Читая, слушая и думая о девушках по делу Pussy Riot, мне всегда вспоминается Агния и вот этот эпизод из романа Александра Солженицына «В круге первом».
«…В ней было что-то задержавшееся детское. Она боялась тех тайн, которые связывают мужчину и женщину в супружестве, и упавшим голосом спрашивала у него: « А без этого нельзя?». - «Но это совсем, совсем не главное! – с воодушевлением отвечал ей Антон. – Это только дополнение к нашему духовному общению!». И тогда впервые ее губы слабо пошевельнулись в поцелуе, и она сказала: « Спасибо тебе. А, иначе, зачем было бы жить? Я думаю, что я начинаю тебя любить. Я постараюсь обязательно полюбить».
Той самой осенью они шли переулками у Таганской площади, и Агния сказала своим тихим лесным голосом, который трудно расслышивался в городском громыхании:
- А хочешь, я покажу тебе одно из самых красивых мест в Москве?
И подвела к ограде маленькой кирпичной церкви, окрашенной в белую и красную краску и обращенной алтарем в кривой безымянный переулок. Внутри ограды было тесно, шла только вкруг церквушки узкая дорожка для крестного хода, чтобы поместились только священник и дьякон. За обрешеченными окошками виделся из глубины мирный огонь алтарных свечей и цветных лампад. И тут же рос, внутри ограды, старый большой дуб, он был выше церкви, его ветки, уже желтые, осеняли и купол, и переулок, отчего церковь казалась совсем крохотной.
- Это церковь Никиты Мученика, - сказала Агния.
- Но не самое красивое место в Москве.
- А подожди.
Она провела его между столпами калитки. На каменных плитах двора лежали желтые и оранжевые листья дуба. Едва не в сени того же дуб стояла древняя шатровая колоколенка. Она и прицерковный домик за оградой заслоняли закатное уже низкое солнце. В распахнутых двухстворчатых железных дверях северного притвора согбилах нищая старушка и крестилась доносящемуся изнутри золотисто-светлому пению вечерни.
-« Беже церковь та вельми чудна красотою и светлостью…» - почти шептала Агния, близко держась плечом к плечу.
- Какого же она века?
- А тебе обязательно век? А без века?
- Мила, конечно, но не…
- Так смотри! – Агния натянутой рукой быстро повлекла Антона дальше – к паперти главного входа вышла из тени в поток заката на низкий каменный парапет, где обрывалась ограда и начинался просвет для ворот.
Антон ахнул. Они как будто сразу вырвались из теснины города и вышли на крутую высоту с просторной открытой далью. Паперть сквозь перерыв парапета стекала в долгую белокаменную лестницу, которая многими маршами, чередуясь с площадками, спускалась по склону горы к самой Москва-реке. Река горела на солнце. Слева лежало Замоскворечье, ослепляя желтым блеском стекол, впереди дымили по закатному небу черные трубы МОГЭСа, почти под ногами в Москва-реку вливалась блесчатая Яуза, справа за ней тянулся Воспитательный дом, за ним высились резные контуры Кремля, а еще дальше пламенели на солнце пять червонно-золотых куполов храма Христа Спасителя.
- Да! Это Москва! – захвачено произнес Антон.
- Как же умели древние русские люди выбирать место для церквей, для монастырей! – говорила Агния прерывающимся голосом – Я вот ездила по Волге и по Оке, всюду так они строятся – в самых величественных местах. Архитекторы были богомольцы, каменщики – праведники.
= Да-а, это Москва….
- Но она уходит, Антон, - пропела Агния. – Москва – уходит!...
- Куда она там уходит? Фантазия.
- Эту церковь снесут, Антон – твердила Агния свое.
- Откуда ты знаешь? – рассердился Антон. Это художественный памятник – Он смотрел на крохотную колоколенку, в прорези которой, к колоколам заглядывали ветки дуба.
- Снесут! – уверенно пророчила Агния, сидя все так же неподвижно, в желтом свете и в желтой шали.
Агнию в семье не только никто не воспитывал верить в Бога, но наоборот: мать ее и бабушка в те годы, когда обязательно было ходить в церковь, - не ходили, не соблюдали постов, не говели, фыркали на попов и везде высмеивали религию так мирно уживающуюся с крепостным рабством. Бабушка мать и тетки Агнии имели устойчивое свое исповедание: всегда быть на стороне тех, кого теснят, кого ловят, кого гонят, кого преследует власть. Бабку знали, кажется, все московские народовольцы, потому что она приючала их у себя и помогала, чем умела. Ее дочери переняли за ней и прятали подпольщиков – эсеров социал-демократов. И маленькая Агния всегда была расположена за зайчика, чтобы в него не попали, за лошадь, чтобы ее не секли. Но она росла, и – неожиданно для старших, это преломилось в ней, что она за церковь, потому что ее гонят.
Она настаивала, что теперь-то было бы низко избегать церкви, и, к ужасу матери и бабки, стала ходить туда, отчего невольно вникала во вкус богослужений….Мимо них проходили, крестясь на открытые двери церкви, поднявшиеся с набережной запоздавшие богомольцы. Входя в ограду, мужчины снимали картузы. Впрочем, мужчин было меньше гораздо и не было молодых…. Потом (Агния) настояла, что хочет пойти помолиться…зашли. Под толстыми сводами кольцевая галерея с оконцами, обрешеченными в древне-русском стиле, шла вокруг церкви обводом. Низкая распирающая арка вела из галереи под неф среднего храмика.
Через иконки купола заходившее солнце наполняло церковь и расходилось золотой игрой по верху иконостаса и мозаичному образу Саваофа.
Молящихся было мало. Агния поставила тонкую свечку на большом медном столпе и строго стояла, почти не крестясь, кисти сомкнув у груди, одухотворенно глядя перед собой. И рассеянный свет заката и оранжевые отблески свечей вернули щекам Агнии жизнь и теплоту.
Было два дня до Рождества Богородицы, и читали долгий канон Ей. Канон был неисчерпаемо красноречив, лавиной лились хвалы и эпитеты Деве Марии, - и в первый раз Яконов понял экстаз и поэзию этого моления. Канон писал не бездушный церковный начетчик, а неизвестный большой поэт, полоненный монастырем….
*****
Яконов очнулся. Мажа кожаное пальто, он сидел на горке острых обломков на паперти церкви Никиты Мученика.
Да, бессмысленно разрушили шатровую колоколенку и разворотили лестницу, спускавшуюся к реке. Совершенно даже не верилось, что тот солнечный вечер и этот декабрьский рассвет происходили на тех же квадратных метрах московской земли. Но все так же был далек обзор с холма, и те же были извивы реки, повторенные последними фонарями….
Он встал и, дотянувшись до решетчатого оконца галереи, заглянул внутрь. Оттуда пахнуло сырым кирпичным запахом, холодом и тленом. Неясно рисовалось глазам, что и внутри – куча битого камня и мусора.
Яконов отклонился от оконца, и, чувствуя замедления в бое сердца, припал к косяку у ржавой железной двери, не распахивавшейся много лет ».
И иногда я думаю, не внуки ли Агнии будут те девушки, по делу Pussy Riot. Скорей всего, это так. Как изменилась наша страна!