Мне всегда хотелось объединить свои воспоминания о моём детстве и ранней юности в какое-то литературное оформление - рассказ, очерк, эссе, но в памяти как-то всё больше вертелось название - сага. Может быть, оно и не подходит к моим описаниям прожитого, но оно мне нравится больше других названий.
Мой род Акуловых проживал в станице Тихорецкой.
Я всегда задавал себе вопрос: «Что означает фамилия Акулов?» и,совсем случайно,в книге «Словарь фамилий», издание 1999 года, прочитал расшифровку моей фамилии.
Акулов - древнеславянская фамилия. Оказывается, бытовало на Руси такое имя Акила.
В святцах Акила, в реальной жизни - Акула.
Оно пришло в наш язык из латинского - Ахилл(древнегреческий герой Трои)и означало-Орёл.
Женское имя - Акулина, означало - Орлица.
Вот и расшифровка моей фамилии: Акулов - это Орлов.
Меня и в детстве удивляло, что как же так - мы казаки, а у нас в роду какие-то акулы?
Меня в школе, особенно в младших классах, дразнили «акулой», что меня очень злило.
Время прошло, мне сейчас всё ясно, и я теперь своей внучке объясняю, откуда у неё такая фамилия, так как теперь в школе и её сверстники иногда дразнят «акулой».
Но она теперь уже знает, что её фамилия древнее, чем фамилия Орлов в нашей современной жизни.
Мои предки жили в станице большой семьёй и были далеко не бедными казаками.
У прадеда, Тихона Акулова, было четверо сыновей, все женаты, жили в одном большом доме (который потом использовали при советской власти в качестве детского сада).
Было большое хозяйство: пашни, скотина (не буду утомлять читателей перечислением) и прочее, нажитое большой семьёй добро. Грянул октябрьский переворот, потом добрались до Кубани комиссары и их прихвостни из местных, так называемых «бедных» казаков.
Моя бабушка, Посохова Дарья Ивановна, была не казачка, а из местных жителей, бедняков, которых казаки называли «иногородними». Странное название!
Она вышла замуж за моего деда, Акулова Алексея, который был вторым сыном прадеда Тихона.И,как говорила моя бабушка:«Красавицей я не была,зато работать умела,как лошадь. За это и взяли замуж». Такие были нравы!
Так вот, когда началось раскулачивание, т.е. уничтожение русского крестьянства и казачества как класс, к моим предкам заявились эти эмиссары - коммунисты,
вместе с сопровождающими их местными казаками, бывшими пьяницами и лентяями.
Вся история казачества говорит о том, что не было бедных казаков, а бедными они становились тогда, когда не хотели работать, отдавали свои земли в аренды и элементарно тунеядствовали. Когда пришло время поживиться, слетелись на добычу, как стервятники.
Бабушка рассказывает, как выгнали их всех на мороз, дали какое-то время на сборы, и даже не разрешали забрать хлеб, посаженный в печь! Это были нелюди.
Звери были благороднее их, в отношении к своим собратьям.
Посадили на подводы, с ревущими детьми, довезли до железнодорожной станции, там посадили в товарные вагоны и отправили на Урал.
Так как моя бабушка была из «иногородних», бедных, то её и двоих детей (один из них, Николай, мой отец) оставили, не выслали. Спасибо огромное!
Нет смысла писать, как бабушка, оставшись с двумя детьми, выживала в то непростое, голодное время. Об этом столько написано. Не хочется сыпать соль на раны.
Отец мой, Акулов Николай Алексеевич, ушёл добровольцем на фронт.
Закончил в Семипалатинске училище младших командиров, воевал в звании старшего сержанта и погиб в 1943 году под селом Большое Троицкое, Белгородской области.
Сейчас там, в селе, стоит большой памятник. Под камнями 129 человек лежат там вместе.
Вечная память Героям!
Краснодарский край, город Тихорецк, улица Будённовская 45.
Когда я читаю конверты писем, написанных очень давно на этот адрес, то перед глазами встаёт наш небольшой степной городок, который прилепился к шумной железнодорожной станции Тихорецкая (основана 17 мая 1874 года).
Мимо станции с шумом проносились поезда дальнего следования из Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Минска и других больших городов Северной и Центральной частей Советского Союза.
Поезда проходили в направлении Пятигорска, Минеральных вод, Кисловодска, Сочи, Краснодара, спешащих доставить отпускников в такие желанные места отдыха, в разные санатории и курорты, о которых мы, жители маленького степного городка, ничего не знали, а только молча завидовали этим нарядным, весёлым и уверенным в себе людям.
Они весёлой толпой вываливались из вагонов - женщины в красивых, шёлковых халатах, пахнущие хорошими духами, мужчины в полосатых пижамах разных цветов или в спортивных костюмах. Часть пассажиров заполняли зал местного буфета и ресторана, а часть пассажиров ходила между рядов местных торговцев, предлагавших аппетитные борщи, варёных кур, пирожки разных сортов, топлёное молоко и молочные продукты.
Мы с бабушкой тоже промышляли этим видом «бизнеса», варили наваристый борщ с мясом и предлагали его порционно (глубокими тарелками) москвичам и другим столичным пассажирам. Стоянка была не менее 20 минут и пассажиры имели достаточно времени для обеда. В моей обязанности было мыть тарелки и тщательно их протирать чистым полотенцем.
Сколько литров слюны было пролито у этой кастрюли с борщом…Но пробовать борщ было запрещено - надо было все продать и что-то заработать.
Разница в затраченных деньгах на изготовление борща и выручки от продажи была небольшой, но всё же, это была добавка к скудному маминому заработку.
В эти времена единственной целью всех было выжить!
Вечерами мы тоже приходили с ребятами на вокзал, чтобы посмотреть на этот праздник жизни обеспеченных людей, на эти сверкающие огнями вагоны, где за стёклами вагонов происходила такая другая, такая таинственная, сытая и обеспеченная жизнь.
Конечно, мы завидовали им, нам тоже хотелось жить такой жизнью и скорее умчаться из нашего бедного, пыльного, неинтересного городка!
Эти мечты исполнились только через много лет!
Наш дом был на улице Будённовской, участок которой располагался между стадионом и базаром, и я могу, с полным основанием, считать себя «выросшим» на базаре…
Тихорецкий базар был в те времена экономическим сердцем города.
Сюда по выходным дням станичники везли на подводах всевозможные дары земли и садов, всякую живность: коров, свиней, птицу разную.
Мы сидели на скамейке, у нашего дома, яркое, тёплое кубанское солнце разливалось вокруг, а мы с самого раннего утра наблюдали эту картину - по тротуару нашего участка улицы беспрерывно двигались вереницы людей в одну сторону на базар и потом так же возвращались с базара.
По грунтовой, пыльной дороге, посередине улицы, медленно тянулись конные подводы с разной продукцией, визжали свиньи, блеяли овцы, понуро брели привязанные к телегам телята и коровы. В телегах гоготали гуси, кудахтали куры, крякали утки…Музыка!
Всё это богатство стекалось на базар, где часть расставлялась под рыночными навесами, часть продавалась прямо с подвод или бортов машин.
Кроме распродажи продуктов сельского хозяйства, работали небольшие каменные и деревянные ларьки, построенные к открытию одной из ярмарок, которые нередко проводились на базаре, и тоже были частью праздника для нас, живущих рядом, и для всех остальных тихоречан.
Моя мама и многие, живущие рядом с базаром женщины, занимались пошивочным «бизнесом». Закупался материал, сатин, вата и по самодельным выкройкам, мама ночами шила фуфайки (это такая тёплая, простроченная нитками, на вате, куртка).
За неделю работы мама шила 2-3 фуфайки.
Но не в этом была главная трудность. Теперь эту продукцию нужно было продать на базаре и не быть пойманным милицией.
Тогда этот «бизнес» на выживание, считался спекуляцией и, если задержат, давали срок. Вот так-то!
Для конспирации мама надевала на себя эту фуфайку (это предполагало, что вещь не для продажи) и предлагала её купить станичникам на «толкучке».
На «толкучке, (был такой термин на рынке, где торговали всем, за что можно было получить пару копеек), станичники покупали фуфайку, и мама оставалась в какой-нибудь тёплой кофте. Я стрелой мчался домой за очередной фуфайкой (благо, что мы жили рядом с базаром), и возвращался с ней назад
Мама быстро надевала её на себя, согревалась и торговля продолжалась….
Здесь также подсчитывали разницу между затраченными деньгами на материалы, затраченный ночной труд и выручкой от продажи. Разница была мизерная, но она давала нам возможность выживать в это трудное, послевоенное время.
Это были 1949-1953 годы.
Низкий поклон моей мамочке, которая отработав по 12 часов в больнице, ночами, не разгибаясь, строчила на ручной машинке эти проклятые фуфайки!
Мы с ребятами, когда наступало жаркое лето, тоже находили свою нишу, чтобы заработать на кино и мороженное.
Из колодца, в котором действительно была очень вкусная и холодная вода, мы ведрами черпали воду и, сгибаясь пополам от такой тяжести, тащили вёдра с остановками на передышку, на рынок, и продавали там воду запалившимся станичникам.
« Кому воды, холодной, артезианской?» - кричали мы пронзительными голосами на весь рынок, и станичники выстраивались в очередь после такой рекламы.
«10 копеек кружка!» - и ведро быстро осушалось, ноги в руки и бегом за следующим ведром, к колодцу на нашей улице.
Что ни говори, реклама - это движитель торговли и, как-бы там ни было, на кино и мороженное мы уже не просили у своих мам.
А из сортов мороженного, которое тогда продавалось, самым любимым было фруктовое и стоило оно всего 5 копеек, столько же стоил килограмм арбузов и килограмм томатов…
Свои старые учебники, которые уже не нужны были нам на следующий год, мы тоже продавали на «толкучке».
Ничего не должно было пропадать! Закон социализма в жизни!
О, этот базар! Здесь мы иногда и промышляли мелким воровством с прилавков.
Кто-нибудь заговаривает продавца, а мы, подбираясь, пригнувшись, чтобы он нас не заметил, с другой стороны хватали с прилавков фрукты, арбузы и разные сладости.
Мы знали, что далеко за нами продавец не побежит, побоится, что снесут весь товар, но рисковали - попадись милиции, мало бы не было.
Но такое это было время. Было, было!
Война оставила в городе свои следы. Здания районной больницы и Дома культуры были разбомблены авиацией и стояли, как немой укор войне: с разбитыми красными кирпичными стенами, пустыми проёмами окон и дверей, с разбитыми перекрытиями между этажами. Эти развалины притягивали нас, мальчишек, как магнит.
Днём мы лазали по всем этим развалинам, как обезьяны, испытывая чувство страха только тогда, когда нас пугали, что в развалинах прячутся убийцы и бандиты.
В одиночку, а особенно по ночам, мы никогда туда не ходили.
По улицам города редко когда проедет грузовой автомобиль, а если легковая машина, то за ней, за этим чудом техники, в клубах пыли неслись мальчишки и девчонки.
Когда движения не было (а его не было почти никогда), дорога и улица были в нашем полном распоряжении и мы носились по ней босыми (обувь надо было беречь), сбивая бабочек веткой акации, очищенной от листьев и хвастались друг перед другом количеством сбитых насекомых.
Особым шиком считалось пробежать по пыли, поднимая босыми ногами тучи пыли и потом нырнуть вбок, чтобы самому в ней не искупаться.
Вечером мама ставила тазик с тёплой водой, чтобы отмокали мои чёрные, с толстой подошвой, ноги, вытаскивая из кожи 3-х угольные колючки, которые мы называли «кавунчики». Как мы с ними бегали, как мы терпели боль, непонятно!
Из детских игрушек мне запомнились - маленький, чёрный, гуттаперчевый мячик, твёрдый, как камень, прыгучий, но если им попал в кого-нибудь, то мало не было…
Вторая игрушка - это гильза от патрона, самодельный свисток, на шнурочке, висел
на шее. Очень удобно, не потеряешь и свисти, сколько хочешь!
Третья игрушка - проволочный круг-колесо, которое специальным металлическим крючком можно было катать по всем дорогам, оно даже могло звенеть!
Играли в «жёстку»- небольшой кусочек любой шкурки, к которой был прикреплён кусочек свинца, и вот внутренней стороной стопы эту «жёстку» подбивали и держали
в воздухе, чтобы она не упала.
Были просто виртуозы этой игры, и некоторые могли подолгу этой штучкой манипулировать.
Когда начали ходить в школу и учились писать, то существовало много разновидностей металлических перьев, самой разной конфигурации.
Так вот мы играли в эти «пёрышки», каким-то хитрым способом поворачивали и переворачивали перо пером. Здесь тоже были свои чемпионы, и можно было иногда остаться вообще без единого пера.
Очень часто играли вечерами на улицах в прятки, какие-то считалки, давали друг другу несуразные клички. Меня, более взрослые ребята, звали почему-то «Чинчиком», у других тоже были свои обзывалки.
Никто не обижался, если это были не обидные клички, так было принято.
После одиннадцати часов вечера надо было идти домой, а тут самый разгар наших игр, но по всей улице уже раздавались крики, типа: «Толька. а.а., домой!» причём по несколько раз. В ответ: «Иду. у.у.у», но игра продолжалась, пока тебя не загоняли домой насильно, а иногда и настоящей хворостиной.
В 3-х летнем возрасте меня крестили в Свято-Успенском храме.
Батюшка окунул мою голову в серебряный чан с водой, а потом сунул мне в рот кусочек пресного белого хлеба - просвирку, так кажется, она называется, и бабушка повесила мне на шею серебряный крестик на шелковом шнурке. Удовольствия мне это, конечно,
не доставило, но я благодарен бабушке зато, что она крестила меня.
Всевышний потом много и везде мне помогал, и он всегда будет в моём сердце!
Очень запомнилось, как мы готовились к солнечному затмению, коптили стёклышки и потом, когда действительно солнце скрылось, испугались. Младшие ребятишки заплакали, но мы стойко держались, смотрели через свои стёклышки на любимое солнышко и дождались, когда оно вышло и снова приласкало нас своим теплом.
Гоняли в футбол мячом, сшитым из каких-то непонятных материалов, обрезков кожи и парусины, набитым сеном или соломой, но какие бушевали страсти, особенно, если играли улица на улицу!
В болельщиках с обеих улиц не было недостатка, а если мы выигрывали, то до счастья оставалось только протянуть руку!
Вечерами, когда у калиток наших дворов, на скамейках усаживались мамы и бабушки с жаренными тыквенными и подсолнечными семечками, а мы, как стайки воробьёв, усаживались вокруг них на голую, теплую землю и слушали их рассказы про всё: и про раскулачивание, и про войну, и разные базарные новости.
Нам всё было интересно - это были наши домашние университеты!
В городе и зданий больших было мало. Вот перечень тех, которые мне памятны.
На углу стоял магазин с острой башенкой, его называли - «Штыковой», был магазин по названию «Круглые порожки», привокзальный магазин, несколько 2-х этажных домов в центре города, центральный банк, Городской комитет компартии, редакция газеты «Ленинский путь», клубы Меньшикова, Воровского, Красного молота, Свято-Успенский храм, железнодорожный техникум, 34 школа, здание железнодорожного вокзала, административное здание стадиона.
Кинотеатр «Победа» стоит вспомнить особо, так как это небольшое одноэтажное здание было одним из самых популярных и посещаемых мест в городе.
Сюда привозили первыми новые фильмы, которые тогда шли на экранах Советского Союза.
Очереди в билетные кассы занимали, чуть ли не с вечера, чтобы приобрести желанные билетики на «Свадьбу с приданным», «Солдат Иван Бровкин» и другие советские шедевры кино. Телевидения тогда не было и электричества тоже, вот кино и было той отдушиной, где мы познавали жизнь, которая бурлила где-то там, мимо нас!
Эти очереди так напоминали мне потом очереди за алкоголем в лихие 80-е годы.
Питание детей после войны было не особенно калорийным, но хлеб, подсолнечное масло,
пшеничные и кукурузные крупы были и из них наши мамы и бабушки готовили «шедевры» кулинарного искусства.
Например: - на блюдце наливали подсолнечное масло, сыпали рядом соль и отрезали кусок чёрного хлеба. Берёшь кусочек хлеба, макаешь в маслице с солью - лучшей еды для меня в то время я не припомню!
Подсолнечным маслом мы затоваривались на всю зиму и весну. Это тоже требовало немалого труда. За пределами города, в 10-15 км, а то и больше, выделялись 2 сотки бросовой земли, на которой мы высевали подсолнечные семена, выращивали их, пололи, спасали от сорняков. Когда подсолнечник созревал, мы срезали шляпки, там же, на огороде, палками выбивали из шляпок семечки, просеивали, засыпали в мешки.
Всё это надо было теперь доставить домой.
Вот и везли, кто на велосипеде, кто на тачке (короб на 2-х колёсах), кто рабочим поездом - был тогда такой вид транспорта.
После нужно было отвезти мешки с семечками на маслозавод, сдать семечки и потом, в зависимости от количества сданных семян, нам выдавали чудесно пахнущее масло.
Какой это был запах! Мы наслаждались этим запахом, он нас словно насыщал силами.
Масло получали, наливали в бидоны (примерно 50-60 литров), и к нему прилагался жмых.
Мы называли эти круги из жмыха «макухой» и, отбивая по кусочку, использовали «макуху» вместо конфет, на которые денег у нас тогда не было.
Ещё одним подспорьем в питании (в весенние месяцы) была цветущая акация.
Мы отрывали гроздья цветущей акации (называли их «кашкой»), с наслаждением их жевали и поедали, вместе с мошками, которых там была пропасть, но нам очень хотелось есть, побыстрее утолить чувство голода, набить полнее свой живот вкусной и сочной «кашкой».
Каким счастьем для меня был приезд в Тихорецк маминых братьев, они служили в Черноморском флоте, и по пути следования в отпуск, на Украину, в Кривой Рог, обязательно заезжали к сестре, моей маме. Я так мечтал быть похожим на них, чистил им одежду и ботинки, надраивал мелом их медные пуговицы, гладил фланелевки и брюки.Конечно, дядям было приятно моё внимание и они так же любили и баловали меня.
Мама сшила мне флотскую форму, и я щеголял в ней перед своими сверстниками, показывая им свою крутизну. Знал бы я тогда, что это детское увлечение перерастёт в мою постоянную морскую жизнь и станет моей основной работой.
В 1949 году пришло время идти в школу, и самой ближайшей школой, которая находилась рядом с нами, была школа № 24. Это было одноэтажное, каменное здание, возле стадиона и здесь учились до 4-го класса.
В первый класс я пошел с парусиновой сумкой, с нарисованным большим красным крестом на сумке, вместо портфеля. Эти сумки использовались на фронте, в войну.
В осенние месяцы, когда шли дожди, дорога в школу превращалась в очень трудную полосу препятствий. Чернозем раскисал, даже детская ножка в сапоге проваливалась в грязь, а вот вытащить ногу с сапогом назад уже было невозможно. Нужно было балансировать на одной ноге, и двумя руками вытаскивать завязший сапог.
К чему я это рассказываю? Потому, что мы были полуголодные, истощенные, но тяга к учёбе была неистребима - в школу мы в распутицу не шли, а ползли.
И трудно, наверное, нынешнему тихоречанину поверить в то, что сегодняшние асфальтированные улицы в 1949 году были непролазными в осенне-весеннюю распутицу.
В эти же годы вся наша детская жизнь была полна недетских трудностей и постоянных тревог и волнений. Очереди за хлебом и керосином лежали на наших детских плечах.
Мы стояли в очередях ночами, пока наши мамы работали (у большинства из нас отцы сложили свои головы на полях сражений), получали этот хлеб и, как великую драгоценность, несли домой. Тоже и с керосином, только тяжело и далеко было тащить полные бидоны, но тащили, волокли с остановками, перегибаясь вдвое, но волокли!
Электричества в домах не было, по ночам пользовались керосиновыми лампами, и при них готовили уроки, читали. Керосин был движителем культуры и просвещения.
Приготовление пищи также освоили на керосиновых горелках и керогазах, без них я не представляю, как бы мы выжили! Топить печи зимой приходилось углём, который заказывали и потом подвозили к каждому дому.
И это была наша «детская» работа - грузить вёдра углём и таскать их на своих ручонках с улицы в сараи, а это 1,5 - 2 тонны! Помогать было некому, такое было время! Но зато зимой благодать - засыпаешь печку углём, верхняя чугунная плитка накалится до красна - тепло!
Большинство наших родственников по папиной линии и бабушкины родственники проживали в станице Фастовецкой (бывшей Тихорецкой). Мы с бабушкой частенько посещали их, пешком пройдя 7 км, так как никаких автобусов туда не ходило, а родственные связи не прерывались.
Помню, как мы всей семьёй горевали, когда бабушкиного племянника посадили в тюрьму за то, что собирал в поле пшеничные колоски, которые не подобрал комбайн.
У него была большая семья, 6 человек детей, а его упрятали на 5 лет в тюрьму, оставив детей без кормильца. Тогда это было нормальной практикой коммунистической власти, но мы, дети, не понимали этого, а на наши вопросы родные не находили ответов и предпочитали помалкивать.
По чёрной бумажной тарелке домашнего репродуктора очень часто по вечерам мы слушали театр у микрофона и знали наизусть всю классику советской театральной жизни. Через репродуктор осуществлялась связь с Большой жизнью: это футбольные репортажи, концерты, всевозможные культурные передачи! Когда рассказывали о нарядных московских ёлках в Кремле, о танцевальных катках с сопровождающей красивой музыкой, у меня замирало сердце - как же интересно могут жить люди!
А мы здесь сидим в своих избёнках при керосиновых лампах и угольных печках, и что же, такой будет вся моя дальнейшая жизнь?
Нет, думал я тогда, я обязательно увижу эту другую, красивую жизнь!
Большой урон и горе матерям наносили оставшиеся после войны всевозможные мины и снаряды. Мальчишки, в силу своего любопытства, находили их, пытались разбирать или доставать порох. Снаряды взрывались, пацаны гибли или оставались калеками.
Сколько же их было! Не забыть слёз и криков матерей, да и мы тоже горевали…
Окончили школу № 24 и нас всем классом перевели в школу № 36, семилетку,
которая мне ничем особенно не запомнилась, кроме того, что за каменным забором был городской парк, куда мы часто убегали заниматься спортом, пробежками и т.д. Ещё запомнился последний, 7-й класс, когда мне, молодому дурачку, взбрело в голову показать всему классу свою смелость. Я влез на подоконник своего класса, на втором этаже, и прыгнул вниз, прямо на асфальт,… Конечно, встать я уже не смог.
Вызвали скорую помощь и увезли в больницу. Там мне сделали рентген, который обнаружил, что на пятках у меня трещины!
После двух недель лечения я снова вернулся в школу и больше не делал попыток прыгать с такой высоты на асфальт.
Одним из воспоминаний этого времени было первое приглашение на день рождения к одной из девочек нашего 7-го класса, я даже не помню её имени.
Первые танцы под музыку граммофонных пластинок, первый бокал дешёвого вина, первые цветы, подаренные девочке. Все было интересно.
Без велосипеда трудно себе представить жизнь в Тихорецке в те ушедшие, такие далёкие и прекрасные времена.
Мама мне купила велосипед, который верой и правдой служил мне долгое время.
Мы словно срастались с этими железными конями, могли управлять ими, не держась за руль, делали на них ласточку и другие всевозможные пируэты.
На велосипедах мы зачем-то носились по центральной улице города от банка к вокзалу, не держась за руль, лихо тормозили или делали какие-то выкрутасы.
Ну, конечно, чтобы привлечь внимание девочек, показать какие мы лихие, какие крутые!
Ранней весной, в марте месяце, ездили на речку Тихую, где почему-то решили закаляться и прыгали в воду, ещё покрытую тонким прозрачным льдом.
Результат - три недели в больнице, с воспалившимися и лопнутыми барабанными перепонками в ушах. Глухота не настала, но слышу не совсем хорошо до сих пор.
Праздники - 7 ноября, Новый год, 1 мая, 9 мая - могу сказать, что это были одни из самых светлых, прожитых мной дней в городе Тихорецке.
Новый год - устанавливали большую ёлку на центральной площади, украшали большим количеством игрушек. Много музыки, весёлые лица, все вокруг ёлки танцуют, а дома ждёт какой-нибудь вкусный ужин, скромный, но желанный подарок!
Мой день рождения был 19 апреля и в это время начинали цвести абрикосовые деревья,поэтому я до сих пор весну воспринимаю, как свой день рождения!
Официальные праздники - это колонны демонстрантов, приветствия, знамёна, плакаты, лозунги. Всё ярко, празднично.
В те годы я замечал, что у многих взрослых особой радости все эти праздники не вызывают, кроме праздника 9 мая.
Это был настоящий праздник и настоящая радость.
Очень модно было среди мальчишек иметь спортивный темно-синий костюм с белой полоской, но в городе Тихорецке его купить было невозможно.
Тогда мы ездили на крышах вагонов в Ростов-на-Дону за этими костюмами.
Сейчас мне невозможно даже представить, что мы бегали по крышам вагонов, перепрыгивали с вагона на вагон, и это всё на двигающемся железнодорожном составе!
Многим отрывало головы, кто не успевал ложиться плашмя, перед преградами.
Нам повезло, мы счастливчики, стали обладателями этих костюмов и нам не оторвало головы. Домой приезжали в саже, чёрные, и нам могли позавидовать негры!
Ведь тогда не было дизелей, а паровозы, как известно, работали на угле.
Моя дорогая бабушка Даша, мой ангел-хранитель, чистила мою одежду и скрывала следы «преступления» от моей грозной мамы.
У нас на улице жила одна пожилая женщина и у неё был сад, в котором росли две огромные черешни. Собирать черешни она не могла, и я помогал ей в сборе ягод.
Довольна тетенька, доволен я, так как наедался до отвала, да и с собой ещё уносил.
Но она натолкнула меня на мысль: «А почему бы и мне не посадить фруктовые деревья у себя во дворе?». Мама и бабушка были не против, но с саженцами тогда были проблемы.
По соседям и знакомым я набрал несколько саженцев вишни, абрикосов, персиков, а также посадил лозу черного винограда.
Соседи, знакомые посмеивались над юным мичуринцем, но когда через 4 года появились свои вишни, абрикосы и персики, а мама из винограда сделала первый литр вина, они все приумолкли, а я чувствовал себя именинником.
Любовь к работе на Земле живёт во мне и сейчас.
Очень много в моей памяти оставил местный стадион. На бывшем пустыре, в течение года возвели здание, обнесли металлическим забором, благоустроили поле, беговые дорожки, построили трибуны, высадили деревья.
Это стала нашим любимым местом и днём, и вечером, и ночью. Мы жили на этом стадионе почти всё своё свободное время, там же и гоняли мяч, но за трибунами.
У нас был «приоритет», так как первый директор стадиона Смолин жил в нашем дворе.
Это был класс, не то, что пинать тряпичный мяч на пыльной улице.
Футбольные матчи собирали в то время очень много зрителей, так как других особых развлечений в городе не было.
Билеты на матчи были платные, но для нас, мальчишек, это было непосильной денежной ношей и мы лезли через металлический забор на стадион, как тараканы.
Власти расставляли иногда вокруг стадиона конную милицию, но что она могла сделать с сотнями пацанов, любящих футбол и не имеющих особой возможности купить билеты? Нас гоняли, ловили, но это только добавляло нам азарта, и как лазали через забор, так и продолжали лазать. Милиция не могла с нами справиться.
Закончив 7 классов в школе № 36, нас всем классом перевели в школу № 34, одну из старейших и лучших школ города.
Но полностью наш класс не сохранился, да и я выпал из основной массы прежнего класса, что, наверное, всё же оказало влияние на мою будущую жизнь в школе и отношения с окружающими.
Хорошо помнится, как нас отправляли в колхоз, в станицу Ново-Рождественскую.Мы должны были помогать колхозникам, убирать кукурузу.Работа не тяжелая, но довольно монотонная, пыльная, а в сентябре на Кубани дни стояли достаточно жаркие, так что здесь добавлялась ещё и жара.Высокой производительностью труда мы не блистали, но кукурузу убрать помогли.
Всё это время в 8-9 классе смешалось у меня в одно какое-то беспокойно-тревожное воспоминание - это первые лёгкие выпивки, первые походы на танцплощадку, вечерние променады от горкома партии до вокзала, когда казалось половина молодёжи города выходило на эту часть улицы и фланировала то в одну, то в другую сторону.
Юность! Юность! Ты прекрасна и неповторима!
По определённым причинам мне вскоре пришлось уехать из города Тихорецка в почтовом вагоне пассажирского поезда, в определённом направлении.
Но везде, всегда, я помнил, что я Тихоречанин, мне дороги и улицы, и базар, и вокзал, и люди, жившие и живущие сейчас в моём Тихорецке.
МОЕМУ ГОРОДУ:
Город мой называют тихим,
Словно речка в степи легла…
Тихорецк - на конвертах пишем,
Тихоград - говорим иногда!
Что мне в городе этом мило,
Что так тянет порой сюда?
Ведь хотел я забыть, что было,
Только всё ли? Прошли года,
И уже на морских путях,
О которых когда-то грезил,
Сын казачий, что жил в степях,
Ласки моря и волн изведал!
Длинным мой оказался путь,
От порога кубанской хаты,
К кораблям, что меня зовут,
К тем, что звали меня куда-то,
Голубые морей края….
Что же стало сейчас со мною?
Край степной вспоминаю я,
И акаций цветы весною,
Нежный запах сирени, роз.
Пробежать босиком по пыли,
По кварталам, где в детстве рос,
Где встречались и где любили!
Здесь 16 встречал я вёсен,
Остальные прошли вдали.
Эх, скорее пришла бы осень,
Я собрался в края свои!
Город мой - ты любим до боли,
И в счастливый, и в трудный час!
Вырастай, расцветай на воле,
Красотой своей радуй нас!