День клонился к вечеру. Над морем стояли легкие облака, предвещавшие хорошую погоду в грядущем дне. Внезапно на небосводе появились две черные точки. Едва заметные у горизонта, они стали приближаться к берегу, постепенно увеличиваясь в размерах. Вскоре стало ясно, что это – птицы. Парочка летела ровно, близко друг от друга. Птицы в последний раз взмахнули крыльями, затем ловко спланировали на песчаную отмель. Они сделали по инерции несколько шагов, неуклюже переваливаясь на кривых лапках, и сложили крылья за спиной. Затем пару раз крякнули. Внезапно вместо крыльев у птиц появились человеческие руки. Острые носы тоже как-то сами собою преобразовались и стали вполне симпатично выглядеть на тех головках, что заменили птичьи. Что сказать про кривые перепончатые лапы? Их в одночасье сменили весьма изящные человеческие конечности. А вместо серых и черных перьев странные существа облеклись в ярко-красную одежду, резко выделяющуюся среди блеклых тонов прибрежного пейзажа.
Две женщины в красном, о чем-то тихо переговариваясь, стояли на берегу моря. Одна из них была светловолосая, с длинными, слегка волнистыми локонами, распущенными по плечам. Росту она казалась небольшого, несмотря на каблучки, которые постоянно уходили в песок. При разговоре она переминалась с ноги на ногу и казалась то чуть выше, то чуть ниже своего роста. Она что-то доказывала своей спутнице, и при этом часто встряхивала кистями рук – дурная привычка! И тогда растопыренные пальцы ее с длинными ногтями, окрашенными в алый цвет, напоминали яркий веер. Голос у блондинки был нежный, мелодичный, но слегка хрипловатый, точно простуженный.
Собеседница ее носила греческие сандалии и короткую, едва доходившую до колен тунику. Коротко остриженные темные волосы стягивала широкая лента, завязанная в узел на затылке. Она была ширококостной, но худощавой и напоминала спортсменку-бегунью. Речь этой «птички» отличалась немногословностью и состояла, в основном, из коротких отрывистых фраз; иногда же слова заменялись кивком или покачиванием головы. Словно говорить ей вообще было неохота, вот, разве что – передавать мысли, как это делают многие представители животного мира…
Итак, обе молодые женщины стояли на берегу моря и о чем-то мирно беседовали. Но взгляд их то и дело устремлялся в правую сторону береговой линии. Казалось, они чего-то ждут. Или человека, который вскоре появится и пойдет к ним навстречу. Или события, которое вот-вот должно произойти. И когда заходящее солнце краешком своим уже коснулось стеклянной глади моря, на берегу показалась темная фигура. Местная старуха-нищенка, собирающая пустые бутылки после того, как опустеет пляж, медленно брела вдоль берега.
- Есть! – радостно прошептала блондинка. – Наконец-то! Дождались.
Она от удовольствия потирала ладони, стараясь не повредить свои красивые ногти. Брюнетка просто кивнула, вперив острый взгляд в сторону женщины, бредущей по песку. Глаза ее хищно прищурились. Ноздри слегка раздувались от вожделенного ожидания.
- Сейчас… - наконец, изрекла обладательница туники. – Хозяин в этот раз должен быть доволен.
- Без тебя знаю, - хрипло шепнула блондинка. – Стой и жди; она сама подойдет.
Нищей женщине на вид было лет шестьдесят. Впрочем, внешность порой бывает обманчива… Годы, горе, болезнь, разбитое сердце, наконец… Что сломило эту несчастную, превратив в убогое, худющее и согбенное существо – жалкое подобие человека?
Руки ее тряслись. Прядь седых волос выбилась из-под дырявого темно-серого платка. Она прихрамывала, точнее, приволакивала при ходьбе правую ногу.
Бутылок не было: песок покрывали только водоросли, битые ракушки, да изредка тускло поблескивали в последних лучах солнца разноцветные стекла, окатанные морем. Нищенка приближалась к двум подругам, зачем-то поджидавшим ее. Но она не видела их; вообще, ничего, решительно ничего не замечала она вокруг, и только старалась смотреть себе под ноги.
«Сейчас споткнется», - шепнула беловолосая девица.
«Ну», - протянула «бегунья», кивнув головой в ответ.
Действительно, пройдя еще метров пять, женщина внезапно споткнулась обо что-то твердое – то ли это был занесенный песком камень, то ли обломок деревянной доски, выброшенный морем. Она вскрикнула от неожиданности и упала, неловко растопырив руки. Но тотчас же попыталась встать. Плохо сгибалось колено больной ноги. Обе девицы тут же услужливо подбежали к старухе и помогли ей подняться.
- Спасибо! – тихо поблагодарила нищенка.
- Не за что, не за что, - радостно закивали головами девицы.
- Ну как же… Вы такие добрые!
Старуха вздохнула. Она поправила платок, совершенно сбившийся на голове.
- Ты еще не знаешь, какие мы добрые, - прошептала одна из девиц. И добавила чуть громче: - Можем помочь, мы всем помогаем.
- Чем - мне - помочь? – монотонно произнесла нищенка.
Словно ветер пронесся вдоль берега моря. Пронесся – и стих. И опять наступила тишина.
Блондинка потянула за подол ветхого платья старой женщины. Потом взяла ее за руку и стала разглядывать ладонь.
- Никуда не годится, - решительно заявила она. – Вот он, переломный момент!
Нищенка ничего не поняла. Печальная улыбка осветила ее лицо, покрытое морщинами.
- Да, дела - а… - подхватила темноволосая «птичка». – Что делать-то будем?
Они немного помолчали. Старуха тоже ничего не говорила. Она не удивлялась тому, о чем болтали эти красотки. Да и помощи-то ей никакой не нужно было. Усталость сковывала тело.
- Ладно, давай по-порядку! – наконец, изрекла беловолосая. – Во всем виновата яма, верно?
Женщина вздрогнула.
- Что, неприятно вспоминать?
Бедная женщина вдруг сделала несколько резких движений в обратную сторону, пытаясь уйти от девиц. Но те схватили ее за руки и стали удерживать силой.
- Да ты не бойся, не бойся нас, мы поможем, все проблемы решим, сейчас, сразу, - забормотали девицы. Стриженая вдруг вытащила из кармана небольшое зеркальце на длинной ручке и, протянув нищенке, велела посмотреться в него.
Та нехотя подчинилась, и тут же ахнула от изумления. По ту сторону зеркала на нее глядела симпатичная молодая женщина. Никаких морщин, никакого шрама на лице.
- Вот видишь, вот видишь, - затараторила блондинка. – А это только подумала! Смотри, какие перемены.
- Надо, чтобы ты не только подумала, но и сказала: «Ямы не было!» Всего-то ничего, пустяки?
- И что тогда? – прошептала нищенка.
- Тогда ты станешь такой вот, как там. В зеркале, то есть.
- Что, просто сказать? – ошарашено спросила старая женщина.
- Да: и сказать, и подумать. Мысль, воплощенная в слово. Это сила, как - никак! А уж остальное – наша забота…
Краешек солнца все дальше уходил за горизонт. По воде потянулись кроваво-алые пятна.
- Скоро станет холодно, - невпопад прошептала нищенка.
............................................
- Эй, Машенька, беги домой. Скорей! Скоро станет холодно. Смотри, какой снег!
Мать выглянула из окна и стала кликать своего ребенка – шуструю девочку, катавшуюся во дворе с ледяной горки. На девчонке была потертая шубейка и мальчишечья шапка-ушанка, наползавшая на лоб. Ребенок разгорячился, увлекшись игрой, и уговоры матери не подействовали.
- Кушать, кушать! – прокричала она тогда. Тут же непослушное существо, скатившись напоследок на животе, прихватило свою дощечку – ледянку, заменявшую саночки. Девочка, наконец, побежала домой.
За столом уже сидели другие дети: две сестрички, Катя и Аленка, одна младше на год, другая тремя годами старше. Самого маленького, Ванятку, еще не научившегося ходить, мама держала на руках…
.............................................
- Если б они тогда не стали разбегаться в разные стороны, - многозначительно изрекла брюнетка
- То, может, и в голову бы не пришло – вот так вот, сразу, всех вместе, - подхватила светловолосая. – И последнего-то, последнего-то зачем?
Нищенка очнулась от воспоминаний. Она задрожала, услышав слова «птичек».
- Зачем вы… - начала она фразу.
- Что, больно делаем? Зачем больно? Чтобы вылечить! Сказали уже.
- Отпустите меня, - робко попросила нищенка.
- Отпустим, отпустим, а как же! Только давай сначала кое-что проясним.
Девицы переглянулись.
- С ними всегда тяжело, это понятно. Особенно, когда их так много. Пеленки стирай, орут по ночам, а ведь тебе еще и работать. Ну и почему, скажи, о себе-то не подумала?
Брюнетка кивнула головой, продолжая беседу:
- Да, о себе, о себе, о ком еще! Во что превращалась с этими… детенышами? Твой что, зря стал из дома уходить? Сама виновата.
Нищенка остолбенела. Ей говорили правду, сущую правду, но с каким-то привкусом глубокой горечи… а, может, даже и гнусной была эта правда.
- Что же я могла поделать? – пробормотала она.
- Как что? Для себя бы жила! Вот последнего-то зачем оставила? Почему в детдом не сдала, дефективного своего? Говорили тебе, говорили!
- Он … солнечный, - прошептала старая женщина, внимая, скорее, своим воспоминаниям, нежели злому карканью «птичек».
- «Был» - ты хотела сказать? В прошлом…
Они что-то еще несли, не в меру гадкое. Но нищенка их почти не слушала.
....................................
- Он не придет ни сегодня, ни завтра.
Свекровь неторопливо расставляла тарелки. – Понимаешь, он ведь еще молодой. Еще пожить для себя не успел.
- Чем же я виновата? – спросила бедная мать. Рыдания подступали к горлу. Но усилием воли она попыталась не дать слезам выхода.
- Тяжело ему! Кормить, поить, пеленки…
- Стираю я. Работаю тоже.
- Ну, это само собой. А висят везде? Какому мужику понравится?
- Он… насовсем? – спросила мать.
- А кто ж его знает? Да мне жаль тебя, Люська, чес-слово, жаль. Но и о нём-то подумай!
Машенька уже крепко спала. Катюша с Аленкой внезапно проснулись от громких слов бабушки и сонно таращили глазки.
- «Кыш-кыш, ходит мышь», - стала зашикивать их мама. «Хоть бы Ванятка с Маней не проснулись!» - подумала она с беспокойством.
- Ма, почитай еще!
- «Тук-тук,
Ходит жук.
Бом-бом,
Ходит гном.
Кыш-кыш,
Ходит мышь.
Спи малыш!
Спи, малыш…»
Мама сочиняла на ходу какие-то наивные стишки, напоминавшие колыбельную. Дети воспринимали, скорее, не смысл их, а мягкий ритм и долгую, протяжную «Шшшь….», сразу навевавшую сон. Вскоре они снова уснули, и наступила тишина. Свекровь, наконец, ушла в свою комнату. И тогда мать, не раздеваясь, кинулась на кушетку и разрыдалась, зажимая руками рот.
А наутро веселый солнечный луч пробился через дырку в занавеске и скользнул по лицу. Она проснулась. В солнечной струйке света, переливаясь радужными цветами, плавали пылинки. Это было так красиво, просто сказочно! На какой-то миг маме показалось, что она находится не здесь, а на другой планете, где нет ни горя, ни бед, а только покой и утренняя тишина. Словно это утро всегда было и всегда будет. А затем лучик остановился на лице маленького Ванятки. И тот вдруг стал улыбаться во сне…
..................................
- Ванятка… солнечный, - повторила старая женщина.
- Вспомни: они били тебя по лицу, когда он рождался. А ты даже и слова-то не могла сказать. Потом простыни грязные, халат, рубаха – всё в крови. Пыль, хлорка, тараканы. И вонь, вонь, вонь…
Девицы разошлись не на шутку. Говорили одна за другой. Словно вся прошедшая жизнь этой нищенки лежала перед ними, как раскрытая книга. Или как кинолента.
- Да и не стоило таких усилий, знаешь ли! Ведь Ванятка-то твой (девицы усмехнулись) – сама знаешь, сколько времени не говорил. Наверно, дефективным родился. Впрочем, узнать-то ты уже и не узнаешь…
.......................................
- Мам, а почему Ванятка не говорит?
- Не знаю, детка!
Мама печально вздохнула, переворачивая блин на сковородке. – Но ведь он всё понимает, верно, малыш?
Мальчик, сидящий за столом, крепко держал в руке ложку. Он мягко и немного виновато улыбнулся сестре.
- Четвертый год уже. Как в школу-то пойдет? – ехидно изрекла свекровь. – Говорили ведь тебе, говорили. Пока не поздно, сдай его в детский дом. С такой оравой живем, да еще и…
Она махнула рукой, не докончив фразу. «Я виновата, - сказала про себя мама. – Во всем. И в том, что родила этих детей, и что живу на белом свете, и даже в том, что над плитой опять висит тряпка или чей-то носок, убрать не успела, а еще селедку не нарезала Антону, а тот опять злой придет и будет просто орать, в открытую: «Чтоб ты сдохла…» Гос-споди! Зачем эти мысли? Зачем они летают?»
- Ты хоть тряпку бы убрала! Грязнуля…
«Ну вот, началось. Лучше, наверно, умереть».
Но маме не довелось погрузиться в свои печальные мысли. Потому что вдруг истошно закричала младшая, Аленка, а за ней – и две ее сестрички. Чуть позже к детскому крику присоединились и причитания свекрови: «Ах ты, смерть моя прилетела…»
Не кричал только Ванятка. Он сидел за столом, по-прежнему крепко сжимая в руке ложку, и широко раскрытыми глазами смотрел на гигантскую осу, даже, скорее, шершня, который залетел в дом через открытую форточку и теперь описывал круги под потолком, прямо над детскими головами.
Словно всё зло, окружавшее маму, воплотилось в этом опасном насекомом. Еда на столе привлекала его. Возможно, что, покружив над столом, оно просто село бы на тарелку с блинами. Но дети, не на шутку испугавшись, стали махать руками и визжать от страха. И мама шикнула на ребят, велев им не шевелиться. Дети замерли возле стола. Что до свекрови, та буквально вжалась в стену. На некоторое время наступила тишина. Только зловещее гудение на очень низких тонах было слышно все отчетливее: насекомое опускалось ниже и ниже, по-прежнему описывая круги над столом. Звук казался торжеством воплощенного зла. И вдруг…
- Мам?..
Она повернулась на голос. Ванятка звал маму, он нуждался в помощи. Ее немой, убогий Ванятка… заговорил! Сейчас огромное насекомое ужалит мальчика, оно уже витает прямо над его головой. Ну, хватит!
Мама быстро скрутила газету – первое, что попалось под руки.
- На, получай!
Шершень, сбитый мамой на лету, грузно шлепнулся прямо в розетку с вареньем. Мать тут же быстро накрыла ее блюдцем и вынесла в коридор. Потом вернулась и обняла детей.
- У - ле - тел! – произнес по слогам мальчик. Он слегка заикался, но говорил вполне внятно.
- Мамочка, мы победили! Это была наша смерть, ты победила смерть! – радостно закричала Аленка.
А свекровь с тех пор уже больше не ворчала на маму, и даже стала заступаться за нее, если Антон, вернувшись с работы пьяным, слишком сильно начинал буянить.
..............................................
- Вспомнила? – скрипучим голосом спросила брюнетка. – Осталось тебе и самое последнее вспомнить. Ты готова?
Нищенка ошарашено молчала.
- Война началась. Вы ведь не ожидали, что будет война? Ну, признайся! «Если завтра война, если завтра в поход…» А на самом-то деле кто в это верил?.. Вот так вот, внезапно. Бомбежка. Вам казалось, что шарики какие-то с неба падают и лопаются. Как мыльные пузыри. Но вы побежали. О, чувство опасности всегда сидело у тебя в голове! Это ведь было похуже того шершня, верно?
- Я…
- Опять оправдываешься? Зачем? Давай начистоту. Ты просто столкнула их всех в одну яму. Небольшую такую, но достаточно глубокую, чтобы сразу не выбрались. А то от страха они врассыпную… И Ванятку, того буквально за ногу поймала. Он бежать, а ты его – раз! – и к сестричкам. Саму-то что задержало прыгнуть? Ага, игрушку вижу. Медведя с одним оторванным ухом, плюшевого. Ваняткину радость. Два-три шага в сторону от ямы. Взяла медведя, и… Вот тут-то и встряхнуло! Земля задрожала, в лицо песок, осколки, камни острые – эко разнесло, аж кожа повисла, а кровищи-то, кровищи! Но ты кое-как подползла, зажимая рану, к краю той ямы. Нет, нельзя заглядывать вниз. И кричать так тоже не надо.
А медведя чего на память себе не взяла? Плюшевого-то того? Эх, жизнь, житуха! Вот тебе и «победившая смерть». Чушь, одним словом, вырисовывается. Что дальше смотреть будем?
Нищенка молча сидела на земле.
- Да, успокойся ты! Это была последняя боль. Больше боли не будет.
Девицы говорили, радостно перебивая друг друга.
- Уж как мы поможем, мы всем помогаем…
- Гадость, - вдруг сказала нищенка.
- Да, гадость. Согласны. Вся твоя жизнь – сплошная гадость. Круги крови, грязи и унижений. И так без конца.
После войны сюда подалась, к матери. А та - что? Тоже всех схоронила. И пить начала по-черному. Нужна ты ей! Да и работать-то тебе где? Чуть выберешься куда - в слезы: всё яму вспоминаешь… Зато Антончик-то твой ни разу не вспомнил! Хорошо ему живется, бывшему твоему. Хоть бы слезинку утер! Вот и нет, вот и не надо. И ты постепенно дошла до ручки. Бутылки собираешь по вечерам. Тряпки всякие. Мать бы не пила, может, и питались бы нормально. Смотреть на тебя противно: кожа да кости.
- Уходите, - прошептала нищенка.
- Вот так вот, сразу? Зачем? Наберись терпения! Самое интересное еще впереди.
Брюнетка вдруг дотронулась до больной ноги старухи.
- Встань!
Та, нехотя, повиновалась. Наверно, чтобы уйти поскорее. Сделав несколько шагов – прочь от говорливых девиц, она вдруг осознала, что произошло чудо. Невероятная легкость, никакой хромоты! Она в изумлении остановилась.
- Как вы это сделали?
«Птички» усмехнулись и пожали плечами.
- То ли мы еще можем!
- А - что - вы - можете - еще?.. – вдруг робко и с надеждой в голосе спросила нищенка.
- А что ты хочешь? Ну, понятно, время вспять мы не повернем. Не в наших силах это сделать. Но вот боль – боль твою мы снимем без труда.
- Как? – прошептала старуха.
- Да очень просто. Ты ведь можешь стать одной из нас. Ну, то есть, как мы: молодой, красивой, и всё такое.
- У меня снова болит нога, - сказала старая женщина. Действительно, чудо продлилось недолго. Забыв о своей хромоте, она сделала резкий шаг и, охнув, оступилась.
- Давай присядем!
Обе подруги по-птичьи закивали головами, приглашая старуху снова сесть на песок, еще не остывший от дневного тепла.
- Сначала осознай одно: вся твоя жизнь - сплошная грязь, мерзость, цепь неудач, трагедий и болезней. Разве не так?
Нищенка слушала незнакомок. Она подперла рукой голову и слегка покачивалась в такт словам, будто это был речитатив или странная, дикая песня.
- Круги, круги, круги… Из них сплетается никому не нужная цепочка. Потом она снова рассыпается на звенья, и ты уже мертвая. Знаешь, дети выросли бы и забыли про тебя. Не льсти себя надеждой. Сколько старух одиноких по земле бродит, неужто не видела?
- Что мне надо делать? – вдруг спросила нищенка.
Девицы обрадовались перемене настроения старухи, но попытались скрыть свое внутреннее торжество. Лица их оставались серьезными и сосредоточенными.
- Танцуй!
Они прикоснулись к несчастной, и та вмиг преобразилась: никакой хромоты, никакого шрама на лице. Мягкие светло - каштановые волосы. Дерзкое красное, почти флуоресцентное платье чуть ниже колен. Тонкие стройные ноги. Туфельки - балетки словно приглашали к танцу столь внезапно преображенную старую женщину. Или не старую, а просто слишком рано постаревшую от чрезмерных страданий?
- «Не было никакой ямы!» Скажи: «Не было ямы!»
- Не - бы-ло… - начала нищенка.
- И танцуй, ну!
Одна из девиц сделала неуловимый знак рукой. Тотчас полилась мелодичная музыка.
- Не думай больше ни о чем, просто танцуй! Тебе уже легко, а скоро станет еще легче. Нет боли, нет старости, воспоминаний, нет ничего, что мешало бы тебе жить нормальной и достойной жизнью!
- Нет… - как эхо, повторила нищенка, завороженная словами «птичек». Она с изумлением разглядывала свои руки, касалась локонов, накручивая их на палец.
- Это ты, ты, - усмехнувшись, закивали подруги. – Теперь тебе не надо никого ни о чем просить, ни перед кем оправдываться или унижаться. Ты будешь сама выбирать себе мужчин, когда захочешь. И бросать их, когда надоест. Красота и бессмертие – вот тебе всё это, просто так, за ничего, бесплатно. Как подарочек, а? Нравится?
Нищенка кивнула. Она вдруг подхватила подол платья и закружилась в танце. Глаза ее ожили и наполнились внутренней радостью.
- Хочешь оставаться такой навсегда? Никогда не стареть? Не испытывать ни боли, ни страданий? Хочешь???
- Да! – воскликнула нищенка.
- Еще раз повтори.
- Да, да, да!
- Тогда, взамен, скажи нам то, о чем мы просим вот уже битых полчаса. Что ямы не было.
А женщина плясала, почти не касаясь земли, и наслаждалась удивительной легкостью своего тела, радуясь тому, что ничего не болит, ничто не тревожит и не беспокоит ее.
И вот в тот самый момент, когда она открыла было рот, чтобы сказать о яме, точнее, чтобы отречься от всей своей прошедшей жизни - на темно-синем, подернутом закатной дымкой небе внезапно появились силуэты детей. Их было четверо: три девочки стояли рядом, крепко держа друг дружку за руки, и мальчик с игрушечным медведем в руках. Он стоял чуть поодаль от остальных детей. Все они смотрели на женщину в красном, которая не видела их и самозабвенно танцевала на берегу моря.
- Отрекись, - заторопили ее девицы. – Быстрее. Иначе волшебство прекратится, и ты снова станешь безобразной старухой. На сей раз навсегда.
Но женщину словно что-то задерживало произнести заветные слова. Девицы нахмурили брови.
- Завтра утром, - прохрипела одна из подруг, - сюда придут двое: старик и мальчик. Они должны будут пройти берегом километра два, вдоль пляжа – до самого пирса. Мальчишка первым наткнется на безобразную мертвую старуху, у которой чайки уже успеют выклевать глаза. Он закричит от ужаса и омерзения. Старик, проходя мимо, что-то шепнет о падали. Дыхнет похмельной гарью. Потом еще полежишь на солнышке. Распухнешь немного. Потом закопают… Эй, ты что, оглохла?
- Я не хочу прежнего. Ничего прежнего не хочу! Боли, крови, мук… Не хочу-у-у-у!
А дети смотрели с небес на женщину в красном. Девочки что-то отчаянно кричали, обращаясь к ней. Но она не слышала. И музыка лилась громче, и девицы наперебой говорили все новые и новые гадости, но, в общем-то, по делу.
- Не было ямы, - наконец, изрекла преображенная нищенка, словно примеряя на себя эти слова – как примеряют новую одежду. Тотчас силуэты детей исчезли, и небесная гладь сохранила только легкое облачко на том месте, где они стояли. Впрочем, и оно быстро рассеялось. Но вдруг, напоследок, сквозь дивные чарующие аккорды вечерней мелодии прорвался тоненький детский голосок. Звук, абсолютно нелепый, абсурдный и совершенно не вписывающийся в эту музыку. Но он прозвучал и, состоявшись в пространстве и времени, коснулся сознания танцующей женщины. Коснулся - и словно разорвал собой Вселенную.
- Мам?..
Она вдруг остановилась.
- Ванятка? Солнечный!
Женщина посмотрела на небо – туда, откуда донесся голос. Небо было пустым. Но она, ни в чем уже не сомневаясь, тотчас устремилась навстречу этому звуку. Ибо душа ее, отделившись от тела, больше не испытывала притяжения земли…
- От – дура-то! Ну, дура, ну, дура! – проскрипела в сердцах блондинка.
- Почти, дрянь такая, в руках была, - кивнула ее подруга.
- Да-а… Хозяин будет недоволен.
- Еще как недоволен! Ладно, чего там! Промахнулись… Кого-нибудь другого найдем. Давай, полетели, а?
Девицы внезапно стали уменьшаться в размерах. Вместо стоп у них опять появились кривые перепончатые лапки. Головы вытянулись и преобразились в птичьи. А тела в одночасье облеклись черными и серыми перьями.
Важно переваливаясь на толстых лапках, подруги что-то крякнули друг дружке и вдруг, сорвавшись с места, устремились в сторону моря, уже успевшего потемнеть и покрыться всполохами последних лучей заката. Вскоре две черные точки стали почти не видны на небосводе. А потом и исчезли вовсе.
Post scriptum
Легкие волны, перекатываясь одна за другой, несли хлопья морской пены и, оставляя ее на берегу, с веселым шипением отступали назад. Море слегка шумело, чайки кричали тревожно. Но солнышко уже вставало, туман рассеивался, и все вокруг предвещало наступление нового теплого летнего дня.
Два путника, старик и мальчишка брели вдоль берега моря по направлению к пирсу. Мальчик то и дело забегал вперед, поднимал с земли разноцветную гальку и, весело хохоча, кидал ее в море. Ботинки его давно промокли, но он не снимал их с ног, так как опасался, что ему попадет от деда.
Старик шел степенно, щурясь от первых ярких лучей солнца. Он хотел бы и сам побегать, как внучок, но ведь кто-то должен быть в этом мире солидным и серьезным! А то и чайки галдят наперебой, и море убрано, как невеста, в ажурных кружевах пены, и яркие блики солнца играют на мокрых прибрежных камнях. В общем, кроме него, старика, всё вокруг такое несерьезное, легкомысленное! Ох, что делал бы мир, не будь в нем таких, как он, стариков…
Пока пожилой человек размышлял подобным образом, мальчишка успел забежать далеко вперед. Он, видимо, нашел что-то на берегу, остановился и стал звать дедушку. Тот, удивляясь, заторопился и вскоре увидел большое белое пятно на золотистом песке. Птица? Такая огромная?
- Деда, я Ангела нашел! – закричал мальчишка. – Тут спит Ангел.
- Тише, дурак! Какой такой Ангел?
Он подошел совсем близко. На песке лежало тело молодой женщины, очень красивой. Светло-каштановые волосы рассыпались по плечам. Она была одета в длинное серебристо-белое, переливающееся перламутром, платье.
Сначала дед удивился одежде: такой ткани он никогда в жизни не видел. Потом кинул пристальный взгляд на неподвижно лежавшую прекрасную женщину.
- Деда? Она спит? А почему с открытыми глазами?
«Какая красивая… - прошептал про себя старик. – И откуда только взялась здесь?».
- Она не спит, - сказал старик. - Она смотрит в небо…
Он печально вздохнул, снял шляпу и перекрестился.
Июнь-июль 2012.