Он вышел на станции назначения, но не понял куда попал. В билете значилось «Большие дворы», но никаких домов ни больших, ни маленьких, не было и в помине.
Рядом в двух шагах стояло одинокое полуразрушенное кирпичное здание, с выбитыми стеклами и обрывками обоев внутри, обнесенное когда-то крепким бетонным забором со следами колючей проволоки, а теперь лишь отдаленно напоминавшее былое могущество МПС. Медный колокол десятки лет, оповещавший всю округу о прибытии или отправлении поездов, давно сдали в металлолом, выдернув вместе с крючком. Кажется, вместе с ним была выдернута и сдана в металлолом вся предыдущая жизнь «Больших дворов».
Только лишь ржавая от времени агитка на листе из жести чудом сохранилась на своем месте. Сквозь ржавчину можно было разобрать незамысловатый сюжет: надвигающуюся громаду черного паровоза с зелеными вагонами, полотно железной дороги и силуэт человека с чемоданом в руке отброшенного под откос. Венчало это произведение надпись, сделанная поперек красной охрой: «Не стой на путях!» Несколько минут он наслаждался пустотой и тишиной. Даже увиденная разруха не испортила ему настроение. После шумной и загазованной Москвы эта пустота со свежим воздухом и щебетом птиц в июльском небе показались ему раем.
18 июля в этом году выпало на воскресный день. В народе этот день назвали Афанасьевым. Примета такая была. Если месяц при восходе своем виден, то он, кажется, то перебегающим с места на место, то изменяющим цвет, то прячущимся за облако – месяц как бы играет и это сулит хороший урожай. Крестьяне свято верили в эту примету и ждали Афанасия со страхом и надеждой. Они определялись на будущее: будет хлеб, будет весело, свадьбы по осени заиграют и к новому урожаю детей прибавится… Нет урожая, нет хлеба, нет песен, нет и звонких детских голосов. Проезжий молодой человек постоял еще несколько минут на месте, не зная куда идти, и нерешительно направился по дороге в поле.
Российские дороги, известное дело, никакие.И эта мало подходила под свое назначение: две наезженные грузовиками колии на глинистой почве, вечно наполненные водой и клейкой массой, сейчас пересохшие с потрескавшейся коркой, шли сравнительно ровно, иногда ныряя в ложбины. Кругом буйствовало густое разнотравье, с проплешинами низкорослого клевера, кудрявившегося красными головками.
Солнце, зной и бесконечная песня кузнечиков, быстро утомили путника. Молодой человек остановился и осмотрелся. Впереди уже был виден край поля и начинающийся негустой лесок, блеснула серебром нитка ручейка. Смахнув пот со лба, он направился дальше. Через несколько минут, путник уже лежал в тени под большой липой и блаженно отдыхал.
Молодого человека звали Дмитрием. Это был новоиспеченный доктор, только-только окончивший медицинский факультет столичного университета и мечтавший сделать что-нибудь такое, от чего изменился бы мир. Он видел себя, по крайней мере, Нобелевским лауреатом, а его открытие, которое он собирался сделать, продлило бы жизнь людей до 250 лет. Такой запас прочности заложен в организм человека природой, и Дмитрий удивлялся, почему до сих пор люди не научились его использовать. Это он считал большой ошибкой человечества. И он Дима, Димочка, Дмитрий Леонтьевич, сын известного русского врача и ученого, Леонтия Валерьяновича Мурашова, спасет человечество от преждевременной старости и болезней.
А попал сюда молодой человек неслучайно. Здесь, где-то рядом, в затерявшемся среди российских лесов селе «Большие Дворы», что в 5-6 километрах от станции, с таким же названием, располагалась психиатрическая больница, в бывшем родовом поместье их далеких предков «Дворищи», где отец начинал карьеру врача. После Октябрьской революции пошла мода открывать больницы и санатории в бывших поместьях, дворцах царских чиновников и купеческих домах. Почему-то новая власть больше всего не любила эти сословия царской России, называя их кровопийцами.
Так, или иначе, его отец проработал в этой больничке почти семь лет. Лечил обезумевших от старости и неудавшейся жизни бабушек и старичков. Работы было много, и начинающий доктор до всего хотел дойти сам. Он сутками не отходил от коек тяжелых и бредящих больных, принимал роды у местных молодух, зашивал раны, лечил простуду у всех, кто к нему обращался. На все про все он был один, да старенький главный врач, который давно обезумел, работая со своими обезумевшими пациентами. Но это был очень добрый и отзывчивый человек, который чужую боль воспринимал как свою, и старался поделиться своим здоровьем со страждущими. Главный врач скорее числился на работе, чем работал, но районные власти не обижали, держали его на работе, хотя он давно был на пенсии, считая, что даже такой доктор лучше, чем никакого. Леонтий Валерьянович, сам того не замечая, быстро сделал карьеру: за семь лет он не только научился классно лечить многие психические заболевания, но и освоил целый круг врачебных профессий, без которых на селе просто не обойтись. Начальство его заметило, молодой подающий большие надежды доктор, был приглашен в райцентр. Сперва он работал заместителем главного врача по лечебной части, но вскоре стал и главным врачом. Однако любимую профессию психиатра никогда не забывал, и если выдавалась свободная минута, обобщал огромный опыт работы, накопленный в психиатрической больнице. Вскоре, появилась его статья в научных журналах. А фамилия Мурашова замелькала на страницах районной газеты. Власти решили, что такой доктор им очень нужен, и постарались всеми путями определить его в партию. Года три его безуспешно агитировала секретарь райкома, но он не сдавался, говорил, что не созрел для партии, да и Маркса с Лениным не сильно изучал в институте, и вообще, он человек советский и вполне доволен тем, что является гражданином Великой страны. Но вскоре, ему объяснили, не будешь в партии, то продвижения по служебной лестнице не получишь. И тут случилось то, что должно было случиться. Взвесив все за и против, Леонтий Валерьянович, сказал: «Ладно, в партию вступлю, но коммунистом никогда не буду». В райкоме махнули на это рукой, чудит доктор, на то он и психиатр, но в партию приняли единогласно. С того времени, карьера еще быстрее пошла в гору, его перевели сперва в областной центр, а там уже замаячила и сама Москва. К этому времени, Леонтий Валерьянович защитил кандидатскую диссертацию, и его стали настойчиво звать в столицу. К 50 годам Мурашов –старший стал крупнейшим ученым в стране, к его мнению прислушивались коллеги в мире, благоволили политики и власть предержащие. Сейчас, когда старшего Мурашова не стало, его сын пытается понять, чем жил отец в этой глухомани, почему он не спился, не стал чеховским «Ионычем», что же такое было в его окружении, что заставило его делать Дело и служить какому-то, только ему одному понятному Идеалу? Найти смысл его Дела и его Идеал, Дмитрий поставил своей задачей. И вот он здесь, среди некошенных полей и еще не вырубленных лесов средней России. Младший доктор Мурашов отдохнув, пошел дальше, искать ответы на свои вопросы.
Через несколько километров лесной дороги он вышел на высокий берег неширокой реки. Внизу в зелени кустов сирени и начинавшей жухнуть ботвы картошки, с вкрапленными кое-где подсолнухами, упавшими изгородями, лежало небольшое село. Чуть поодаль на возвышении виднелась крошечная церквушка, с покосившимся крестом и небольшой золоченой маковкой-куполом. Дошел, сказал себе Дмитрий, и долго любовался открывшейся панорамой. Ноги гудели, он устал, ужасно хотелось пить, но стоя здесь, он почему-то подумал про своего отца. Сколько же раз он любовался этой красотой. Может, она помогла ему не сойти с ума, как главному врачу больнички.
Здание больницы он заметил сразу, оно стояло слева от села. П-образное, двухэтажное кирпичное здание среди заросшегося парка из тополей и лип. Над ними лениво кружили стаи сытых ворон, высматривая халявную добычу. Он быстро спустился вниз, перешел деревянный мост и оказался в селе. Пройдя по пыльной улице, Дмитрий остановился у небольшого магазина. Видимо раньше здесь располагался Сельмаг, но теперь на нем была вполне современная вывеска: на ярко-сиреневом фоне выведено ООО «Ватерлоо». Зайдяв «Ватерлоо», увидел скучающую пожилую женщину и спросил минеральной воды. Она лениво показала на пыльные бутылки, и спросила: «Вам какой?»
- Если можно, «Бон-Аква».
- Такой у нас нет, мы продаем только местного разлива.
- Ну, давайте любую, - согласился Дмитрий, махнув рукой.
- Семь ручьев» Вас устроит?
- Устроит-устроит. И еще больше устроит, если Вы дадите мне холодненькую.
- Ну ты захотел, парень. Холодненькая у нас только в колодце. В холодильнике мясные и молочные продукты держим, другого хозяин не разрешает. Так что берите что есть.
Дмитрий не говоря ничего, рассчитался и взял бутылку минералки, прямо в магазине стал жадно пить. Вода была теплая, невкусная, но он не обращал внимания.
Утолив жажду, спросил: «А как короче пройти в больницу?»
- Да вот сейчас выйдешь из магазина, повернешь направо, так и иди, в конце в забор упрешься, а там дырка, и по тропинке, прямо к главному врачу приведет. Ты что, родственника навестить приехал?
- А почему Вы так решили?
- По всему видно, что парень городской, чего в нашей глухомани делать, разве что вот родственников кто навестит, да и то редко.
- Нет, я по делу сюда приехал. Вы не подскажите, не знали ли Вы такого доктора Мурашова, он когда-то здесь работал…
- Да как же не знать, его здесь все знают, он и меня в родах от мамаши принимал, я то его, конечно, не помню. О нем тут целые легенды ходят, все умел делать. Веришь или нет, умудрялся даже язву лечить, в городе врачи не брались, а он лечил. Чахотку, воспаление легких, все лечил! А, однажды, мать рассказывала, на охоте мужика медведь задрал. Скальп содрал, руки-ноги переломал, так вот, от верной смерти его спас, и сейчас дядя Миша живет, старый правда, почти не ходит, но живет. А Вы, наверное, корреспондент, вид то у Вас больно…
- Какой?
- Да как по телевизору показывают, расхристанный, корреспонденты так и выглядят. Ко мне тут приходили не раз, правда, водку брали да консервы закусывать.
- Нет, мамаша, не угадали, не корреспондент я, не писатель, не журналист. Я сам по себе, приехал о докторе Мурашове побольше узнать, и больницу посмотреть, где он работал.
- Ну что ж, вольному воля.
Дмитрий вышел и по указанной продавщицей дороге пошел к больнице. Больница его встретила неприветливо. Пройдя через дырку в заборе, он оказался перед административным зданием, обшарпанные, давно некрашеные стены, крытая когда-то железом крыша прохудилась, и подтеки от дождя грязными пятнами виднелись на стенах. Крыльцо состояло из раскрошившихся бетонных плит, между которых проросла трава и лопухи. Дмитрий вошел внутрь в полуоткрытую дверь. Сыростью и плесенью пахнуло на него. Освоившись с темнотой, он пошел по высокому длинному коридору. Справа висела табличка: «Главный врач». Постучался, никто не ответил. Открыл дверь и вошел. В приемной никого не было. Два старых поломанных стула, стол, заваленный какими-то бумагами, с разбитой трубкой телефон, печатная машинка с листом заложенной бумаги. В окно заглядывало солнце, помещение было светлым и если бы не эта крайняя бедность, оно выглядело вполне респектабельно. Рядом стоял старый кожаный диван. Дмитрий сел, пружины под ним мягко опустились вниз. Диван был старинный, из очень дорогой кожи, добротно изготовленный старыми мастерами. Он обратил внимание на мозаичный пол. Видимо это был сохранившийся от старого поместья наборный паркет. Прошло столько лет, столько тысяч пар ног его топтали, но свою красоту, изящество рисунка он так и не утратил. Рассматривая кружево на полу, он вдруг перевел взгляд на стену и обомлел. На него смотрел его собственный отец. Портрет был очень хорошо написан. Отец был как живой. У него было одухотворенное лицо. Леонтий Валерьянович сидел на стуле, и слушал фоноскопом какого-то пациента, его не было видно, была видна только часть его спины, но добрый взгляд врача, мягкая лучезарная улыбка на молодом и красивом лице лице заворожили Дмитрия. Он смотрел и не мог понять, как в такой глуши, в этом забытом богом месте, мог оказаться такой замечательный портрет его отца.
Видно, что его писал незаурядный мастер. Краски, палитра цветов были так хорошо подобраны, что не оставалось никакого сомнения, что это был выдающийся мастер своего дела. Портрет был абсолютно не похож на фотографии отца. Это был его живой облик. Дмитрий подошел ближе, долго стоял перед портретом и все никак не мог понять, кто это мог сделать, кто его мог так написать, но никаких следов имени художника не обнаружил. И только сейчас, стоя перед портретом, Дмитрий ощутил какое-то внутреннее удовлетворение, свою причастность к древнему роду Мурашовых, причастность к славе своего отца. Дмитрий постучался в кабинет главного врача, постоял некоторое время, ему никто не ответил. Он толкнул дверь, она тихо открылась. Просторная комната была оклеена голубыми обоями, сбоку блестела изразцами огромная голландская печь, посредине стоял небольшой стол со старинными чернильным прибором, лежали какие-то бумаги, журналы и газеты. Около больших окон в ряд стояло несколько кожаных стульев. На маленьком столике около печи, стоял электрический самовар и несколько чашек для чая. Дмитрий вошел, оставив открытыми двери, прошелся по кабинету, посидел на резном стуле за столом, за которым возможно сидел его отец, долго смотрел в окно на буйно разросшиеся кусты сирени и начинающие рдеть гроздья рябины. Все было так, как наверное, 40 лет назад, когда его отец начинал здесь работу. Так оно, видимо, останется и после. Прошлого не бывает ни хорошего, ни плохого. Прошлое – это сгусток времени, который когда-то был жизнью, реальной жизнью человека, окружавших его вещей, и которая потом растворилась в космическом пространстве. Дмитрий подошел к небольшому шкафчику, который как, оказалось, оказалось, стоял почти за дверью, и увидел там множество книги журналов. Все они были аккуратно сложены в стопочку, перевязаны бечевкой и пронумерованы по годам. Один журнал был открыт. На пожелтевшей странице он прочитал фамилию С.В. Мурашов и длинное название статьи. Посмотрел год издания и присвистнул. Это было так давно, что трудно себе представить. Походив некое время по кабинету, Дмитрий понял, что пришло время уходить, нельзя задерживаться в прошлом больше положенного. Нужно взять лишь только то, что облегчит душу, поможет понять людей, которые работали, жили, радовались и огорчались, плакали и страдали в то время. Он стремительно вышел, прикрыл за собой дверь кабинета и приемной. Через дырку в заборе тем же путем он пошел назад. Этот, как ему казалось первоначально, долгий путь пролетел обратно за час с небольшим. Он снова и снова перебирал в памяти все что увидел и услышал, пытался построить логическое суждение и никак не мог отойти от мысли, что он, наверное, не смог бы также начинать свою жизнь как его отец. Но придя на разоренную станцию, он все же подумал, а вот если жизнь заставит снова взяться и восстановить это здание, эту станцию, вдохнуть жизнь в умирающее село, сможет ли он или нет? И не находил ответа.
Подошел поезд, который слегка притормозил, Дмитрий вскочил на подножку и помчался в купейном вагоне в столицу. За окном мелькали безжизненные пейзажи умирающей русской деревни, с разоренными домами, с провалившимися крышами ферм, заросшими полями. А он все не находил ответа: смогут ли они, молодые талантливые люди, жить так как жили их отцы, и понял, что не смогут; они должны прожить свою жизнь. Может не менее трудную, но свою. Но главное, он понял, что будущего без прошлого не бывает, как и не бывает без прошлого настоящего.