Пойдем в Цветлин! Гл. 12-14

Аланка Уртати
ЧАСТЬ  III.            ЗИМОЙ В ГОРАХ
 
                «Лучше зажечь одну маленькую свечу,
                чем клясть темноту».
                Конфуций, V в. до н.э.
 
               
             ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦВЕТЛИН

               
                В тот год Лара отбыла с певцом в Бельгию в июле.

А в сентябре она снова появилась у меня в Москве с ребенком на руках, в странной одежде - мужских джинсах, мужской куртке и с чужим баулом, в котором лежало «гарантное письмо» от какого-то хорвата, который  подписью, заверенной нотариусом,  обещал жениться на ней.

Но для этого, вероятно, как в русской народной сказке, она должна была пройти все препятствия на своем пути - в консульстве, в его родной полиции незнакомого мне Загорья и ещё Бог знает где.

Оказалось, что в Москву она приехала, по сути,  зря, исполняя закон, по которому после трёх месяцев нужно пересечь  границу, можно сразу туда и обратно.    

Законопослушный хорват не догадался или не захотел рисковать Ларой и ребёнком, чтобы пересечь её за гораздо меньшие затраты в километре от себя – в Словению.

Нельзя было не заметить, что Лара постоянно говорила о хорвате, приютившем её.

И еще я узнала об её истории с певцом, тут мы сошлись во мнении, что Лара была в большой опасности, которой избежала, благодаря Богу. И хорвату, имя которого Штефан.

Она пробыла две недели, и улетела, но теперь уже явно не в неизвестность. Вскоре она сообщила мне, что они поженились.

Не прошло и двух месяцев, как Лара вновь появилась с ребенком на руках, в ужасном состоянии ума, в котором никак не могла понять, за что её выслала полиция, если она уже стала женой хорвата.

Из-за их женитьбы она пробыла там вместо трех, как положено по визе, четыре месяца, но визы у неё все равно не было.

Для новой поездки в Москву её хорват продал свой автомобиль. Это было невероятное благородство, если сравнивать с певцом.

И начались мытарства с консульством. Лара со своим гиперактивным ребенком на руках, в предзимнюю слякоть, из Ближнего Подмосковья  - пешком до электрички, метро  до улицы Остоженки, опять пешком до хорватского консульства в Коробейниковом переулке!

Она словно отупела от всего и ничего не могла понять, что нужно и кому нужно то, что от неё требуют.

И как она может делать заново российский паспорт с новой хорватской фамилией, если её брак узаконен лишь одной страной?

И где брать новые справки, если она уже отовсюду выбыла, но никуда не прибыла?

Последние деньги мы отдали переводчику, уютно устроенному в своей квартире в Филях в полном согласии с консульством, посылающим к нему на  дом весь поток переводимых.

А темнеет в ноябре-декабре в Московии рано – опять метро, электричка, пешком по бывшему дачному поселку, ставшему коттеджным, где по улицам уже не ходят, а летают на иномарках, и никаких тебе тротуаров.

Сотрудники консульства подавляли  своим высокомерием, глядя на вынужденное отупение загнанных людей,  как на природное.

Консульство обрекло её на сидение в России в течение  почти четырёх месяцев – без средств, без крыши над головой, с маленьким ребёнком на руках! Жестокость и равнодушие чиновников убивали её.

Мы, россияне, привыкшие к этому, но и по всему бывшему соцлагерю законы все те же, лагерные?!

А я поняла, что Ларе нужен этот хорват. Ещё я чувствовала, что Лара уже  коснулась где-то далеко, в каких-то горах, чего-то иного и страдает, не имея возможности вернуться туда.

И это что-то совсем другого свойства, не имеющего никакого отношения ни к государствам, ни к их законам, ни к их  исполнителям.

Тогда  я написала письмо послу Хорватии в России, в котором просила о помощи, выражала мнение, что у полиции какие-то бесчеловечные законы, наводила на мысль - уж не имеют ли они под собой на самом деле беззаконие, мешая людям воссоединиться и мучая их?    

Выезд без промедления разрешили. Денег мы наскребли только на дорогу поездом, самым дешёвым, номер пятнадцать до Будапешта, в прицепном вагоне до Загреба, потому что понимали, у мужественного хорвата денег нет совсем. У нас, впрочем, тоже…

Но тут в Венгрии начали бастовать железнодорожники, и пришлось сидеть ещё месяц. И мы уже совсем нелогично подозревали во всем хорвата Штефана и его  нерушимую привычку к свободе и одиночеству. 

 А Штефан  тем временем обходил все инстанции, защищая свое право иметь именно эту жену и этого ребенка.  Кроме международных проблем, он  имел основную - не было денег.

В тот момент приехал молодой парень по имени Младен, из партии одиноких, который работал в Италии в той же фирме, где когда-то работал Штефан, и застал  Цветлин  в процессе гадания – вернётся или нет «штефанова русскиня».

Он  собрал верных друзей, всех до одного женатых: Младо, Дражена, Ёжи и Ивицу, и тем же вечером они пришли к Штефану с вином и деньгами. 

И уже назавтра  Штефан прислал на мой электронный адрес билеты на самолёт.  Лара с массагетской царевной, которой в это время исполнилось три года, улетели.

Потом Лара рассказала, как, встретившись  в загребском аэропорту,  они втроем плакали. Кто-то из цветлинцев вез их в горы, потому что своего автомобиля у Штефана уже не было.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, а массагетская царевна крепко обнимала Штефана за шею, пока после первого же автобана не уснула у него на руках.

               
            В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО

               
               После вылета Лары я тоже не осталась в Москве, а вернулась на нашу с ней родину, в Северную Осетию-Аланию.

В южной части, за Большим Кавказским Хребтом, началось новое испытание кровью во имя независимости.

И опять все мы с болью смотрели в сторону гор и круглосуточную программу московских телевизионных «Вестей» о разрушениях Цхинвала, страданиях и смерти.

Мой дальний  родственник,  пережив нечто невероятное, стал окончательно седым.

Весь цхинвальский городской район, прозванный «шанхаем», был уже разрушен до основания, оставался целым только один дом, где внутри стоял он, хозяин дома, и смотрел, как солдаты грузинского президента Саакашвили  наводят  на него орудие.

Через мгновение всё будет кончено.

Он закрыл глаза, ибо уже ничего нельзя было сделать, он был, как капитан своего корабля, только вместо затопления его корабля - всепожирающий огонь обрушит дом, придавит хозяина тяжестью своих стен, балок, крыши.

И даже выбежать во двор не было ни времени, ни смысла.

Единственное, о чём он успел подумать, хорошо, что за день до этой войны отправил дочь с тремя маленькими внуками к нам  на север, во Владикавказ. И всё!

Но через бесконечное мгновение убийственной тишины Иван Николаевич не выдержал, открыл глаза и увидел потрясающую картину.

Он говорил потом, когда уже мог смеяться, что из своего чудом уцелевшего дома наблюдал, как  грузинские «НАТО-швили»  удирали, бросая танки и даже личное оружие, потому что уже «шли русские».

И что в тот момент он наблюдал позор одновременно двух государств - Америки и Грузии.

В тысячный раз каждый из нас задавал себе вопрос - куда ушло то время, когда мы все любили друг друга, и неужели так быстро  становятся другими?!

Неужели то, о чём спросил себя не в нашей эре Периандр, правитель Коринфа: «Что причина всего?», и сам же ответил: «Время!», именно оно разбросало нас и погребло все лучшее, что было в нас?!

Югославия  была моей  первой зарубежной страной. Но прежде трое бдительных стариков из парткома снимали интеллектуальный допрос:  а каким советским орденом был награжден югославский король Михаил?

Я понятия не имела, мы все в СССР знали про Броз Тито, что в соцлагере он сам по себе, что умел выбрать золотую середину, никого не держал в железной клетке,  заключил со всеми странами договоры,  и югославы были значительно благополучнее нас.

На зарплату они могли одеваться, покупать мебель, автомобили, а когда не хватало денег в стране, ездили на заработки по всему миру.

А наши люди на всей шестой части планетарной суши, запускали первые в истории космические ракеты и едва дотягивали от получки до получки, брали в долг друг у друга, играли на работе в «черные кассы», куда сами же и вкладывали свои крохи - игра, она и есть игра.

И потому  в Югославию нас выпускали так же  неохотно, как в капиталистические страны, чтобы не сравнивали…

То есть, если ты ещё нигде не был, в Югославию тебе не попасть, пока  не съездишь все равно куда: на золотые пески Болгарии, в Чехословакию, Венгрию, Румынию, ГДР.

Старики простили мне незнание - слишком  невинный вид - и  выпустили.

Я и диссиденткой не была, мне не довелось знать настоящих из них, а те, кого видела, были не чище карьерных комсомольцев, только смотрели в разные стороны.

В Далмации я впервые увидела Европу, и даже не современную, а в ретроспективе – с узкими старинными улочками римскую провинцию императора Диоклетиана, исчезнувшую Византию, коралловые острова в лазурном море.

За моей спиной с длинными волосами постоянно вились «чайки», словно я была продолжением моря, и мне хотелось писать о них повесть под завораживающим названием  «Далматинская чайка». А еще мне казалось, что когда-нибудь я обязательно вернусь на Адриатику.   

Но я вернулась уже не в Югославию, а в отдельно существующую Хорватию, и не на юг, а на север, называемый Загорье.

Потому что хотела прикоснуться к тому, что Лара не могла объяснить, но дала мне почувствовать.

Уж не то ли, что на данный  исторический момент МЫ УТРАТИЛИ?

Независимая от  всяких кланов и продажных услужений журналистка, как перед Богом, я была  открыта сердцем перед всем тем, что  происходило с моей крошечной и с моей необъятной родиной.

И для меня уже жизненно необходимо было прикоснуться сердцем к чему-то иному, что не приносит боли, а дает покой!

Одни и те же обстоятельства в разные моменты бывают обставлены абсолютно по-разному.

Памятуя весь кошмар с Ларой, я  откладывала отношения с хорватским консульством. Да и российский овир, с его вечными очередями, не побуждал к действию.

Однако мой паспорт неожиданно для меня сделан  в срок, мне достался последний билет на поезд, хорваты в консульстве – сама любезность, виза за полчаса, с улыбкой, потому что еду праздновать с друзьями католическое Рождество.

Что-то изменилось в нашей жизни или это кажущаяся эволюция нашего строя без определения и названия?

Но теперь можно медленно продвигаться вперед, чтобы за окном мелькали города и страны, как в детстве, когда ехала с родителями.

Я хотела видеть старинный Львов, я хотела медленно продвигаться по своей прежней великой и могучей стране, стране воспоминаний.

Но венгры в тот год опять начали бастовать, прерывая международное сообщение, все поезда неделями простаивали на границе. Пришлось сдать билет и лететь самолетом.

Через два с лишним часа в загребском аэропорту я обнимала массагетскую царевну и Лару, знакомилась со Штефаном, шла к их новому автомобилю, рассматривала горы, «викенды» на вершинах гор и в узких расщелинах, эстакады и тоннели новой дороги в Словению, аншлаги с  портретом неизвестного неандертальца, обнаруженного у них под Крапино в пятидесятых годах прошлого столетия.

Мы мчались на север, в глубокие горы, куда Бог воткнул этот самый Цветлин точкой, которой нет на карте.

Автомобиль Штефана летел по Старой «autoсeste»,  тем не менее, совершенно гладкой,  без привычных российских  колдобин.
               
              КРЕДИТ, СИЛКИ И ЧАШКА КОФЕ               

               
              Когда Лара вернулась из Москвы, она не стала делать пустых признаний благородству Штефана, а быстро устроилась в «Boxmark», фирму пошива чехлов для немецкого завода автомобилей.

На работу, которая требовала  большого мужества и сил – вставать в три пятнадцать ночи, всю смену строчить кожу, не разгибаясь,  дважды по десять минут перекур, в любой момент могут без всякой причины выкинуть, чтобы набрать новых работников, за что основная фирма приплачивает.

И сразу же кинулась с головой в омут – взяла в банке кредит.

Самое интересное, что заинтригованный клерк уже приехал к ним в дом с 30 тысячами кунов в барсетке, а потом, глядя в её самый настоящий российский паспорт, да еще без всякого намека на страну Хорватию, стал звонить шефу - можно ли давать хорватский кредит чужой гражданке?

Шеф ответил, можно, раз чёрт уже принес его в такую дыру,  из которой и с деньгами не выберешься.

Тот вручил их Ларе, она купила Штефану «Peugеot».

На этом красивая истории с кредитом закончилась, и началось суровое сосуществование с «Загребачкабанка», его итальянским филиалом.

Вначале аннулировали кредитную карту, и всякий раз с начала месяца, хотя Лара получала зарплату в середине, банк присылал ей угрозы в роскошных конвертах, и всё чаще угрозы судом, причем, всё это за счет Лары. Зарплату свою она больше никогда не видела.   

Зато на автомобиле Штефан мог вывозить её в полицию, для  которой у Лары всегда не хватало какой-либо одной бумаги, встречал с работы, и поначалу со всеми своими «мастер» и «маэстро-картами» они заезжали в супермаркеты, но потом все реже и реже.

К моему приезду взаимоотношения с банком достигли  высшей фазы враждебности. Мои друзья сидели «в минусах», без кофе и бензина, а со мной уже перешли целиком на содержание цветлинского милосердия, после того, как мы слегка попировали на привезенные мною доллары.

Доллар у них, в отличие от моей страны,  уже совсем не котировался - только евро и собственная валюта в виде куны, которая взбита непомерно высоко, как яичный  белок в безэ.

Если вначале мы повсюду заходили в бары и за чашкой кофе любовались каминами, рождественской и новогодней иллюминацией, то теперь они оба получали мешки конвертов и сверялись, у кого «минус» меньше для погашения, выстраивая хитроумные комбинации, как перебить эти кредиты новым, если уже аннулированы даже все банковские карты - и «мастер», и «маэстро».

Лара часто медитировала, чтобы выиграть в лотерею семь миллионов кунов, и навсегда разделаться с «Загребачкабанком», который уже грозил ей и во сне по ночам,  но на лотерейный билет денег не было.

Штефана цветлинцы снова стали вытаскивать каждый вечер играть в «belot» - истинно хорватская игра в карты, откуда он приносил что-либо съедобное.

Приносили в дар,  кто что мог: солонину, грибы, вино. Брат гробовщика приволок на спине огромный мешок картошки, мы нажарили её с хрустящей корочкой, и массагетская царевна сыто отвалилась от стола, поглаживая свой животик.

Когда мы шли по улице, открывались стеклянные двери, и малышку угощали яблоками  и апельсинами. По понедельникам  нам часто дарили кофе в золотистом килограммовом пакете, когда работавшие в Австрии цветлинцы  приезжали домой на выходные.

Штефану каждый отдал для дела свой лес, и он повсюду  расставил капканы на зайцев, а потом регулярно ходил проверять их и докладывал нам о положении дел в лесу: в эти капканы попадал то дикий кабан мордой, разрывая рабочий инвентарь, то серна ножкой, тоже не оставляя ни ножки, ни капкана.

И мы  расстраивались то за пораненную ногу серны, да и за морду кабана – даже представить неприятно, не то,  что испытать.

И зайцев было жаль, но они-то как раз и не попадались.

Мы могли стать вегетарианцами, если бы не Иво, он ходил к сестре за гору и приносил домашние мясные деликатесы.

Габриэл тоже состоял в деловой связи с «Загребачкабанком», но на свой кредит купил не автомобиль, а …свинью в готовом виде: колбасы, ветчина и прочие изделия – закуску на всю зиму.

Он пил в баре, как правило, не закусывая, зато мы часто в обед  питались его кредитом. Таким образом, нам не прямо, но косвенно доставалось и что-то положительное от «Загребачкабанка», его итальянского филиала.