Заметки по поводу2

Валерий Мартынов
                В.А. Мартынов.
         Заметки по поводу…


Что заставляет нас торкаться в прошлое, зачем мы туда ломимся, что хотим найти для себя – и не ответишь. А вот, видно, есть в прошлом такое, что объясняет наше теперешнее состояние. Иначе с чего ради дана нам память. Как же тяжело порой отлистывать назад страницы. Листаешь, особенно ночами, сдираешь кожу прожитых годов. Ведь на каждой странице есть свербящий штришок, касающийся тебя. Все новое должно пробудить веру и доверие. У человека никогда нельзя полностью отнять то, что помнит.
Далекий Надым семидесятых…Сколько же за эти годы прошло значимого и не очень. Да и где найти мерку, по которой можно все разложить, установить степень значимости. Ведь то, что значимо для одного человека, для другого всего лишь ничего не значащий факт, проходное событие.
Ведь в одно и то же время, в один и тот же час были и слезы радости, и слезы горя. Женились, умирали, получали квартиры и лишались последнего. Все в этой жизни связано. И не под силу одному человеку, будь он семи пядей во лбу, рассказать о том, что было.
Бог знает, с чего так, но давно прожитое подчас выплывает из уголков памяти настолько видимо, с такими подробностями – диву даешься.
Новый Надым конца 1971 года, преддверие Надыма – города…Железнодорожная улица, была такая в поселке Новый Надым, упиралась одним концом в приземистое одноэтажное щитовое здание в виде удлиненной буквы «П», в котором располагался трест «Севергазстрой». По одной стороне улицы тянулся ряд рубленых брусчатых домов, оставшихся от 501-й стройки. Здесь же распластался и барак-клуб, ничуть не изменившийся со времен экспедиции, чуть в стороне, все в тех же бараках на два хозяина, размещались почта и здравпункт. Рядом с трестом была контора КМСМУ-3. Маленький щитовой домишко, где при экспедиции ютилась баня, в которой на полу мерзли ноги, а голова скрывалась в тумане, был переделан под банк. И маломощная пекарня испускала ароматы испеченного хлеба тут же. За трестом стояли два вагончика милиции. Над синим балком поссовета развевался красный флаг. Ни метра тротуара, ни метра бетонной дорожной плиты не было проложено в поселке. Песок, песок, песок…Ягельник, подрост сосняка.
Другая сторона улицы была типичной стройплощадкой того времени: развороченная земля, груды стройматериалов. Здесь тянули шеи башенные краны. На будущей улице Зверева медленно подрастали стены первого на Ямале пятиэтажного дома, заложенного не по плану генеральной застройки. Уже был залит фундамент детского сада «Олененок», копошились каменщики на первом этаже необычной для Ямала средней школы №1, вал желтого надымского песка наступал на резиденцию ЛТУ – апартаменты связистов. Велись работы по устройству фундаментов еще двух домов.
Раскидисто, основательно смотрелась фанза-столовая, в которой играли свадьбы, праздновали юбилеи, на танцах молодежь вытряхивала недельную усталость. На берегу озера одиноко стояла красавица гостиница «Теремок».
А копры на железнодорожном ходу забивали сваи под корпуса общежитий. И небольшая котельная дымила в поселке Новый Надым, и песчаный аэродром, накатанный еще Надымской нефтеразведочной экспедицией, принимал самолеты. И часть складов орсовских уже была построена, и двухэтажные деревянные дома в районе старой бани радовали глаз. И кирпичное административное трехэтажное здание, в котором вначале хотели разместить все районные службы, а потом отдали под школу, было. Многое уже успели построить за три года до того, как Надым стал городом. А главное, сюда ехали и ехали люди. Тысяча вагончиков создавала видимость чего-то значительного, походного. Бивак кочевников. Юрты Чингисхана. Скрип колес, дым костров, крики. В любой момент этот бивак временщиков мог сорваться с места, сменить месторасположение. На планах застройки места вагон-городков так и именовались: резервная территория.
Райцентр в те годы был в поселке Ныда. Райком партии, райисполком, загс, военкомат, районная больница – все-все было в Ныде.
Запись новорожденных, постановка на учет военнообязанных, регистрация молодоженов, да за любой справкой нужно было лететь в Ныду. Попасть туда можно было только или вертолетом, или на маленьком АН-2. В Ныде был небольшой песчаный аэродром, который после любого сильного дождя тонул в грязи. Вот и везли из Нового Надыма в Ныду кипы военных билетов, паспорта для регистрации брака. Туда-сюда сновал чиновничий люд. Попасть в число пассажиров было проблемой.
В Ныде загсом командовала Маша Тибичи, ненка по национальности. Партийная, грамотная женщина. Но вот всегда, после выплаты зарплаты, на второй день Маша не выходила на работу. Она, как ответственный работник, звонила Вениамину Федоровичу Захарову, председателю райисполкома, и говорила: « Витамин Федорыч, я на работу не приду…» - «Почему, Маша?» -«Муж избил…» В один из дней, после получки, привезли Маше из Надыма на регистрацию четыре паспорта, две пары молодых сочетались браком. Маша, мучаясь головной болью, поставила штампы. Лишь в Надыме разобрались, что Маша перепутала пары.
В те годы, хотя все районные службы находились в Ныде, центр активной жизни не только района, но и частично округа давно был в Надыме. Для более оперативного решения некоторых вопросов в Новом Надыме организовали поселковый совет. Первым председателем поссовета была Бордунова Надежда Александровна. Обязательная, спокойная, уравновешенная женщина. Секретарствовала в поссовете Лебедева Лидия Андреевна. Всю работу с военнообязанными вела первый надымский «военком» Мартынова Альбина Афанасьевна.
Надым стремительно разбухал. Множились конторы. Каждое уважающее себя управление, а их было около 120, старалось своих работников селить компактно в своем углу, в своих балках. Ведомственность – страшная сила.
Среди жителей Надыма существовало негласное разделение. Вагон-городок строительного управления№11 находился довольно далеко от центра. Стоял он обособленно, на отшибе, и была в нем своя котельная, своя баня, свой магазин, где было всегда чисто и ухожено, где ровные ряды вагончиков радовали глаз, где не было выкорчевано или сломано ни одного дерева, за этим строго следили. Именовался городок провинцией.
Вагон-городок в кедровой зоне города, недалеко от гостиницы «Теремок», прозывался «дворянским гнездом». Он возник в преддверие города и просуществовал недолго. Общественность забила тревогу: уничтожалась парковая зона, место отдыха, территория, которую исключили из застройки. Большого труда стоило убрать это гнездо. А селились там с помпой. Вагоны были в основном большие, таллиннские, с теплыми пристроями, с ванными и кухнями. И роторный экскаватор прорыл туда траншею под теплотрассу. Жил в этом вагон-городке чиновничий люд: начальники управлений, управляющий трестом, заместители, снабженцы. Работяг там не селили.
Стояли вагончики и у котельной по склону песчаного бугра. Сей угол в обиходе именовался «кулацким». Там в основном жила шоферня, кто мог ненароком «забыть» в кузове кое-что или прихватить по пути строительные материалы, все, что плохо лежало. А тогда плохо лежало многое, поэтому эта категория обустраивалась капитально. В пристроях, которые порой были больше самого вагона, вешали батареи во всю стену, проводили горячую и холодную воду, ставили ванны и унитазы.
В округе деревянного барака треста «Севергазстрой» ютился сам Надым. Старые полупрогнившие бараки-засыпушки, оставшиеся после 501-й стройки, хаос вагончиков, которые притыкали везде, где можно было врезаться в теплотрассу. Стояли вагончики вплотную друг к дружке. Другой раз, чтобы добраться до адресата, приходилось по нескольку раз перебираться через короба теплотрассы. Да и с нумерацией возникала основательная путаница. Пожары в вагон-городках были часты.
В феврале – начале марта 1972 года началось заселение первого пятиэтажного дома, в это же время из Ныды в Надым переезжало районное руководство. Незадолго до этого в Ныде прошло совещание, которое проводили высокие областные чины. Ныду, как и Надым, посещали секретари обкома партии Б. Щербина, Г. Богомяков. На том совещании и было принято решение: чтобы не сталкивать лбами остро нуждающихся в жилье и руководящий состав, районное руководство должно было начать жить в Надыме в вагончиках. Как все.
Вагончики возили в Надым из Лабытнаног по зимнику. Зимник был тяжелым. Техники, которая поддерживала бы дорогу в надлежащем состоянии на всем четырехсоткилометровом пути, не хватало. Все делалось спешно, поджимали сроки. Вот и выезжали на безропотных механизаторах, на их энтузиазме, напичканном пресловутой романтикой. Но и рубль был весомым стимулом
Мотались туда-сюда «Ураганы», трактора везли на сцепе по два вагончика. В пути вагоны разваливались, развалюхи порой бросали на обочине, зачастую привозили в город один каркас. Но и этому были рады. Все привезенное сразу же ставили на учет, ремонтировали. Счастливчики получали крышу. Случались и конфузы. Бывало только-только установим вагон, а утром придешь – нет его! Уволокли…И не только увозили, а за ночь перекрашивали, ставили на другое место, ухитрялись подключить к отоплению. И вещи перевозили.
Положение с жильем в городе было очень тяжелое. Уполномоченный министра М.А. Васильев часто проводил совещания, на которые приглашались и бригадиры. Тогда все решалось совместно. В спорах и предложениях принимались оптимальные варианты. Вот на одном из таких совещаний прозвучала цифра, что в Надыме на одного человека приходилось полтора квадратных метра «благоустроенного» жилья! Размер хорошей могилы и то больше.
Люди жили везде: спали в конторах на столах, перебивались в кабинах машин. Колотили всевозможные хибары. Лишь бы иметь хоть какую крышу над головой. Все было переполнено. Большой роскошью считалось, если одна семья занимала целый вагончик. А так в основном в каждой половинке вагончика на восьми квадратных метрах ютилась семья, зачастую с двумя, тремя ребятишками. За несколько десятков метров от жилья все необходимые всепогодные «удобства», обдуваемые шальными ветрами, трещавшие от морозов зимой, набитые гнусом летом. Водовозка привозила воду. Мусорные ямы, эти огороженные досками квадраты, обозначали въезды и выезды из вагон-городков.
В 1971 году жена работала в поссовете «военкомом», ставила и снимала с учета военнообязанных. В половине вагона поссовета расписывали молодых, пили шампанское, согласовывали, утрясали, давали справки. Кипела жизнь. В другой половине вагона поссовета находился военно-учетный стол, с девяти утра и до шести вечера это было ее рабочее место, а после шести вечера – наше жилище. С полгода жили мы под красным флагом. До шести вечера этот «дом» был полон народа.
До шести часов вечера приходилось быть или на работе, или бродить по городу. В субботу, вечерами, советские работники, по-теперешнему бюджетники, везли на саночках в бельевых корзинах из своих вагончиков в вагон поссовета на постирушку белье. У нас была стиральная машина, в поссовете проведено центральное отопление с горячей и холодной водой. Вот и шла до поздней ноченьки большая стирка, рекой лилась вода. Вот и расходились далеко за полночь при звездах довольные женщины, шли и пели песни.
Лебедевы жили в вагончике, который отапливался самодельной котельной, сделанной из бочки с соляркой и капельницей. Копоть, вонь, сажа. Привозная вода. Какая уж тут стирка. Бордунова жила в маленькой комнатенке в бараке.
В феврале 1972 года в городе был большой пожар. Горело сразу в нескольких местах. Сгорела милиция, вместе с ней еще четыре вагона, едва-едва отстояли поссовет. Бульдозер вытолкал из ряда вагон, охваченный пламенем, стоящий рядом с поссоветом. После пожара мы уже жили в целом вагоне поссовета.
В День рождения комсомола, 29 октября 1971 года, в Надыме вечером было факельное шествие. Комсомольцы пришли к первому строящемуся дому и поклялись, что построят город. Было смонтирована плита с надписью.
День 9 марта, когда Надым получил статус города, запомнился тем, что было тихо и тепло. Площадь возле треста была укатана машинами, расчищена. Место митинга огородили новым забором. С кузова машины, заменявшей трибуну, зачитали указ, много хороших слов было произнесено, много было радужных обещаний, призывов, ведь до сдачи первого ямальского газопровода «Медвежье – Надым – Пунга» оставалось два месяца. Два напряженных месяца. Люди жили в ощущении, что они творят историю, что-то фантастическое, запредельное, нужное не только стране, но и им. Это было удивительное ощущение. Ты нужен, тебя знают. Большое поглощает все неурядицы, неудобства. И то, что теперь День города празднуют не 9 марта, в день всегородского праздника, а в ведомственный праздник, хотя и значимый, люди, город от этого много потеряли. Хотя у кого деньги, тот и правит бал.
В первый год про здешнюю жизнь много ходило разных баек. И что Надым город вечного не…Летом мешают комары, зимой морозы. И что надымчан узнают на югах по отпечатку окружности на заднем месте, что кости у них переморожены, ломаться под старость будут.
 В первые годы надымской жизни мы лишь на пятый день добирались в отпусках до родителей. До Салехарда на допотопных Ан-2 или Ли-2, оттуда на Омике до Лабытнангов, там, на железнодорожном вокзале, часами толкались в очереди за билетами на поезд до Москвы, не хватало билетов – ехали до Сейды и там уже брали билеты на проходящие воркутинские поезда. И всюду очереди, снова очереди.
В уникальном городе Надыме, с единственным на всем Ямале пятиэтажном домом, была не менее уникальная баня-гостиница. Находилась она за конторой ДСУ-26. Сблокированные вагончики-душевые под общей крышей составляли что-то подобие теремка. В довольно вместительном общем зале стояло до двух десятков кроватей. Ютились здесь командированные, кому приходилось перебиваться несколько дней, решая неотложные дела в городе. Водители, не имевшие другой крыши над головой, отлеживались перед долгой дорогой по зимнику. Здесь на кроватях постоянно кто-то спал, кто-то ложился спать, кто-то ел, компании играли в карты. Здесь же, в проходе меж кроватей, кучилась очередь желающих помыться. И все уживались мирно. Лишь зычный голос заведующей этого «притона» изредка гремел в зале: «Кто собаку привел? Немедленно выведите…» Эта баня прослужила городу недолго. Сгорела.
Сейчас трудно объяснить, даже по прошествии стольких лет, почему люди ехали обживать эти края. Что их манило сюда, что звало? Манной небесной здешняя жизнь пересыпана не была – это однозначно.
Морозы, комары, неустроенный быт. Тяжелые условия работы. Да и заработки, по теперешним меркам, были не ахти какие. В городе платили в пределах девяти рублей прямого в день, ну а на трассе…там разговор особый. Тем, кто безвылазно лежал под трубой, можно было бы платить в десятки раз больше. Увы! Уповали на романтику, на совесть, на энтузиазм. Тема денег – скучная тема, ее избегали. Вроде не меркантильные соображения приводили сюда, вроде не возможность заработать на машину, на квартиру, обстановку срывали людей с обжитых мест и вели в тьмутаракань. Стыдились тогда писать о деньгах, зазорно это, нет в этом возвышенного. Мол, патриотизма на рубле не выкуешь. А тогда из нас ковали не только патриотов, богатых душою, читающих романтиков, все мы относились к касте среднестатистических людишек. На всех нас была спущена норма. Все было учтено, просчитано, прописано. Что читать, что говорить, когда поднимать руку. Сколько раз пройти в праздничных колоннах, кого пронести, кому крикнуть «ура». Какого возраста, образования, социального положения человек, подходит под депутатский ли статус или достоин награды. Все мы были градированы: поделены на нужных и не очень нужных людей, своих и так себе, номенклатурных, никогда не выпадающих из обоймы и безвестных тружеников за кусок хлеба, лишнюю десятку к зарплате.
Надым первых лет обживался в основном выходцами из небольших городков и деревень. Эти люди привнесли сюда дух коллективизма, взаимоподдержки, сострадания. Одному в тех условиях выжить практически было невозможно. И все те, кого по тем или иным причинам отторгали коллективы, уезжали.
Первое время, пока не приехал большой десант с Курейки, двери вагонов не закрывали. Воровства не было. Белье в вагон-городках неделями болталось на веревках на ветру.
Система, созданная Советской властью, была тем хороша, что она давала возможность молодым реализовать себя не на трясучках дискотек,  не в обкуренных подъездах, не в оттачивании кулаков на заведомо слабых, а на стройках.
Сейчас работать на стройке не только не модно, а зазорно, сейчас родители трясутся над своими чадами, пылинки сдувают: в армию нельзя, тяжело работать нельзя. Куда там отпустить далеко, а вдруг с дитем что-то случится. Пусть ребенок рядышком, под неусыпным оком. До последнего родители тащут на горбу великовозрастных балбесов. А как же тогда отпускали молоденьких девчонок на комсомольские стройки? Ладно ребята, они ехали в основном после службы в армии…А девчонки? Неужели у родителей не болела душа? Или строй жертвовал поколением, чтобы уцелеть?
Около котельной на ровной площадке были раскинуты три большие армейские палатки. Каркас, обшитый досками, между досок засыпаны опилки. Одна палатка девичья, две мужские. Каждая на двадцать человек. Турник, волейбольная сетка – вот и весь досуг на улице.
Двадцать поставленных впритык кроватей с узким проходом между ними. В небольшом тамбуре стояли нараскоряку сапоги, висела спецодежда. Ароматы на все вкусы. А девчонкам было-то по восемнадцать – двадцать лет. После училища. Штукатуры-маляры. И им, соплюшкам, будущим женщинам, приходилось таскать на пятый этаж в ведрах или носилках раствор, шпатлевку. Все ведь делалось вручную. Механизмов, облегчающих труд, не было. Может, они и были, но внедрять их было некогда, не подошло время. Лом, лопата, ведро, носилки – набор надымских француженок-романтиков. На сквозняках, на морозе…Остался ли кто из вас, аборигенов той стройки, здоровым?
Теперь, когда оказались в развале дикой действительности, где Север обнищал и потерял гораздо больше всех остальных, понимаешь, что в те годы на Севере легче было прожить, здесь требовалось одно – желание и умение работать. Ехали сюда авантюристы в душе, не принимавшие косности того времени, желающие утвердиться, быстрее стать на ноги, быстрее почувствовать уверенность в себе, независимость. Освоители Севера, как их теперь ни высмеивают,- это особая каста людей, это пионеры в лучшем смысле этого слова. Они несли дух соперничества, соревнования, свойственный лидерам.
Но не будем и лукавить: люди укрывались на Севере от нищеты. И теперь ведь на Севере пытаются переждать, пересидеть развал. Увы! С опозданием в два-три года любая беда захлестывает окраины, только более разрушительно. И как трудно, оказывается, прижиться на Земле после благодатного Севера: косо смотрят не только те, постоянные земляне, но и сам-то, оказывается, не приучен ни экономить, ни жить по средствам.
Охаивать руководителей, как водится сейчас, тогда было не принято. Да, сюда зачастую ехало начальство, как у нас тогда говорили, «перышки почистить», то есть приезжали с партийными выговорами, «влепленными» за прегрешения на работе или за аморалку. Получить выговор по партийной линии – это означало не вписаться в систему, выпасть из нее, поступить не как предписывал «Моральный кодекс строителя коммунизма». У кого-то произошел несчастный случай на производстве, кто-то потратил деньги не на тех объектах, кто-то излишне благоволил женщинам. Север принимал всех. Северу нужны были люди с неординарным мышлением, умевшие работать. Север тогда решал сиюминутную задачу – дать газ любой ценой. Это как на войне. Шел бой с природой, с условиями, со временем, а в бою всякие нужны. И стрелки, и подносчики патронов. Всех и побольше.
К 1971 году уже были определены сроки поставки газа в Европу. Уже Европа повела разговор о несостоятельности русских, уже подсчитывались убытки от невыполнения контрактов в полном объеме. Газопровод диаметра 1220-1420 мм, протяженностью свыше 700 километров в мире никто, нигде в такие сроки, в таких тяжелейших условиях, той примитивной техникой не строил. Мир с интересом наблюдал: получится у русских или нет.
Газопровод «Медвежье-Надым-Пунга». Не все было бы столь драматично, если бы месторождения газа севера республики Коми дали бы передышку хотя бы в год. Увы! О возможности спокойно работать, можно было только мечтать. Все диктовали сроки. Приходилось торопиться. Нам всегда мешала торопливость. Многое оставлялось на потом. Потом доделаем, потом выпрямим. Потом, потом…
Как же тогда любили показывать календарь с четко написанными цифрами. До сдачи дома ли, участка газопровода ли, компрессорной станции или еще чего-то осталось столько-то дней. Дней до победы. Окончательной. Трудовой. Решительной. Словно переходили какой-то рубеж, словно отметали все, что было до этого, словно опять хотели начать с нуля, с чистого листа.
Даже сейчас, когда вроде бы гласность, многое опубликовано, никто не ответит: во сколько, в деньгах и человеческих жизнях, разбитых судьбах и семьях обошлось наступление на Север? Слово «надо» главенствовало над всем.
Газ, газ, газ…Страна не скупилась. Затраты окупались с лихвой. Везли материалы, оборудование, зазывали людей. Делали для ритмичной работы годовые запасы. Ни на чем не экономили. Каждую весну окрестности Надыма облетала «противопаводковая» комиссия. Из зоны затопления вывозили все, что можно было вывезти. Ведь тогда все материалы выгружались на берег, на песок. На накопителях 107-го километра работали все управления. Убирали берег. Бульдозеры рыли огромные траншеи – туда сталкивали разбитые бочки с краской, пришедшие в негодность детали домов, вмерзшие ящики с каким-то никому не нужным оборудованием. Все, что нельзя было срочно вывезти, все пряталось от глаз комиссии. Горели костры из разломанных досок временных сараев, спекшихся рулонов рубероида, исковерканных оконных блоков. Очищали берег, чтобы отрапортовать, что готовы к приему новых материалов.
В те годы подсчитали, что в Надым завозили миллионы и миллионы единиц стеклопосуды, сотни тонн газет и журналов, всевозможную упаковку – и все это горело в огне, уничтожалось. Обочины зимника от Надыма до Медвежьего были завалены грузами, свалившимися из кузовов. Прицепов, а то и из перевернувшихся полностью машин. Зимники тех лет – это мука водителей.
Память не мельчает, фиксировались в памяти не то, что кому-то не привезли воду, что в вагоне холодно, что нет света, в памяти откладываются отрезки жизни. И вехами, отдельно, помнятся люди. Хороших людей было больше.
Где, на какой стройке заместитель министра подчас решал вопросы вместе с бригадирами? Где, на какой стройке постоянно присутствовал уполномоченный министра, и не только присутствовал, а был в курсе всех дел – от оформления наглядной агитацией объекта, устройства ли фундамента дома, или сдачи компрессорной станции. Было, строили первый «ленинградский дом», в один из дней, часов в шесть утра, а работали тогда в три смены, уполномоченный министра М.А.Васильев спустился в котлован,- Васильев любил по утрам обходить пешком стройки. Без свиты, без охраны, такого и в помине не было. Укладывали подушки фундамента. Вот уполномоченный министра, сейчас трудно даже представить такое, решил проверить, как гидроизолировано основание. Сунул руку под низ, измазал в битуме белую рубашку, снял ее, бросил, сказал рабочим «спасибо» за работу и ушел. Тогда не чурались разговаривать с людьми, не смотрели на них сквозь дымчатые стекла очков или опущенные стекла машин, тогда знали: люди решают все. Тогда любой начальник первым тянул руку бригадиру.
Как тут не вспомнить Анатолия Дмитриевича Агапова…Его знал любой тундровый житель. Ненцы к нему в кабинет приходили запросто. Со всеми он здоровался за руку. Меня поражал главный инженер треста «Севергазстрой» Юрий Струбцов. Он с трибуны выступал без бумажки, мог по памяти приводить сотни обоснованных, аргументированных цифр…
Те руководители не отгораживались от народа секретаршами, охраной, пропусками. Они не врали. Тогда все делали дело. Одно дело. Общее.
«Штурм, сводки, передовая, бой, штаб, наступление» - этими терминами пестрели страницы газет, «боевых листков», малотиражек. Эти слова вопили с лозунгов и плакатов.
В нашей стране, когда трудно, когда поджимали сроки, когда чего-то не хватало, а нехватка была во всем, когда нужно было обойтись малым, лишь щедро транжирили человеческий энтузиазм, рождались комсомольско-молодежные стройки. Надым был одной из них. Редко какая газета на своих страницах не рассказывала о далеком, неведомом большинству сограждан городе-негороде с чудным названием Надым и всего одним капитальным пятиэтажным домом. Один дом среди тысяч вагончиков!
Отголоски слухов о чем-то героическом, небывалом, полном романтики месте передавались от одного к другому. Кипы заявлений лежали в отделах кадров любой надымской организации. Наверное, только здесь, в Надыме, в аэропорту вновь прибывшим пытались продать бегущие с «заработков» свои кровные «полярки». И ведь находились чудаки, которые в отделы кадров приходили с выписанными справками о купле-продаже, скрепленные не только бутылкой водки, распитой вместе где-нибудь на скамейке в убогом зале ожидания надымского аэровокзала, но и росписью на память.
Руководитель организации обычно вызывал на работу своих, знакомые – знакомых. Создавался неповторимый конгломерат людей, связанных, сплетенных одной работой, одним местом, одной зависимостью. Так легче было выжить, так легче было заставить работать. И ведь тогда работали, не просто работали – пахали!
В Надыме нужны были люди, и, как ни парадоксально, люди были не нужны. Их некуда было селить. Получался замкнутый круг. В те годы и слушок прошел, что привезут, дескать, в Надым условников (как не провести параллель с вахтовиками), им хоромы строить не надо, малым перебьются. Это и будет решением всех жилищных проблем. Но, слава Богу, дальше разговоров дело не пошло. Обошлись без условников.
Выход, как всегда, нашелся. В Надым массово стали агитировать демобилизованных на несколько месяцев раньше срока, согласных ехать на далекую северную стройку пограничников и моряков. Снабжали их комсомольскими путевками. Привозили партиями до ста человек. Многие оставались, другие тут же снимались с учета и уезжали домой. Да и те, кто оставались, зачастую не приживались. Специальность строительную надо было осваивать. Воинов принимали на работу по второму разряду. Ни жилья, ни заработков первое время, ни перспективы. Помню, привезли пограничников. Мороз, снег, а они в фуражках, шинелях. Отправили их на Медвежье, поселили там в овощехранилище, и через пару недель простуженные, с болячками, осипшие, начали они массово сниматься с учета.
Даже создать семью и то было проблематично: женского населения в городе было мало. Из-за женщин бились насмерть жильцы многочисленных общежитий. А уж потенциальные невесты, видя такое преувеличенное внимание, фыркали, перебирали, копались в женихах, как куры в навозе. К чему это привело – мы расхлебываем сейчас. Цинизм, алкоголизм, наркомания, разгул венерических болезней – это все оттуда, когда все делалось через «не могу, но надо», когда главенствовал принцип «любой ценой».
На севере институт семьи никогда не был крепким. Редко какая семья уцелевала на перепитиях здешней жизни. И причин на это много. Властью был создан тип человека «перекати-поле», которому сорваться с места было легко. Ослабли родственные отношения, это породило человека поистине пустого, видевшего только то, что ему давали; если переставали давать, он срывался с места, бежал дальше. Ведь его здесь ничто не держало: ни родные могилы, ни память детства.
Женщина и Север – это проблема, это сложно, это должным образом еще не описано. Это оторванность от родных мест, неустроенный быт, семья, дети. Это куча соблазнов. Это, наконец, северная болезнь – трясучка в ладонях, когда впервые получаешь много денег, когда жгут кожу деньги, купить всего хочется, когда разговоры только о деньгах. Больше, больше, да одна перед одной, да чтоб не как у соседки. Да чтоб пройтись по конторе перед чужими мужиками, почувствовать их обжигающие взгляды. Свой-то что, свой мужик горб на работе гнет, да и какой он мужик, он – копилка, и толку с него нет: ни обнять, ни развлечь не может.
Сейчас, по большому счету, вспоминают значимое, весомое, крупное. Но ведь было же, было, когда родители, чтобы заработать побольше денег, уезжали на трассу с малолетними детьми школьного возраста, туда, где школ не было Вот и сидели ребятишки по вагонам. «Ничего. Потом, если захочет, выучится…»
В соседях у нас по вагон-городку семья жила. Их двое и детей маленьких двое. Приехали, как они говорили, подзаработать на машину. Три года из спецовки не вылезали. И в пир и в мир в одной одежде. Когда уезжали, в минуту откровения, соседка поделилась, что за все время не купила ребятишкам ни грамма конфет, банку тушенки делила на три части, одевала детей в то, что давали сердобольные соседи, все донашивали, что привезли с собой. «Накопили вот деньжат, теперь заживем…» Может быть, и зажили – только куда эти три года девать? Они же будут как заноза.
Все хотят хорошо жить. В этом нет ничего ни страшного, ни зазорного. Ведь во всем мире, кроме, разумеется, нашего, если человек отработал в экстремальных условиях 3-5 лет, этого ему хватает и на учебу, и на обустройство, и на жилье. У нас же в свое время полемику развели, в газете дискутировали: платить или не платить 300 рублей прямого. Много это или мало. Как оказалось, государство побеспокоилось о лишних деньгах: враз всех сделало нищими, лишило накоплений да и перспектив на будущее.
 Есть такой анекдот. Привезли американцев на буровую, показывают, рассказывают. Удивлять особо, конечно, нечем. Подвели к буровому мастеру. Старик в зачуханной спецовке, на слух определяет, как живет скважина. «Вот Иван Иванович. Двадцать пять лет работает на буровой. Тридцать лет живет на Севере. Ветеран труда, ветеран Севера.- Больше удивлять нечем, а говорить надо.- Машину привез из отпуска. Вон, под вагоном стоит…» Американцы загудели, похлопали старика по плечу: « О-о-о…Иван Иванович богатый…О-о-о…Буровую, наверное, свою имеет…»А у Ивана Ивановича на буровой все нажитое за жизнь, и ехать ему некуда, и боится он, бедолага, что и похоронят его, как бомжа, за государственный счет. Зарплату-то не платят…
Для достижения сиюминутной (задачи) цели с людьми мало считались. Выжимали из них все. на четырехсоткилометровом зимнике Надым – Лабытнанги не было ни одного питательного пункта, ни одной стационарной базы отдыха. Питалась шоферня сухомяткой. Спали в кабинах машин. Лишь бы сделать побольше рейсов, лишь бы в ведомости стояли цифры покруче. Бывало, доходяг вытаскивали из кабин машин, застывших на зимнике, на полпути к дому. Радикулит разбил. И теперь они, если дожили,- инвалиды той, освоенческой истории.
Можно говорить о том, как на сдаточных объектах работали сутками, вечно приурочивали сдачу к какой-то дате. С пропиской на трассе не брали на работу в городе, без бумажки разрешения начальника не сажали в вертолет.
Можно вспомнить, как строили первое общежитие. Работы велись на третьем этаже, а из комнат этажом ниже торчали трубы «буржуек», вился дым. Там уже жили люди. Жили и радовались такой крыше.
Вот передо мной лежит вкладыш «Тюменская правда на газовом комплексе «Медвежье». Сохрани этот выпуск на память, товарищ!» - красными буквами напечатано на странице. Листок за 30 апреля 1972 года.
Там есть примечательные, по теперешним меркам, строки. «На сооружении магистрали «Медвежье – Надым» достигли значительной экономии капитальных затрат – 30 миллионов рублей. Сметная стоимость снижена на треть. Это результат ускоренных темпов, достигнутых при сооружении газопровода. Например, из средств, отпущенных на северные льготы, сэкономлено 750 тысяч рублей, на зимнее удорожание – 2,4 миллиона рублей, на строительство временных сооружений – около 4 миллионов рублей. Ускорение строительства добились благодаря высокой организации работ, привлечения мощной техники, лучших коллективов, высокой организации труда».
Экономия эта – не построенные магазины, клубы, жилье. Это низкая зарплата. Это школа, в которой учились, чуть ли не в три смены. Это заброшенная железная дорога до Салехарда, о которой тогда немного поговорили да и отложили строительство «на потом». Это мост через Надым-реку. Тогда закладывали в сметы то, что подороже: вертолеты, самолеты. Ведомства в вопросах строительства дорог общих точек не находили.
Та экономия – это угробленное здоровье, это теперешние проблемы по переселению и болезни. Ведь СПИД, наркомания, пьянство – это не из-за того, что построен красавец город, сотни километров трубопроводов, компрессорные в тундре, то, чем теперь гордятся. Теперешние беды из-за того, как построены, какими затратами, в каких условиях, с какими издержками. Человек не может все время жить на пределе возможного. Синдром Севера, который еще не изучен, может быть, пострашнее, по своим последствиям, афганского или чеченского. Психология временщика – малыми деньгами, большими силами, нахрапом, наскоком, через «не могу». Дать, произвести, уложиться в сроки, отрапортовать – это страшно. А ведь давали, и строили, и рапортовали…
Сейчас мало кто вспомнит о проблеме, которая захлестнула город на начальном этапе, когда школьники младших классов и чуть постарше стали массово убегать из дома, пропускали школу, бичевали и ночевали по тепловым камерам. Это была беда родителей, работавших в три смены, пропадавших на трассе, на сдаточных объектах, у которых не оставалось времени на воспитание. И детская комната милиции, и женщины из отделов кадров управлений, дружинники постоянно, изо дня в день, по вечерам устраивали облавы, проверяли подвалы и колодцы. Тогда в городе не было дискотек, Домов пионеров, молодежных клубов, был один маленький спортзал «Севергазстроя». Тогда, по сути, подступались к проблемам города. Это тоже были издержки большого газа, газа – любой ценой.
Конец 1971 года и первая половина 1972 года – спрессованное время, сжатое. Все, кто работал в городе или на трассе, все, без исключения, работали на сдачу первого газопровода « Медвежье-Надым-Пунга». На любой маломальски пригодной ровной площадке, куда можно было подвести электричество, лили пригрузы. Всем управлениям, всем участкам был доведен план. Отчитывались, сколько залили, сколько вытащили из опалубки, сколько вывезли на трассу.
Осень 1971 года была долгая и теплая. Морозы наступили где-то в декабре. Враз завьюжило, заморозило. Открылись зимники. А уже в начале марта резко потеплело, зимники поплыли, все раскисло. Как раз шло самое напряженное время, предпусковое. Изоляция труб, укладка их в траншею, балластировка. Работали по шестнадцать часов. Обещали и давали все. Министр подписывал любые заявления на выделение машин ли, полушубков, или какого другого дефицита прямо на рабочем месте. За каждый рейс плетевозов, сверхположенных двух, платили наличными по сто пятьдесят рублей. Сразу же, по ведомости, в кабине. За каждый забалластированный километр газопровода выставляли в качестве премии ящик водки. Это при так называемом «сухом законе», когда водки в продаже не было. Пейте и работайте.
Вообще, в первые годы первая баржа, которая приходила в город сразу после ледохода, была, как тогда говорили, «пьяная баржа». На ней везли не яблоки, не картошку или там молочные продукты, а водку. Встречать ее ездили на лодках аж к Иевлевским пескам. А что, истосковался рабочий люд за долгую безвыходную зиму по радости. Устал от работы без выходных. Запасы спиртного, хоть и выдавали их по великому блату через черное крыльцо, обычно кончались к Новому году.
К Новому году много чего кончалось. Картошка, которую завозили в достаточном количестве, к Новому году сгнивала, так как валили, в спешке, при разгрузке в хранилище все подряд: сухую и мокрую, гнилую и битую. Все это начинали перебирать практически сразу после закладки, для этого выделялись люди из управлений. После Нового года овощей в продаже не было; сумел запасти с осени – твое счастье. Не было в городе и молочных продуктов. Чем никогда обижены не были – так это консервами. Всякими.
Чем еще вспоминается город того времени – это тем, что никто с работ не шел пустым. Кто нес доску, кто брусок, кто связку реек. Все обустраивали свое жилье. Все работали. Не было бичей, не было праздношатающихся. Тех материалов, которые ушли на обустройство разрастающихся вагон-городков, хватило бы, как тогда подсчитали, на то, чтобы построить четыре пятиэтажных дома. Из шести первых привезенных комплектов домов смонтировали полностью два, остальные детали ушли на строительство многочисленных контор, складов.
 И все ведь надо было: и конторы, и склады, и газопровод, и дома. Все делалось и строилось для того, чтобы мы потом жили хорошо. Так тогда и говорили: «Потерпите. Вот построим, все утрясется, потом заживем…» И мы верили в это «потом», вмещавшее в себя все наши надежды.
В 1972 году в Надым приезжал Председатель Совета Министров страны А.Н.Косыгин. Один из вопросов, которые ему пришлось решать, было обеспечение рабочих зимней спецодеждой, полушубками, унтами. Надым весь тогда «щеголял» в черного цвета зэковских поддергайках-стеганках, продуваемых всеми ветрами. Интересное и чудное было время. На работу могли вызвать в ночь-полночь, в любое время суток. А уж если пришла баржа – то не могло быть и разговора, чтобы ее не выгрузить.
Прочитав все, можно подумать, что в Надыме только работали. Нет, здесь умели и отдыхать. В парке была сделана танцплощадка с беседкой для оркестра, была баскетбольная площадка. Не проходило недели, чтобы не приезжали столичные артисты, концерты были не только в стареньком клубе, но и на трассе. Хорошую книгу зачитывали, в очередь, до дыр. В Надыме дискутировали, была даже подключена Академия наук, как правильно говорить: надымцы или надымчане. Прижилось, вошло в обиход хотя и неправильное, но красивое – надымчане. Жители города отвоевали у застройщиков парковую зону…Молодые все были…