Предыдущая часть
http://www.proza.ru/2012/01/24/1020
24
Стремительное Наташкино бегство в Москву ничего не изменило в жизни семьи. Мать, как и прежде, присматривала за девочками: кормила, провожала в школу, по вечерам листала тетрадки - проверяла уроки. По пятницам топила баньку, а по воскресеньям, - так было заведено издавна,- возила развлекаться. Чем заняться в выходной, обсуждали заранее. Просматривали в газетах страницы театральных афиш и выбирали, куда пойти.
Маша любила ТЮЗ, Сашенька – цирк, а бабушка вела себя так, будто любит и первое, и второе, но есть ещё и третье – утренние балетные спектакли.
– Другой мир! - восхищалась она и даже замирала от восторга, когда огромная люстра медленно угасала, и всё пространство зрительного зала от партера до галёрки заполняла сладкая музыка Чайковского - грёзы о счастье.
Распорядок жизни не изменился, хотя что-то совершенно беспредметное, невидимое и неосязаемое, но существенное из неё исчезло. Чувствовали это все, и все молчали, не зная, как назвать то, чего стало недоставать. Было оно привычным и неприметным, как мышь под половицей. Но оно было, а теперь его нет.
Таким тихим было детское счастье в доме на городской окраине. Вдруг, как дым из печной трубы, оно унеслось куда-то в высокую даль и растаяло почти бесследно. Электронные письма Наташка присылала каждый день. Ровные строчки, размеренные интервалы, казённый шрифт. Девочки перечитывали сообщения, но они не заполняли душевной пустоты, не насыщали радостью, не утоляли тоски по материнской любви.
- Почему она бросила нас? – допытывались Маша и Саша, уязвлённые Наташкиным бегством.- Как она смогла? Не попрощалась даже!
- С чего вы это взяли?! Кого-кого, а уж вас не бросала мать! Тоскует, пишет каждый день, денег прислала целую кучу! Выдумали тоже: бросила!
Пристыженные бабушкой девочки умолкали, но обида, даже загнанная глубоко под кожу, прокладывала в детских умах свои запутанные ходы, свербила и, как чесоточный клещ, нет-нет, да выползала наружу.
25
Потаённую мысль Алика про её проживание в Москве Наташка считала с его лба, как с экрана, и не удивилась. Даже обрадовалась: пунктиром обозначился кратчайший путь к примирению.
"Худой мир лучше доброй ссоры", - ещё в детстве учила её мать. Но и ссоры не было, чтобы мириться. Вялой пивной пеной топорщилось в наташкиной душе чувство вины, хотя обиды Алик не высказал.
Они сидели друг напротив друга в маклерской кабинке, листали страницу предложений. Клиентов не было. Молчание затянулось, и Наташка решительно его нарушила:
- Если сегодня что-нибудь сдадим – отметим у меня. Приглашаю. А сейчас - за работу! Я - на Казанский! Подбирай, что сдавать будем!
Хождение на вокзал за клиентами она считала собственным изобретением. Именно там нашлись жильцы в те квартиры и комнаты, которые ей показывал Алик, и, которые она на прошлой неделе умудрилась заселить.
Наташка не знала, почему из трёх вокзалов она выбирала именно Казанский, но уверенно шла к нему. На странном циферблате час Стрельца: намечена цель, натянута тетива позолоченного лука, стрела приложена к ней, только выстрел ещё не произведён.
Она оглянулась на Комсомольскую площадь с Георгием Победоносцем, вонзающим копьё в поверженного дракона, и растворилась в вокзальной толчее.
Через зал ожидания прошла, как через лесную поляну, усеянную полуживыми муравьями, окончательно отбившимися от муравейника. Нищета и убожество, грязь и навязчивый - кисельной густоты - запах немытых человеческих тел. Люди всюду: на лавках и на полу, будто уже и не люди, а моржи на лежбище. Они не поезда дожидаются - второго пришествия. Наташка поняла: это не бомжи. Это те, кого Москва не приняла и, отбрав последние иллюзии, отправляла обратно в Россию: в родные, но порушенные деревни, в города и городишки, в которых нет никакой работы, нет призводств, но расплодились магазины и киоски. Что будет с этими людьми? Со всеми нами? С нашими детьми? Со страной?
26
Наташка вышла к платформам. Составы прибывали непрерывно, и человеческий поток наступал на Москву, угрожая затопить. Не верилось, что столица сможет впитать в себя эти разверзшиеся хляби. Ежечасно мимо проплывали тысячи мужчин и женщин, с детьми и без, чем-то озабоченные, нагруженные сумками и чемоданами, коробками и узлами.
В людском водовороте перрона Наташка оробела, почувствовала себя застрявшей у шибера щепкой. Она затаилась, замерла возле какого-то столба и вглядывалась в людской поток, пытаясь угадать, кому нужна её услуга.
Настораживало количество блюстителей порядка, снующих снаружи и внутри вокзала, по перронам. Казалось, они оцепили и держат Казанский, как доходную ферму, где и куры несутся, и свиньи плодятся; только успевай овец стричь и коров доить! Наташку осенило: тут жёсткий внутренний порядок, и за всё надо платить! Вот почему никто из риэлтеров не ходит на вокзал! Становиться "дойной коровкой" не хотелось, и Наташка растворилась в людском потоке. Её лицо ещё не примелькалось, документы были в порядке, - она, в случае чего, легко могла выдать себя за встречающую.
Через три часа она вернулась в агентство с мужичком из тюменской глубинки. Каким образом высмотрела его, Наташка и сама не знала. Почему-то заприметила в толпе, прочла пропечатанную на лбу мысль о квартире, будто чёлку состригла, и повела за собой, как телка на верёвочке. Ему требовалась обставленная трехкомнатная квартира. На поиск времени вобрез – всего-то день. Завтра этим же поездом прибудет семья.
Наташка изложила Алику условие задачи, которую в общем виде решила ещё на перроне. Он должен был подобрать подходящие числовые значения, чтобы вместо "икс" появился адрес, а вместо "игрек" – цена. Тогда и "зет" обозначится в виде комиссионных. Будет, что отмечать!
- Это не реально! – зашептал Алик, даже не глядя в сторону сибиряка. - Браться за такое не хочу! Что мы успеем показать?
- Что покажем, то и снимет! – огрызнулась Наташка и зашипела:
– Семью на вокзале не оставит! У него, а не у нас нет времени! Ищи! Звони хозяевам! Договаривайся!
- Ух, стерва! - пробурчал Алик, но Наташка его услышала.
Она злилась на непонятливость и нерасторопность напарника, но " стерву" восприняла, как высокую, ещё не заслуженную похвалу. Ей хотелось остервенеть, отделаться от угрызений совести. Стервозность - залог успеха, а заколачивание денег – цель и смысл столичной жизни. Наташке не хватало фантазии, чтобы представить, как живут успешные москвичи, зато, как корчатся на вокзальных скамейках неудачники, она видела реально и себя нацелила на успех любой ценой.
– И бланки возьми! Всё на месте оформим!
Алик полез в базу данных по трёхкомнатным квартирам, а она вернулась к клиенту.
- Вот-вот поедем квартирку смотреть! – суетилась перед сибяряком, услужливо улыбаясь и безбожно акая. – Дайте на минуточку паспорт! Прописочка на месте! Надо будет и штампик регистрации поставить!
27
Она почувствовала, что все эти "прописочки" и "штампики"- звенящие пустотой игрушечные слова - обладают удивительной силой, околдовывают людей. Как алкоголь в малых дозах, они меняют отношение к предметам и вещам. Сотня, названная " "стольничком", теряет в весе, становится незначительной, а это облегчает расставание с ней. Игрушечные слова подходили к московской жизни, которая своей невероятностью походила на игру. Каждый получал фант. Перед каждым открывались возможности перевоплощения. Сделай правильный выбор: царь-царевич, король–королевич, сапожник, портной? Фотомодель? Квартирный маклер? Колдун? Певец? Гадалка? Сваха? Гуру? Востребованы все! Победителем считается тот, у кого больше фантиков. Магические слова посыпались из Наташки, как сухой горох из дырявого мешка.
В банке данных выиграла хрущёвка в Новых Черёмушках. Хозяйка согласилась приехать немедленно и показать квартиру. Встречу назначили на пять. Женщина опаздывала. Её с нетерпением ждали и волновались всерьёз, а вдруг вовсе не придёт? Подступившие сумерки напоминали, что сегодняшний день истаял. Скоро начнётся завтра - прибудет в Москву жена сибиряка с детьми. Поэтому появлению опоздавшей квартирной хозяйки обрадовались.Разговор про жильё пошёл на игрушечном языке, которым пожилая москвичка владела в совершенстве.
-Вот они, родименькие, - ключики-замочики! Женщина впустила гостей в квартирку, которая оказалась" распашоночкой" с обстановочкой, из центра до неё всего с одной пересадочкой.
К семи формальности были завершены: договор сторонами подписан, деньги на стол выложены чистоганом. Сибиряк, получая ключи, радовался, что с первого дня в Москве всё заладилось, устроителей счастья – Наташку с Аликом – в гости звал. На всякий случай она записала номер его телефончика, и ему оставила свой.
Возвращались из Черёмушек затемно, Алик искоса поглядывая на довольную, разрумянившуюся Наташку, а потом выдал то ли с осуждением, то ли с удивлением и завистью:
-Мастёвая ты!
-Какая?
-Мастёвая! Масть тебе катит! Прямо: прёт!
28
По прибытии Валентина бригаду по домам распустила, отчиталась по билетам и застряла в рабочем купе, пока маневровый локомотив не начал цеплять состав. Сомневалась, идти ли к Степану? Вопрос этот докучал, как зубная боль.
- Чем ты рискуешь? Терять нечего! Попробуй - вдруг найдёшь! – советовал ей вчера Вовка. И много чего ещё он говорил про дружбу и братство, верно, завидовал сладко Валентине, у которой сбывалась наяву его собственная мечта.
- Сходи, нутром поймёшь, свой или чужой! Может, породнитесь, а может, и нет! Посмотришь, какой человек, как встретит! Не упускай возможность найти – терять-то нечего! Такое один раз в жизни бывает, да и то не в каждой!
В Тайшете подморозило. Валентина шагала по путям к вокзалу, к бело-синим станционным строениям; ноги то и дело скользили и неловко расползались в разные стороны.
- Ещё растянуться не хватало! Прямо на рельсах! Надо же, какой гололёд! – выбравшись на платформу, она осмотрелась по сторонам. Снег не выпал, а гладкий суглинок сковало холодом. Блескучие лужи заледенели и пустыми рыбьими глазищами уставились в небо, ожидая то ли последней слезы полуденной оттепели, то ли первых белых мух.
В доме тоже всё выстыло, коркой льда покрылась вода в ведре. Навесной замок на сарайке с дровами не отпирался, и Валентина стучала по нему, дышала в скважину под язычок. Наконец она скомкала подложку, запалила лучинки, на них кинула мелкий штакетник от разбитого забора, берёзовых поленьев положила сверху и пошла за углём. Во дворе горой застыли чурбаки - распиленные, но неколотые ещё дрова, купленные в прошлую побывку.
- Столько работы, а я по гостям попрусь? – оправдывала свою нерешительность Валентина.
Вошла в дом. Печь гудела от сильной тяги. Сдвинула к краю плиты конфорочные круги и сыпанула сверху мелкий мокрый уголь.
Было холодно. Не раздеваясь, сидела Валентина на табуретке перед печкой и слушала её монотонную зимнюю песнь.
– Вроде хорошо горит, а когда нагреет? Схожу! Схожу ненадолго, познакомлюсь. Правильно Вовка говорит: терять нечего – попробую найти. Может разгорится…
Она собрала нехитрый московский гостинец: палку сырокопчёной колбасы, коробку шоколадных конфет. Повертела в руках купленный специально для Степана шерстяной джемпер, но в сумку не положила – в шкаф засунула, посчитала, преждевременно.
Мелкими утиными шажками заскользила по стылой тайшетской улице к двухэтажке Федюка и всю дорогу придумывала, с чего начать разговор. Не получалось: никак не могла подобрать первые, самые важные слова.
Позвонила. Дверь не открыл – распахнул Степан, да так и застыл на пороге, вглядываясь в Валентину. Он смутно, но всё же помнил крикливую девочку-свёрток, глазки-плошки, носик-пуговку.
Перед ним стояла задраенная в чёрное двубортное пальто с золотыми пуговицами железнодорожница. Лицо наполовину скрывала нахлобученная ушанка. Степан застыл истуканом. Валентина рванулась развернуться и убежать, но в дверях появился Вовка:
- С племянником, тёть Валя, познакомься! Это он вас нашёл!- Вовка умудрился втянуть Валентину внутрь квартиры и закрыть за ней дверь.
– Вот он, властелин компьютерных клавиш!
Она взглянула на мальчика и захохотала своим раскатистым смехом, пытаясь скрыть охватившее волнение и нервную дрожь. Знакомые черты. Даже очень знакомые! На кого-то он похож! А вот на кого, не могла понять.
- Проходите, раздевайтесь, жарко у нас, перебил её хохот подросток.
- Я - Саша. А папа …всю неделю сам не свой – волнуется. Растерялся он. Очень Вас ждёт! Всё-таки старший брат.
- Никакой он мне не брат!- из последних сил упрямилась Валентина, но её расслышал только Вовка и тут же пошёл балагурить:
- Тот и брат, кто тебе рад! Смотри, какой стол накрыли!
- Прошу всех к столу, - женский голос перекрыл остальные, и из кухни вышла жена Степана. Только сейчас Валентина заметила, что в комнате полно молодёжи.
- За столом и познакомимся! Нас, Федюков, много, и нашего полку опять прибыло! - не говорила, а ворковала хозяйка.
Оказалось, что Саша - младший, четвёртый сын Степана. Остальные тоже сидели за столом, двое с жёнами. Валентина не успевала запоминать имена. Она оказалась между Степаном и Вовкой и поверить не могла, что всё наяву и чистая правда, а не насмешка судьбы. Получалось, что век одна вековала, а рядом родные люди жили.
Поднимали тосты, всерьёз говорили и балагурили, щёлкали фотоаппаратом, пели про бродягу, который Байкал переплывает, и слова про родимую мать наполнялись для Валентины дурманным смыслом воскресшей надежды.
Утром она проснулась от странного шума. Совсем близко наперегонки тюкали по чурбакам два колуна. Приподняв уголок занавески, выглянула в окно: Степан с младшими сыновьями командовал в её бабьем хозяйстве.
- Кончилась моя спокойная жизнь! – улыбнулась Валентина, - с этими работниками деньгами не рассчитаешься! Этих кормить надо!
29
В рейс вышла переполненная светлой радостью. Хотелось не расплескать по дороге своё особенное настроение, сохранить его в пути, довезти до Москвы, чтобы, как сокровенную тайну, разделить с Наташкой .
Поезд прибавлял ход. Суетились проводники: собирали билеты, раздавали постели, пассажирам обещали чай и свежие газеты.
Ещё и Бирюсинск не проехали, а жизнь на колёсах обустроилась и потекла неспешным равнинным ручейком, разделившимся на два рукава: пассажиры заняты своими заботами, проводники – своими.
Пошла по вагонам из одного служебного купе в другое " Восточно-Сибирская правда"- областная газета из самого Иркутска. Забылось, кто первый обнаружил этот репортаж, но обсуждали его все. Молодых умилял разворот с фотографиями, тех, кто был постарше и работал в бригаде подольше, заворожил текст. Подписанную каким-то внештатным корреспондентом Владом С. заметку перечитывали вслух, поражались услышанному, как свершившемуся на глазах чуду, а потом молчали, ощущая почти собственную причастность к описанному событию.
- Без малого через пятьдесят лет! Это ж надо!
- Молодец, что искала! Не отчаялась!
- А сама-то Валентина Петровна себя видела? - повернула русло беседы в новом направлении Жанка - официантка.
- Не думаю… - отозвалась Алька Алиева - сменщица Валентины. Привычки напарницы она знала лучше остальных. - Сроду газет в руки не брала. Ей богу: не видела.
Брызгами на перекате зазвенели опрометчивые предложения.
- Надо показать!
- Идёмте к ней!
- Вместе порадуемся!
Три молодых проводницы будто команды ждали: кинулись чуть не наперегонки в головной вагон, в служебное купе бригадира поезда. Остановить их Алька не успела. Вслед исподлобья неприязненно зыркнула, недоумевая, откуда такие выскочки берутся.
Знала наверняка: не станет Валентина ни с кем делиться ни счастьем, ни бедой. Не умеет она ни горевать, ни радоваться на виду. Скрытная. Иной раз может изнутри светиться, как речная жемчужина, но отчего и почему свет возник – всегда тайна. Ракушкой намертво захлопнется от любопытных да участливых.
30
Алька и сама душу ни перед кем не обнажит, чувства, как крупные купюры, подальше запрячет, да и мелочь слов в расход зря не пустит – побережёт. Пусть думают, что она шаньга зачерствелая, колода бессердечная, что всё ей "по барабану"! А почему так? Она задумалась.
За окном бессмысленно мелькали, будто рябь в неисправном телевизоре, похожие друг на друга горы и сопки. Не успеешь рассмотреть, а уже проехали. Так и годы, из которых жизнь складывается. Не успеешь оглянуться, опять день рождения! Говорят, время летит. Но оно же не просто время! Оно - время нашей жизни!
Она вспомнила себя восемнадцатилетней. Единственный раз Алька вместе со всеми горевала, сильно переживала общую беду.
Стоял такой же стылый ноябрь. Их построили на линейку во дворе училища, и директор объявил, как диктор по радио, мол, по стране траур и "всенародное" горе: умер дорогой товарищ Брежнев Леонид Ильич.
Вот тогда Алька безутешно – не напоказ - зарыдала: чутьём учуяла и сердцем поняла – осиротела. Если родина была ей от рождения вместо матери,
то " безвременно ушедший" все восемнадцать лет был за отца. При нём она родилась, при нём выросла.
После линейки пошли с подружками домой к учительнице истории. Любили они её. Утешения ждали в постигшем горе. Понимания. Звенело в ушах, что скорбь "всенародная ", а значит, общая для всех.
Встретила их "историчка" тепло, пирожки пекла с картошкой, чаем угощала, а причины Алькиных слёз не поняла! Наоборот, улыбалась своим мыслям загадочно и успокоить пыталась, мол, хуже не будет! Незаменимых людей нет! Не тот, так другой! Свято место не бывает пусто!
Алькино неутешное горе вызвало у неё недоумение и снисходительную улыбку.
- Что с нами будет? – шептала обветренными губами зарёванная Алька.
- Поживём – увидим! Всё плохое – к лучшему! – повторяла учительница.
Горевали вместе недружно, а радоваться сообща вовсе не пришлось. Изменилась жизнь, будто опрокинулась набок неустойчивая корзинка, и раскатились по земле яблоки. Каждое в свою сторону – каждый сам по себе…
Голос из динамика перекрыл её мысли:
- Нужен врач! Если среди пассажиров есть врач или медицинская сестра, просьба пройти в первый вагон по ходу поезда!
31
Никто не откликнулся. Ни врача, ни медицинской сестры, ни фельдшера во всём составе не нашлось.
- Зря пассажиров пугаете! – ворчала Валентина на проводниц, устроивших переполох. - Весь состав взбудоражили! Паникёрши! Помереть спокойно не дадите! Марш по своим вагонам!
Командные интонации и обличительный пафос подсказали Альке, что умирать в ближайшее время Валентина не собирается, но какой-то непредвиденный сбой в выносливом механизме её здоровья случился и напугал молодых проводниц, а пуще всего, саму хозяйку этого механизма.
Газетный разворот с фотографиями валялся на полу, оброненный и никем не поднятый. Ветер из открытого окна налетал и с ожесточением теребил страницы, а потом выдыхался и отступал, но никто не решался поднять газетку, свернуть аккуратненько, приберечь. Боялись проводницы ещё одного приступа необузданной бригадирской ярости, вызванного то ли трогательными фотографиями, то ли посторонним участием и любопытством, то ли всем вместе и ещё непонятно чем.
Сама Валентина в застёгнутой на все пуговицы чёрной железнодорожной шинельке картинно полулежала в выстуженном купе на сквозняке, на голой нижней полке, втиснув грузное тело между стенкой и столиком. Спиной она опиралась на туго скрученный матрас, и от этого казалась не совсем лежащей, а, скорее, сидящей или даже посаженной в неудобную и неестественную позу, поменять которую почему-то не могла. Выпроводив проводниц, она притихла и пыталась виновато улыбнуться подошедшей Альке. Слабая и беспомощная улыбка моментално сползала с лица, а красные пятна разгорелись крапивными ожогами и на щеках, и на шее.
- Давление подскочило! Голова кругом,перед глазами чёрные мухи - чуть не грохнулась! Свиристёлки-то испугались, бегом в радиорубку: врач или медицинская сестра! А никого нет! Совсем другие теперь времена, и пассажиры тоже.
Казалось, это обстоятельство обескуражило Валентину, заставило о чём-то задуматься,что-то вспомнить, сравнить.
– Прежде поезда переполненные ходили. Вся страна, как муравейник растревоженный, на колёсах жила. Бывало, роды в вагоне, а до ближайшей станции сотни вёрст! Только по радио к пассажирам обратись - медики наперебой кинутся помогать!
-Ой, Валя! Что за ерунду ты несёшь?! Какие роды? Какие помощники?! К врачу тебе надо! Нервы лечить!- и подобрев немного, Алька поинтересовалась:
- И что уж такое случилось, чтобы так из себя выходить?!
Больная задумалась, глядя то ли в себя, то ли в какую-то только ей видимую даль.
- Много чего случилось. Больше, гораздо больше, чем в газете написано. Всего не расскажешь. Сама не понимаю, что к чему. Иди, Аля, отдыхай! Выдюжу я: столько всего на моём веку было - переживу и это. Да пригляди маленько за Вовкой! Поди, напугали его с вызовом-то врача.
- За Вовкой?– Алька не поняла, причём Вовка, и неуверенно спросила: – Он, что ли, и есть внештатный корреспондент?
- Кто же ещё?! Я давеча удивилась, чего он у Федюков крутится, фотоаппаратом щёлкает…
- И ты на него зла не держишь?
- Не держу! Ни в чём он не провинился. Хотел, как лучше. Глупый ещё, молодой - вот и вся его вина...
- Ну и дела! Скажи: у тебя таблетки от давления есть?
- Таблетки? Нет таблеток, - растерянно зашептала Валентина. - Не лечилась в жизни,но, видать, время подошло… Голова чугунная, а внутри будто по колодке сапожным молотком тюкают. Шевелиться боюсь! - Ты вот что: зайди в ресторан, спроси у Жанки, нет ли клофелина. Она, вроде, тоже с давлением мается?
- Клофелин? У меня?– возмутилась официантка вагон-ресторана. – Тоже мне, клофелинщицу нашли! Нет, и никогда не было!
Сменщица вернулась к Валентине, чтобы сообщить об отсутствии лекарства, а на обратном пути в проходном тамбуре столкнулась с Жанкой. Официантка направлялась в головной вагон. Она на миг растерялась, будто пойманная с поличным, метнулась назад, но уже через секунду обрела вид танка с непробиваемой бронёй и выпалила тяжёлым гаубичным зарядом:
- Вашей блестозубой Валентине всё выскажу, что думаю! Пусть её парАлич хватит!
Алька опешила, не зная, как остановить разъярённую Жанку. Собой загородила проход через сцепку и, не найдя нужных слов, пошла на официантку буром. Она, как в отчаянной подростковой драке, была готова обеими руками вцепиться в ненавистные рыжие волосья, драться до крови из сопатки, царапаться и кусаться, но к Валентине не пропустить.
И тут в нагрудном кармане форменной жанкиной блузки блеснула через прозрачную ткань золотистая облатка таблеток. Алька лекарство узнала, обмерла, посторонилась, глядя на официантку с изумлением, и услышала над самым ухом почти змеиное шипение:
- Меньше знаешь – крепче спишь!
32
В то, что у Жанки нет клофелина, Валентина не поверила. Знала, есть. Жаловались не раз и не два одинокие командировочные, будто с вечера погуляли в вагон-ресторане, а утром проснулись в купе с пустым бумажником. Документы на месте, а денег нет! Дорожную милицию вызывали, акт начинали составлять, но у пассажира провал в памяти после третьей вчерашней рюмки. Подозрения, конечно, иногда возникали, но без доказательств обвинения пострадавших представлялись дымом без огня и ничего не стоили.
- Пить меньше надо! – умудренно советовали милиционеры. – Надо же! До полного беспамятства напиваться! Слава богу: цел и невредим!
Пристыженный пассажир тихо добирался до места следования, а поезд шёл дальше, через всю Сибирь в Москву, или, наоборот, из столицы огромной страны на самые отдалённые окраины. Бригада трудилась слаженно, от всей души, и каждому, кроме совсем ленивого, находилось в ней собственное прибыльное дело и доходное занятие.
- Осторожничает! Альке не доверяет! – размышляла Валентина про официантку. - И правильно делает! Никому доверять нельзя. Сама придёт… маленько меня подлечит. С ней-то я и посоветуюсь… умная она женщина, и жизнью крепко битая. Кому, как не ей, знать, что можно сделать! И знакомства у неё по всей Москве… всякие.
33
Завистливые слова Алика про "масть", которая "прямо катит", удивили Наташку, вывели из состояния расслабленного самодовольства, заставили по-другому взглянуть на делового партнёра. Слова эти никак не вязались со сложившимся представлением о нём, не подходили тихому и застенчивому Алику, будто принадлежали не ему. В них слышалась провокация, насмешка, даже агрессия. Бунт против её успеха.
- Знаешь, Алик! Удача – вещь переменчивая, надо пользоваться, пока "масть прёт".
- Дура! - не унимался Алик.
- В жизни часто умные смотрят, как дураки деньги считают!
-Ты, правда, думаешь, это деньги? Это кошкины слёзки! И бегаем мы за этими копейками по всей Москве вдвоём. Сейчас осень, зимой приезжих поубавится, сдавать будет некому.
- А что делать? Значит, надо будет больше бегать!
- Почему, думаешь, москвичи целый день мышкой щёлкают - "Солитёра" раскладывают? Да они умнее тебя в сто раз!
- Отсюда поподробнее! – Наташка ощущала себя новообращённой москвичкой, Алик пытался показать, что она поторопилась с выводами. – Чем это они умнее меня? Обленились, из конторы не выходят! Под лежачий камень вода не течёт!
- Они выжидают, когда подвернётся купля-продажа. На съём ни времени, ни сил не тратят! Продавать – высший пилотаж в риэлтерском деле. А съём – это для поддержания штанов. На этом, что заработаешь, всё отдашь за своё жильё, тоже, между прочим, у нас с тобой - съёмное.
- А, если нет продаж, на что живут? – Наташка ощутила, как стремительно приближается к разгадке тайны, о существовании которой ещё минуту назад не догадывалась.
- Своё жильё сдают! Не ради комиссионных, хотя и их не упускают! У них в Москве не по одной квартире: от бабушки, от тёти, от бывшего мужа. Это, как пожизненная рента! За них не переживай: с такими ценами с голоду не сдохнут! Ещё и в Турции позагорают! О себе подумай! Ты прёшь, не жалея сил, как танк! У тебя снесло башню! Такая огневая мощь, и впустую – стрельба по воробьям!
- Не совсем впустую, но радоваться, выходит, нечему?! И отмечать успех особых причин нет?! Я тебя правильно поняла? – поезд подошёл к Октябрьской. Наташка приготовилась выходить и бросила обжигающе небрежно, почти пренебрежительно: – До завтра, коллега! Бай-бай!!
Алик выскочил вслед на перрон, а догонять то ли раздумал, то ли не осмелился. Не было в нём готовности к решительному поступку. Ему хотелось, чтобы Наташка сама оглянулась, чтобы глазами искала его в толпе, а она уплывала по эскалатору московского метрополитена: независимая, довольная собой и совершенно безразличная к нему.
продолжение
http://www.proza.ru/2012/12/12/313