Д е в я т и ч а с о в о й
рассказ
***
В ту давнюю пору я был еще молод, до неприличия красив – все отмечали во мне какую-то западную, европейскую красоту – и только что выпустился из университета: мой карман жег красный диплом юридического факультета, и все преподаватели (и даже, как я слышал, ректор) прочили мне прекрасную, успешную карьеру в этой сфере. Учеником я и впрямь был способным, лучше многих на моем курсе, поэтому в себе и в том, что достигну небывалого успеха, я ни капли не сомневался. «Вам, Антон Григорьевич», - говорили они, поглаживая свои короткие профессорские бородки, - «надо срочно же устраиваться в адвокатскую контору. Это, как говорится, ваше». Я был так опьянен их восторженными похвалами, успехом у многочисленного количества женщин, тяжестью своего кошелька (питаемого, конечно, исключительно родительскими деньгами), что решил больше никогда не возвращаться в имение своего отца в Тамбовской губернии. В своей телеграмме я написал, что навсегда остаюсь в городе N., сославшись на свое желание построить карьеру юриста. Отец незамедлительно ответил мне: его ответ был холодным и сдержанным. В придачу к телеграмме он отправил мне значительную сумму, указав, что это последние деньги, которые я от него получаю: «как человек работающий», - писал он, - «ты отныне обеспечиваешь себя сам, что освобождает меня от лишнего рта». И тут я понял, что теперь абсолютно свободен и независим. Сейчас, по прошествии стольких лет, я в силах признаться, что, несмотря на свой блестящий академический ум, в житейском плане я был настолько глуп, что промотался за несколько недель, спустив все деньги на кабаки, красивеньких женщин (которые задерживались у меня не более чем на одну ночь) и азартные игры в кругу малознакомых мне людей, большая часть которых, по моим подозрениям, могла оказаться бессовестными шулерами. Я опустился до того, что стал навязываться своим старым университетским товарищам и просить у них денег в долг (вначале это были мелкие суммы, потом – гораздо крупнее), который, конечно, никогда бы в жизни – при том моем бедственном положении – не смог бы им вернуть.
В одну из таких ночей, когда я в очередной раз попросил у какого-то очередного друга (ей-богу, я даже не помню, кто это был) денег, я и познакомился с ней. Будучи уже по уши в долгах, все мои «кредиторы» решили меня проучить, и я, избитый и пьяный, валялся в грязном переулке за старым цыганским кабаком. Она вышла ко мне откуда-то справа и, посочувствовав и пробормотав что-то не по-русски, подала руку. Позже, когда я уже сидел у нее дома, и она отпаивала меня горячим травяным чаем, я наконец-то смог разглядеть её: она была мила собой, стройна и даже, можно сказать, красива; черные смоляные волосы обрамляли царственный овал её восточного лица, красные губы выделялись на фоне её бледной, как снег, кожи, а черные глаза, как две бусины, сверкали из-под впалых щек. Содержание такой девушки требовало денег, и я снова бросился в долги: дорогие фешенебельные рестораны, театральные премьеры и «капустники» знаменитых актеров, прогулки под луной с бутылкой мадеры… Мои карманы окончательно опустели, и я потерял квартиру на окраине города, которую снимал в течение всего моего обучения в университете, и остался, как это сейчас говорят, «на улице без гроша в кармане». Уже тогда она начала проявлять характер и стала невыносима, скверна и сварлива, но отчего-то позволила мне пожить в своей хибарке. И я жил, как какая-то собака, обязанная приносить хозяйке тапочки, лизать её великодушные руки и мыть своим языком её восточные ноги, замаранные многодневной грязью, выполнять все её поручения, виляя коротким купированным, как у болонки, «хвостиком». А она хохотала, рассказывала об этом своим цыганским подругам и трепала меня по загривку, изредка – словно в награду – разрешая целовать её полные алые губы, трогать округлые сочные груди и гладить черные спутанные волосы, которые ниспадали на её покатые плечи (одно плечико было выше другого). Её специфическая красота никого не оставляла равнодушным, и у нее были десятки любовников: иногда она приводила очередного «кавалера сердца» прямо к себе домой и запиралась с ним в комнате, а я под шумок выскальзывал из её хибарки и отправлялся гулять, пытаясь развеять тоску и ослабить давление чувства ревности, сжимающего мое сердце; я был не в силах представить себе, что она может принадлежать кому-то еще, кроме меня одного. О, как я был влюблен в эту женщину, и какой низкой и преступной казалась мне эта связь, которую я никак не мог разорвать! Как я ненавидел себя за то, что позволял ей так со мной обращаться! Я сотни раз уходил от нее, пытаясь доказать, прежде всего, самому себе, что смогу жить без нее, что не люблю её и что сердце мое свободно целиком и полностью, но непременно возвращался под её крыло. В таких случаях она всегда зло сверкала своими черными чумазыми глазами и извергала неслыханные мною доселе проклятия, называя меня самыми грязными словами, а потом – будто сжалившись и смилостивившись – крепко хватала меня за шею, целовала и, отстраняясь, благоговейно крестила тремя сжатыми вытянутыми пальцами, бормоча под нос слова молитв и называя меня «блудным сыном».
Так продолжалось несколько месяцев, пока я не написал отцу письмо, в котором сознался и рассказал все: и о своей связи, и о проигранных деньгах, и о жутком пьянстве, в которое впал. Он прислал мне деньги, заметив, что я могу считать эти копейки своим наследством. Недолго печалясь, я купил себе новый деловой костюм и – по старой протекции университетских преподавателей и товарищей – отправился в адвокатскую контору, где всего за три года сделал себе блестящую карьеру и начал жить поистине на широкую ногу, не отказывая себе ни в чем.
___________________________________________
В тот день я сидел на летней террасе в «Фазане» и пил кофе, отмахиваясь от мух свежим выпуском утренней газеты. Отец мой к тому времени уже давно умер, и я действительно ничего от него не получил, но средств – спасибо моей профессии – мне теперь хватало.
Покачиваясь, она вышла из-за угла, стуча каблуками: тело её каждый раз чуть колыхалось и подрагивало от соприкосновения туфель с землей, но она держала осанку и все так же с достоинством медленно, будто плывя, подходила все ближе и ближе. Чуть остановившись в дверях, она осмотрелась по сторонам и, завидев меня за столиком в углу террасы, направилась в мою сторону, виляя своим внушительным и добротным задом. Она изрядно пополнела с нашей первой встречи (рестораны, театральные буфеты, кабаки и прочее сделали свое дело), но полнота только красила её: черты её лица стали более плавными, словно детскими, и глаза-щелочки уже не так зло смотрели на все вокруг.
-Закажите мне кофе, - властно проронила она, опускаясь на деревянный стул.
-А если не закажу? – усмехнулся я и рывком протянул свою руку к её кисти – она спешно отдернула её с улыбкой омерзения на губах, смерив меня презрительным испепеляющим взглядом.
-Я уйду от вас, - серьезно заявила она и, сняв с руки перчатку, подала её мне, словно позволив поцеловать: я коснулся её рябой кожи пересохшими губами.
-Ну же, ну, - вмиг потерялся я и затух: её власть надо мной была так же сильна и безгранична, как и во времена моего «падения», - ведь я люблю вас, дурная и распутная вы женщина, ведь я жизнь за вас отдам, - подняв руку вверх, я подозвал официанта и заказал ей кофе.
-А я вас – нет. Дайте папиросу, я знаю, у вас они всегда есть, - властно проговорила она и снова протянула свою руку, сверкая в воздухе коробком спичек.
Я подавленно вытащил из внутреннего кармана пиджака портсигар и, открыв его, положил на стол. Своими по-прежнему (несмотря на полноту) тонкими и продолговатыми пальцами она не спеша вытащила одну папиросу, сомкнула один из её концов своими губами и, чиркнув спичкой по боковой части коробка, подожгла её, вдохнув едкий серый дым и, посмеиваясь, стала выпускать клубы кольцами. Сгоревшую почерневшую скрюченную спичку она отбросила в угол.
-Смотрите, сами не сгорите, - улыбнулся я, - а то вас кто-нибудь точно так же зажжет, а потом бросит в темный угол, - я многозначительно хмыкнул, следя за выражением её недрогнувшего лица.
-Меня? Зажжет? – по-детски спросила она и от удивления округлила глаза; мне на секунду показалось, что это действительно невозможно: кто-то способен зажечь её, а потом бросить? Нет, никогда такому не бывать, никогда!
-Да, что это я, дурная шутка, простите, - пролепетал я потерянно.
Неловкую паузу в разговоре занял приход официанта, который принес ей кофе. Она одарила его благодарным взглядом и тихо шепнула: «мерси, гарсон!».
-Я бы не пришла к вам сюда, если бы у меня не было к вам одной новости, - сказала она, поставив горячую чашку на белое блюдце.
-Новость? – вздрогнул я, и мое сердце улизнуло в пятки, почуяв что-то неладное.
-Да. Я уезжаю. Сегодня вечером, - сладко проговорила она, словно желая добить меня этим неожиданным известием.
-Одна? Я могу проводить вас? – в горле мгновенно пересохло, и руки мои от расстройства и тревоги беспокойно затряслись.
-Нет, не можете. И кто вы мне вообще такой, чтобы провожать? Я уезжаю с Виктором. В Сочи, - добавила она и рассмеялась, наблюдая над моими бессильными потугами выдавить из себя некое подобие бесстрастной улыбки.
-Ах, с Виктором, - бессильно улыбнулся я и подмигнул ей, - да-да, хорошо. Когда же вы приедете обратно? – мой голос стал тверже: я попытался взять себя в руки.
-Никогда, - так же беспечно бросила она, крутя в руках заметно уменьшившуюся в размерах папиросу, которая с одного конца была алого цвета от её помады.
-Вы, должно быть, шутите?
-Нисколько. Мы с Виктором хотим там пожениться. И собираемся повенчаться… Ах, я возьму еще одну, вы ведь не против, мой милый мальчик? – она потрепала меня по щеке и заливисто рассмеялась.
-Берите, берите, - проблеял я, пододвигая портсигар ближе к ней, - сколько угодно, берите, мне не жалко, я еще куплю.
-Конечно, не против, что это я еще спрашиваю, - мрачная ухмылка зазмеилась по её губам, и она вытянула еще одну папиросу в полнейшей тишине, - так о чем это я? Ах да, вы не знаете Виктора, но и знать вам его необязательно. Он очень красивый молодой мужчина тридцати лет, имеет пару золотых приисков…
-Но и я не бедняк, - пролепетал я и неожиданно даже для самого себя подскочил к ней, встав на одно колено, - прошу вас, будьте моей… женой, будьте, прошу вас!
-Дурачок, встаньте же, ну, встаньте! Это ведь неприлично, - шикнула она, но было видно, что ей безумно нравится этот фарс, то неожиданно представление на террасе, которое я ей устроил.
-Будьте моей, мы с вами будем отдыхать и в Сочи, и в Ницце, и в Швейцарии… Хотите я увезу вас куда-нибудь далеко, хотите? Объездим с вами весь земной шар, - я захлебывался в словах и кинулся целовать её руки, - я куплю вам самые красивые платья, бархатные с оборками, всех цветов радуги, хотите? Будете купаться в лучах моей любви, славы и в золотых монетах, тратить несметное количество моих денежных запасов. Я буду вас водить в дорогие рестораны, мы будем оставлять официантам громадные чаевые, а вы… Только будьте моей, - выпалил я на одном дыхании, все еще сжимая её руку.
-Дурачок, - засмеялась она свысока и опустилась ко мне, проводя языком по моим синим пересохшим губам, - неужели вы думаете, что все богатства мира заставят меня прожить с вами пресную и, - продолжила она совсем тихо, - неинтересную жизнь? – она горестно усмехнулась и погладила меня по голове.
-И ничего нельзя сделать? – спросил я, поднимая на нее свои глаза.
-Простите меня, но я не люблю вас и никогда уже не полюблю, - тяжело и как-то слишком по-человечески вздохнула она.
Я встал, отряхнулся и уселся обратно, заказав официанту рюмку коньяка; взгляды всех людей вокруг были прикованы к моей ссутулившейся фигуре, а кто-то просто тыкал в меня пальцем и открыто смеялся, ничего не стесняясь.
-Ну вот, сделали из себя посмешище, - прошипела она, - даже стыдно находиться рядом с вами, - презрительно скривилась она, - нет уж, увольте, я уезжаю прямо сегодня. Девятичасовым поездом. Так и быть, можете прийти и проводить меня. Скажу Виктору, что вы мой старый любовник, которого я когда-то спасла. Он хоть посмеется, - она очаровательно улыбнулась и разом осушила всю чашку с кофе, - до вечера, мой милый, - сказала она и удалилась, все так же размахивая своими крупными бедрами.
Я опрокинул в себя рюмку коньяка и, не зная, что теперь делать, уставился ей вслед. Вдруг из-за соседнего столика ко мне подошла неприметная девушка и уселась на её место. Я медленно перевел еще не замутненный взгляд на нее.
-Добрый вечер, - скромно улыбнулась она, - вы, как я поняла, теперь свободны? Нет-нет, я очень вам сожалею, - поспешно заговорила она, увидев зачатки злобы в моих глазах, - но… со мной было то же самое. Может, пройдемся?
Я с благодарностью посмотрел на свою неожиданную спасительницу и, оставив на столе деньги, подхватил её под руку и направился к выходу.
____________________________________
Анна (мою новую знакомую звали именно так) оказалась очень мила в общении, и мы быстро сошлись, сыграв через несколько лет пышную свадьбу в городе N. Узнав, что семейное имение в Тамбовской губернии находится в ужасном состоянии, я был вынужден оставить адвокатскую карьеру и уехать, и моя молодая жена полностью поддержала меня в этом стремлении.
Конечно, в тот вечер я не пошел её провожать. Лишь через несколько дней в вечернем выпуске газеты я прочел, что девятичасовый поезд, отправлявшийся до Сочи, по дороге сошел с рельс, и все пассажиры погибли.
12 августа 2012, Белово