Два рассказа отца о войне
О своем пребывании на войне отец вспоминал нечасто, если не сказать, что это происходило всего раза три-четыре. И это было странно. Другие взрослые, побывавшие на фронте, рассказывали о своих героических подвигах, как они громили фашистов, мерзли в окопах, мучились во имя великой победы. Их сыновья гордились своими отцами, рассказывали об их многочисленных орденах и медалях, а его отец, тоже имея несколько серьезных правительственных наград, почему-то их никогда не показывал и ничего о них не рассказывал.
Многие мальчишки, видя, что во время таких разговоров Ибрагим скромно прячет глаза, начинали допытываться, почему он умалчивает об отце, кем был отец во время войны, и вообще был ли там? Это было обидно до слез. Отец, конечно же, там был, несколько раз был ранен, потерял ногу, получил два ордена, пять медалей, звание капитана, даже наградной наган, но все пришлось узнавать не от самого отца, а от других, той же тётушки. Получалось, что отец не хотел, чтобы о его героическом прошлом кто-то знал. Это почему-то скрывалось даже от сына.
Единственное, что домочадцы знали о фронтовой жизни отца, так это только два случая, которые он рассказывал сам, но почему-то тоже не разрешалось выносить за пределы порога. И случаи были веселыми.
Один случай был действительно очень смешным, когда отец с двумя десятками кавалеристов, набранных в Средней Азии, неожиданно выскочил из леса на опушку, где расположился дивизион из тридцати немецких танков и нескольких мотоциклетных экипажей. Этот странный конный отряд, больше похожий на всадников татаро-монгольской конницы, лихо, с посвистами, барабаня саблями по броне, промчался между танками и устремился в поле. Фашисты сначала ошалели от такой наглости, можно сказать, какой-то дурацкой, хулиганской выходки, а потом тоже решили пошутить, устроив погоню за этой дикой бандой полудурков. Немецкие солдаты не открывали огня, от души хохотали, видя, как эти сумасшедшие, даже улепетывая, пытаются своими саблями достать броню тяжелых и могучих машин. Больше других веселились экипажи мотоциклов и двух легких бронемашин, даже чуть притормаживая, просто умирая со смеха и удивляясь, почему эти горе - наездники не могут развить приличной скорости на своих клячах, дружно скачут прямо в открытое поле и не сворачивают в лес, чтобы вдоволь потешить солдат великой немецкой армии. Больше всего смешило, что эти дикари на ходу стреляли по танкам из пистолетов и каких-то допотопных луков с самодельными стрелами.
Шутка удалась на славу, когда лихие наездники неожиданно чуть притормозили, разом повернулись, поразили стрелами пулеметчиков на мотоциклах, а потом в рассыпную рванули в разные стороны, развив бешеную скорость. Фашисты поняли, что шутка затянулась, и с этим цирком пора заканчивать. Они приготовились открыть огонь, но были ошарашены неожиданно загромыхавшими вокруг взрывами, а команда с головного танка так и не поступила. Он уже полыхал, подорвавшись на мине.
Для немцев это было полной неожиданностью. Никакого минного поля здесь не было. По крайней мере, ещё час назад они как раз и прибыли сюда именно по этому полю. Кто и как так ловко и быстро расставил в этих не слишком высоких травах противотанковые мины, оставалось загадкой. Больше всего удивляло, что это было сделано буквально под самым носом, метрах в трехстах от места дислокации. Покинуть это место на большее расстояние немецкий дивизион не мог, в случае удаления это угрожало невыполнением приказа командования. Солдаты и так увлеклись погоней за этими кретинами, что уже его нарушили. По крайней мере, была нарушена скрытность, хотя ещё час назад техника громыхала так, что о появление танков знала вся округа.
Интересно было бы на них посмотреть, если бы они пришли сюда пешими? Вероятнее всего, они были бы поражены не меньше, чем от взрывов. К минам были привязаны длинные пеньковые веревки, свидетельствующие о том, что их сюда просто притащили и аккуратно расставили таким хитрым полукругом, что вырваться отсюда можно было только, осторожно двигаясь назад, стараясь не зацепить ногами, и уже тем более гусеницами танка, какую-нибудь веревку, которая обязательно намоталась бы на траки. Более того это поле было ещё усеяно противотанковыми гранатами, взрывные чеки которых были привязаны к концам веревок. Этих веревок здесь было так много, практически они были незаметны в траве и так переплелись, что саперы провозились бы довольно длительное время. Оказалось, что все их концы тоже были так привязаны к взрывателям, что неосторожное движение могло вызвать неминуемые взрывы мин.
Все это было какой-то жуткой, коварной, типично азиатской западней. Придумать и разгадать такое нормальному цивилизованному человеку было просто не по силам, такое и в голову бы не могло прийти. Да, бесспорно замысел был отличным, но немецкий или тот же русский военный использовал бы проволоку, она прочнее, надежнее, а привязывать обычную пеньковую веревку, было просто дикостью. И прежде всего потому, что попросту рвалась. Самое жуткое, что как раз она-то и явилась причиной всего этого кошмара, когда начала бесшумно запутываться и наматывать на гусеницы эти проклятые мины и гранаты. Это действительно была коварная западня азиатов. Проволока бы скрипела и скрежетала, предупреждая об опасности, хотя бы перед смертью, а тут смерть подкралась внезапно и без единого звука.
Глядя на всю эту картину со стороны, можно было подумать, что таким и является самый грозный и суровый Божий суд, когда Он сильно прогневался и послал на землю самый настоящий жуткий ад.
Через какое-то мгновение за первым танком все остальные «Тигры» и «Пантеры», продолжавшие двигаться по инерции и растянувшиеся в один фронт, как по команде, начали взрываться и гореть. Причем, многие машины взрывались от нескольких мин и гранат сразу, поэтому надежды на спасение у экипажей не оставалось никакой. Так они поплатились за непременное желание догнать наглецов первыми. Уцелел только один танк, но вылезший из него экипаж тотчас был изрешечен осколками взрывавшихся мин и гранат. Это обезумевшие мотоциклисты метались в этом кромешном аду, взлетая в воздух вместе со своими мотоциклами и уже мертвыми пулеметчиками в люльках. В живых пока оставались только горевшие, как факелы, солдаты, которые выскакивали из танков и бронемашин, получали дополнительные ранения от взрывов, метались по полю, визжали, орали и выли страшными, нечеловеческими голосами...
На этом месте отец обрывал свое повествование, закуривал и долго сидел, о чём-то думая. Лицо его было серьезным, грустным, и попытки узнать, а что же было дальше, натыкались на грустную, задумчивую улыбку.
Второй случай вроде бы тоже был смешным, но особого веселья не вызывал.
Отец рассказывал, что после боя затяжного боя, начавшегося еще до рассвета и прекратившегося уже поздним вечером, как подкошенный рухнул в небольшую воронку, образовавшуюся в глубоком снегу после взрыва. Ночь была февральской, крепко морозной, метельной и абсолютно темной. На своё счастье, он почувствовал, что лежит в воронке не один. И это было действительно счастье, иначе утром даже не нашли бы его замороженного трупа. Вот так всю ночь, крепко прижимаясь спиной к этому солдату, скорее всего офицеру, у того тоже была плащ-палатка, негромко ворча от жуткой усталости и перетягивая на себя обе плащ - палатки, он и согревался.
Когда начало светать, он очнулся оттого, что сильно продрог. Этот гад стянул на себя обе плащ – палатки, оставив его в одной шинели под глубоким снежным покровом. Это уже было не по-товарищески. Он стряхнул с себя снег и попытался вытянуть на себя их ночное «одеяло». Оказалось, что и его спаситель тоже лежит в одной шинели, а плащи каким-то образом скатились им в ноги. Решив, что надо всё поправить и хотя бы долежать последние, сладкие мгновенья, а, если удастся, ещё и поспать до утра, он стал вытягивать плащ-палатки и вдруг замер. Ему показалось, что шинель его партнера немецкая. Он осторожно скосил взгляд и убедился, так оно и есть. Оказалось, что всю эту ночь пролежал с немецким офицером. Рука сразу же потянулась к кобуре.
Неожиданно очнувшийся немец, одновременно с ним, попытался сделать то же самое, однако выхватить пистолет ему не удалось. Он лежал слева, а его кобуру отец мог спокойно прижать своим телом. Она как раз находилась между их прижатыми друг к другу телами. Немец явно находился в невыгодном положении, тем более отец уже привстал, а тот продолжал лежать.
Положение было напряженным и сложным. Отец вспомнил про Смерш, который и так поглядывал на него с нескрываемым недоверием. Таджики у немцев считались арийцами и почитались, как раса таких же избранных, как и они. И все же он решил проявить благородство, убивать практически безоружного врага, да ещё спасшего его от смерти было подло и роняло его достоинство. Он вытащил пистолет немца, потом свой, отбросил их в снег и посмотрел тому в глаза. Немец виновато улыбнулся и поднял руки.
- «Найн»! - сказал отец, опустил его руки и показал кулаками, что хочет драться.
Тот замотал головой и снова поднял руки.
Отец озадачился и, показав рукой в сторону немецких позиций, произнес: «Ком», проваливай! Вали быстрее!
Немец снова грустно улыбнулся и, показав глазами в сторону своих позиций, произнес: «Эс, эс, гестапо»!
Отец тоже понимающе улыбнулся, скосил глазами в сторону своих позиций, показал рукой на него, потом на себя и ответил: «Смерш, пах-пах»!
Оба с грустью вздохнули, не сговариваясь, натянули на себя плащ-палатки и некоторое время лежали, молча, дожидаясь рассвета. Как только снова загрохотала канонада, они привстали, снова посмотрели друг на друга, потом вздохнули, разобрали свои плащ-палатки, сползали за своими пистолетами и, не оборачиваясь, поползли каждый к своим позициям.
Ибрагима просто раздирало на части любопытство, чем же закончились обе эти истории? Главное, хотелось узнать, как наградили отца и его джигитов за такой лихой бой? Одновременно с этим ему ужасно хотелось послушать ещё какие-нибудь истории о войне. Но отец только улыбался и говорил, что и так сказал больше, чем нужно, что за эти рассказы, особенно за второй, его давно бы не было в живых. Поэтому пересказывать их кому-то не стоит.
Ибрагим, конечно же, понял, что об этом нужно молчать. Отец никогда
просто так ничего не просил, значит, это было тайной.
Однажды семилетнему Ибрагиму, наконец, представился случай, узнать, чем закончилась первая история, когда в гости к отцу в Канибадам приехал его фронтовой друг - полковник. Заговорил не сам отец, а его друг Юрий Борисович, предложивший тост за невостребованную награду отца.
- Знаешь, дружище, - сказал он отцу, подняв рюмку. – Пусть эти сволочи подавятся твоей звездой Героя. Уничтожить тридцать танков, два бронетранспортера, всю мотопехоту, почти двести фашистов всего лишь двадцатью своими лихими джигитами, практически без потерь и за это чуть не получить пулю от своих, это по-нашему, по-российски. Да тебе нужно было сразу две звезды давать. Вторую за то, что не выполнил приказ этого ублюдка - представителя Ставки, мать его …. в душу! Извини, знаю, не любишь, но иначе не скажешь! Видите ли, ему не понравилась твоя сомнительная затея, вроде, как ты покрасоваться захотел. А потом, после твоей вылазки вообще особый отдел натравил, сволочь. Надо такое выдумать! Ты, оказывается, с немцами договорился, чтобы командование тебе поверило, а не ему. Договорился!? Они теперь там, на сковородках жарятся и вспоминают, как ты с ними договорился. Короче, так. Когда тебя комдив отбоярил, а ты прямиком отправился командовать штрафбатом, мы с мужиками посовещались и постановили, считать тебя самым настоящим героем. Честно говоря, мы сами сначала думали, что это безумие, устраивать такую сомнительную показуху и опустошить почти весь запас мин и гранат батальона, а потом даже позавидовали, как ты и твои джигиты всё ловко рассчитали. Прости, нас олухов! Мы все это письменно изложили. Сам Батя, царство ему небесное, эту бумагу подписал, возьми и храни с гордостью! За тебя, политрук, товарищ капитан запаса, Герой нашей дивизии и Советского Союза!
Он протянул отцу свернутый, чуть помятый тетрадный листок, привстал с курпачи*, надел форменную фуражку, по-военному отдал честь и крикнул: «Ура»! Остальные тоже чуть привстали и последовали примеру Юрия Борисовича.
Больше других сиял от счастья Ибрагим. Вот почему отец, оказывается, молчал. Он не хотел, чтобы все узнали, что с ним поступили несправедливо. А он – самый настоящий герой. И все сидящие за столом это слышали. Значит, и вторая история не была такой веселой, как им всем, домашним казалось. Но ведь у отца были другие награды, да и ногу он где-то потерял. А как он доброволец, рядовой дослужился до капитана и командира штрафного батальона? Почему же он обо всем этом молчал?..