Ночью над заливом гремели грозы. Лезвия молний споро ходили по иссиня-чёрному небу, и грохотали вдалеке колёса Перуновой колесницы. Есть ли на свете что-либо величественнее и прекраснее ночной грозы?
Засветло, по царской дубраве, по каменной косе идём к морю, к свету, чтобы возжечь священный огонь. Месяц молодой, светит тихо-тихо, и в этом неярком свете вдруг видится, что поле у берега, словно после грозной битвы: сверкают меж помятой травы брызги крови и серебро клинков, и деревья погнуты, повалены, выворочены с корнем.
Что за сеча гремела здесь ночью? Кто сошелся в смертном бою?
Но вот лёгкими, нежными стопочками проходит по небу Заря-Заряница, оставляя после себя алые облачные следы. И уже первый луч врывается в рассветное небо и взрезает тьму, словно меч. А когда над морем поднимается золотой Ярилин шлем, и огненное зарево заливает пол неба и пол залива, вдруг видишь: не клинки это – осока блестит в серебристых росах. Не кровь – сладость земляничного сока. Не выворочены дерева – просто согнулись низко, заслоняя собой травное ложе. И не битва гремела здесь ночью, миловал средь старых камней, на мягкой травушке, на земляничной поляне Перун жену-Перуницу…
И растёт теперь на берегу залива меж серых камней такой непривычный для Севера, алый, прекрасный мак….