазкой. Причём острый угол контейнера явно метил в слабую боковую стенку ёмкости.
Все затаили дыхание. Всем было понятно, что если махина с кислородом повредит ёмкость с маслом, то грянет такой взрыв, что разнесёт разом и планетолёт, и жилой комплекс, оставив на Атласе лишь одни развалины и обломки.
И вдруг к падающему в замедленном темпе контейнеру метнулась миниатюрная фигурка находящегося неподалёку стажёра. Он влетел в сужающийся промежуток между ёмкостями и упёрся руками в приближающуюся громаду контейнера. Остановить катастрофу человеку было не под силу. Стажёра неминуемо должна была раздавить двигающаяся по инерции огромная тяжесть. Но он надеялся хоть чуточку изменить угол соприкосновения ёмкостей, и это ему удалось. Ёмкости сблизились, но режущего удара не последовало. Они лишь соприкоснулись и с трудом стали расходиться в сторону. Как раз между ними трагически мелькнула некрупная фигурка в фасонистом пеноскафандре.
Я кинулся в планетоход и на максимальной скорости ринулся к эпицентру драмы. Прямо с ходу всем корпусом я ударил падающий кислородный контейнер в ребро, отчего он перестал падать, как бы в недоумении даже остановился, а затем чуточку подлетел над грунтом. Под ним вдруг возникло свободное пространство, откуда подоспевшие ребята с «Тамбова» стремительно выхватили стажёра.
Тот был без сознания, изрядно помят, но самое страшное было в том, что из его фасонистого скафандра в районе правого плеча тонюсенькой иглой струился выходящий воздух. Ребята буквально вбросили стажёра ко мне в кабину, и я помчался в жилой ангар. Никогда декомпрессия не тянулась так медленно. Но когда дверь в отсек открылась, и я положил героя на диван в холле, под непрозрачным светоотражающим стеклом шлема раздался стон.
- Слава богу, живой,- выдохнул я и откинул стекло шлема.
На диване в скафандре с откинутым стеклянным шлемом лежала моя Лилечка. Это было настолько невероятно, что я зажмурился, решив, что у меня от стресса поехала моя поизносившаяся в одиночестве крыша. Но, открыв глаза, я вновь увидел лежащую на диване в беспамятстве Лилю. Вдруг, со стоном сделав глубокий вдох, это невероятное видение пошевелилось, открыло свои голубенькие глазки, и, увидев меня, прошептало:
- Димочка, здравствуй. Наконец-то мы опять вместе.
И она снова потеряла сознание, но уже с улыбкой на губах.
ЭПИЛОГ.
Пробуждение моё было долгим и сладким. Ни один посторонний звук не нарушал привычную гармонию таких желанных и таких забытых звуков, как журчание ручья, щебетание беспечных птах в кустах вокруг, чуть слышное шуршание занавески на входе, тревожимой лёгким сквознячком. Но именно отсутствие других звуков меня и насторожило, заставило напрячь внимание и окончательно проснуться.
В доме никого не было. Постели были раскинуты в утреннем беспорядке. Я с хрустом потянулся, несколько раз подпрыгнул для разминки и вышел из дома на поляну.
Солнце уже вышло из-за скалы и палило во всю свою тропическую мощь. Но лёгкий ветерок от ручья навевал ещё утреннюю свежесть. Я осмотрелся внимательно вокруг и застыл на несколько мгновений, чутко слушая окружающий прекрасный мир. Я чего-то напряжённо и с восторгом ожидал. И был за это вознаграждён.
В кустах за ручьём, там, где из кустов на узкий бережок выскакивает чуть намеченная тропочка, раздался лёгкий шорох, трава и кусты шевельнулись, и из них на поляну вышла, легко ступая босыми ножками, прекрасная молодая женщина в почти прозрачном длинном халатике. Она увидела меня, кинула на меня долгий взгляд и тоже замерла, будто ожидая кого-то, полуобернувшись к зарослям со спокойной улыбкой на губах. Так мы простояли до тех пор, пока в кустах, чуть в стороне от женщины, тоже не послышался лёгкий шорох.
Мы разом кинули туда взгляды и одновременно заметили мелькнувший в кустах головной убор индейца и боевую раскраску на его смуглом, не знающем жалости, лице. Мы очень испугались, и взглядами запросили пощады у неведомого жестокого врага. Индеец исчез, чтобы сразу мелькнуть уже в другом месте, потом в третьем. Осознав, что уже давно и безнадёжно обнаружен, он решил больше не прятаться, и с воинственным грозным кличем кинулся из зарослей на нас, высоко к небу поднимая зловещий томагавк, и на бегу выбирая, с кого из нас первого снимать скальп. Наша участь была неотвратимо предрешена. Но тут случилось невероятное.
Стоящая за ручьём женщина вдруг сделала резкий шаг в сторону нападающего воина, с радостной улыбкой схватила его и подняла высоко вверх, закружив на поляне в вихревом танце. А застигнутый врасплох индеец вовсе не огорчился, а счастливо рассмеялся и замахал мне руками, приглашая присоединиться к их странному веселью.
Женщина, взяв счастливого индейца в левую руку, правой слегка, только чтобы не замочить, приподняла подол длинного халата, и ступила осторожно в стремительно несущиеся с гор холодные струи ручья. Она была царственно спокойна и настолько естественна в окружающем её мире, что даже я, всё знавший о ней, не мог поверить в то, что совсем недавно нас разделяли более двух веков такого разного и сложного времени.
Невозможно было поверить в то, что это именно её я, совсем юной девочкой, спас из ледяного смертельного фашистского застенка накануне ужасной казни. Поверить в то, что это именно она на моей «Ласточке» оставила меня в райских тропических кущах и добровольно вернулась обратно в зимнюю декабрьскую стужу, где вступила в жесточайшую схватку с врагом, чтобы помочь своему сражающемуся за свободу народу. В то, что это именно она была легендарной русской разведчицей, которая выполняла любые, самые сложные задания командования. В то, что именно за ней, за легендарной «Катюшей», охотился отборный личный спецназ самого фюрера, так и не сумевший пленить её в развалинах хлебозавода под Псковым, откуда её, уже несущую в себе моего Лёньку, в последний момент буквально выхватил хроноспецназ XXIII века.
Отважные парни из хроноспецназа, доставив её в Хроноцентр, почтительно преклонили пред ней колени, отдавая дань её беспримерному мужеству, а учёные-историки из Хроноцентра решили оставить её в будущем, учитывая её неминуемую гибель в развалинах хлебозавода.
При всём при том, эта удивительная девушка, попав в совершенно незнакомое далёкое время, вовсе не отчаялась, не потерялась в нём, а, родив там моего сына, она, экстерном подготовилась к поступлению в Горную Академию, в ту самую, откуда ушла на фронт в середине XX-го века. После её окончания она сумела отыскать меня среди пятнадцати миллиардов населения Солнечной системы и уговорила руководство компании отправить её геологом-стажёром ко мне, в мою печальную добровольную ссылку.
В день выгрузки это она своим рискованным броском под контейнер спасла меня, экипаж планетолёта и весь комплекс на Атласе от уничтожения, предотвратив взрыв контейнера с кислородом. Как много всего уместилось в этой одной, такой ещё короткой жизни. .
Ещё один долгий и счастливый год я с Лилей отработал на Атласе. А с очередным межпланетным грузовиком мой друг Джон Спенсер забросил на Атлас нам с Лилей смену, а мы, наконец, смогли вернуться на матушку Землю. Моему Чингачгуку, один год прожившему без мамы у моих родителей, как раз сегодня исполняется десять лет.
Поэтому мы с Лилей вчера утром погрузили в наш глайдер всё необходимое, и по знакомому маршруту отбыли в Анды. Но перед этим мы сделали круг почёта над тем местом, где когда-то лежала в снегах деревушка Петрищево, отдавая дань печальной памяти имевших здесь когда-то место грозных событий. Затем мы пересекли половину земного шара на восток, где по дороге я вновь показал Лиле гигантский город-порт Находку, который мы транзитом посетили двести с лишним лет тому назад, когда он был ещё почти что деревушкой.
Лагерь мы разбили на той же поляне далеко в горах. Но это были уже не те глухие горные места. Недалеко от нас расположилась крупная астрофизическая обсерватория. Самобытные индейские поселения стали курортными и туристскими городками. Но сама полянка и Лилин ключ, на удивление, сохранились, и мы с Лилей со слезами на глазах показали это место нашему любопытному сыну. Когда он вырастет, он не раз ещё придёт на это место, где в таких невероятных условиях состоялась наша встреча через века, завершившаяся его появлением на свет.
Теперь мы уже втроём бродили по тем же местам, где когда-то нашли друг друга. Побывали мы и в хранилище сокровищ инков. Сейчас там, рядом с пещерой, выстроили небольшой павильон, в котором выставлены бесценные экспонаты древности. Мы с Лилей и сыном снова вошли в древнюю пещеру, сохранившую сокровища предков до наших времён, в которой мы были самыми первыми из людей современности. В ней было по-прежнему сыро, прохладно, а в керамических чашах лежали бесценные индейские сокровища.
Я с нежностью и гордостью смотрел на приближающихся ко мне жену и сына и думал о том, какое это удивительное существо - человек. Я понимал, что время всегда имеет своих героев - известных и неизвестных. В течении всей истории развития земной цивилизации именно герои определяли лик человечества и помогали отыскать правильный путь к добру сквозь тернии злобы и жестокости. Своим примером они вели за собой свои народы, приближая Эру Добра и Милосердия. Кто-то из них становился известным, таким, например, как сын плотника Иосифа из Назарета Иисус, подаривший миру великую религию Добра, как предводитель восстания против рабства Спартак, как погибший на костре инквизиции за идею великий учёный-еретик Джордано Бруно и многие другие.
Но, в большинстве своём, великие герои планеты погибали в глухой безвестности в сражениях с дикими варварами, под топорами палачей, в пламени костров инквизиции, в сталинских и гестаповских застенках, на полях последней Великой войны против германского фашизма. Погибали, но не отступали, не покупали жизнь ценой предательства.
Одним из таких отважных неизвестных героев была и эта женщина-мать, идущая мне навстречу с гордой и счастливой улыбкой. Судьба уготовила ей ужасную мучительную смерть. Я предоставил ей прекрасное убежище в райских садах американских тропиков. Но она сознательно отказалась от рая и вновь вернулась в ад войны. Чудом уцелев в горниле жестокой схватки, проявив невероятный героизм и самопожертвование, она помогла своему народу одержать победу. А затем, также чудесным образом попав в далёкое будущее, она прекрасно освоилась в нём, стала специалистом своего дела и матерью моего сына. И пока на нашей планете ещё есть такие люди, за жизнь на Земле не следует опасаться.
Владимир Янов, 09.05.2004 г.
СОДЕРЖАНИЕ.
Стр.
От автора
Пролог
Последние каникулы
Вперёд, в прошлое
В хроноцентре
Лицом к лицу с врагом
В простом полёте
В раю, под пальмами
Уроки истории
Нападение
Неожиданная встреча
Как Адам и Ева
Побег из рая
Где ты, любимая ?
Сюрприз с «Тамбова»
Эпилог
Содержание