…мы с Тамарой ходим парой…
Здесь отрывки того, что было…
Вспоминаю день, когда вернулась из Ростова, проводив в последний путь подругу, с которой прошло детство, юность, зрелость.
Сегодня день её памяти.
Жизнь после окончания института разбросала, встречались всё реже и реже. Но всякий раз, когда встречались через большие промежутки времени, чувствовали близость, теплоту и взаимопонимание.
Подруга, которой было отпущено жить страстями сотню лет, тихо угасала. Трудно было смотреть на этого, постоянно фонтанирующего идеями, бесшабашными поступками и умением втягивать всех в это буйство, человека.
Такое родное и неузнаваемое лицо. Бескровные губы, тяжелые веки. Но там, в глубине глаз и боль, и шальная искринка.
- Какая ты умничка, что смогла приехать. – Понимаю, мои грехи никто не отпустит, да и надо ли? – А поговорить по душам, можно только с тобой. - Не вздумай реветь. – Давай побродим по нашей жизни, по нашей памяти. – Поверь, я всё знаю об оставшемся мне времени. Я не герой, но смерти не боюсь. Боль съела страх. - С тобой я её не чувствую, как и тогда в юности, когда ты меня за шиворот вытянула с того света.
- Ир, это было в середине прошлого столетия. – Всё главное было потом. Давай о ярком, о счастливом.
- Узнаю твоё – давай только о хорошем. – Меня не обманешь, ты всё помнишь. Я тебя хорошо знаю. – Это ваше семейное: можешь, помоги, не можешь не трави душу. – Я сейчас часто вспоминаю, что нас звали – «чёрно-белое единство». Здесь не только масть. Как же случилось, что жизнь объединила «коня и трепетную лань»?
- Ты уж не делай из меня иконы. – Мои грехи тоже никто не отпустит.
- Подними меня выше. – Сама забирайся ко мне. – будем трепаться, как раньше…..обо всё и ни о чём. - Зашёл Виталий, муж Ирины. - Не удивился. Именно так мы и поступали при встречах. – «Молодцы, девочки, болтайте. – Тут вам равных нет. – Ириш, устанешь, зови меня. – Мне подмигнул, дав понять, ей сейчас можно всё, на что хватит сил.
Было одно особое свойство у моей подруги – притягивать к себе беды. Правда, выходила она из них всегда победителем. Терпеть не могла, когда её жалели.
Вот и шло за ней по жизни трагическое и комическое, а можно сказать и героическое.
Помню, на втором курсе, ночью подняла меня с постели, стоит бледная, вся трясётся. – «Не пугайся. - Дура я, дура. - Всё скрывала от тебя. – Ты бы не позволила мне этого…».
Страшная исповедь. Она что-то сквозь слёзы говорит-говорит. Ничего не понимаю. Оказалась, сделала подпольный аборт.
Дорого она за это заплатила. С героем своего романа Виталием они расписались. Вскоре новая беременность. Отправили её в санаторий, восстановиться. Новая беда – упала,…кровотечение,… спасти спасли, но обрекли на бездетность. Просидела около неё я тогда в больнице все каникулы.
Восстала наша птица из пепла. Сумела сама взлететь и нас от земли оторвать. Много читала. Писала стихи, её, подчас весьма хулиганские песни, пользовались большой популярностью. Когда спрашивали, откуда словечки берёт, отвечала: – «Читайте сказки Афанасьева!».
- Помнишь, как в десятом классе экзамен по русскому чуть не погорел у меня?
- Конечно, помню. - Наверное, тогда я и поставила свой первый рекорд. За секунду пробежалась до твоего дома.
А было так. Дали уже первый звонок. Через десять минут должны начать писать сочинение. Все уже толкаются у дверей класса, а Ирки нет. Почувствовала, что-то не то.
Конечно же, как всегда, у неё эксклюзив.
Витя, её брат, вечером поставил на дверь туалета хитроумную задвижку. Они жили в коммуналке. Решил над соседом посмеяться. Утром все разошлись, кроме Иры никого уже в квартире не было. Вот и заблокировалась она в сортире. Крик на улице был слышен. Хорошо, что школа рядом. Туда-сюда, предупредила классную. Обошлось, успели.
- Знаешь, - оживилась моя подружка, – днями был просвет. - Нагрянули мои аспиранты бывшие. – Похоже, похороны репетировали, - улыбнулась слабой, но хитрой улыбкой. – Клумба цветов, сладкие речи. – Узнала, что я не только большой учёный, но и аристократка. – Как женщина всегда на высоте сияла. – Что не смеёшься над моим аристократическим прошлым? – Эх, знали бы они, как дочь Ефима Моисеевича Штрома, изолированного от общества по «делу врачей», пропавшего навсегда невесть где, на плаву держалась…
Замолкла. Уложила я её поудобнее, сама вышла. Если честно сказать – пореветь.
Досталось этой семье.
Отец Ирины до войны имел в Цесисе (Латвия) свою клинику. Хороший уютный дом построил. Привёз туда из Питера жену - Цилю Абрамовну. Вот она, действительно, была аристократка. Дочь врачей пятого колена. Накануне войны клинику национализировали. Полдома оставили. Сам Ефим Моисеевич прошёл всю войну военным хирургом.
После 1953 года всё рухнуло. Попали все они под колесо – «дело врачей».
Семья перебирается в Ригу к дальним родственникам, которые уступили им на троих маленькую комнатушку в коммуналке.
Средств к существованию практически нет. Жили, продавая семейные драгоценности. Циля Абрамовна врач-педиатр. Устроиться на работу по специальности было нереально: пятый пункт, муж репрессированный. Работала в детском саду нянечкой, позже медсестрой.
Узнала я её, когда ей было чуть больше сорока. Для меня она была живой представитель «дворянского гнезда». Всегда с доброй приветливой улыбкой, в накрахмаленной белой блузе с камеей у ворота.
Старший брат Ирины – Виктор, отбился от семьи. Его домом стала улица.
Рано пошёл работать портовым грузчиком. И пошло…сигареты…вино… купля-продажа. Краем как-то это затрагивало и Иру. Помню, когда мы уже где-то в пятом – шестом классе стали подружками, он попал в запутанную историю. Мой отец помог тогда им. И моя семья становится для них вторым домом. А так как меня держали в строгости, они тоже попали под строгий контроль.
Слышу колокольчик – Ириша завёт к себе.
- Садись, - уже отдохнула. – А знаешь, что я вспомнила? - Как ты в шестом классе, за то, что Верка назвала меня «жидовкой», вылила ей на голову чернила.
- Ну и память. - Но шум вокруг этого помню. – Как меня заставляли извиняться перед ней. - Классная говорила, что в этом слове ничего оскорбительного нет. – Честно, я даже не знала тогда, что это за «жидовка», просто поняла, что она тебя обижает. – Родителей вызывали в школу на педсовет. – Отец меня в обиду не дал. – «Правильно поступила, защищая подругу. - А мне дома сказал: - Вот чернила зря применила, лучше бы подзатыльник отвесила». – Такой он был у меня. - Но, главное ты стала часто у нас бывать. – Так мы и стали «черно-белое единство».
- Но оно нам иногда мешало. – Ирка вспомнила, что-то приятное, так мило улыбнулась. - Мы с тобой всегда в одних мальчишек влюблялись и отбивали их друг у друга. – Я тебе Брижатюка до сих пор не простила. – Шутит. - Ты ловко умела переводить влюблённость ребят в дружбу. - Когда последний раз была в Риге, встретились с ним. – Всё у него сладилось, а вот ты занозой так и осталась.
- Ир, юность у всех у нас занозой сидит. – А ты тоже хороша. – Помнишь, как с ребятами из Академии Художеств подружились. – Какой новый мир они нам подарили. А этот запах мастерской…холсты…краски. – Знала ведь, что тайно вздыхала я по Камилю Сафаргалееву. – Нет, танком пошла. - Так уж задушевно на прогулках ему на ушко напевала: «Холодно, холодно на морозе песни петь, если милый не захочет, если милый не сумеет даже щёчки обогреть». Увела… - Светлеет у подруги лицо, беды чуточку отступают.
- Вот ещё повод для раздумья, – она сама чуточку приподнялась. – Ты, наверное, в рубашке родилась – вечно везучая, вечно в первых рядах. – Думаю, везенье из детства вытекает. В твоей семье и я чем-то светлым заряжалась. Мне нравилось, как твой отец над нами всегда подтрунивал, но в любой ситуации умел поддержать. Несправедливости не терпел. - Возмущался, когда ты пробовала нос задирать. – Помню, как-то после очередного городского кросса ты с медалью пришла домой, вся из себя гордая такая. – А он хмур. Не поздравляет. – «Отдай Ире медаль. Она раньше тебя у финиша была».
Оно так и было. Кросс всегда в мае. Я белокожая до синевы, жутко стеснялась раздеваться. До самого старта чем-нибудь прикрывалась. Ирка всегда рядом. Сбрасывала ей одежду и,… а она меня у финиша уже ждёт. Отец это видел, вот и возмутился.
Сразу после института Ирина уехала в Москву, поступила в аспирантуру.
Получаю телеграмму: - «Срочно приезжай на защиту, раны зализывать. Воюю с руководителем, обещает прокатить».
В её коагулянтах ничего не понимала. Мы на разных факультетах учились. Чтобы присутствовать на защите с умным лицом, что-то там нахваталась.
Защита прошла на ура, ни одного чёрного шара. Помню, как руководитель, сидя в зала, поднял руки и выкрикнул: - «Чистая победа!».
Но историческое событие было в «Праге», там успех отмечали. Это мероприятие было в те годы не менее важным, чем защита.
Столик был заказан в небольшом кабинете ресторана. Проходя, через большой зал, заметили шумную компанию, с ними был - Юрий Гагарин.
Кто-то стал над Ирой подшучивать – «Слабо Гагарина на вальс пригласить?». Для неё – «слабо», это, как – «фас» для умного пса. «Спорим на бутылку шампанского?». - Встала и отправилась свершать очередной подвиг.
Через какое-то время появляется официант, на подносе три бутылки шампанского. – «Вашей компании от Гагарина».
??????????????
Проходит добрый час. Идёт наша Королева. Гагарин её под ручку ведёт, как и положено, поддерживает. Стул отодвинул. Руку поцеловал. Подарил нам свою знаменитую улыбку и откланялся.
Первое, что сказал ей Виталий: - «Руку-то теперь не мой».
А дело было так, со слов победительницы: - «Подхожу овечкой, что-то блею,…бутылку шампанского проигрываю,… выручайте. – Все в восторге. Узнали повод нашего веселья, вот и отправили шампанское на наш столик. - Я посидела чуток с ними. Пару вальсов с НИМ покружилась. – Прошу ко мне теперь - только на Вы».
Так и проболтали мы с подругой всю ночь, осознавая, что беды скукоживаются, если жил и дышал полной грудью…
Вспоминается тот последний разговор теперь уже тепло, со светлой грустью.
Как и обещала ей, живу за двоих, не нарушая «чёрно-белого единства».
Фото из интернета.