За свои семнадцать лет я нажила массу комплексов, в основном, отрицательных. Я боялась новых знакомств, особенно с противоположным полом. В ремесленном училище нас было триста девочек, из мужчин только преподаватели, в которых мы по очереди влюблялись. Я не умела вести себя в незнакомом обществе. Доходило до идиотизма: мне было стыдно сказать «здравствуйте». Довольно начитанная девочка, я не умела начать беседу, не умела ее поддержать. В своем личном мирке я была болезненно чувствительна ко лжи. О взаимоотношениях с противоположным полом была осведомлена на уровне – умри, но не давай поцелуя без любви. Комплекс неполноценности, воспитанный пьющей матерью, расцветал пышным букетом.
Я поступила в педагогический институт. Завтра я предстану перед своими новыми товарищами. Войду в новый мир. Как он воспримет меня? Я боялась его и тянулась к нему.
В группе было двадцать две девочки и трое ребят.
Ников Коля. Очень некрасивый, маленький, худенький, чуть сутуловатый. Черные, слегка вьющиеся волосы, низкие брови, черные глаза выдавали в нем истинного молдаванина. Маленькое грушевидное личико заканчивалось узкогубым ртом, за которым скрывались кривые, изъеденные кариесом, зубы с неправильным прикусом. Но за его некрасивой внешностью скрывалась золотая душа. Он всегда был готов помочь, поддержать, поделиться последним пятикопеечным пирожком. Ему в жилетку плакались все девчонки из группы, и для каждой он находил особенные слова утешения, и мир уже не казался таким черным, а ситуация такой безвыходной. Когда на практических занятиях по химии мы научились двухкопеечные монеты превращать в десятикопеечные, именно он забалтывал продавцов, и те отдавали нам за две копейки два пятикопеечных пирожка. Это был самый сытый период нашей студенческой жизни.
Мою студенческую нищету Коля скрашивал, как умел, – шутками, уговорами, подкармливанием. Преподаватели считали нас мужем и женой, но довольно странной парой. Я была на голову выше, красивая, стройная, он маленький Квазимодо. В ответ на их замечания мы перемигивались и хохотали, но не выдавали нашей тайны. Он лечил меня от моих комплексов, выполнял функции личного психолога, а мы и не догадывались об этом. Тогда еще ничего не знали о социальной психологии, а Коля был от природы талантливым социальным психологом. Как и мои преподаватели и воспитатели в ремесленном училище, он тоже лепил из дикарки члена общества – человека и женщину.
Федя Бережной – красавец-мужчина. Высокий, стройный. Походка вразвалочку – память о морфлоте. Чудесная белозубая улыбка, открытый взгляд. Всегда аккуратно одетый, строгий, расчетливый,- нет, скорее хозяйственный. Он мне тогда очень нравился. Но, верная своим комплексам, я даже посмотреть в его сторону стеснялась.
И наконец, последний представитель мужского пола в нашей группе Афанасий Афанасьев. Как и Федя, он поступил в институт после армии. Вьющиеся русые волосы. На круглом лице серые широко расставленные глаза под белесыми незаметными бровями. Прямой нос, полноватые губы, квадратный подбородок с ямочкой. Улыбка доброжелательная. Коммунист. Я его ужасно боялась. Если он обращался ко мне с каким-либо вопросом, я, проблеяв что-то нечленораздельное, тут же старалась скрыться с глаз.
Из зимней одежды у меня была черная шинель с огромной пряжкой на ремне. Этот наряд шокировал не только мою группу, но и комитет комсомола института. Приватная беседа с секретарем закончилась выделением мне материальной помощи и трудоустройством ночной няней в ту самую городскую больницу, в которой умер от чахотки мой папа.
Первая стипендия, первая зарплата, плюс материальная помощь. Целая куча денег. Я купила пальто бежевого цвета за восемнадцать рублей, нарядный зеленого цвета с орнаментом по краю штапельный головной платок за четыре рубля и коричневые туфельки на пряжке за шесть рублей.
– Теперь и я могу ходить на танцы, – ликовала я. Еле дождалась субботы. Нарядилась и побежала к общежитию, где каждую субботу под магнитофон комитет комсомола института для студентов устраивал танцы. Мне казалось, что все смотрят на меня, какая я нарядная и красивая. Стоя в толпе, я услышала за спиной голоса наших ребят из группы. Прислушалась.
– Тебе здесь кто-нибудь нравится? – спросил Афанасий.
– Нет. В группе нравится одна девчонка, – ответил Федор.
– И, если не секрет, то кто? – полюбопытствовал Афанасий. Каким-то шестым чувством я поняла, что речь пойдет обо мне. Радостно замерла в ожидании тайного признания.
– Да Валентина. Но уж больно она бедная, нищая. Да еще эта шинель с пряжкой РУ.
В лицо мне как будто плеснули кипятком. Мне показалось, что все услышали его слова и повернулись в мою сторону. Сгорая от стыда, низко опустив голову, чтобы никто не узнал, я рванула сквозь толпу на выход с танцплощадки. Горькие слезы душили меня, сердце от обиды и боли временами переставало биться, одно слово стучало и стучало в голове «нищая», опять, как и в детстве, всего лишь нищая. Я проплакала всю ночь и всю ночь я мысленно проговорила с ним - о своей будущей жизни, о карьере, о том, как он мне нравился до сегодняшнего вечера.
Вплоть до окончания института я избегала Федора. На все его попытки заговорить, узнать, чем он меня обидел, я молча уходила прочь. Он и сегодня, если жив, не знает, что я слышала тот разговор на танцах, не знает, что ударил по самому больному, по моему глубоко спрятанному с самого детства приговору! Нищенка.
Я прожила долгую жизнь. Были разные встречи. Была большая любовь. Но такого верного друга, такой чистой бескорыстной дружбы, как с Николаем, у меня больше никогда не было.