С`est La Vie
Осенний дождь барабанил по стёклам. За стеной кто-то пронзительно тарахтел дрелью. «Каждый вечер кто-то что-то ремонтирует… Покоя нет», – подумал Валерий Владимирович и упал в кресло. Закрыл глаза, чтобы отрешиться от этого шума. Нужно было сосредоточиться, всё ещё раз взвесить, предусмотреть последствия. Нет, из театра его не погонят. Не последний он там человек, да и не такая уж необычность в их актёрской среде. Люди сходятся и расходятся. Мало ли что?!
Валерий Владимирович откинулся на спинку кресла. Нервы и все чувства противились этому шуму.
«Странно, что Веры до сих пор нет. Она же сегодня не занята в спектакле. Что ей делать в театре? О дочери совсем не думает…».
За окном сгустились сумерки, и в комнате стало темно. Валерий Владимирович зажёг настольную лампу и взял папку, лежащую на столе. Это была новая пьеса, которую он будет ставить. Чёрт возьми, где взять актрису, которая могла бы сыграть в этой пьесе героиню-любовницу? Молодых в театре раз-два и обчёлся. Вера, конечно, сыграла бы, но, во-первых, возраст уже не героини-любовницы, а во-вторых, в свете надвигающихся событий Валерий Владимирович понимал, что эту роль дать жене просто кощунственно. «Простые вещи в жизни бывают самыми сложными», – подумал он и отложил папку в сторону.
Встал из-за стола и подошёл к окну. Перед его глазами простирался вечерний город, залитый искусственным светом. Взгляд его привлекла тёмно-синяя полоса холодного осеннего неба, застывшая на закате. Эта зыбкая небесная полоса над сияющим желтыми огнями городом, казалось ему, таила в себе единственную надежду на какой-то просвет в его жизни.
Он услышал, как открылась входная дверь. Посмотрел на часы. Они показывали половину одиннадцатого. Леночка уже спала.
По звукам в прихожей различал, как жена сняла плащ и туфли, бесшумно прошла на кухню. «Сейчас войдет и опять начнёт выяснять отношения», – подумал Валерий Владимирович. Ему не хотелось с ней разговаривать, задавать ненужные вопросы, слышать бессвязные оправдания.
Жена успела переодеться в халат. Он продолжал стоять у окна, не обернувшись.
– Зайди на кухню, – сказала она.
Он неохотно повернулся. На его немолодом осунувшемся лице не отражалось никаких чувств. Пройдя на кухню, сел к столу и посмотрел на неё грустными, равнодушными глазами. Она ещё не смыла с лица макияж, и от её тёмных, коротко стриженных волос исходил сладкий запах духов, смешанный с запахом сигаретного дыма и вина. В тридцать семь грим уже не скрывал морщин.
На электроплите засвистел чайник.
– Будешь чай? – взглянула она на него.
– Нет, не хочу.
Ей нужно было с чего-то начать выяснение отношений.
Отпив глоток, она задала случайный вопрос:
– Что сегодня делал?
– Тебе это надо знать?
– А что, я уже и узнать не могу?
– Я же не спрашиваю, чем ты занималась до половины одиннадцатого вечера.
Она сделала ещё один глоток и поставила чашку.
– Ты не спрашиваешь, потому что тебе на меня плевать.
Он поднял на неё глаза.
– А тебе?
– Что мне?
– Тебе разве на меня не плевать?
– Пока ещё нет, мой милый. Но всё идёт, наверное, к тому. Мы ведь с тобой знаем, что как женщина, как жена я тебя больше не интересую. Так что же мне делать остаётся?
Он бросил на неё жёсткий взгляд.
– А что тебе остаётся?
Она отвернулась, стерла салфеткой помаду с губ.
– Да так, ничего особенного. Надо же мне с кем-то общаться. Из тебя за весь день слова не вытянешь. На работе меня не замечаешь. Ты женился-то на мне для чего?
– Прекрати паясничать. Тебе прекрасно известно, что я любил тебя. – Он встал и на выходе из кухни добавил: – Ты живешь ради развлечений. Вот и живи. А меня оставь в покое.
– А ты? Ты думаешь, я не знаю о твоих отношениях с этой лахудрой?!
– Это с кем же?
– С Шуркой из тринадцатой квартиры!
– И что ты знаешь?
– Всё знаю. И как ты к ней ныряешь, когда я занята в спектакле, и… Ты забыл, что Леночке уже двенадцать. Она же всё видит! Только не пойму, что у вас общего? Мы с тобой в одном театре служим, а она – чиновник, работник районной администрации…
– Ладно, прекрати базар… Спать пора. Я лягу в кабинете…
– Вот-вот, в кабинете! А потом спрашиваешь, где я была!
Вернувшись в свою комнату, которую он привык называть кабинетом, погасил свет, сел на диван и закрыл лицо руками. Минут пять сидел неподвижно, слыша звон посуды на кухне и шум воды в ванной. Затем из прихожей вновь прозвучал её голос:
– Я думаю, нечего нам тянут кота за хвост. Давай, разведёмся. Только без скандала. Тихо, спокойно, интеллигентно. И иди к своей Шурочке. А в театре это вовсе не обязательно афишировать. Квартиру, надеюсь, ты оставишь нам с Леночкой. Будь мужчиной хотя бы в этом.
Она говорила, говорила, а Валерий Владимирович уже перестал её слушать.
«Ну, вот и решилось само собой, – думал он. – Пусть будет так. А жить я смогу и у Сашеньки. И недалеко. Буду и за Леночкой присматривать. Самый трудный возраст…».
А из кухни раздавалось:
– Ты занят своей жизнью, в которой мне нет места. Мы стали чужими друг другу!
«Нет, Вера, – мысленно отвечал он. – Ты никогда не интересовалась моей жизнью, ни прошлой, ни настоящей. Только твои удовольствия были для тебя превыше всего. И карьера… роли… звание…».
Вера Васильевна громко хлопнула дверью в спальню. Несколько минут до его слуха доносились её сдавленные рыдания, потом всё стихло.
Он опять приблизился к окну. Ночных огней в домах стало меньше, город погружался в сон. И синяя полоса неба, недавно мерцавшая на закате, тоже исчезла во тьме, не оставив ни малейшей надежды на какой-то просвет в его жизни.
Утром Валерий Владимирович проснулся от грохота. Он натянул на себя спортивный костюм, в котором обычно ходил дома, и заглянул в спальню. Жена выставила два больших чемодана и бросала в них его вещи.
– Что ты делаешь?
– Собираю тебя в новую жизнь. Мы же решили с тобой сделать всё тихо и интеллигентно. Поверь, никаких скандалов я устраивать не буду. Ты только Леночку не травмируй. Она уже большая девочка. Поймёт. И никаких алиментов мне не надо. Выращу сама. Ты не беспокойся!
Ещё немного, и у неё началась бы истерика, поэтому Валерий Владимирович счёл за лучшее выйти из комнаты. Он сидел в кабинете и слышал, как жена кормила дочь, как выпроводила её в школу.
«Неужели всё это серьёзно? Интересно, как на это отреагирует Сашенька? Впрочем, они уже такой вариант обсуждали. Ну, что ж… Рано или поздно это должно было случиться…».
Валерий Владимирович не спеша поднялся с дивана, сдвинул его, сделал, как обычно, небольшую зарядку, побрился и вышел на кухню. Небо за окном оказалось безоблачным, в стеклах соседних домов ослепительно блестело солнце. Радостно чирикали воробьи на ветке. Клацали ходики на стене.
Валерий Владимирович перетянул цепь, качнул шишкастые гири и посмотрел в окно. Воробьи перелетели на ветку огромного тополя.
– Завтрак на столе. Позавтракай и созвонись со своей Шурочкой… Или у тебя от её квартиры уже есть ключи? Впрочем, меня это не касается. Только не тяни кота за хвост! После завтрака бери свои вещи и уходи. Днём я в дверях сменю замок.
«Хоть и женатый, а вернулся к холостяцкой жизни, – мелькнула грустная мысль. – Ладно, переживем и это».
Знакомую мелодию пропел его мобильный телефон. Он взял трубку.
– Да? Здравствуйте. Репетиция, как обычно, в два. Нет-нет. Ничего не отменяется.
Отключился и посмотрел на жену.
– Ты на репетиции будешь?
– Я же сказала, что ничего у нас не меняется. Буду. Ты только не устраивай истерики. Повторяю, мы с тобой расходимся, как интеллигентные люди. У нас общая дочь. Мы постараемся сохранить дружеские отношения. Я даже твоей Шурочке не буду устраивать скандала.
– Понятно… Только не делай из меня демона. Это жизнь. Так получилось…
– Не оправдывайся… Не унижай себя…
– Хорошо…
Он резко встал, пошёл в спальню, взял приготовленные женой два чемодана и вынес их в прихожую.
– Если я что-то забыла положить, ты всегда сможешь это забрать. Ты, наверное, захочешь забрать свои книги, папки… Зайдёшь и заберёшь…
– Хорошо… Только машину я оставляю за собой. К тому же у тебя всё равно нет прав. Квартира, мебель, всё – тебе с Леночкой. Мне мои личные вещи и машина. Я к ней привык…
– Да, конечно… Пусть будет так…
Валерий Владимирович был обескуражен спокойствием жены. Подумал, что у неё кто-то появился и она торопится освободить ему место. Но промолчал. Взяв чемоданы, не оглядываясь вышел из квартиры. Благо на этой же лестничной площадке жила Сашенька. Своим ключом открыл квартиру Александры Николаевны Золотарёвой, поставил чемоданы в прихожей, прошёл в комнату и позвонил Сашеньке.
– Дорогая! Всё свершилось! Звоню из твоей квартиры. Я ушёл. Ты не можешь приехать хотя бы на часок?
– Что случилось?
– Я же сказал. Объяснился с женой, собрал вещи и ушёл. Подъезжай.
– Хорошо. Через час буду.
Когда примчалась Александра Николаевна, он успел сварить кофе. Аромат его разносился по квартире. Валерий Владимирович терпеть не мог растворимый, всегда покупал свежие зёрна, молол в деревянной кофемолке и варил на малом огне.
– Как аппетитно пахнет! – сказала Александра Николаевна, открывая дверь, и влюбленно глядя на Валерия Владимировича.
Она сняла плащ, подошла к нему и нежно поцеловала.
– Так как же это произошло? Ты ей всё рассказал?
– Инициатива исходила от неё. О нас она всё знает…
– Ну что ж, всё, что делается, – делается к лучшему.
– Она вполне нормальный человек, и думаю, никаких скандалов устраивать не будет. К тому же мы работаем вместе. Она занята в спектакле, который я ставлю…
– Ну и ну! В театре у вас будет одна история, а в жизни – другая… Хорошо, что ты уже на сцене не играешь. А то бы могли встретиться в спектакле, как любовники…
– Ну и что? Повторяю, она – нормальный человек и сама предложила этот вариант. Квартиру я оставляю ей и дочери.
– Правильно. Зачем нам ещё одна квартира? Ну, хорошо, милый. Вырвалась на минутку. Во дворе ждёт машина. Я люблю тебя! Ты когда возвращаешься?
– У меня репетиция в два. В семь – спектакль до девяти. Часам к десяти буду дома.
– Прекрасно. Я принесу шампанское, и мы отметим этот день…
Валерий Владимирович Колосов, сорокалетний мужчина с большим лбом и пронзительными серыми глазами, работал в драматическом театре вторым режиссёром и пользовался авторитетом в театральных кругах. Ему прощали позёрство, которым он тешил своё честолюбие, тщеславие. Своим воображением он искажал реальность, выталкивая из сознания неприятные события, которые рисовали его в неприглядном виде. Он старался об этом и не думать. Позёрство было вторым его «Я», стремлением привлечь к себе внимание. Обижался на жену за то, что она перестала отмечать его необычность, считая, что она невнимательна и холодна к нему. Валерий Владимирович создавал впечатление умного, утончённо-сложного, живущего внутренней потаённой жизнью человека. Но это было лишь впечатлением. На самом же деле он играл в жизни роль, придуманную для себя. И говорил чужими словами, и думал, как могли думать воображаемые им герои. Но стоило ему заговорить своими словами, и исчезало впечатление самобытности, духовной сложности. Оставалась банальность и напыщенная маска на лице.
Не ожидая ничего хорошего от жены, Валерий Владимирович думал, что роль, которую играет она у него, последняя. Он даже придумал версию, как объяснит любопытным, почему не даёт ей новых ролей.
Обычно он шёл на работу пешком. Двадцать минут, и он в театре. Но сегодня пошёл на стоянку и взял машину.
Входя в театр, посмотрел на часы, висящие у входа. Было половина второго.
«Время есть. Хорошо бы поговорить с Воробьёвым. Только он, скорее всего, где-то в бегах. Директор, да ещё и художественный руководитель театра – сумасшедшая должность, – подумал Валерий Владимирович. – Тогда прикину, кто бы мог в случае чего подменить Веру. От неё всего можно ожидать…».
Вдруг подумалось, что и от Воробьёва можно ожидать чего угодно. Сам-то он был решительным противником семейных уз, но не пропускал ни одной смазливой девчонки. Своих детей иметь не мог – переболел когда-то свинкой. Вроде и болячка ерундовая, а рубанула под самый корень. С тех пор палил холостыми. Усердно, но всё впустую. Так и жил – пустоцветом. Не мужик, а одно названье. Если узнает о последних событиях, неизвестно, чем это может закончиться.
Валерий Владимирович медленно поднимался по мраморной лестнице. «Сорок лет, а как сердце стучит!».
Последнее время оно часто побаливало. Нужно меньше курить и пить кофе. Но при такой жизни как без этого? Да и привык…
Его кабинет был напротив кабинета Воробьёва, и стоило ему только войти, как тут же без стука ввалился Григорий Петрович. Мутно-красноватые глаза и скомканные остатки волос на голове говорили, что хозяин после перепоя и эту ночь плохо спал. Последнее время он часто выступал в роли массовика-затейника у сильных мира сего, бессменным тамадой и балагуром. Ни одно возлияние не проводилось без него, и это не могло не сказаться на здоровье. При рукопожатии Валерий Владимирович обратил внимание на его расслабленную влажную ладонь.
– Неважно выглядишь, – удрученно констатировал Колосов.
– Ночью «скорую» вызывал. – Григорий Петрович махнул рукой. – Два укола сделали. Хотели с собой забрать. Я отказался. Только что был врач из поликлиники. – Он поднял на Валерия Владимировича грустные, ещё недавно зеленовато-серые, а теперь туманные глаза. – А у тебя-то как? И ты выглядишь паршиво. Что-то случилось?
– Пока нет, но кто сегодня может гарантировать, что не случится через час или два?
– Сердце?
– Оно. – Валерий Владимирович опустился в кресло. – Если бы не репетиция, остался бы дома.
– Ты это брось! Умник! А вечерний спектакль кто вести будет?! Поменьше чади, а то провонял все стены табаком.
– Да нет, сейчас курю меньше… Как здесь не закурить, когда такое в стране…
– Брось политику сюда приплетать. Проблемы твоего сердца в другом… У тебя тут ни света, ни воздуха, поневоле заболеешь. – Григорий Павлович подошёл к окну, раздвинул шторы и открыл настежь форточку. Приятный свежий воздух вместе с городским гулом хлынул в комнату. – На улице теплынь, а у тебя как в склепе.
Отодвинув от стола стул, присел.
– Чего-нибудь ел сегодня? – спросил он.
– Пытался, но ничего не хочется. Давление, видать, поднялось.
– Так-так, – протянул Григорий Павлович. – И что же будем делать?
– Поговорим, – спокойно сказал Валерий Владимирович. – Не волнуйся, хуже, думаю, не будет. Попью лекарства, пройдет.
– Валера, так нельзя. Лапки откинешь. Сыграешь в ящик. Ноги протянешь. Ты при жизни ставь себе памятник. Или по мраморному тоскуешь?
– Ничего, ничего, ещё не время мне лапки откидывать. Не всё сделал. Бог ещё даст поскрипеть.
– Как у тебя с Верой-то?
– А, – нехотя бросил Валерий Владимирович, – всё так же. Гуляет напропалую. Живу почти как ты, холостяком. Может, уйду…
– Не завидую. – Григорий Петрович усмехнулся, приподняв края седеющих усов. – От них, от вертихвосток только сплошной кавардак в жизни. Думал, твоя Вера – исключение. Теперь вижу – такая же как все. Бабы и есть бабы…
– Ты что же, стал женоненавистником?
– Нет, не стал. Но близко к себе больше не подпускаю. Помнишь, Толстой признался: «Когда я буду умирать, то скажу всё, что думаю о женщинах, и поскорее захлопну крышку гроба». Вот и я, чувствую, дозрел.
– Ладно, шут с ними. О чём поговорить-то хотел?
Валерий Владимирович тяжело поднялся, медленно подошел к столу, достал из тюбика таблетку валидола и положил под язык.
– Чует моё сердце, что у тебя зреет семейная катастрофа. Выдержишь? Ты театру нужен. К тому же, как ни крути, и Вера твоя занята почти во всех спектаклях. Заслуженная… К тому же у вас дочь растёт. Может, спустить на тормозах?
– Посмотрим…
– Посмотрим, сказал слепой… Ну-ну. Я тебе сказал, что меня волнует. Сам понимаешь, о театре пекусь…
– Ты знаешь, я последнее время читаю духовную литературу, много думал над нею и делал всякие записи для себя.
– Духовную? Это правильно. В прошлый раз, когда ты лежал в кардиологии с инфарктом, врач мне сказала, что сердце у тебя хреновое и второго инфаркта не выдержит. А ты продолжаешь смолить… Подумай о своих близких…
– Все под Богом ходим. – Валерий Владимирович грустно улыбнулся. – Мне, что ли, завещание написать?..
– Это никогда не лишне, – с такой же улыбкой заметил Григорий Петрович. – Но ты, старичок, будешь жить долго.
– Это отчего же? – искренне удивился Валерий Владимирович.
– У меня чутьё на людей. Я тебя хорошо разглядел за эти годы. В тебе есть душевная сила. Она тебя будет крепко держать на земле. Ты, я знаю, долгожитель… Ладно. Я пошёл. Сегодня меня не будет… А у тебя сейчас репетиция…
Григорий Петрович повернулся, и скрылся за дверью.
Репетиция началась вовремя. Вера Васильевна вела свою роль прекрасно, и это раздражало Валерия Владимировича. Он хотел было прервать её монолог, потом сдержался и продолжал слушать, сидя в тёмном зрительном зале.
После репетиции Валерий Владимирович вышел из театра. На улице шёл мелкий осенний дождик. Что-то в нём было тоскливое, возможно, его серая обречённость. Валерий Владимирович видел эту обречённость и утром. Она просвечивала асфальтом в тех местах, где солнце уже начинало пригревать землю. Подумал, что точно так же складывается у него с Верой: слякотно и дождливо. Их отношения были часто сложены из недомолвок и полупризнаний, из редкой близости и непонимания, из непроходящей разлуки. Он мог быть одиноким рядом с нею, и это его раздражало. Обвинял в том, что случилось, Веру. «Всё из-за моей боли и её самодовольства», – думал он.
Теперь, когда ему было уже всё равно, что будет у них дальше, он мог думать о Вере, как о постороннем человеке. Никогда не спрашивал её ни о чём. Не интересовался её увлечениями, не пытался узнать, но откуда-то знал, где и с кем она была. Какое ему было дело до них, если всё равно любовь ушла, и он теперь думал о Сашеньке. Он был уверен, что Сашенька принципиально отличается от Веры, что он всегда для неё будет божеством. А ему именно этого и не хватало в отношениях с Верой.
Сквозь низкие тучи с трудом пробивались лучи солнца. Оно дышало последним осенним теплом. На карнизах ворковали голуби. Рыжая мокрая листва замерла на ветвях.
Он ехал в свой новый дом, к Сашеньке! Хотелось радоваться всему вокруг, но всё, что было перед глазами, не отвечало душевному состоянию Валерия Владимировича.
По привычке хотел открыть свою квартиру, но вспомнил, что вчера оставил ключи. Подошёл к соседней двери и открыл её.
Перекусив, раздвинул диван и решил вздремнуть. Нудно побаливало сердце. Ночь была бессонной, тревожной. Сердце среагировало, как чувствительный дозиметр. «Зачем я живу на свете? – думал Валерий Владимирович. – Или Бог так меня испытывает? Леночка ещё в школе. Она на продлёнке. И я на продлёнке…».
Сомкнув веки, он на какое-то время задремал. И снилось ему, будто Вера подошла к нему. Её ладони с плеч опустились на грудь, теребя ворот рубашки. На этот раз от неё не исходило запахов сигаретного дыма и вина.
«Давай поговорим. Мне плохо… Надо что-то делать. Так больше нельзя. Жизнь бессмысленно проходит. Хочется душевного покоя, и нет его. Понимаешь, нет ни покоя, ни смысла, ни радости, ни… – голос её дрогнул, – ни в чём».
Она нагнулась к нему и обвила шею руками.
«Прости меня за всё. Прошу тебя, прости, я всё делала неправильно, теперь это понимаю…».
Ему на лицо упала её слеза. Валерий Владимирович положил руку на её запястье. Этот жест словно прорвал какую-то заслонку в её нервах, и она, сотрясаясь всем телом, разрыдалась в голос. Слезы, как будто копившиеся годами, потекли потоком, отчего он и сам, чувствуя резь в глазах, уже готов был прослезиться вместе с ней.
Валерий Владимирович сжимал её руки и не знал что сказать.
«Я люблю тебя, – тихо проговорил он. – Мне больше никто не нужен…».
Она ещё сильнее прижалась к нему и ударила пальцем по кнопке настольной лампы.
Резкий свет заставил его проснуться. Это зажгли во дворе на столбе фонарь, и свет его упал на диван.
Пора… Сейчас выпью кофе и… в бой!
Пока на кухне пил кофе, подумал, что уже всё произошло и Вера никогда бы не попросила прощения. Это не её! Всё. Началась новая страница жизни…
Убрал за собой, написал Саше записку:
«Приду в десять, и отметим этот день. Целую, твой Валера».
Пока ехал, думал: «Странная это штука, жизнь… Бросает нас то вверх, то вниз… А ведь совсем немного надо, чтобы душа порадовалась…».
После спектакля, когда он вышел из театра, увидел Веру. Она стояла у входа, кутаясь в плащ от ветра.
– Ты домой?
– Да.
– Садись…
Она не заставила себя упрашивать. По дороге молчала.
Валерий Владимирович припарковал машину, и они вместе вошли в подъезд, в лифте поднялись на свой этаж. Только Вера Васильевна позвонила в дверь своей квартиры под номером двенадцать, а Валерий Владимирович стал в сторонку, чтобы его не заметила дочь, а потом позвонил в дверь соседней квартиры.
– У тебя же есть ключи, – сказала Александра Николаевна.
– Мне приятнее, когда мне открывают дверь. Тем более что я могу сразу же тебя поцеловать!
– Ну и хорошо. Переодевайся. Ты у себя дома…
Потом был торжественный ужин с шампанским и всякими вкусностями. Валерий Владимирович ел через силу, пил шампанское, закусывая прекрасным свежим сыром.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Извини. Что-то сердце у меня не на месте. Пойду полежу немного.
Пошёл в комнату, но ложиться не стал. Не зажигая света, сел на диван, запрокинул голову и закрыл глаза. «Вот и всё!.. А она выдерживала марку. Интеллигентка грёбаная! Ну что ж… Пусть будет так».
В комнату вошла Александра Николаевна. Не включая света, села рядом и положила голову ему на колени.
– Я договорилась насчет путёвок, – сказала она. – На октябрь. В Сочи. Там тепло. В море можно купаться.
– Не знаю, смогу ли. У нас в октябре премьера. Я спектакль сдаю.
– Жаль. С таким трудом достала льготные путёвки. Но если ты не поедешь, я тоже не поеду.
– Отдай их кому-нибудь.
– А может, твоя Вера с Леночкой поедут? Ну, пропустит ребёнок три недели. Догонит. А Веру, наверное, подменить смогут.
– Я предложу. Только денег у неё нет.
– О чём ты говоришь? Какие деньги? Пусть поедут, отдохнут.
– И ещё. – Валерий Владимирович посмотрел на Александру Николаевну с укором. – Мне неприятно, когда ты говоришь «твоя Вера». Теперь у меня моя Сашенька! Другое дело – моя дочь.
– Ладно. Так, сорвалось. Так ты всё же предложи ей путёвки. Санаторий прекрасный, пятизвёздочный. «Черноморье», кажется, называется. Российских железных дорог…
– Ты там отдыхала?
– Нет. Глава администрации отдыхал. Говорит, что супер!
– Супер так супер. А сейчас не обижайся. Я неважно себя чувствую и хочу побыть один.
– Не обижаюсь, – спокойно ответила Александра Николаевна. – Я понимаю. Так, может, я тебе здесь постелю?
– Нет, нет! Я посижу с полчаса, и приду к тебе…
– Хорошо.
Когда она ушла к себе, Валерий Владимирович сидел, не двигаясь, в каком-то усталом оцепенении.
«Завтра обязательно пойду с Леночкой куда-нибудь. Странно, но я уже скучаю по ней!».
Александра Николаевна была на десять лет младше Веры Васильевны, и ей в сентябре исполнилось двадцать семь. Валерий Владимирович сначала думал, что его привлекла её молодость. Потом отбросил эту мысль. В театре таких молодых было много, но ни к одной его так не тянуло, как к Сашеньке.
Небольшого росточка, удивительно хорошо сложенная, она рядом с Валерием Владимировичем смотрелась как девочка. Ну, почти девчонка.
Прошло пять лет.
Как-то встретил их в городе Григорий Петрович, директор и художественный руководитель театра. Потом смеялся, рассказывая Валерию Владимировичу:
– Сначала подумал – дочь. Твою Леночку давно не видел. Ты вышел из машины и открыл дверцу. Потом обнял и поцеловал её совсем не по-отцовски. И даже не так, как целуют жену. Слишком порывисто обнял, слишком долго не мог оторваться от её губ. Вот тогда поверил, что любишь. И знаешь, что самое удивительное: и она тебя любит! Сколько вы уже вместе?
– Пятый год. Леночка школу оканчивает.
– И вы по-прежнему на одной лестничной площадке живёте? Ну, я тебе скажу, это феноменально. И общаетесь с Верой?
– Да что здесь удивительного. У нас растёт дочь. Сашенька её любит. Своих детей у нас нет. Взять малыша из Дома ребёнка я не хочу. Вот она и утоляет свой материнский инстинкт, заботясь о Леночке. Балует её. Недавно красивые швейцарские часики купила.
И действительно, всё у Валерия Владимировича сложилось как нельзя лучше. Вера Васильевна была занята в спектаклях у Воробьёва и счастлива. Никаких скандалов не устраивала, и если что и потеряла, так только «подружек», которые навязывались ей в друзья потому, что муж её был режиссёром.
Она по-прежнему общалась с Валерием Владимировичем, который теперь мог подолгу плакаться ей в жилетку, рассказывая о своих творческих проблемах. Сознание того, что Вера Васильевна теперь не его жена, раскрепощало, и он делился с ней тем, о чём никогда не говорил, когда она была его женой. И он получал ещё один шанс осмыслить, что же стряслось и как решить ту или иную проблему. А Вера Васильевна умела слушать! Такое бывает нечасто.
Интуиция ему подсказывала, что и она нуждалась в таких его откровениях. У неё создавалась иллюзия, что она ему нужна. И это была не такая уж и иллюзия.
Они не собирались заводить ребёнка. Александра Николаевна была увлечена интересной работой. Ей не хотелось тратить время на пелёнки и распашонки. Он поддерживал такое её мнение. Правда, иногда сквозь шелуху наносного фрондёрства пробивались листики нежности, и тогда Валерий Владимирович думал: а не станет ли когда-нибудь Сашенька его упрекать, что он не настоял, не заставил её решиться и всё-таки завести малыша.
Нет, они не хотели иметь детей. Даже однажды узнав, что стали причиной зарождения новой Вселенной, пока только маленькой точечки, готовой стремительно развиться, они растерялись, испугались и Александра Николаевна сделала аборт.
Валерий Владимирович старался, чтобы Александре Николаевне с ним не было скучно. Они ходили на музыкальные вечера в консерваторию, были постоянными слушателями в филармонии. Участвовали в литературных диспутах. И, конечно же, были завсегдатаями в Доме актёра, в клубе «Рондо», который вёл профессор Анатолий Моисеевич Цукер.
Они никогда не ссорились. Александра Николаевна, несмотря на свой молодой возраст, была мудрой женщиной. В её лексиконе не было слова «нет».
– Да, милый! Конечно, милый! Как здорово ты придумал! Я уже заранее испытываю удовольствие… Спасибо, родной… Ты умница!
Александра Николаевна чем-то напоминала Валерию Владимировичу чеховскую Душечку, но ему это нравилось, и он был с нею счастлив.
Она удерживала его от опрометчивых поступков не категоричным возражением, а мягким сомнением, и в этом ключе их жизнь обретала смысл и устойчивость. Какие бы удары ни наносила им судьба, они знали, что у них есть их любовь. Они – вместе, они – одно целое, они – навсегда.
Александра Николаевна любила Валерия Владимировича. Любила по-своему. Ей хотелось яркого безоглядного счастья. Но получился роман длиною в жизнь. «А что, собственно, тогда, пять лет назад, произошло? – думала она. – Он положил мне руку на плечо… и всё. Я больше не могла сопротивляться. Потом он приходил тайком, а ещё через некоторое время просто перешёл ко мне. И я с ним счастлива! Мне больше ничего не нужно. Человек встретил человека. Только и всего. Только и всего? Но случилось самое главное на земле – двое поняли друг друга.
Валерий Владимирович сравнивал людские жизни с реками.
– Река жизни не исчезает бесследно: часть её вод продолжает течь в других... Поэтому, рассказывая о себе, человеку приходится упоминать о многих людях: не будь их, его жизнь сложилась бы иначе. Это и есть бессмертие!
– Чего ты вдруг заговорил о смерти и бессмертии. Живи! Мне без тебя на земле делать нечего, – говорила Александра Николаевна и обнимала мужа.
– Заговорил. Что-то сердце моё снова побаливает. Я даже вынужден был уйти с репетиции и лечь в кабинете.
– Это погода. Осенью тебе всегда хуже. Может, стоит подлечиться? Я могу позвонить своей приятельнице, заведующей кардиологическим отделением…
И правда, последние дни осени выдались хмурыми, неприветливыми, холодными и тоскливыми. Ещё недавно глаз радовало буйство красок, а сейчас почти все они смыты частыми затяжными дождями, и на душе было холодно и неуютно. И сны последнее время снова стали тревожить впечатлительного Валерия Владимировича.
– И сегодня снилось, – жаловался он жене, – я бегу, бегу куда-то по жёлтому ковру из опавших листьев, будто пытаюсь убежать от своей судьбы. Прислушиваюсь к себе и вдруг понимаю, что не могу больше радоваться окружающему. Не знаю, что меня ждёт за поворотом. Потерял интерес к жизни, разучился мечтать, а цель моя размыта, и я никак не могу понять, куда бегу? И вдруг появляешься ты и говоришь, что пути Господни неисповедимы! А я никак не пойму, при чём здесь это? И кричу: «Раз неисповедимы, может, потому и заблудился и не знаю, куда бежать? Я хочу знать цель!». И просыпаюсь… Сердце бьётся в груди, как будто действительно убегал от судьбы.
– Тебе нужно подлечиться. В своём театре вы работаете на износ.
– А как иначе?
– Ты пойдёшь к кардиологу?
– Хорошо. Только со следующей недели. В воскресенье у меня премьера.
В кардиологии Валерия Владимировича положили в отдельную палату, провели обследование и заведующая отделением, миниатюрная светловолосая женщина, строго сказала:
– Благодарите жену, что уложила вас, иначе бы беды не миновать. Дыма без огня не бывает. Уж вы поверьте нам, нашему опыту. Результаты обследования неутешительные. Но всё, что ни делается, делается к лучшему. Полежите, прокапаем вам всё что нужно, и сможете ещё пожить. Но я бы рекомендовала уйти с работы. Слишком большие эмоциональные нагрузки. Это вам противопоказано…
После такой беседы Валерию Владимировичу захотелось сразу же сбежать из больницы куда глаза глядят, но сердце поджимало так, что он подумал с тоской: «Уйти из театра? А на что жить? Запасов не скопил. Быть на иждивении у Сашеньки?!».
Ночью спал плохо, ворочался, кричал. Снова снился всё тот же сон, но теперь он убегал, а за ним кто-то гнался, и он никак не мог понять, кто его преследует.
Александра Николаевна его успокаивала:
– Искать логики во сне смысла нет.
– Но я чувствую себя неуютно… Бегу, меня ловят люди в масках. Мне грозит расстрел, но я пытаюсь спастись. Путь к спасению, очевидно, родился в моём подсознании под влиянием Дюма: меня собираются вынести в мешке, как графа Монте-Кристо. Рассуждаю про себя так: я вынужден буду прятаться и существовать тихо, как мышь. Какой же в такой жизни смысл? Я решаю остаться в камере. А на следующий день меня ведут в подвал на расстрел.
– Расстреляли? – спрашивает Александра Николаевна, поправляя его подушку.
– Нет: я успел проснуться. Я всегда считал себя дураком.
– А умными считают себя только дураки.
– Ты до безобразия умна и прекрасна! Я люблю тебя! У тебя есть только один недостаток, но от него ты избавишься и без моей помощи. Это – твоя молодость.
– А ещё какой? Недостатки обычно бродят парами.
– Не пытайся изменить мир. Он таков, каков есть, и пытаются его изменить Дон-Кихоты, фанатики, террористы, экстремисты и идиоты. Ты не принадлежишь ни к одной этой категории.
– А ты разве своими спектаклями не пытаешься изменить мир? Возможна ли правда на земле? Не гонимся ли мы за жар-птицей? Например, куча умников вообразила: если снизить налоги бедным, повысить богатым – общество достигнет расцвета. Эти глупцы повторяют азы коммунизма образца начала века. Если в лесу отстрелять всех волков, хуже всех придется оленям: они попросту вымрут. Известно: волки – санитары леса, убивают только обречённых оленей, которым не следует жить и производить потомство. Если завтра увеличат налоги на богачей и уменьшат на бедняков, вторые останутся без работы, потому что первые сочтут невыгодным производить что-либо и положат деньги в кубышку.
– Ты права, дорогая. Ужас состоит в том, что здравый смысл – это квинтэссенция глупости, дурость кухарки, которая рвётся управлять государством. Причём то же самое можно наблюдать везде. И в нашем театре…
Так они тихо беседовали до прихода медсестры, которая стала возиться с капельницей.
А ночью ему стало хуже.
…Валерий Владимирович очнулся и открыл глаза. Он не понимал, что произошло, увидел только, как над ним склонилась женщина в белом халате. В углу у холодильника стояла бледная Сашенька с широко открытыми глазами. А женщина-врач, заметив его приоткрытые глаза, облегчённо вздохнула:
– Ну, слава Богу! Теперь уже нечего бояться. Всё страшное позади. Благодарите судьбу, что жена рядом оказалась. Это она вытащила вас на берег и позвала на помощь. В рубашке родились, можно сказать.
Потом были снова многочасовые капельницы с нитратами, какие-то инъекции, микстуры и таблетки.
Часам к пяти в палату пришла Вера Васильевна. Она сильно сдала, но бодрилась. Пришла с кульком каких-то фруктов.
– Он почти ничего не ест, – сказала Александра Николаевна. Но спасибо… Может, апельсин съест… Хорошо бы…
Валерий Владимирович смотрел на своих женщин и тихо радовался. «Может, наступит когда-то время, когда они станут друзьями. В самом деле, чем виновата Сашенька? Это я её соблазнил. К тому же любовь слепа».
Он снова проваливался в небытие и снова выплывал, а Сашенька тихо молилась: «Господи, прости и помилуй! Отведи зло и беду от моего любимого. Не дай злым силам разрушить наши жизни. И за всё прими благодарение, славу, хвалу и поклонение. Аминь».
– Знаешь, Шура, – сказала Вера Васильевна, когда они на минуту вышли из палаты, давая возможность медсестре проводить процедуры. – А что... если всё далеко не так, как ты думаешь?.. Ты только не возмущайся сразу, услышав то, что я тебе скажу. Хорошо? – Она помолчала. – Ты же верующий человек, молишься, чтобы Бог оградил тебя и твоих близких от зла и беды... Вот Он и оградит тебя... Но я подумала, а что если Валера и ты грешны и расплачиваетесь за то зло, которое сделали людям. Мне, например…
– Вы пришли, чтобы выяснять отношения?
– Нет. Это к слову.
– Любовь не может быть грехом! Мы любим друг друга!
– Может, ты и права, Шура. Я пришла сюда не ссориться. Что случилось, то случилось. И я его любила…
– А кто вам сказал, что Валера в больнице?
– Леночка. Ты же сама сказала ей, что он в кардиологии.
Валерий Владимирович снова выплыл и открыл глаза.
– Девочки, вы даже представить не можете, как я рад, что вы рядом со мной…
Александра Николаевна присела на кровать и взяла мужа за руку. Она гладила его руку и тихо плакала.
Потом они снова вышли в коридор.
– Послушай, Шура, – сказала Вера Васильевна. – Ну, сколько можно так измываться над собой! Надо быть просто дурой, чтобы не понимать, что Его нет! Нет, и никогда не было! Ты вот, – тонкий указательный палец правой руки больно ткнул Александру Николаевну в плечо, – лично ты, ответь мне. Если Он есть, то почему допускает столько несправедливости, столько горя на земле... Ладно, когда страдаем мы, взрослые... Зачастую мы сами же и виноваты в этих страданиях. Но дети! Они-то, скажи мне на милость, в чём провинились?
Что могла ответить на это Александра Николаевна? Эти вопросы мучили и её. Не один раз она беседовала об этом с Богом! Да Вера Васильевна и не ждала от неё ответа: она его знала.
– Нет, не из череды случайностей складывается наша жизнь. В ней всё закономерно, одно обязательно вытекает из другого. Где жизнь, там всегда рядом и смерть, а где любовь – там неизбежно и разлука, короткая или долгая, на время или навсегда...
Открылась дверь, и медсестра быстро пошла в сторону ординаторской, а женщины зашли в палату.
– Так-то оно так... Но неужели всё, что с нами происходит, нам на пользу? Впрочем, не время и не место сейчас философствовать. Валере плохо…
– Мне уже лучше, – прошептал бледными губами Валерий Владимирович и снова закрыл глаза.
Пришла медсестра и стала снимать кардиограмму. Потом поставила капельницу.
– Милые женщины, – сказала медсестра, – выйдите, посидите в коридоре.
Вера Васильевна тихо вышла из палаты вслед за Александрой Николаевной.
– Ты не думай. У меня к тебе злость прошла. Не знаю, кого винить в том, что произошло. Может, сама виновата. Я на тебя зла не держу, и ты на меня не обижайся. Люди же мы!
– А мне на вас за что обижаться? Я вашу Леночку люблю как родную… Но сейчас плохо Валере, и у меня немеет всё. Я растерялась, не знаю что делать, к кому обращаться? Чем я могу помочь?
– Я тоже не знаю. А что говорят врачи?
– Обширный инфаркт.
– И что? Лекарства все есть? Может, пригласить профессора, консультанта?
– Я подключила министерство. Делают всё что можно…
– Понятно… Я, пожалуй, пойду. Мне ещё спектакль играть. Пожалуйста, я хочу быть в курсе…
Вера Васильевна ушла, в Александра Николаевна позвонила на работу и предупредила, что прийти не сможет. Она почувствовала такую усталость, что присела на диван, стоящий в коридоре, и снова заплакала. В палату к Валерию Владимировичу заходили доктора, медсёстры, потом пришла заведующая отделением, а Александра Николаевна всё сидела и не могла встать. Ноги её задеревенели и совсем перестали слушаться.
А когда к вечеру многие сотрудники ушли домой, заведующая подошла к Александре Николаевне и тихо сказала:
– Я пока никуда не ухожу. Валерию Владимировичу стало хуже…
Сердце Александры Николаевны заныло, заскулило, как незаслуженно обиженный щенок. Больно, больно, больно... К горлу подступил комок горечи. Так жалко стало вдруг себя. Она сидела и не знала, что делать, как жить дальше, а главное – стоит ли. Вокруг неё была пустота. И не за что было ухватиться, зацепиться...
Хоронили Валерия Владимировича на Северном кладбище. После похорон и поминок Вера Васильевна почти силой привела Александру Николаевну к себе, разлила водку и сказала:
– Давай выпьем, чтобы земля ему была пухом. Мы обе его любили. Теперь он бросил и тебя. Мы с тобой подруги по несчастью. Ты знаешь, ведь все эти годы я продолжала его любить…
– А где Леночка?
– После кладбища её увезли мои родители. Они в Новочеркасске живут. Леночка в этом году оканчивает школу, а куда идти учиться, так и не выбрала. Главный режиссёр говорил, что может её взять в театр. Но я-то знаю, что такое театр. Нет! Не хочу! Пусть живёт нормальной жизнью!
– А почему не поступать в институт?
– Откуда у меня деньги? Сейчас почти везде приём только на коммерческой основе.
– Ну, это дело техники… Жил бы Валера, можно было бы и в театр. Отец всё-таки. Присмотрел бы. А так, конечно, не стоит.
– И я так думаю… А Валера… И что дали твои молитвы? Помогли они ему? Что ты о Нём думаешь, – прозвучало вдруг над самым ухом Александры Николаевны и эхом отозвалось в её голове, прокатилось по всему телу, содрогнувшемуся и скорчившемуся оттого, что случилось, и от этих слов, как от удара кнутом. – Помнишь, что я говорила тебе недавно? Если Он есть, почему же так много в мире боли, горя, несправедливости? – не унималась Вера Васильевна. – Почему льётся рекой кровь? И почему зачастую погибают добрые и невинные, а злодеи живут и даже торжествуют? Если Он есть любовь, то где же она, в чём она? Ты сама-то чувствуешь её? Видишь её? Нет? Тогда скажи, скажи Ему, что без Его любви тебе было бы легче жить на свете. Ведь ты же так думаешь, не правда ли? Не бойся, скажи, прокричи Ему, всё – легче станет, боль сначала отступит, а потом и вовсе забудется.
Александра Николаевна изо всей силы зажала ладонями уши, закрыла глаза и склонила голову чуть ли не к самым коленям, чтобы не слышать этих слов. Но голос звучал уже не над ухом, а в ней самой, поднимаясь из самых глубин её существа и быстро набирая силу. Непроизвольно она прижала к губам обе ладони, словно хотела ими сдержать рвущийся наружу стон, задохнуться в нём, захлебнуться.
А Вера Васильевна продолжала:
– Ты обращаешься за помощью к Нему? Глупая! Ты уже забыла, что именно по Его воле, по Его вине лишилась самого дорогого, что у тебя оставалось на этом свете?! И где же Он был, когда тебе действительно нужна была Его помощь? Хотя, может, на то как раз и была Его воля? Может, именно этого Он и хотел?
– Что вы мучаете меня? Я ничего не знаю, и мне сейчас очень плохо…
– И мне плохо… Давай ещё выпьем…
– Нет. Я, пожалуй, пойду. Спасибо… и извините меня…
С тех пор эти две женщины, когда-то любившие одного мужчину, стали подругами по несчастью. Чтобы преодолеть горе, они удвоили свои силы.
Весь мир их стал двоиться. Два силуэта вечернего окна, набегающие друг на друга. Два фикуса в старом глиняном горшке. Два мира… Александры Николаевны и Веры Васильевны…
– Когда это кончится? – спрашивала одна.
– Если бы я знала: зачем и когда?
– Я любила его!
– А я продолжаю его любить!
– Как быть, не знаю. И окна двоятся…
Сначала они собирались вместе, чтобы помянуть Валерия Владимировича. Ведь не обязательно ждать для этого определённого дня. Можно помянуть и в обычный день. Потом Вера Васильевна стала приглашать Александру Николаевну на чай.
– Шура! Зайди. Я такой торт купила. Чайку выпьем, ты с Леночкой поговоришь. Она тебя слушает…
Наконец, Александра Николаевна стала проводить у Веры Васильевны всё свободное время. Вера Васильевна была весёлым человеком. Артистка. В её доме собирались интересные люди, поэты, барды, художники, журналисты. До позднего вечера звучала гитара, барды пели, говорили о делах в городе, в стране, спорили до хрипоты о событиях в Грозном, а потом в Осетии. После таких посиделок Александра Николаевна возвращалась домой с головной болью и прекрасным настроением. Накричались всласть, и без хамства, без пошлости. Хорошо. Дома она заходила на кухню, выпивала маленькую рюмочку коньяка, «чтобы расширить сосуды». Хорошо-то как!
– Дурак говорил, что истина в вине, – бормотала заплетающимся языком уже хмельная Александра Николаевна. – Простофиля – что истина в водке. А я утверждаю, что лучше всего – коньяк!
Набирала номер телефона Веры Васильевны, с которой пять минут назад простилась.
– А у меня коньяк есть!
– Шура, ложись спать!
– Хорошо! Выпью одна. Мне же больше будет!
– Иди спать, говорю!
– Иду. Уже сплю…
Александра Николаевна разделась и легла в постель. Щёлкнула пультом, включая телевизор.
Крикливые тетки из ток-шоу, стрелялки и сериалы, знойные мачо. Реклама прокладок и ob. Собери две крышечки и получи пулю в лоб. Тошно. Гипнотически щелкала кнопками пульта. «Мисс Вселенная». Полуголые бабы…
«Надо спать. Завтра просплю…».
Александра Николаевна выключила телевизор и закрыла глаза…
А на следующий день рано утром Александра Николаевна шла на работу. Вера Васильевна ещё спала. Она привыкла ложиться поздно и спать до десяти. Леночка, вполне самостоятельная девочка, сама подогрела себе завтрак, собралась и убежала в школу.
На улице слякоть и плаксивое небо. «Валеры нет, а жизнь продолжается! Осень сменила лето, а за нею придёт зима. Леночка стала совсем большой и за нею уже ухаживает белобрысый мальчишка. А потом придёт весна, и всё повторится, а Валеры уже не будет… Всё. Нужно перестать об этом думать, иначе я просто сойду с ума. Натан Моисеевич уже заметил, что я не в форме. Конечно, не в форме. Всё! Пора встряхнуться… За работу!».
Но за рабочим днём следовал вечер, и всё повторялось.
Александра Николаевна стала бояться своей пустой квартиры.
Вода в чае пахла болотом, сыр на бутерброде отдавал затхлостью. Да и есть почти не хотелось, пить не хотелось, жить не хотелось!
Вечером надела элегантное чёрное платье. Даже в трауре нужно выглядеть прилично.
Александра Николаевна не любила выходных дней, не любила, когда наступал вечер, когда ночь проглатывала день и все вокруг погружалось в беспроглядную темень.
Самое страшное время, когда острее она чувствовала одиночество.
Чтобы хоть не надолго избавиться от этого ощущения, пошла в соседнюю квартиру.
– Леночка, мама ещё не пришла?
– Скоро должна быть. Вы проходите, тётя Шура.
Александра Николаевна чувствовала себя здесь свободно. Привыкла.
– Ты чем занята?
– Физику учила.
– Куда поступать решила?
– Не знаю… Что толку, если потом работу не найти. Говорила с одной девочкой, так та утверждает, что почти все выпускники их группы не работают по специальности!
– Правильно. Поэтому, может, стоит сначала найти работу, а уж потом совершенствоваться в той специальности, в которой будешь работать?
– Может быть, только кто же меня возьмёт сразу после школы?
– Директором-то точно не возьмут. А вот техническим работником в банк могут взять. Или в крупном супермаркете менеджером. Или в страховую компанию… Да мало ли куда?!
– Но я же ничего не умею!
– Не боги горшки обжигали! Подучат. А что мама говорит?
– Ничего. Она знает только свой театр. А меня совсем не привлекает работа в театре. Насмотрелась…
Александра Николаевна в Леночке угадывала черты покойного мужа, и чувствовала необыкновенную нежность к этой девочке.
Потом они шли на кухню и начинали «придумывать» ужин.
Через открытую форточку в кухню доносились ночные звуки: лай своры бездомных собак, тревожный писк испуганной сигнализации какой-то машины, пьяный ор загулявших парней.
Когда с работы, наконец, пришла Вера Васильевна, уже была нажарена большая горка блинов, вскипел чайник, нарезан овощной салат.
– Ой, как хорошо, девочки! Голодная как волчица!
Вера Васильевна торопливо переоделась, помыла руки и села к столу.
– Мам, а, мам! Тётя Шура говорит, что после школы хорошо бы найти работу, а уж потом идти учиться по той специальности, по которой работаешь…
– Правильно говорит тётя Шура. Только, где ж ты её найдёшь, эту работу? Жил бы твой папа…
Поняв, что сказала лишнее, Вера Васильевна перевела разговор на другую тему.
– Боже, как же я люблю блины! Но… нельзя. Вы много видели успешных актрис необъятной толщины? Вот то-то же! Мне фигуру нужно беречь! Поэтому съем салат и один блин. Остальное – ваше!
Некоторое время молча пили чай. Потом Александра Николаевна произнесла:
– Я работаю в районной администрации и в принципе могу попытаться устроить Леночку в банк или в страховую компанию.
В июне Леночка получила аттестат. Александра Николаевна, как заправский водитель, подкатила на машине к школе, посадила Леночку и увезла «на смотрины».
– Банк – дело серьёзное. Будешь пока работать операционисткой. Месяца два подучишься и – в самостоятельное плавание.
– Я должна понравиться начальнику?
– Начальнице.
– Это сложнее.
– Не старайся понравиться. Будь сама собой.
– Хорошо. Вы здорово водите машину.
– Меня твой папа учил…
– Вы его любили?
– Мы друг друга любили. А почему ты спрашиваешь?
– Я тогда вас ненавидела… Потом поняла, что в этом деле нельзя никого винить. Если есть любовь, значит, она есть. Если она прошла, кого же винить? Нужно делать всё, чтобы она не прошла…
– Ты рассуждаешь как старушка. Но всё правильно. Давай лучше не будем об этом. Хочу, чтобы ты знала: я очень любила твоего папу и сейчас мне без него плохо. А ты мне напоминаешь его… Такова жизнь. Тут ничего не поделаешь. Его нет, но он всегда будет жить в моей памяти…
– И я его люблю. Я его понимаю. Вас есть за что любить… Просто мама не смогла удержать свою любовь. Но я точно знаю, что и она его сильно любила… Но что поделаешь. Такова жизнь. Се ля ви.