Бомж

                БОМЖ

Сергея выгоняли из квартиры. Его, родившегося и выросшего в Москве, имевшего по праву рождения все права проживания в ней, гнали оттуда. Происходило это, потому что Сергей, в свое время, имел неосторожность поставить свою подпись в разное время в двух разных местах: первую – на своем согласии выписаться со своей жилплощади в квартире у матери, а вторую – на брачном свидетельстве в ЗАГСе, когда женился на своей благоверной.
В свое время, мамочка елейным голосом предложила ему прописаться к бабушке.
- Но я вовсе не хочу жить у бабушки! – возразил Сергей.
- Ты и не будешь у нее жить! Просто это нужно, чтобы квартира не пропала, в случае, если бабушка умрет.
- А ты после этого не начнешь меня гнать и говорить, что я здесь не прописан?
- Как тебе такое только в голову могло прийти! – возмутилась мама.
Сергей согласился, и началось!
- Ты не вымыл посуду, хотя тебе сто раз об этом было говорено, у тебя есть свое жилье, не нравится у нас, проваливай! – раздавался гневный мамин голос.
- Ты вчера с друзьями колобродил тут до ночи и разбил 2 рюмки, ты мне всю квартиру разорил! В общем, так: у тебя есть свое жилье – скатертью дорога! – слышал он в другой раз.
Как-то раз матушка засунула куда-то ужасно дорогую для нее сумку и не могла вспомнить, куда, потому что квартира, где они жили, была похожа на белечье гнездо: в ней стояла обстановка 2-х квартир, 1- своя, и 2-я, вывезенная мамой после смерти родителей из их квартиры. Естественно, она решила, что Сергей отдал сумку кому-то из друзей.
- Мне надоело ходить с тобой в рукопашный! – кричала она. – Я не могу каждый день терпеть твои художества, когда у меня течет пот между лопатками! Катись к бабушке, у тебя там жилье, там тебя примут с распростертыми объятьями!
Обстановка накалялась. Постепенно Сергей начал чувствовать, что у него уходит почва из-под ног. Но он держался, старался не обращать внимания на мамины нападки, деля вид, что ничего не произошло.
С ними жил еще младший брат, который целиком разделял мамины убеждения, что каждый должен жить там, где прописан.
- А вот за границей, - сказал ему как-то Сергей, - вообще нет прописки.
- Но ты же живешь в России, - резонно возразил брат
- Действительно, - подумал Сергей, - что это я!
Надо сказать, что перед тем, как его начали гнать из дома, Сергей имел глупость жениться. Некое бесформенное с пучком соломенных волос (каждую неделю – разного цвета) существо, с прической, напоминающей стог сена, незадолго до свадьбы появилось в его жизни. Родом она была из-под подмосковного Менделеева. Спустя несколько недель после первой встречи существо предложило:
- А женись на мне!
- Зачем? – не понял Сергей.
- А почему бы и нет?
- А действительно, - подумал он. – Почему бы и не жениться, если можно жениться?
И женился. При этом ему не пришли в голову такие естественные в подобных случаях вопросы, где они будут жить? На что? (Оба были студентами).  И, вообще, что их связывает вместе? Как показало время, существу, предложившему ему вступить в брак, подобные вопросы тоже не приходили в голову, но, вовсе не потому что она не давала себе труда задуматься, а просто мыслям к ней было некуда приходить. Она шла по жизни, совершая те или иные действия под воздействием импульса, не думая о последствиях.
Спустя пару лет после свадьбы, Сергей сбежал от существа с густым пучком соломы на голове, потому что вдруг неожиданно для себя обнаружил, что он, оказывается, гораздо дальше от обезьян (о чем и не подозревал), чем она. А до свадьбы ему казалось, что все люди одинаковые! В процессе совместной жизни Сергей вдруг обнаружил, что не может довольствоваться тем малым, которого было достаточно его половине. Квартира не убиралась годами, все было вверх дном, и если супруге это было решительно «фиолетово» (у нее, как оказалось, было такое же отношение к квартире, как у гастарбайтеров к их общаге, с ее сломанными дверями, заплеванными полами и выбитыми в сортирах стеклами), то Сергей с удивлением обнаружил, что не может, как она, жить в хлеву. Ему, очень непритязательному в быту, оказывается, требовался в квартире минимальный порядок и уют. Жена (хотя, все-таки, не жена, как это показали дальнейшие события) могла часами, ничего не делая, сидеть одна в темной комнате с выключенным светом, и в сумерках при отсветах, падающих с улицы, показывать себе в зеркале язык.
- Что ты тут делаешь? – спрашивал Сергей.
Ответом были слезы и следующий за ними истошный вопль:
- Ничего!
Молчать она могла неделями, а после пожелания ей доброго утра продолжала молчать, но уже долго и злобно смотря на Сергея испепеляющим взглядом. На вопрос, что же она ничего не скажет в ответ? Существо вдруг взрывалось матерным криком (в деревнях люди на редкость простые!), столь громким, что было слышно, наверно, на автобусной остановке в 10-ти минутах ходьбы от дома. Из потока надсадной брани, лившейся из груди благоверной, на вид рыхлой и бесформенной (откуда такая сила легких?), следовало, что это утро для нее недоброе, и что все ее тут достало. Что у нее  пропала тетрадь, которую она уже неделю не может найти в этом бардаке («интересно, кто его развел?», - думал Сергей), и поэтому все остальное меркнет перед этой потерей, и жизнь, вообще, дерьмо, а с таким подонком, как он, дерьмовей во стократ. И она вообще не понимает, как могла связаться с таким мерзавцем и пьяницей!
Лился этот поток сравнительно недолго  - каких-нибудь 15 минут, но, все же, в сравнении с коротким пожеланием доброго утра, он был, по мнению Сергея, чересчур энергозатратным. Сергей резонно возражал на это, зачем, вообще, надо было  делать ему предложение жениться (ведь он сам до такого никогда бы не додумался!), если он сейчас в точности такой же, каким и был 2 года назад до свадьбы? У Сергея был уважительный повод перестать желать супруге доброго утра.
Он вообще с удивлением обнаружил, что его супруга, наверное, вполне могла бы жить на ветке дерева, так мало ей было нужно от жизни (конечно, при условии, чтоб ее никто не трогал), а он как раз этого не мог. В их совместной жизни, стиснутой со всех сторон в стенах малогабаритной хрущевки, в присутствии больной бабушки и 2-х маленьких детей (у Сергея и его жены через год после свадьбы родились близнецы), все жизненные процессы, как в центрифуге, ускорялись многократно. Здесь шло стремительное разделение различных форм жизни – человеческой и животной, которые были волею судьбы перемешаны друг с другом.
Когда детям пошел второй год, жене стукнуло в голову пойти на 5-й курс своего института, чтобы доучиться и получить диплом. Учиться она, разумеется, пошла на дневное отделение. Перевестись на вечернее ей не пришло в голову, а пожелания мужа вылетали из одного уха в другое, не задерживаясь ни на секунду. Поскольку няни у них не было, - ее просто не на что было нанимать (шел разгар гайдаровских реформ, когда цены росли ежедневно), - с детьми пришлось сидеть Сергею, что было, по мнению супруги, справедливо, поскольку он все равно нигде не работал.
Занятия в институте начинались в 9.00, чтобы попасть туда, требовалось выйти за 40 минут до их начала. Но супруга никогда не могла заставить себя подняться так рано. Она вставала всегда не раньше десяти. Час уходил у нее на макияж, и в институт она пребывала не раньше 12.00, а то – и к часу. Эти 2-3 часа, пока жена собиралась на учебу, были для Сергея настоящей пыткой. Он не мог уйти, но и находиться дома, когда дети уже встали, а мамашу не поднять никаким домкратом, тоже было невыносимо. Он говорил, что за те три часа, что она встает, он мог бы съездить в город, успеть сделать какие-нибудь дела и вернуться, чем убивать время, следя за ее мучительными сборами в институт. Но такие заявления были явно вне границ понимания его супругой. Она была непосредственным человеком и иногда в простоте душевной рассказывала мужу, как они с подружками порой решали забить на лекции и сходить в кино или кафе. Словом, супруга продолжала жизнь свободной студентки, а наличие мужа и детей в ее сознании почему-то никак не отпечатывалось. Вдобавок ко всему, она была патологически непунктуальна: обещая, например, вернуться домой в 6, она могла прийти в 8 вечера, из-за чего Сергей не мог ни с кем, ни о чем договариваться, не мог строить никакие планы, т.к. был привязан к детям. Жена как бы исподволь нащупывала границы его терпения, выясняя, сколько на него еще можно будет навесить в будущем. Сергей вообще чувствовал себя немного не в своей тарелке, гуляя днем в парке с детьми вместе с остальными молодыми мамашами, их бабушками и дедушками, когда все его сверстники в это время были на работе. 
Денег в доме, конечно, не было, т.к. жена была студенткой, а он весь день исполнял роль няньки и мамки в одном лице, тем не менее, это не мешало его партнерше регулярно закатывать скандалы по поводу их нищенского существования.
- Да как я же могу найти работу, если я весь день сижу с детьми? – недоумевал Сергей.
- Ну, пошустри!  Найди ночную работу, ты мужик или нет? – следовал резонный ответ.
Единственным источником денег, который мог бы идти в семью была пенсия несчастной бабушки, которая волею судьбы стала заложницей изумительных отношений в их, с позволения сказать, семье. Но пенсию забирала ее дочь, тетка Сергея, у которой, по ее словам, сердце обливалось кровью, глядя на положение ее матери в собственном доме, но которая, не смотря на свое разбитое сердце, все же, мать к себе не забирала, но лишь ограничивалась устным сочувствием. Если добавить к сложившейся ситуации еще то, что на дворе стоял 1992 год, славный дележом ресурсов страны и связанной с ним 2500-процентной годовой инфляцией (т.е. цены за год выросли в 25 раз), картина складывалась и вовсе не благостная.
Сергей все-таки нашел себе заработок: он стал уличным музыкантом. Дождавшись жену, приход которой никогда нельзя было знать заранее, он все-таки, выбирался, наконец, из дома и ехал на Арбат, или куда-нибудь в переход, когда была зима. Зимой пальцы мерзнут быстро, поэтому, чтобы они не онемели, приходилось и играть быстрее, точно так же, как на морозе человек согревается быстрой ходьбой.
Но все когда-нибудь кончается, кончился, наконец, и мучительный 5-й для Сергея курс учебы жены. Самое смешное, что через несколько лет после развода никто и не помнил этого года, все говорили детям, что их отец никогда их и знать не хотел. Получалось, что мама закончила институт сама, без посторонней помощи, а дети, которым был год, едва научившись ходить, сразу начали  самостоятельную жизнь.
Характерно, что диплом, доставшийся с таким трудом, оказался жене вовсе не нужен. После окончания института она устроилась, не спросясь Сергея, на ночную работу  в коммерческий  ларек, в Краснопресненские бани. А поскольку самая коммерция, по ее словам, начиналась там после полуночи, когда в баню начинали приходить расслабиться от дневных трудов криминалитет со своими спутницами, она стала возвращаться с работы в 1-2  ночи. Словом, супругу было не заманить в квартиру никакими калачами, она бежала от нее со всеми ее нерешенными бытовыми проблемами, мужем и детьми, как черт от ладана. Бардак в квартире, чужая бабушка, которая не вставала с постели, и за которой приходилось ухаживать, все это тяготило ее  трепетную душу. Иногда, если праздновался чей-нибудь день Рожденья, она могла заявиться и вовсе на следующий день под вечер, Сергей понял: пора сматывать удочки. Все  попытки навести мосты с человеком, с которым его свела  шутница – судьба, были решительно обречены. Детей отдали в детский сад на пятидневку. В сложившейся ситуации Сергею оставалось самому забирать их вечером из сада, самому гулять с ними, кормить, мыть, укладывать спать, а потом всю ночь сидеть у окна, вглядываясь во тьму, не появится ли на горизонте его долгожданная суженная. И так вплоть до их совершеннолетия.
Когда жена кричала ему в спину, чтобы он уходил, что от его ухода всем будет только лучше, он думал, что она говорит это в раздражении, а потом понял, что ей одной действительно лучше. Потому что, живя с кем-то, поневоле приходится подстраиваться друг под друга, в чем-то уступая, жертвуя частью своих интересов. А ей с ее гигантским самомнением (не понятно, на чем основанном) это было невыносимо. Ей было проще быть одной, чем с кем-то уживаться, переступая через себя. Когда Сергей женился, он-то думал, что она выходит замуж, чтобы создать семью, но оказалось, что нет, вовсе не за этим. Она хотела обрести свободу от родительской опеки, и не видела другого пути, кроме замужества. Она, в конце концов, и обрела свободу, свободу от семьи и детей, от забот по дому. Муж ушел, дети оставались на пятидневке (она после сада определила их в кадетский корпус), а бардак дома исключал необходимость поддерживать порядок в квартире. Такая свобода ее вполне устраивала.
Но в такую жизнь Сергей не вписывался. В конце концов, он ушел, сразу после смерти бабушки, ибо его пребывание в квартире все более становилось похожим на театр военных действий. Но, вернувшись в свой (уже не свой) старый дом, он вдруг с неприятным удивлением обнаружил, что и здесь его не ждут, что он лишний, и его присутствие здесь крайне нежелательно. За то время, пока он, будучи женат, отсутствовал, пытаясь навести мосты с животным миром, здесь воцарились его мать и младший брат, чье мировоззрение вполне вмещало мысль, что человек без прописки, на самом деле, не существует, и это его внутреннее небытие вполне допустимо сделать явным, путем выставления его за дверь.
У мамы была подруга, у которой единственный ее сын был наркоманом. Он, как и полагается всякому порядочному наркоше, сначала вынес все из дома, а потом пошел воровать на стороне, за что получил год тюрьмы. Мамина подружка, имея такого сына, считала, что она, как никто другой, знает, как надо воспитывать детей, поэтому щедро делилась с остальными советами в вопросах воспитания. Почувствовав передышку в войне с собственным сыном, пока тот находился на нарах, она с утроенной энергией, достойной лучшего применения,  бросилась давать советы Сережиной маме  (благо они идеально ложились той на душу, т.к. отвечали ее собственным тайным чаяньям), как раз и навсегда избавиться от сына в ее квартире.
Со слов маминой  подруги, получалось, что Сережиной маме вовсе ничего не нужно делать в целях воспитания сына, кроме, как только выдавить его из своей квартиры. По логике подруги, ставшей для Сережиной мамы своеобразным домашним оракулом, Сергея нужно было лишить последнего жилья (благо мама уже давно выписала его из своей квартиры), тогда он должен будет, по определению, так сказать, от противного, вернуться на старую жилплощадь, где прописан, но уже несколько лет не живет. Пусть он приступом (может, и в присутствии милиции) возьмет стальную дверь (поставленную к тому времени в их квартире женой), от которой у него нет ключей, и воцарится там, где ему, согласно прописке, положено быть, заняв, наконец, законную площадь.
Всем был хорош план, он только не учитывал того, что Сергей сам, добровольно покинул эту квартиру несколько лет назад, и возвращаться обратно, тем более, с милицией и пушечной пальбой, как-то не входило в его планы. К тому же опыт показывает, что когда люди теряют всякое жилье, они вовсе не обретают новое, но становятся попросту бомжами. Если бы все потерявшие жилье находили взамен утраченного новое, в России не было бы бездомных, все они автоматически стали бы полноценными членами общества!
Тут у маминой подруги сын вышел из тюрьмы, год пролетел быстро. Родители купили ему новую одежду и автомобиль. Его маме казалось, что в новой одежде сын начнет новую жизнь. Как видим, она вообще видела лишь внешнюю сторону вещей, возлагая большие надежды на привнесенные обстоятельства, которые, как она верила, могут изменить человека и внутренне. Но сын не оправдал ее теорий. К сожалению, новая одежда не помогла ему переменить старые привычки, и через некоторое время он замерз пьяный в сугробе неподалеку от родительского дома в новой модной куртке и джинсах.
Плохо или хорошо, но мамина подруга, в связи с семейными обстоятельствами, не могла больше принимать столь рьяного участия в судьбе Сергея, ей стало просто не до него.
А нужно сказать, что действовать в такой ситуации, в какой оказался Сергей, в России можно только военными методами, ибо суд здесь ему был не помощник. Когда муж хочет вернуть себе свое жилье (не все жилье, но – лишь причитающуюся ему часть) он не может рассчитывать на российские законы.
 Как решаются споры между разводящимися супругами на Западе, когда они делят имущество, в частности, жилье? Суд постановляет продать жилье, после чего сумма, полученная от продажи, делится между супругами в причитающихся им долях. Сергей был согласен на любую, самую крошечную комнатушку в Подмосковье (но – свою!), которую не нужно было бы ни с кем делить. Но по российским самым гуманным законам в мире, он не мог рассчитывать на это. Это было бы слишком просто – продали квартиру и разделили, чтоб каждый купил себе жилье по средствам. Во-первых, Россия – не Германия, и здесь жилищные нормы на человека на порядок ниже. Т.е., даже продав эту смехотворную жилплощадь (роскошную, с точки зрения строившего ее когда-то Советского государства), на которой, к тому же, прописана куча народу, полученной суммы, разделенной между всеми участниками процесса, не хватит не то, что на комнатушку, но – и на сараюшку в 300-ах км от Москвы, не говоря уж о приобретении жилья сразу 2-м собственникам! На это можно возразить: «Не беда, можно ведь и от себя добавить, лишь бы хоть что-то получить!». Но тут вступает второе ограничение, запрещающее делать даже это, т.к. в квартире прописаны дети. Тут на сцену выходит комитет по защите прав детства, который имеет право наложить вето на эту сделку, т.к. любое изменение жилищных условий является их ухудшением для детей. Российские законы, допускающие существование самого, наверное, огромного количества детей-сирот в мире, не имеющих вообще никаких гражданских прав, живущих до совершеннолетия в казармах с тюремным распорядком дня, именуемыми домами ребенка или детскими домами, в то же время очень зорко следят за соблюдением их прав на воле, так, что отменяет всякие родительские права, как это случается, например, при разводе. Суд встает всегда на сторону родителя (а таковой, как правило, оказывается мать), с которым остаются дети, другой родитель, автоматически лишается всяких прав на жилье. Ему остается 2 варианта: либо идти жить к родственникам или знакомым, или на улицу. Второй родитель после развода оказывается, так сказать, вне правового поля закона, защищающего интересы матери и ребенка, отец становится для него как бы несуществующим. У Сергея были 2 ребенка – мальчик и мальчик. Оставаясь формально прописанным в своей квартире, он, не желая находиться там, по умолчанию лишался всяких прав на нее, т.к. по суду с ней сделать ничего было нельзя. В принципе, он мог бы выгнать жену и детей из квартиры (как этого хотела мамина подруга и сама мама), и точно также не пускать супругу в дом, как до этого она – его, формально он имел на это такое же право, как и она (ведь он был ответственным квартиросъемщиком), но ему было жалко детей. В такой ситуации побеждал не тот, кто прав, по закону справедливости, но тот, кто хуже, бессердечней, эгоистичней, тупее. Такой оказалась Сережина жена. Мать содержала детей на пятидневке, а на выходные отправляла к родителям, в Менделеево. Таким образом, если бы она завела, например, собаку, с которой нужно было каждый день гулять, то собака занимала бы у нее больше времени, чем дети. Таким образом, дети были жене не слишком обременительны, зато квартира была вещественна. Она решила сдать вторую комнату подруге, которая сотрудничала в турагенстве, предпочитая работать на дому. В связи с этим, она звонила по работе по всему бывшему Союзу, и счета за телефон достигали по тем временам астрономических сумм.  Экс-жену это не интересовало, это просто не входило в сферу ее внимания. Чтобы номер вовсе не отключили за неуплату и не передали его другому абоненту, Сергей время от времени оплачивал счета за телефон подруги, жившей теперь в его комнате, т.к. номинально он являлся собственником квартиры, в которой давно не жил. Надо ли говорить, что и счета по квартплате, как ответственный квартиросъемщик, оплачивал тоже он. Экс-жена не платила за нее принципиально, говоря, что, во-первых, у нее нет денег, а во-вторых, она воспитывает двоих детей, которые находятся полностью на ее иждивении. Интересно, что, по ее признанию, она, прожив в Москве много лет, так и не узнала даже, где они берутся – эти самые книжки по квартплате!
У Сергея не было таких родителей, куда бы он мог послать своих отпрысков на выходные (мать заботило больше устройство личной жизни), поэтому он мог рассчитывать только на себя. В принципе при разводе он мог бы постоять за свои права на детей, рассказав про тот образ жизни, который вела его жена, но он решил, что выгнав жену, один с ними не справится, и без борьбы уступил их ей, автоматически лишившись жилья.
 Российский закон при разводе родителей заботится исключительно о детях (и это хорошо), но при этом абсолютно игнорирует права родителей (которые, как это не дико звучит, не смотря на развод, все-таки, тоже люди). Очевидно, чтобы совместить интересы и тех и других в одном законе, российским законодателям нужна какая-то иная, не русская голова, могущая держать в поле зрения более одного предмета. Очевидно, русским аналитикам-юристам, занимающимся законотворчеством в России, это органически чуждо, они призывают при разводе супругов пользоваться какими-то медицинскими санитарно - эпидемиологическими нормами (!), лимитирующими норму кв. метров на человека, вместо - юридических.
Таким образом, чтобы стать в России бомжом, даже если до этого ты имел собственные апартаменты, по нашим законам, достаточно жениться на иногородней, прописать ее, завести детей и потом развестись. Что почти гарантировано, т.к. приезжие алчут закрепиться в Москве, а вовсе не связать судьбу с первым встречным с сомнительными достоинствами и ничем не примечательной внешностью. После этого ты гарантировано оказываешься на улице, и можешь смело обживать ближайшую скамейку. Если, конечно, у тебя нет сердобольных друзей, которые пустили бы тебя к себе жить. Но это, по-моему, мечта несбыточная? Или, может быть, еще богатой тетушки, у которой много квартир. Тогда ты можешь жениться и разводиться столько раз, сколько квартир тебе достанется по наследству.
Про прописку жены – тоже отдельная тема для разговора. Опять его развели, как до этого – его собственная мама. Тесть очень беспокоился о прописке своей дочери.
- Семья должна быть прописана в одном месте, - все время бубнил он.
Сергею тогда подумалось: «Ну, какая разница, где их дочь прописана, у меня или у них, я же не собираюсь вселяться к ним или уходить от нее! Все равно, мы муж и жена!». Как показало время, речь шла ни много, ни мало, как о передаче его квартиры в Москве их дочери в полную, неделимую и неотторжимую собственность.
II

Итак, у нашего героя не было друзей, у которых можно было бы поселиться, или богатых родственников, у которых можно было бы по завещанию получить жилье, он остался наедине со своими проблемами. И жена, и мать (кстати, тоже в свое время приехавшая из маленького городка завоевывать Москву, может, отсюда и удивительное сходство ее поведения со своей невесткой?), сделав каждая свое маленькое дело, самоустранились из его жизни. Родившись в Москве, и имея право на жительство по праву рождения, Сергей двумя своими неосторожно поставленными подписями превратил сам себя в бомжа. Прописав в свою квартиру жену с детьми, сам оставаясь в ней лишь номинально, он потерял права на жилье полностью. Когда Сергей пришел в суд, чтобы разрубить этот гордиев узел своих жилищных проблем, судья сказала ему, что единственное, что она может присудить ему, это то, чтобы ему дали ключ, т.е. принудительно стали впускать туда, куда он и сам не желал ступать ни ногой. Получалось, закон, в лице судьи, предлагал ему насильно вселиться в квартиру, которую он покинул за несколько лет до этого совершенно добровольно.
Наконец, наступил день, когда брат с молчаливого одобрения мамочки все же выдавил Сергея из квартиры, где он жил, но не был прописан, в квартиру, где он был прописан, но не жил. Он попросту стал повсюду ходить за Сергеем, куда бы тот ни шел: в ванную, в туалет, на кухню, в комнату, и так по кругу. Прекратить это можно было, только дав ему в лоб. Но этого нельзя было делать, поскольку брат был сильно болен: у него была тяжелая форма шизофрении в сочетании с органическими травмами головы, которые он получил за несколько до этого, когда на него напали хулиганы, как раз тогда, когда он отвозил гостинцы Сережиным детям. Надо ли говорить, что и за эту его травму мама свалила вину не на хулиганов, которые стукнули брата, а на Сергея, поскольку дети-то, все-таки, были его, и если бы он жил нормально с ними, им бы не потребовалось возить гостинцы. В Сережином положении, когда он был лишен прав на жилье и его держали в квартире, где он родился, лишь из милости, его всегда можно было попрекнуть во всех случившихся бедах.  Поскольку он не хотел выгонять из своей квартиры детей вместе с окапавшейся в ней экс-женой, он выглядел в глазах родни круглым дураком, и всегда оставался уязвим для всякого рода упреков в собственном идиотизме. Таким образом, он удивительно подходил на роль козла отпущения.
Брат регулярно  - раз в полгода - ложился в психиатрические лечебницы, и удар в челюсть мог бы иметь для него необратимые последствия. Сергей и сам понимал, что больше в этом филиале палаты № 6 ему оставаться не стоит. Нельзя же, в самом деле, жить в квартире, где никто не желает тебя видеть, и каждая ночевка связана с таким противостоянием, которое может разрешиться только мордобоем. И Сергей покинул негостеприимные чертоги, бывшие некогда родным домом. 
Поскольку прописан он был по адресу, куда больше уже на мог попасть, но жить-то, все-таки, там было нужно, он поселился… на лестнице. Он спал между третьим и четвертым этажом, как раз над тем, где была его квартира, отныне запертая для него раз и навсегда. Разумеется, соседям не нравился человек, который спит все время на лестнице и через которого нужно постоянно перешагивать, и они неоднократно вызывали Сергею милицию. Милиция приезжала, забирала его в участок, но вскоре выпускала, и Сергей снова возвращался на нагретый лестничный пролет. Несколько раз с ним говорили сами жители подъезда и грозили убить или покалечить, в случае, если он еще раз вернется, но он с удивительным упорством возвращался на обжитой лестничный пролет по 2-м причинам: во-первых, идти ему было больше некуда, а, во-вторых, он не боялся расстаться с такой жизнью. Милиция, по большому счету, тоже была бессильна, т.к. спящий на лестнице человек был прописан именно в этом подъезде, а прописанным в квартире не возбраняется ни находиться на лестнице, ни в том числе и ночевать на ней (во всяком случае, в законе о прописке про это ничего не сказано). Вселить его в квартиру милиция не могла, т.к. не было решения суда о вселении, и запретить спать на лестнице тоже не могла, т.к. гражданин РФ имеет право находиться именно по тому адресу, по которому прописан. Мало того, он обязан пребывать именно там! Какая гримаса со стороны прописки! Гражданин спит на лестнице, т.е. ведет асоциальный образ жизни, но при этом не нарушает ни один из гуманных российских законов, как раз и направленных против бродяжничества и тунеядства. Получилось точь в точь по Даниилу Хармсу в его «Победе Мышина»:
Мышину сказали: "Эй, Мышин, вставай!"
Мышин сказал: "Не встану", - и продолжал лежать на полу.
 Тогда к Мышину подошел Кулыгин и сказал: "Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать".
"Нет",  - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
К Мышину подошла  Селезнева и сказала: "Вы, Мышин,  вечно валяе-
тесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед".
 - Мешал и буду мешать, - сказал Мышин.
 - Ну, знаете,  -  сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
    - Да чего тут  долго разговаривать! Звоните в милицию.
    Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
    Через  полчаса пришел милиционер с дворником.
    - Чего у вас тут? - спросил милиционер.
    - Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
    - Вот.  Этот  гражданин  все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и эдак...
    Но  тут Кулыгина  перебила  Селезнева  и сказала:
    - Мы его просили уйти, а он не уходит.
    - Да, - сказал Коршунов.
    Милиционер подошел к Мышину.
    - Вы,  гражданин,  зачем  тут лежите?  - сказал милиционер.
- Отдыхаю, - сказал Мышин.
    - Здесь, гражданин, отдыхать не годится, -  сказал милиционер.  -  Вы где, гражданин, живете?
    - Тут, - сказал Мышин.
    -  Где ваша комната?  -  спросил милиционер.
    - Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, - сказал Кулыгин.
    - Обождите, гражданин, - сказал милиционер, - я сейчас с ним говорю. - Гражданин, где вы спите?
    - Тут, - сказал Мышин.
    - Позвольте, - сказал Коршунов,  но  его перебил Кулыгин и сказал:
    - Он даже кровати не имеет и валяется на голом полу.
  - Они  давно  на него жалуются, - сказал дворник.
    - Совершенно  невозможно ходить по коридору, - сказала  Селезнева. - Я не могу вечно шагать через мужчину.  А  он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
    - Присовокупляю, -  сказал  Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
    - Он и ночью здесь лежит. Об него в темноте все  спотыкаются.  Я  через него одеяло свое разорвал.
    Селезнева сказала:
    - У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются.  Невозможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
    -  Они  давеча хотели  его  керосином пожечь, - сказал дворник.
 - Мы его керосином облили, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
    - Мы  его  только  для страха облили,  а поджечь и не собирались.
    - Да я бы не позволила в  своем  присутствии живого человека жечь, - сказала Селезнева.
    - А почему этот гражданин в коридоре лежит? - спросил вдруг милиционер.
    - Здрасьте-пожалуйста!  -  сказал Коршунов, но Кулыгин его перебил и сказал:
    - А  потому  что  у него нет другой жилплощади: вот в этой комнате я живу, в той  - вот они, в этой - вот он, а уж Мышин в коридоре живет.
    - Это не годится, - сказал милиционер. - Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.
    - А у него  нет другой жилплощади, как в коридоре, - сказал Кулыгин.
  - Вот именно, - сказал Коршунов.
    - Вот он вечно тут  и  лежит, -  сказала Селезнева.
 - Это не годится, - сказал милиционер  и ушел вместе с дворником.
  Коршунов подскочил к Мышину.
    - Что?  - закричал  он. - Как вам это по вкусу пришлось?
    - Подождите, - сказал Кулыгин и, подойдя к Мышину, сказал. - Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу.
    - Не встану,  -  сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
    - Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, - сказала Селезнева.
    - Определенно, - сказал  с  раздражением Кулыгин.
    И Коршунов сказал:
    - Я в этом не сомневаюсь. Parfaifemenf!
Несколько раз  его били, но Сергей всегда возвращался на свое лежбище. В конце концов, наша милиция бессильна перед двумя категориями нарушителей: перед ворами, укравшими миллионы, стоящими над законом, и перед асоциальными группами людей, стоящими вне него.
Сергей пробовал разговаривать с бывшей женой через запертую дверь, но это было бесполезно. Жена в очередной раз вызвала милицию, сказав, что к ней ломится бандит, но та, уже привыкшая к присутствию на лестнице беспокойного жильца, давно перестала реагировать.  Отчуждение Сергея от семьи только усиливалось, Сергей окончательно сделал для себя вывод, что его ноги там не будет никогда. Жена и дети продолжали ходить мимо папы, которого не пускали домой и который с горя запил. В довершение всех бед, Сергей, питаясь по помойкам, подхватил дизентерию, о чем немедленно узнал весь подъезд, т.к. он непроизвольно запачкал его с 1-го по 5-й этаж. Этим он еще больше  умножил к себе всеобщую ненависть. Если кто-то из соседей раньше хоть немного сочувствовал ему, то теперь все отвернулись.  Если он звонил в двери, попросить воды, чтобы смыть с лестницы то, что туда налилось, ему в лучшем случае не открывали, а в худшем – давали по морде.  Полежав некоторое время в больнице, Сергей выписался и снова занял свое дежурное место на лестнице. Во время ночевок он все чаще стал получать болезненные толчки ногами в бок. Однажды ему сломали 2 ребра, он отлежался на лавочках, благо, время было летнее. Сердобольная старушка с первого этажа сочувствовала Сергею:
- Бедный, - жалостливо говорила она соседке, - никто его не покормит!
- Сам виноват, - сурово возражала соседка. - Нельзя доводить себя до такого состояния. В последний день Сергея видели мертвецки пьяным валяющимся возле входа в свой подъезд. Дети, уводимые от этого непедагогичного зрелища бывшей женой, торопливо прошествовали мимо. Старушка с первого этажа вызвала Скорую. Санитары, надев резиновые перчатки, погрузили на носилки бесформенное тело, бывшее некогда голубоглазым, кудрявым, улыбчивым человеком, из-под которого что-то полилось, и увезли его в 67-ую больницу, стоявшую неподалеку, куда свозят бомжей со всей Москвы.
- Наконец-то, - радовалась бабушка с 1-го этажа. – Там его хоть согреют и дадут покушать.
Но она напрасно так думала. Сергей больше не вернулся, к явному облегчению жильцов. Он сгорел всего за 10 месяцев такой жизни. Больше он уже никому не отравлял воздух и жизнь в подъезде.
Бывшая жена, которую он некогда к себе пустил, серьезная и хорошо одетая, по прежнему с деловым и озабоченным лицом продолжала ходить на работу. Дети уже выросли и вряд ли помнят, что когда-то в их семье находил себе место и папа.

2.03.2012 г.