Эх, что-то картошечки жареной захотелось…
Да не этой, которую сейчас на сковородке жаришь, – не та она, не та получается…
Стояли мы как-то на якоре. Уже не один день. Чего-то ждали.
Выпала мне ночная вахта, а ночью, будто бы назло, страсть как кушать хочется.
Поднимается на мостик старпом (он был вахтенным офицером), спрашивает:
- Как обстановка?
– Всё тихо, – говорю, – пожевать чего-нибудь не помешало бы. Может, картошечки поджарим, а, товарищ капитан-лейтенант?
У него слюни потекли, а я ещё разжигаю аппетит:
- Намедни у рыбаков две бочки свежей малосольной селёдки отгрузили. Сами на нас напоролись: за косяком шли и в запретные воды зарулили, а бочечки – как
бы в подарок или в качестве налога на ротозейство.
Селёдка добила каплея окончательно:
- Давай, – говорит, – жарь, я тут погляжу.
Ну, быстренько картошечку почистил, масло подсолнечное – на противень
(а масло-то было какое! Неочищенное, такого сейчас нет…), лучкy
добавил – чувствую: за-а-апах по кораблю пошёл… Скорей включил вентиляцию.
Селёдок с десяток почистил (а ели – одни спинки), звякнул в машинное отделение, в радиорубку, позвал тех, кто на вахте, – иначе обидятся.
Только расположились на мостике – заспанный командир заходит.
- Та-ак, – говорит, – службу, называется, несём, запахом меня разбудили. Смотрит на противень – а картошка вся в шкварках золотится, селёдка жирная,перламутром отливает, сама в рот просится, хлебушек крупными ломтями нарезан, – смотрит, слюну сглатывает.
Эх, была не была! Говорю с тоской в голосе:
- Пятидесяти граммов спиртика не хватает. И чего его на протирку приборов тратить, а?
Все сразу заговорили наперебой, дескать,точно, не хватает, сухой кусок горло дерёт… Командир, известно, сам втихаря спирт попивал, а тут такой закусон! Слегка поломался, мол, не положено, – и послал старпома к себе в каюту.
Выпили по чуть-чуть, селёдочкой закусили, картошку смели в момент –противень аж мыть не пришлось.
Такие моменты семейного единения матросов и офицеров случались не
часто, но без них в тех суровых условиях никак нельзя. А наутро – как и не
было ни картошки, ни селёдки, ни спирта, – всё как положено.
*****
Да, подкрепиться – это святое, особенно когда организм молодой и крепкий.
А если на камбузе жарятся котлеты, то запах расползается по всему кораблю,
и спастись от него – невозможно. Стоишь на вахте, продуваемый всеми ветрами, сглатываешь слюну и предвкушаешь пиршество.
Почему пиршество? Потому что штормит. А это значит, что активных едоков будет намного меньше, чем в спокойную погоду. Потому что качку люди переносят по-разному: одни лежат пластом, а другие становятся прожорливее целой стаи акул.
И вот тебя подменяют на обед. Отлетая, как пингпонговый шарик, от переборки к переборке; скользя по палубе, как на коньках, ты скатываешься по трапам вниз.
По ручейкам рвотных масс безошибочно определяешь: это пробирались в кубрики радист, радиометрист, акустик и прочий люд. В тесных рубках воздуха мало, он нагретый и спёртый (то ли дело – на мостике!), и у парней только одна «застенчивая» мечта – добраться до койки.
Ты уже загодя уверен – котлет в бачке будет много. Обхватываешь его руками,
крепко прижимаешь к животу. Спина упирается в переборку, одна нога – в рундук, другая – в трап. Затуманенным взором, исполненным сострадания,скользишь по стонущим, почти угасающим телам и… громко,заботливо спрашиваешь: «Кто будет есть котлеты?».
И откуда только силы берутся в этот момент у, казалось бы, уже почивших вечным сном? Спасая бачок, ты едва успеваешь уворачиваться от летящих в тебя предметов…
Когда поток имущества и силы неблагодарных иссякают, начинаешь есть котлеты, за всех, с аппетитом, время от времени заглядывая в бачок, – а не захватить ли ещё с собой на мостик?
...С грустью выключаешь плитку, – не та картошечка, не та получается…
А может быть давно уже пропали навыки?!