Лет пятнадцать назад моя сестра Юлия, отработав год в Германии по контракту, вернулась в родные пенаты. Тогда, кроме хорошего владения немецким (что сейчас даёт ей дистанционную работу, связанную с переводами), она пополнила свой жизненный багаж знакомствами с интересными людьми, в том числе с супругами Мехтильд и Клаусом.
Они некоторое время переписывались, созванивались, и, наконец, немецкая пара созрела для поездки в Россию.
Это произошло следующим летом после возвращения Юли.
– Серёж, слушай…
Юля говорила не спеша. Я понял, что сейчас последует просьба. Иногда она в таких случаях обаятельно улыбается, и ещё бывает, опускает глаза до полу. Ну-у… понятно, отказать нельзя.
Вот и сейчас она загадочно улыбалась.
– Завтра приедут Клаус и Мехтильд, – она тщательно подбирала слова, – ну, мы встретим, посидим.
– Так, – я встречно улыбнулся, ожидая продолжения.
– Клаус хочет почувствовать колорит нашей страны. Он бывал в Колумбии, в африканских странах… В Японии…
– М-м… Ну, ты загнула. Однако…
Я взгрустнул, поскольку изначально предположил, что максимум, что она попросит, это встретить их ночью в Пулково. А тут…
– Мы от Европы мало отличаемся, – сказал я задумчиво. – Чем его удивишь? Могу показать разваливающиеся деревянные избы.
– Не-е... В деревянное зодчество мы его свозим. Программа составлена. Нужна изюминка. Понимаешь?
– Подумаю, – промямлил я, почесав репу.
Три дня прошли суматошно. Юля с мужем выполняли культурную программу пребывания гостей. Кремль, Витославлицы, водные экскурсии… Ужины у Юли, где дважды присутствовали и мы с женой и дочкой.
В голову ничего не шло. На третий день за совместным ужином сестра, разговаривая с Клаусом, неожиданно повернулась ко мне. Я сносно знаю немецкий, поэтому мог в меру возможностей принимать участие в разговорах. Но в этот момент я сидел, погрузившись в свои тяжёлые думы.
– Серёж, – Юлин голос вернул меня в действительность. Она снова обратилась к Клаусу и сказала по-немецки: – У Серёжи есть сюрприз для Вас.
– О! – Клаус заинтересовался. – Руссиш экстрим? – спросил он меня.
Я, улыбнувшись, вяло произнёс единственную свою заготовку, ожидая увидеть разочарование на лице немца:
– Мы пойдём по грибы.
К моему немалому удивлению Клаус обрадовался.
– Отлично! – чуть не крикнул он. – Мы грибы в магазине покупаем и думаем, что они висят на деревьях, как бананы. Хо-хо! Я пойду!
– Вот и чудненько, – улыбнулась Юля. – А у нас с Мехтильд свои дела.
Одежда и сапоги нашлись у Кости, Юлиного мужа. А я решил позвонить Вовчику.
– Втроём веселее, – объяснил я Юле.
Голос Вовчика показался мне подозрительно заспанным. Хотя, почему подозрительно? Он частенько ложился спать вечером после работы. Часика на два.
– Вовк, – говорю, – пошли завтра по грибы.
– Не пойду, – ответила эта вздорная дрянь.
– Завтра суббота, – толкую, – на работу не надо. Немец с нами пойдёт, к Юле приехал. Пойдём. Грибов хочешь?
– Хочу.
– Так пойдём по грибы?
– По грибы – нет. За грибами пойду.
– Чёрт с тобой! Пошли за грибами.
…Мы ещё только входили в лес, а брюки у всех уже были мокрые. Высокие гордые травы мешали продвигаться, оставляя всю росу нам. Клаус тихо ругался. Колорита хотел? Нас с Вовчиком это нисколько не смущало. Не впервой!
Не успели мы пройти и пяти минут вдоль опушки с осинами, как Вовчик остановился и полез в сумку. Сумка имела весьма неприглядный вид. Ей было сто лет, но Вовкина мама упорно её зашивала. И цвет у неё был дивный – красный. Вовчик снял её с плеча, стал копаться внутри. Я знал, что открывать сумку не было никакой надобности, змейка давно не функционировала.
«Наверное, за пакетом полез», – думал я, поглядывая то в траву, то на друга. Обычно он собирал грибы в полиэтиленовый пакет, приносил ценный груз домой и устраивался в древней железной кровати перед телевизором, ожидая, пока мама приготовит жаркое. Это мы с Клаусом правильные такие, с корзинами пришли. А Вовчик – нет. Глупости всё это. Пакет ведь и в карман сунуть можно.
– Сергей! – донеслось до меня. – Зови немца!
– А что? – спросил я и, пока фокусировал взгляд на бутылке, которую Вовчик извлёк из сумки, понял всю нелепость своего вопроса. Я вспомнил вчерашний странный голос в трубке телефона, следом до меня дошло, что за аромат витал в автобусе, пока мы ехали сюда.
Значит, он уже опохмелился. Хочет добавить. Ну, что ж. Сразу несколько плюсов увидел я в этом, как ни странно.
Первое. Сейчас вот дёрнем по чуть-чуть, – а ведь это есть хороший повод познакомить получше Клауса с моим другом. Я-то знаю, насколько обаятелен чертяка в таком состоянии, когда не знающему его человеку ещё непонятно, что он уже выпил. Востренький, с хитринкой, но доброжелательный с прищуром взгляд добавлял к улыбке нечто неуловимое, располагающее к доброй беседе.
Немаловажно – второе – мы немного согреемся. А там и одежда на нас подсохнет.
Третье. Кто его знает, сколько на самом деле у него уже засажено. Не первый год пьёт. На троих раздавим, и баста. Ему меньше достанется. Не тащить же его из леса на себе, да ещё при госте из-за бугра.
Я присел на поваленное дерево рядом с Вовкой.
Подошёл удивлённый Клаус.
– Дринкен! – Вовчик протянул ему бутылку. – Зер гут!
Он поднял большой палец вверх.
– Во! – добавил.
Клаус запротестовал.
– Надо познакомиться, – сказал я ему по-немецки. – Один раз тепло будет.
Показал на его мокрые брюки.
Второй довод, кажется, показался ему убедительным. Он взял бутылку, но чего-то ждал. Ну, камараде, здесь тебе не мюнхенская пивная.
Представь себе, из горла придётся!
Давай, давай, – это Вовчик жестами начал торопить гостя. Он сцепил руки, изображая крепкое рукопожатие:
– Но пасаран! – почему-то сказал. Поковырявшись в памяти, выудил оттуда: – Дружба там, фройндшафт!
Клаус вздохнул, сделал глоток.
– Ещё, ещё! – подзадорил его Вовчик, протягивая конфету.
– Нохайнмаль, – перевёл я.
Немец присосался к горлышку.
Ну, всё. Жизнь налаживается. Я достал бутерброды и тоже пригубил. А друг мой не из тех, кто в таком деле пасует. Тем более, что сам заварил эту кашу. Он с удовольствием влил в себя приличную порцию, отправив следом конфету.
Клаус ел бутерброд и ходил вокруг нас, шарясь в траве.
– Ну, пошли.
Я встал.
– Ммм… Мм… – Вовчик замахал рукой, во рту торчал пирожок. – Повбутывки оставось. Надо бопивать.
Ладно, подумал я. Отыграем обязательную программу сразу, зато потом будем свободны. Не ахти, какая доза, чуть веселее станет.
– Клаус! – окликнул я.
Немец радостно прискакал.
«Вдарило», – отметил я про себя, глядя на него.
Со второй попытки мы уделали пузырь. Беспокойство моё улетучилось. И в том смысле, что выпил, и потому, что пить больше нечего.
Клаус рассматривал бутылку.
– Гут, – закивал он, улыбаясь мне.
– «Садко», – сказал я и указал под ноги, на веточку костяники с рубиновыми ягодками, – настойка на травах, которые растут в нашей местности. Ин дизе бецирк!
– Гут! – кивнул он опять, отдавая бутылку Вовчику.
– Не вздумай выкинуть тут, – заметив движение друга, упредил я.
Вовчик повертел бутылку в руках, посмотрел на немца. Сунул-таки бутылку в свою тёртую сумку. Я уловил, как подозрительно звякнула она обо что-то в красных недрах…
Мы так и шли по краю леса, не теряя друг друга из вида. Этот осинник обычно щедро делился с нами своими сокровищами. В основном подосиновиками, конечно же.
Вовчик присел, срезая гриб. Ура! Тихой охоте положено начало. Мы с Клаусом, не сговариваясь, рванули к Вовчику.
– Нашёл? Что там? – не терпелось узнать мне.
– А х… – начал, было, он, но осёкся и неожиданно выдал: – Фигакус какойтус.
Надо сказать, что первое слово на самом деле было несколько иное, начиналось на букву «х», но по понятным причинам я заменил его на более безобидное, где-то близкое по смыслу, – «фигакус».
Так вот, лыбясь и щурясь, Вовчик выдал:
– Фигакус какойтус.
Я принял от него обычный подберёзовик с белой шляпкой, начал рассматривать, раздумывая, что сказать немцу. Кроме подосиновиков Вовчик ничего не знал. В остальных грибах он путался. Если доводилось бывать в лесу одному, брал исключительно подосиновики. Внутри меня стала нарастать волна смеха. Задушив с трудом этот прилив, я на появившемся кураже стал, привирая, переводить:
– Он биолог, – мотнул я головой в сторону Вовчика, – поэтому по привычке дал название по-латыни. Это фигакус какойтус – белоголовик обыкновенный.
– Фигакус какойтус, – эхом отозвался Вовчик.
И достал из сумки вторую бутылку:
– Надо отметить находку. Чтобы грибы не кончились…
Он стоял и озорно поглядывал на нас с Клаусом. Я перевёл взгляд на немца. Тот тоже уже весело щурился. Вспомнилось вчерашнее: «втроём веселее будет». В самом деле, весело. Вторую волну смеха я сдерживать не стал.
Мы вернулись немного назад, на то самое поваленное дерево. В траву из красной сумки и моей корзины полетели пакеты с едой. «Неплохая сервировка стола», – отметил я про себя. В ногах у нас лежала стопка блинов, напечённых Юлей, штук пять варёных яиц, колбаса, сыр, хлеб. Конфеты, опять же.
Никто теперь не торопился. Клаус понял, что можно немного пообщаться. У меня был целый день впереди. Ну, а Вовчик и вовсе никогда и никуда не спешил.
Протянутая Клаусу бутылка обошла привычный круг. На этот раз убавилось не так много настойки. Дозу, не сговариваясь, сбавили.
Пока немец крякал, а я, закусывая, раздумывал, с чего начать разговор, мой друг, чистя яйцо, произнёс:
– Притча. На этой неделе сочинил.
– Что – притча? – переспросил я.
– Сочинил, сейчас расскажу. Пусть немец знает, что мы не только щи лаптями хлебаем, но и высокой литературой свой мозг разрабатываем.
– Ну-ну, рассказывай. Притчу он сочинил. От бутылки не очень отвлекало? – съязвил я.
– А ты не умничай, – парировал Вовчик. – Про Хэпнера читал и не возникал?
Это была чистая правда. После армии он написал детектив про сыщика Хэпнера, но с тех пор, как начал квасить, всякое творчество прекратилось.
– Ну-ну, – повторил я и повернулся к Клаусу. Мой друг, мол, знает интересную историю, хочет её рассказать. Клаус кивал и улыбался, улыбался и кивал.
Вовка перекинул свою сумку в траву через импровизированный стол и уселся на неё. Честно говоря, очень здорово, что он догадался сделать это. Теперь он мог говорить глаза в глаза, а мне не надо было вертеть головой, то слушая «сказителя» слева от себя, то поворачиваясь вправо, чтобы перевести на немецкий услышанное.
Текста притчи у меня нет, но со смыслом не навру, точно.
«Жил-был старик. То есть, это он позже стал стариком, когда пришло время. А когда-то он был молод и вполне доволен жизнью. В ту пору у него была собака. Небольшая, очень верная, всегда готовая защитить своего хозяина. И глаза у неё были такие… сказать, что умные, просто ничего не сказать. Человечные… даже человеческие, казалось ему иногда.
Жили себе, жили. Привязались, конечно, сильно друг к другу. Но когда ты постоянно рядом с другом, то это воспринимается как само собой разумеющееся, и ты даже можешь и не догадываться, как сильно любишь его. Не догадываешься, пока… пока не потеряешь друга. К сожалению, именно так и произошло. Собака погибла.
Тихим майским вечером во двор вошла женщина в чёрном одеянии, улыбаясь, что та Мона Лиза, и попросила наточить нож. Просила ещё воды, да немного хлеба. Сказалась скиталицей, а нож ей нужен, чтобы резать хлеб и не бояться лихих людей на дороге.
Про себя мужчина дал ей имя – Чёрная.
Пока хозяин точил инструмент, небо затянуло, стало темно. Заскулила собака.
Он, гордясь прекрасно выполненной работой, вынес нож, собираясь вернуть его гостье. Мужчина слыл мастером на все руки.
В этот момент грянул гром, разрывая пространство, отражаясь от стен воздушных масс, метаясь эхом в тех промежутках, что оставляла ему природа. Упали первые крупные капли. Едко озарила двор молния, указав на мгновение ориентиры и дав резкие тени от них.
Он успел разглядеть собаку. Она, лёжа на животе, лизала лапу и продолжала скулить.
Куда-то под забор, за которым земная твердь стремительно рушилась в овраг, заросший мелким кустарником, быстро скользила чёрная, совершенно чёрная змея. Женщина словно испарилась.
Лечение, известное на то время, не помогло. Через день собака умерла.
Мужчина сильно горевал, но жизнь шла вперёд, ставя новые задачи, уводя от тяжких дум.
Вечерами ходил на речку, купался нагишом, благо рядом никого не было, ловил рыбу.
И вот однажды, искупавшись в тёплых водах, одурманенный едва уловимыми запахами прибрежных трав, сел на берегу, закинув удочку, и чуток забылся. Думал он о хорошем улове. Питался всю весну зеленью с огорода, да старыми запасами. Рыба пришлась бы кстати.
…Необычайно красивое пение вернуло его из лёгкого забытья. Нагая девушка стояла рядом по пояс в воде и выводила тихим зачаровывающим голосом песнь, наклонив голову и выжимая волосы.
– Как тебя зовут? – спросил он и, не дождавшись ответа, шагнул навстречу, не замечая, что намокают штаны. Девушка немного отступила. Волшебное пение тянуло мужчину на подвиги. Он вплотную подошёл к ней. Осторожно, неуверенно дотронулся до груди. Девушка хохотнула:
– Я тебе нравлюсь? Пошли со мной!
Он продолжал её гладить, а она понемногу отступала, завлекая его всё дальше...
Под резко потемневшим небом расплылись черты лица прекрасной незнакомки.
Прогремевший гром вернул его на мгновение к действительности. Несколько вспышек молний, одна за другой, дали ему возможность увидеть ту, что тянет его на глубину. Жуткий щучий оскал, и при этом такая живая упругая грудь, которой он касался под водой. Ещё молния. Тварь дёрнула его за собой.
Всё…
Последнее, что он видел, – мелькнувший чёрный чешуйчатый хвост, ликующий серебряными отсветами при очередной вспышке молнии.
Он не помнил, что его спасло.
Очнулся на берегу без одежды.
«Чёрная?» – замотал головой, пугаясь собственной догадки.
Кажется, прошло несколько месяцев, и плохое стало забываться. Через год затянулись рубцы на ноге от щучьих зубов, что гноились всё это время».
Вовчик протянул бутылку Клаусу. Нам хотелось и добавить, и в то же время узнать, что будет дальше. Немец быстро опрокинул пузырь, сделав несколько крупных «бульков». Я немедленно последовал его примеру.
Оставалось подождать, когда наш рассказчик произведёт необходимые действия.
У меня перед глазами застыла картина: Вовчик, вращая глазами, превратился в артиста, если не сказать – в мага, который играл со своей публикой, как хотел. Был забавный момент, когда он, показывая размеры щучьего хвоста, раскинул в стороны руки. Это напомнило мне известную картину «Охотники на привале».
И вот он продолжил.
«Мужчина нашёл себе хорошую пару, женился. Шёл год за годом, а детей у них не было. Через много-много лет они с женой взяли приёмного сына. Хорошенький мальчишечка, послушный. Но не говорит. Задержка в развитии. Медики сказали, что это может пройти, надо с мальчиком много общаться. Супруги, вошедшие к тому времени в преклонный возраст, постоянно играли с сыном в развивающие игры, знакомили со сверстниками, выполняли все рекомендации врачей.
И такой общительный мальчуган рос, хоть и не говорил. Сам всё понимал, и родители его понимали. Глаза умные-умные. Смотрит, – и, кажется, знает, что ему скажут в следующий момент, не ошибётся. Бросался выполнять именно то, что необходимо было сделать. Словно та собака, из молодости старика.
И вот слышит как-то раз наш старик крики и плач во дворе. Бросается посмотреть, – вдруг что случилось, вдруг помощь его нужна. Старуха у ворот голосит над невесть откуда взявшейся собачонкой. Но где же сын-то?
– Ну, чего орёшь? – рявкнул он, а сам растерянно оглядывается по сторонам. Нежно берёт на руки собачку. – Смотри, ты её совсем напугала.
Старик вспомнил свою собаку, и его прошибла слеза. Прижал её к себе. Глянул на собаку, желая утешить, да тут же окаменел. На него смотрели глаза приёмного сына.
– Это она… – тяжело дыша, жена протянула руку в сторону чёрной вороны, сидевшей на заборе. – Просила молока для своих детишек. Гладила нашего по головке… улыбалась… Махнула рукой, сверкнула очами… оборотилась птицей…
Многосводчато прогрохотал гром.
Дед подошёл к забору.
– Я не держу на тебя зла, – сказал птице. – Пацан всё равно не говорил. Ты мне вернула мою собаку.
– Спятил, старый! – зарыдала старуха, то вскидывая руки, то биясь о землю. – Спя-аааатил…
Старик улыбался.
– Смотри, – сказал он вороне, – моей собаке хорошо у меня на руках, она успокоилась…
– Спятил! Спятил! – билась головой о землицу жёнушка.
Гладя засыпающую собаку, старик мягко произнёс:
– Пойдём, голуба, молочка дам твоим пострелятам…
Ворона слетела наземь, обернувшись чёрной девицей, прошла в сени за стариком.
– Опп-п-п…
Чёрная будто внезапно нарвалась на стену, и, оседая на пол, чувствуя жжение, острую боль в животе, услышала:
– Помнишь ножичек? Я его, честно работая, наточил. Никого не обманывал.
Старик пнул Чёрную ногой.
– Теперь ползи, лети, плыви!
Но та не могла уже ни ползти, ни лететь, ни плыть… Лишь чёрное мокрое пятно на половицах, уменьшаясь в размерах, уходило в щель…
Молнии беспорядочно стали бить в дома и деревья».
Вовчик умолк. Смысл рассказанного резко контрастировал с улыбкой и морщинками вокруг прищуренных глаз, ожидающих нашей реакции.
– Мораль та притча какова? – намеренно коверкая слова, вопросил я.
Мы с Клаусом уставились на Вовчика.
Потягивая свою «Приму», он выдал:
– Никогда не знаешь…
И, не докончив фразу, посмотрел наверх.
Тут-то и мы с Клаусом обратили внимание, что резко потемнело.
Где-то далеко-далеко, высоко-высоко, набирая амплитуду размаха, закачались кроны деревьев. Лес заскрипел. Шутки в сторону! Сейчас огромные осины начнут ломаться, как спички.
Загремела, перебирая мехами, атмосфера, приближая свои колебания к тому месту, где мы сидели.
Я посмотрел на Клауса. Нет, лучше бы я этого не делал. Немец побледнел.
– Вовк, давай, добацаем! – скомандовал я, одобрительно кивая Клаусу, который уже ухватился за бутылку, настолько быстро она оказалась у него в руках. Пришлось даже сбавить его порыв, чтобы нам хоть что-то осталось.
Мы быстренько собрались и пошли, как всегда, вдоль края леса.
Стало покапывать. Вдали на юге слабо сверкнуло и следом бабахнуло.
Я стал вспоминать, как лучше вести себя в лесу при грозе. Вовчика, похоже, не волновало, что происходит вокруг. Как ребёнок он нет-нет, да срывал подосиновики, гордо демонстрируя их нам. У меня грибы тоже прибавлялись. Клаус жался ко мне и делал вид, что «тихо охотится».
И тут стало очень тихо.
«Непонятно, кто за кем тихо охотится, – только успел подумать я, как грибы пошли косяком. – Неужели? Может ли быть такое ещё раз?»
Много лет назад мы ездили с отцом в одно местечко за сотню километров от города. Он работал тогда на заводе. В советское время это было, надо сказать, весьма успешное предприятие. Их автомобили с военной начинкой постоянно стояли на железнодорожной платформе, охранялись военными с автоматами, составы уходили один за другим.
Так вот. Из тех людей, что поехали тогда с нами, половина ушла по ягоды, другая половина, в том числе и мы с отцом, оказались грибниками. В общем, часа три мы ходили и ругались. Пока не вернулись в машину. Кто-то из ягодников уже вернулся. С ягодами и грибами. Подсказали нам, куда идти.
Мы вышли, как нам и объясняли, на прошлогоднее пожарище. Это была опушка на южной стороне леса. Столько подосиновиков на квадратный метр, как в тот раз, мы никогда больше не видели. Я не знаю, откуда у отца оказался огромный полиэтиленовый мешок, как из-под картошки, килограммов на сорок. Эту тайну он унёс с собой. Но я помню наш с ним триумф! Когда мы шли по городу с полными корзинами, а на спине я нёс мешок грибов… И как люди оглядывались нам вслед.
Это было что-то…
К чему это я. У меня же в корзине тоже оказался огромный мешок! Я думал, это пластиковый плащ: возможно, Костя положил на случай дождя. Ан, нет!
Воспользовавшись тишиной, мы шустро, почти не вставая, брали то, что было нашим по праву. Мы набили подосиновиками корзины, Вовкин пакет, огромный этот мешок… Прогулка в лес на заказ, честное слово! Чтобы иностранца удивить.
Когда добирали, шёл хороший дождь, молнии сверкали прямо над нами.
– Ну, что, выходим? – Вовчик поднял кверху голову с мокрыми волосёнками.
– Да, – отзываюсь, – в поле безопаснее.
Клаус, определив вектор нашего движения, бежит впереди всех.
И тут происходит непредвиденное. Метрах в ста от нас впереди по курсу в траву бьёт молния. Я вижу непроизвольно присевшего от ужаса немца, Вовчика, да и сам я в той же позе.
Огромный столб плазмы метра три в диаметре мгновенно упирается в землю и исчезает, будто ничего и не было. Странно, рядом высокие деревья, но молния ударила просто в землю! Вот и верь после этого разъяснениям, как вести себя в грозу!
А может, тут Курская магнитная аномалия? На новгородской земле? И под землёй куча металла?
Борясь со страхом, мы проходим рядом с тем местом, куда ударила молния. Ожидали увидеть выжженную землю. Ничего! Трава, что и вокруг в лесу, и… никаких следов молнии!
Торопимся дальше. В поле, в поле. Там, говорят, безопаснее…
А молнии грозят. То тут, то там…
Оглядываемся на треск. Есть! Прямое попадание в сухую крону.
Мы уже в поле, и почти бежим от леса. Боже…
Боже, отчего у Клауса утром болит голова? Какие тебе, Клаус, таблетки, блин! Россия, понимаешь?
Бегу в ларёк. Четыре пива, думаю, хватит на двоих.
Вчера вечером, когда Юля приготовила жаркое из грибов, он, поддев на вилку маленькую шляпку подберёзовика, радостно воскликнул:
– Ху…кус какойтус!
Чем ввёл в ступор Юлю.
Да! Это я перевожу слова Вовчика для читателя! «Фигакус какойтус»! Как же! Клаус повторяет то, что слышал.
– Ху…кус какойтус!
Он обогатился на пару русских слов, чему безмерно рад. Думает, что латынь…
А ещё через неделю я узнал от Вовчика, что после меня ему звонила Юля, просила не позориться перед немцем. Не дай Бог, нажрётесь, угрожающе сказала она ему. Гость, сказала, приехал к нам за колоритом, а не пьянствовать. Понятно? Да, сказал Вовчик, и просидел ночь, сочиняя притчу.
И фразу, которую он не успел договорить в лесу, я теперь знаю:
«Никогда не знаешь, что кроется за улыбкой какой-либо прелестной мадонны».
Я ему честно выдал, что притча мне понравилась, а вот эта фраза… Извини, мол, но что-то тут не так.
– Придумай лучше, – спокойно произнёс он тогда, пыхнув мне в лицо дымом своей «Примы».
– Твоя притча, ты и придумывай, – отозвался я. Хотя, признаюсь, не раз думал об этом разговоре, да и о самой притче. Ведь Чёрная изначально приклеила на лицо невинную и загадочную улыбку с картины Леонардо. Все они такие…
Ладно, с этим, вроде, разобрался.
Но откуда взялась гроза?
Её-то в сценарии не было! В отличие от грозы в притче…