… В свои тринадцать лет Маша Дудник уже отлично знала, что правда – страшное оружие.
Слышать о себе правду – больнее всего… Ничто не бьет так сильно, как правда. И Маша вовсю
пользовалась этим знанием.
24 ноября. Большая перемена.
- Ой, посмотрите, - на лице Лены – выражение брезгливого отвращения, при виде которого у
Маши каждый раз появлялось нестерпимое желание дать Ярмаковой в глаз. – Одноклеточное
приоделось…
Ярмакова показывала пальцем куда-то в конец коридора. Маша, прищурившись, пригляделась.
Настя тоже лениво бросила туда взор.
По коридору в их направлении медленно двигалась компания из трех человек. Они негромко,
весело переговаривались, обсуждая что-то, время от времени взрывались смехом. Вроде бы
ничего необычного. Это всего лишь их одноклассницы Лола, Ира и Света, но Маша сразу поняла, что вызвало прилив чувств у Леночки, - наряд Марьяновой. Света и в другие дни не отличалась скромностью и сдержанностью, чувством меры и стиля в выборе одежды, ее шмотки всегда были яркими, вызывающими, и до неприличия открытыми, но сегодня эта девочка, пожалуй, превзошла саму себя. Несмотря на пять градусов мороза, на ней была узенькая белая мини-юбочка, короткая до безобразия, большой черный пояс, подчеркивавший талию, и розовая кофточка, обтягивающая ее большую, упругую грудь. Грудь под кофтой в такт шагам колыхалась. На ногах у нее были белые сапожки на каблуках, и тонкие, прозрачные колготки в сеточку. На руках - какие-то нелепые яркие браслеты и бесчисленное количество колец, на лице – тонна макияжа, белые волосы были зачесаны назад в художественном беспорядке. Эта пигалица шла к ним, судя по всему, ужасно довольная собой.
У Маши непроизвольно приоткрылся от удивления рот. Много она в жизни повидала всякой
безвкусицы, вульгарности, пошлости, неумения одеваться, но Света все равно поражала...
- Фу, у нее совершенно отсутствует вкус, - презрительно скривилась Лена. – Это же надо такое на себя напялить… Жалкое Одноклеточное.
Настя промолчала, однако Маша заметила в холодных глазах подруги иронию.
- Здорово, девки, - спокойно поздоровалась Света, неторопливо подходя к ним, и по очереди
чмокнула в щечку всех троих. Когда Света подошла к Маше, Маша постаралась не скривиться
от едкого запаха духов – Марьянова явно слегка перебрала с ними. Должно быть, она потому и пришла на пятый урок, что все утро «прихорашивалась».
-Мамка моя зарплату вчера получила и «аттракцион щедрости» устроила… Правда я красивая,
девчонки? – гордо улыбаясь, весело и как бы между прочим, спросила Света.
- Конечно, - с готовностью подтвердила Ира, с обожанием глядя на подругу. – Ты – самая лучшая, Светка…
- Ага, и вчера вечером, наверное, прилично заработала… - не удержавшись, хмыкнула Маша –
самодовольство Светы Марьяновой раздражало. – А что, древнейшая профессия…
- Что ты сказала? – улыбка Светы немного увяла, в голосе появились железные нотки.
- Не расслышала? Я предположила, что ты вечером неплохо заработала, - процедила медленно,
четко, почти по слогам.
Зеленые глаза вспыхнули иступленной яростью, но Света все же кое-как взяла себя в руки.
- Насть, прикажи своей шавке заткнуться… - голос Марьяновой звучал на удивление спокойно.
Маша ощутила, как стоящая рядом Ярмакова заметно напряглась, со страхом гадая, что же в
следующее мгновение выкинет обезбашенная Маша Дудник…
- А ты в курсе, Света, что шавки больно кусаются? – с какой-то горечью и даже печалью спросила Маша. Важное правило – не пытайся отрицать правду. Этим ты обезоруживаешь противника. – Так что же… попробуем один на один после школы, а? Или боишься быть побитой жалкой шавкой?
Несколько секунд Марьянова растерянно-изумленно смотрела на Машу, потом махнула рукой и
тихонько пробормотала:
- Да ну тебя к черту… Психичка ненормальная.
***
… - Машунь, но нельзя же так! – с горечью поучала Лена. – Нельзя же быть такой несдержанной…
Вот теперь Одноклеточное обиделось, и Насте будет тяжелее…
Маша мрачно окинула Лену тяжелым взглядом. Ногой в живот, потом кулаком по лицу… и будет
знать, как учить людей жить, проклятая лицемерная тварь…
Нет. Нельзя. Ненавистную Леночку трогать нельзя. Чтобы ни случилось… как бы не страдало
самолюбие и гордость… Нельзя.
Потому, что Леночка – ЕЕ подруга, и ОНА расстроится.
- Не волнуйся, Ленок, - мягко улыбнулась Настя. – Мне не будет тяжелее.
Лена внезапно грустно вздохнула, робко взглянула на подругу.
- Насть, слушай… А может… ну его, этот «план Б»? Знаешь, по-моему он… все же слишком…
слишком жестокий. Даже для Одноклеточного…
- О чем это вы? – насторожилась Маша. Разумеется, она была не в курсе. В свои грандиозные
планы Настя ее никогда не посвящала. Считала, наверное – и так сойдет, Дудник, эта дурочка, все равно четко выполнит все, что ни скажут…
- Ленусик… ты чего пригорюнилась? – Настя нежно приобняла Ярмакову за плечи, прижала к себе. – С Марьяновой все будет в порядке, обещаю… Не волнуйся, мы же вместе… - тихо, успокоительно журчала.
- Вместе… - в глазах Лены – бесконечное доверие, счастье, преданность и восхищение.
Маша, нахмурившись и стиснув зубы, наблюдала за этой сценой. Руки непроизвольно сжались в
кулаки так сильно, что девочка ощутила, как ногти впились в ладошки.
Ну почему ОНА выбрала Леночку?! Почему? Почему? ПОЧЕМУ?!
Маша молча отвернулась от девочек, и так же, не слова ни говоря, медленно, словно бы с трудом побрела прочь. Глаза поблескивали от слез.
- Эй, Машка, ты куда? – изумленный голос.
Маша не обернулась – спросила не Настя. С раздражением бросила на ходу:
Лена растерянно заморгала, лицо приобрело обиженно-недовольное выражение. С несчастным
видом, ища поддержки, повернулась к Насте:
- Насть… Ну почему она такая… колючая? Я же ей… ничего…
- Не обращай внимания, - Настя с какой-то задумчивой, спокойной теплотой смотрела на
удаляющуюся Машу. – Это… моя вина.
***
26-е ноября, перемена после 2-го урока.
… - Ирка, Ириш… ну не плачь, - ласково поглаживала по волосам Лавейкину Лена. – Не плачь… ты все правильно сделала. Ты правильно сделала, что сразу же рассказала нам. Ты – очень смелая девчонка… - тихонько утешала, с сочувствием и нежностью смотря на Иру.
- Нет, я – предательница, - отчаянно воскликнула Ира, размазывая слезы по бледному лицу. – Я предала Свету… - она тихонько всхлипнула. – Я предала свою лучшую подругу… - она бессильно опустила голову, спрятала лицо в ладонях и снова горько зарыдала.
- Ну-ну… - рука Насти мягко опустилась на худенькое плечико Иры, легонько сжала его. – Наши друзья, к сожалению, иногда ошибаются… И в таком случае, наставить их на путь истинный, не позволить совершить глупость – наша первейшая задача. Понимаешь, Ира?
Ира подняла заплаканные глаза, беспомощно посмотрела на Настю.
- Лучше один злой, «неправильный» друг… чем вообще никакого, - прошептала.
- Дурища ты, Ирка… - с сожалением произнесла Маша, не проронившая за весь долгий разговор
еще ни слова, но испытывавшая самые сильные и противоречивые чувства – от уважения до
презрения, от радости до печали, от досады до удовлетворения. – Светка твоя, если у нее хоть какие-то мозги имеются, потом сама к тебе прибежит – извиняться… И уважать будет за то, что ты не пошла у нее на поводу – не стала участвовать в отвратительном мероприятии, отказалась прямо и честно… Три на одного – это справедливо, как по-твоему, Ир?
- Я отказалась, и тогда она на меня накричала и дала пощечину, - жалобно призналась Ира. – Но это… это правда, уже слишком… Хоть Соловьева и раздражает, но…
Маша решительно поднялась со скамейки.
- Хватит. Я не позволю этой творить беспредел… Сколько можно? Они ведь сами довели Степу…
- сердито рассекла ладонью воздух. – Надо просто предупредить дядю Степу, чтобы недельку-
две в школе не показывалась, - она говорила достаточно уверенно и горячо, но понимала, что в разговоре со Степой ей потребуется поддержка, что сама с этим делом справиться не в состоянии.
- Машка дело говорит, - кивнула Лена, серьезно и как будто бы даже с уважением глядя на Машу. Маша впервые за всю жизнь испытала благодарность к этой девочке.
- Я с тобой пойду, - неожиданно ободряюще улыбнулась Настя. – Маня…
Маша замерла. Глаза широко раскрылись от удивления. Спустя мгновение смущенно опустила
взгляд – крайне нехарактерная для нее реакция.
- Правда? Спасибо тебе, Настя, - пробормотала тихонько.
***
… - Дядя Степа, надо поговорить, - деловито начала Маша. Степа неохотно оторвала взгляд
от книги и смущенно покосилась на Машу. Маша медленно опустилась на скамейку рядом со
Степой, Настя, не сводя заинтересованных глаз с одноклассниц, прислонилась к стене.
- Послушай, тебе лучше завтра не приходить в школу… и всю следующую неделю тоже, - прямо,
без долгих предисловий и ненужных объяснений – так удобнее, быстрее и легче всего для Маши.
Выражение стеснения и страха заменилось на лице Степы изумлением. Она удивленно заморгала, улыбнулась немного виновато…
Маша вздохнула. Искоса устало взглянула на Степу. Эх, ничего не поделаешь… Придется-таки
объяснять. Хотя, какая ей разница, этой странной девчонке? Все равно ведь ничего изменить не сможет… так пусть просто молча делает то, что ей велят умные люди.
- Лола и Света на днях собираются побить тебя. Отомстить. Они хотели взять с собой и Иру, но Ира отказалась и рассказала все нам… Короче, не ходи на следующей неделе в школу, - на одном дыхании выложила все.
Лицо Степы мгновенно потускнело, осунулось, черная тень легла на него. Девочка поджала губы. В глазах – какая-то странная смесь бесконечной грусти и отчаянной решимости.
- Эй! – Маша с тревогой потрясла ее за плечо. – Ты слышишь, что я тебе говорю? Не ходи в школу!
- Ну, и что же? – тихонько спросила Степа. Голос ее дрожал.
- В смысле? – удивилась Маша. Нахмурилась, с сочувствием разглядывая Степу. – Не придешь –
тебя не побьют.
- Я не могу всю жизнь убегать! – чуть не закричала Степа, яростно подняла на Машу взгляд. В глазах – слезы и отчаяние. Замотала головой. – Не хочу убегать… Побьют – значит, так мне и надо.Значит, расплачиваюсь…
- Ты что, совсем того? – Маша ощутила, как в ней медленно закипает гнев, и решила не
противиться в данный момент этому чувству – оно могло помочь.
- Я… - неуверенно начала Степа. Маша положила руки Степе на плечи.
- Ты – идиотка тупоголовая, дубина стоеросовая, коза безрогая, - при каждом слове Маша
обжигала испуганную Степу горячим, гневным взглядом, энергично встряхивала за плечи. – Я
сама… слышишь? – сама тебя отделаю, если припрешься…
Степа обиженно опустила взгляд. В глазах – упрямая, обреченная смелость.
- Ну, так что же? – с надеждой осторожно и даже робко спросила Маша. – Не придешь ведь,
правда? Ты же не хочешь, чтобы тебя избили…
Степа горько вздохнула, и Маша немного воодушевилась.
- Слышишь, Степ… Я что могу устроить… Моя мать целыми днями на работе… Так что, школьные
часы можешь пересиживать у меня дома… Играть на компьютере будешь, и кушать я тебе
оставлю… Ну как тебе такой вариант? – ободряюще улыбнулась Маша, весело подмигнула Степе.
Неожиданно Степа всхлипнула, слезинка побежала по щеке… но, тем не менее, растроганная,
несмелая улыбка возникла у нее на лице.
- Ты… такая добрая… спасибо… спасибо… я… правда, не знаю, что мне делать… - залепетала
тихонько.
Маша отвернулась. Буркнула сердито, чтобы скрыть свое смущение:
- Я не добрая вовсе… Просто не люблю несправедливости. Они же первые к тебе полезли…
- От себя не убежать, Степа, – услышали они спокойный, мягкий голос над головами. – Как ни старайся.
Маша вздрогнула, подняла голову, во взгляде, брошенном Насте – непонимание и страх. Что за?..
Настя как будто бы не заметила его. Она с искренним сочувствием смотрела на Степу.
- Ты имеешь в виду… - взволнованно прошептала Степа. – Что я все таки должна… должна
попробовать и выяснить, смогу ли…
- Выясни. Пытаясь позорно скрыться с поля боя, не станешь сильнее, - Настина рука мягко
опустилась Степе на плечо, интимно погладила по спине. – Мне так жаль…
- Мне тоже кажется, что прятаться не имеет смысла. Они все равно рано или поздно… - Степа
решительно встала со скамейки. Пораженная Маша молча наблюдала за ней, не в силах ни
шевельнуться, ни произнести хоть одного слова.
- Спасибо тебе, - Степа с грустной благодарностью посмотрела на нее. – Спасибо. Я… я никогда не забуду твоего взгляда, - развернулась и медленно, чуть шаркая ногами, и низко-низко опустив голову, побрела прочь.
Маша, замерев, тупо смотрела ей вслед. До девочки очень медленно доходил смысл
происходящего. Наконец, она стремительно вскочила со скамейки. В глазах – волнение и испуг, руки слегка подрагивают.
Чертова идиотка Соловьева… почему… зачем она… по собственной воле идти на унижение…
Глупо. Очень глупо. Пожалеет ведь. Надо остановить, пока не поздно.
- Сте… па… - Маша хотела крикнуть громко, на весь школьный коридор, заставив своим призывом обернуться не только Соловьеву, но еще и пару-тройку школьников, но… с губ сорвался слабый, почти неслышный шепоток.
Маша закусила губу. В горле – мешающий дышать и думать комок. Черт возьми, да почему же
эта лохушка с ее проблемками так обеспокоила Машу? Какое Маше, нормальной девочке, может
быть до нее дело?
Развернулась к скамейке, с досадой со всей силы шибанула ее ногой. Страшная боль пронзила
конечность, на миг заслонив собой весь мир – Маша не сдержалась, слабо вскрикнула…
- Маня… Ты что, Маня? – нечетко, словно издалека, донесся до нее обеспокоенный Настин голос. Настя, кажется, снова бережно усадила ее на скамейку…
Красный туман перед глазами быстро рассеивался, Маша нетерпеливо вытерла кулачком слезы
боли выступившие на глаза (только бы тушь не потекла). Растерянно взглянула на Настю – Настя сидела рядом и крепко прижимала ее к себе, словно опасаясь, что Маша снова учудит что-нибудь этакое…
- Почему? – слабо выдохнула Маша. Хотелось плакать. Она-то, глупая, полагала, что Настя ей поможет убедить Степу не приходить в школу… отговорить от роковой ошибки…
Степа – странная девочка, но она не заслужила… не заслужила таких унижений.
- Я всего лишь сказала ей правду. Это разве не ты утверждала, что врать и приукрашивать
действительность – для убогих слабаков и скользких лицемеров? – вкрадчиво спросила,
рассеянно погладила Машу по растрепавшимся черным волосам.
- Да… но… - Маша запнулась, задумалась. Смутилась, опустила взгляд. А чтоб его… Действительно, двойная мораль получается, но… Нельзя врать и лицемерить, но…
Всегда ли она нужна, эта горькая правда? Так ли это недопустимо – соврать человеку во имя его спасения? Маша не знала.
- Да, но ее же побьют, - наконец, всхлипнула жалобно. – А мы… мы могли бы ее остановить.
- Маня, похоже, ты и в самом деле не понимаешь… - медленно, задумчиво процедила Настя,
горько усмехнувшись и слегка разочарованно покачав головой.
- Да все я прекрасно понимаю! – горячо воскликнула Маша, возможно, чуть громче, чем стоило бы. – Ее все равно рано или поздно побьют… Но спокойно, бесстрастно отправлять эту дуру на издевательства я не… не могу, - голос сорвался, одинокая слезинка медленно поползла по щеке. Не плакать. Не плакать, слабачка. Позорище… Еще немного - и тушь потечет.
- Вот как, - в глазах Насти – смесь доброты, жалости и горечи. – Ненавидишь меня? – спросила как будто бы… с надеждой.
Маша замерла, губы задрожали. На глаза – снова дурацкие слезы, которые к лицу разве что
кисейной барышне из любовного романа… Необходимо сдержаться.
- Настя… - произнесла с трудом, неожиданно осипшим голосом. – Ты ведь знаешь… мне все равно, кто ты… все равно всегда буду… всегда-всегда… - бормотала тихонько, виновато поглядывая на Настю, как будто бы ее вина в том, что она влюбилась…
Настя отвернулась, на ресничках – мелкие бусинки слез. В печальном взгляде – обреченная
благодарность.
- Глупая ты, зайка, - произнесла с горькой досадой. – Нашла, в кого влюбиться…
… Первого сентября, в тот год, когда они пошли в шестой класс, одиннадцатилетняя Маруська в первый раз взглянула в бездонные синие глаза незнакомой девочки, и сразу поняла, что пропала. Девочка читала об этом в книгах. Читала множество раз. Только… там речь шла о принцах, а ей… Ей на жизненном пути встретилась принцесса. И с тех самых пор, Маша – всего лишь собачонка…
Жила же как-то Маша долгие годы без любви. И прекрасно жила, между прочим. Гордая,
смелая, плюющая на мнение окружающих, не имеющая никаких авторитетов, умеющая при
необходимости поставить кого угодно на место… А сейчас… во что ее превратила любовь?..
Любовь – жестокое, несправедливое чувство, превращающее порой добрых, умных,
независимых, гордых людей в жалких животных…
А ну ее к черту... эту любовь.
… Маша осторожно взяла Настину руку в свои. Нерешительно потянулась к объекту обожания,
нехотя остановилась. Нет, нельзя – страшно. Намного страшнее, чем, например, заехать кулаком по наглой лыбящейся роже какой-то свиньи.
- Вероятно, скоро я убью человека, - задумчиво и печально бросила Настя.
- Отца? – спокойно спросила Маша, нисколько не удивившись. Облегченно вздохнула про себя – хорошо, что Настя не заметила ее неловкой попытки…
Настя медленно кивнула. У Маши перед глазами видение – доброе, круглое, искреннее
улыбающееся лицо… наивные, чистые, восторженные глаза… развевающиеся на ветру волосы…
ласковый, чуть неуверенный голос… на руках – двухлетняя малышка, лопочущая что-то
невразумительное на своем языке, разглядывающая с искренним восхищением и любопытством
мир вокруг…
Инна Ветковская, женщина, которая так и не смогла повзрослеть… Инфантильная, беззащитная,
ранимая…
За такую маму – можно и убить. Если он посмеет рассказать… не жалко и убить.
Маша вздохнула. Настя неожиданно ободряюще улыбнулась – сумрачное выражение исчезло с
лица.
- Ну, а у тебя как?.. Все еще проблемы с матерью из-за меня? – спросила сочувственно.
- Я… - Маша растерялась. Собралась с мыслями, тоже улыбнулась. – У меня с мамой уже все
хорошо.
***
… Сколько Маша себя помнит – мама всегда кричала. Мама кричала, а папа улыбался. Они были
словно две противоположности.
«Мари, не трогай!», «Мари, не лезь!», «Мари, сиди смирно!», «Мари, закрой рот!» - эти и
другие резкие, нервные окрики навсегда отложились в памяти и все еще звенят в ушах. Звучат
в голове также и жестокие слова, когда-то брошенные мамой в сердцах: «Мне не нужна такая
безнадежная дочь». Эти ужасную фразу мать произнесла в тот день, когда шестилетняя Машенька с треском провалила собеседование в престижную школу для одаренных детей… Всю дорогу домой Маша, захлебываясь слезами, просила у матери прощения… Малышка повторяла «прости, прости, прости» бесчисленное множество раз аж до тех пор, пока мать не прикрикнула на нее, заставив замолчать.
А папа… Папа был добрым. По вечерам, приходя с работы, он частенько сажал маленькую
Марусю себе на колени и читал ей сказки… Из них Маша впервые узнала, что такое «любовь».
До сих пор невозможно забыть его теплые, заботливые руки, его тихий убаюкивающий голос, его надежные широкие плечи, на которые так приятно было склонить голову…
Мама часто кричала на него. Для нее папа был «убогим неудачником и жалким ничтожеством».
Когда мама оскорбляла папу, он только лишь беспомощно, растерянно и виновато улыбался, а
Маша была еще слишком мала, чтобы вступиться за него, защитить… И однажды, когда мамы
и Маши не было дома, папа не выдержал – не попрощавшись, не оставив даже записки, ушел.
Собрал чемоданы и ушел, растворился, как будто бы и не было его вовсе…
Мама сказала, что это к лучшему, и Маша, скрепя сердце, согласилась с ней, ведь девочка к тому времени уже знала, что папа мало получал.
… 27-е сентября, 13.09. Восьмиклассница Маша Дудник, весело насвистывая какую-то мелодию,
закрыла входную дверь, не развязывая шнурков, скинула кроссовки, рассеянно повесила легкую курточку на вешалку, неторопливо пересекла коридорчик…
Как здорово, что она уже дома… Сейчас вытащим персиковый сок из холодильника и…
Замерла. В коридоре на полу – миниатюрные туфельки - белые, на шпильках… Элегантные,
дорогие туфельки матери.
Черт подери… Почему мать уже дома в такое время?
Первой мыслью, пришедшей в голову, было трусливо спасаться бегством… из собственного дома. И Маша, скорее всего, так бы и поступила, если бы не…
- Мари? Ты уже пришла? – донесся из кухни настороженный голос матери, и Маша разочарованно осознала, что скрыться не удастся. Горестно вздохнув, поплелась на кухню.
- Да, мам. Пришла, - Илона Дудник задумчиво смотрела в окно. Крашенные темные волнистые
волосы почти до пояса, белое обтягивающее платье, подчеркивающее красоту фигуры – тонкий
гибкий стан, ни грамма лишнего… Такая юная... Со спины и не скажешь, что мамке – пятьдесят два года.
Илона медленно повернулась, и эффект молодости мгновенно исчез, испарился бесследно.
Усталое, бледное, измученное лицо, морщины вокруг рта и на лбу, круги под глазами, опухшие глаза, губы поджаты тонкой скорбной ниточкой…
На мгновение Маше даже стало жаль ее. Но только на мгновение – до того, как мать
заговорила.
- Почему так рано, Мари? Отменили уроки? – спросила подозрительно. – Да не сметь врать мне!
Маша пренебрежительно хмыкнула. Все знают, что она, Маша Дудник, никогда не врет, что она – правдолюбка… и только такой недалекой женщине, как Илона могла прийти в голову настолько нелепая мысль…
- Прогуляла, - призналась нехотя, исподлобья настороженно глядя на мать.
Лицо матери приобрело такое скорбное выражение, словно бы Маша только что объявила ей о
том, что завтра – конец света. Но уже спустя несколько секунд Илона угрожающе усмехнулась – и это было плохим признаком.
- Значит, маменька дни и ночи горбатится на работе, чтобы дать Машеньке все самое лучшее,
а Мария неспособна даже высидеть положенные часы в школе? Так? – уточнила мать елейным
голосом.
Маша не отвечала. Ну, что тут возразишь? Мать и впрямь посвящает много времени своей работе – она заместитель директора одного из филиалов крупного турагенства… но ради Маши ли она зарабатывает деньги или ради удовлетворения своих амбиций?
На кухонном столике фото в рамочке – улыбающаяся, гордая Илона со счастливой десятилетней
Машей на фоне Эйфелевой башни… Да, действительно, живут они небедно, регулярно
путешествуют за границу, но ради Маши ли все это?
- Эта вертихвостка тебя подбила прогулять, да? – с пренебрежением фыркнула мать. – Мари,
ну как ты не понимаешь… - вздохнула, покачала головой. – А если она тебе наркотик прикажет принять?
Маша медленно опустилась на стул, устало подперла подбородок кулаком, лицо поскучнело. Как же надоело, Господи!.. Сейчас она начнет рассказывать бесконечные истории про «детей моих подруг, которых друзья подсадили на наркотики»… Глупо, нудно, бессмысленно…
- Ну почему у меня в твои годы своя голова на плечах была? – упрямо бубнила мать. – Почему я не за кем не бегала, как паршивая собачонка?
Мама, ну я же не настолько идеальна, как ты… А скорее всего, причина в том, что бегать тебе было не за кем – неудивительно с таким-то характером, что подруг у тебя в школьные годы не было.
- Мама, ты ее не знаешь! – возмутилась Маша.
- Не знаю, и знать не хочу, - отрезала мать. – Я несколько раз видела ее отца на родительском собрании, - Илона брезгливо скривилась. – Самодовольный, скользкий, насквозь фальшивый типчик. Ни слова не скажет просто так, без подвоха. А дети – просто зеркало своих родителей.
Маша кивнула, сразу поверив в истинность портрета Виктора Ветковского – Настя примерно так же описывала его… А вот со вторым утверждением не согласилась.
- Дети – отдельные личности, а не придатки к родителям… - горячо возразила.
Илона несколько мгновений пораженно смотрела на дочь, потом саркастически усмехнулась.
- Это она тебя таким умным словам обучила, да? Ишь ты, как заговорила-то…
Маша почувствовала, как хорошо знакомое темное чувство снова медленно поднимается в ней,
течет по венам... Гнев.
Нет, только одному человеку позволено унижать ее достоинство. Только одному. Больше никому.
- Да, мам, она за два года научила меня большему, чем ты – за тринадцать! – выкрикнула свирепо. В черных глазах – ярость и негодование. – И да, ради нее я согласна стать хоть обдолбанной наркоманкой, хоть пьяницей подзаборной, хоть шалавой развратной… да кем угодно. Потому, что я люблю ее!
- Любишь… – горько прошептала мать. – Да откуда тебе, соплячка, знать, что такое «любовь»?
- Это ты ничего не знаешь, - Маша чувствовала, что ее уже понесло, что сейчас она наговорит такого, о чем впоследствии пожалеет, но ничего не могла (да и не хотела) с собой поделать. Хотелось высказать все… все, что накопилось, и сдерживаться Маша не умела. – Твоего общества даже папа… даже папа не выдержал! И другие мужики тебя трахать не будут, не надейся! Потому что с тебя уже песок сыпется! Потому, что ты мерзкая стару…
Ни один мускул не дрогнул на лице Илоны. Она молча, с непроницаемым выражением быстро
подошла к Маше и…
Удар по щеке был настолько сильным, что Маша, покачнувшись, едва удержалась на ногах. Мир
дернулся перед глазами… спустя мгновение, девочка, держась за щеку, подняла взгляд, полный ненависти на мать.
- Маленькая подлая мерзавка, - процедила Илона. – Видеть тебя не могу – тошнит.
Мать стремительно вылетела из кухни, оставив Машу одну.
Девочка была рада, что ее, наконец, оставили в покое. Она тоже не могла видеть Илону. Более того – тяжело было даже находиться в одной квартире с этой особью. С такой матерью – и врага не надо.
Щека горела, на ней остался красный след. Маша горько вздохнула. Надоело. Господи, как же
надоело!..
Убежать бы… Убежать бы подальше от несносной матери. И не видеть ее. Не видеть больше
никогда.
Глаза Маши мстительно, обиженно сверкнули. А что, если?..
Тихонько, на цыпочках, прокралась из кухни в коридор, осторожно, стараясь не шуметь, натянула кроссовки, решительно закинула за спину маленький черный рюкзачок с черепом и костями…
- Куда это ты намылилась, дрянь? – донесся сзади до Маши гневный голос матери. Маша, не теряя ни секунды, бросилась по коридору наутек. Подбежала к входной двери, моля Бога о том, чтобы она сразу открылась, чтобы эта страшная женщина, именуемая матерью, не успела ее догнать… А то ведь с Илоны только на вид – песок сыпется, а на самом деле она очень-очень сильная…
Маше повезло – ключ повернулся в замке, и дверь мгновенно распахнулась, послушно выпуская
девочку на свободу… Маша выскочила в парадное, не теряя времени, кинулась вниз по лестнице.
- Мари! А ну вернись! – растрепанная голова матери показалась в дверном проеме. На лице –
смесь раздражения и изумления. – Вернись сейчас же, противная девчонка… Я кому говорю…
Маша, стоя на лестничном пролете, удовлетворенно усмехнулась. Продемонстрировала Илоне
неприличный жест.
- А пошла ты, ***, - громко, с наслаждением выругалась. Как же давно она мечтала сделать это! Сколько лет она мечтала послать свою мать…
Маша повернулась, чтобы уйти, но еще успела заметить у матери на лице неожиданно
беззащитное, растерянное выражение… такое, какое было когда-то давно у отца. «Это тебе за
папочку» - подумала Маша, но, как ни странно, злорадного удовольствия не испытала…
… Во дворе – ярко, радостно светит солнышко, весело лепечут малыши в песочнице, деловито
обсуждают первые шажочки и первые словечки их молодые мамочки, три бабушки на скамеечке
громко кудахчут о мизерных пенсиях, и даже алкаш дядя Филя весьма доволен жизнью –
завалился спать прямо на траве, посреди газона, оглашая окрестности мощным храпом…
А Маше – не до шуток. Маша решила уйти из дома.
Не видеть мать… Не видеть никогда. Не видеть ее презрительного взгляда, скорбно поджатых губ, укоризненно сдвинутых бровей… Не слышать оскорблений, нотации, моралей… Не чувствовать ударов надушенными ручонками на своем лице…
Только вот – куда пойти? Где оно, то место, где она может временно пожить?
Упитанный, мощный кот с лоснящейся, блестящей шерстью внезапно бросился под ноги.
Маша от неожиданности замерла, затем ее отчего-то страшно разозлила бесцеремонность
животного, и она, недолго думая, пнула противное создание. Несильно, для профилактики –
чтобы знал, как преграждать честным людям путь. Наглое животное, однако, душераздирающе
возопило «мяуууу», и стремительно ретировалось, опасливо, настороженно поглядывая на свою
обидчицу.
Бабули на лавочке затихли. Одна из них поучительно забубнила, обращаясь, по всей видимости, к Маше:
- Ай-ай-ай, девочка, как нехорошо… Животных мучаешь, и не стыдно же…
Ее тут же радостно поддержала вторая:
- Да, Анфиса Никифоровна… такое поколение растет… черствое, бездушное… мы с вами такими не были… Злая-то какая девочка, это ж надо – над кошкой издевается!
Маша устало обернулась, раздраженно бросила через плечо:
- А не пойти бы вам нафиг… Горгульи старые!
Что тут началось!.. Старухи возмущенно загалдели, перекрикивая друг друга. Маше удалось разобрать только возбужденное:
- Сама иди… Готка! – женщина, судя по всему, та самая Анфиса Никифоровна, выплюнула
последнее слово с таким нескрываемым презрением и отвращением, словно оно являлось
обиднейшим оскорблением…
Маша горько усмехнулась, в глазах – слезы. С досадой сплюнула на землю, тщательно растерла плевок кроссовкой, неторопливо, уже не обращая внимания на сердитых кумушек, двинулась дальше.
«Я буду сквозь слезы смеяться…»Надо бы подправить макияж, а то весь «готический» облик
исчезнет. Как здорово, что в рюкзаке – косметичка, еще надолго хватит и помады, и туши, и
теней, и – главное – пудры… И учебники, к счастью, с ней, значит, ходить в школу тоже можно будет.
У Маши было всего два места, где она могла бы скрыться от матери. Всего два места. Дом лучшей подруги… и дом любимой.
Маша только сейчас с удивлением заметила, что уже, оказывается, выбрала направление своего похода. Несознательно, автоматически - ноги сами несли ее в хорошо знакомое, такое родное и близкое место.
***
… Маша со скоростью света поглощала эклеры со сгущенным молоком – в моменты сильного
волнения или стресса ее всегда мучил голод. Маринка с искренним сочувствием смотрела на нее.
- Маш… налить еще чаю? – спросила робко.
- Не надо, - отмахнулась Маша. Заглянула в почти опустошенную вазу со сладостями, смутилась. – Я вас и так объела…
Помолчали. Марина нервно покусала губу, рассеянно потеребила салфетку на столе, явно
набираясь отваги сказать что-то… Наконец, подняла взгляд на Машу:
- Маш… ну нельзя же так… Нужно помириться с мамой … - пробормотала нерешительным, каким-
то виноватым тоном. Хотя, - она немного оживилась, повеселела, - ты можешь пока пожить у
меня…
Мелодичный звонок – дзинь-дзинь… Маша тут же насторожилась, прислушалась. Скрип
открывающейся двери, приглушенные, но все же отчетливо различимые голоса из коридора:
- Риточка… она у вас? - голос матери отчего-то немного хрипловат, неожиданное отчаяние сквозит в нем.
- Да-да… Не волнуйтесь, Илона Матвеевна, девочки на кухне – пьют чай… - поспешно
взволнованно заверяет ее Маргарита Петровна, добрая мама Марины. - Не беспокойтесь так, все хорошо, - сочувственно успокаивает мать.
Спустя мгновение тяжелая дубовая дверь на кухню со скрипом отлетает в сторону – на пороге
Илона. Лицо матери кажется, еще бледнее, чем прежде, губы напряженно сжаты, длинные
волосы растрепанны, осенний плащик застегнут не на все пуговицы…
И к тому же, мама – образец хороших манер – вломилась в чужую кухню в грязной, уличной
обуви…
Илона стремительно подбегает к Маше, молча, решительно берет ее за руку – как в детстве …
Маша не сопротивляется.
***
… Они давно уже шли по улице, а Илона все еще крепко сжимала Машину руку, словно боясь, что девочка вот-вот вырвется, снова удерет, куда глаза глядят…
Маша, насупившись и нахохлившись, смотрела куда-то вниз. На мать – решительно не хотелось. Опозорила перед лучшей подругой и ее мамой… коза старая.
- Надо же, как быстро годы-то летят, - неожиданно нерешительно подала голос Илона. Тихонько засмеялась, но в ее смехе не было и намека на веселье – лишь горечь и печаль. – А я и не заметила, какая ты у меня уже большая… - ее теплая рука мягко опустилась на Машину черную шевелюру, чуть пригладила ее.
Маша фыркнула, с недоверием и подозрением покосилась на мать. Большая… Если бы… 153… ну
ладно, ладно, 152 с половиной сантиметра… Матери затылком – едва до плеч достает. Вырастет, конечно, никуда не денется – ведь и папа, и мама – оба высокие, но как хотелось бы поскорее…
- Знаешь… - Илона вздохнула, с грустью взглянула на Машу. – Наверное, ты уже достаточно
взрослая, чтобы знать… Да, - сегодня у меня есть желание и решимость рассказать тебе…
- О чем, ма? – настороженно спросила Маша. Губы неожиданно пересохли, обида на Илону
начисто вылетела из головы.
Илона резко остановилась, вдохнула в себя побольше воздуха, словно собираясь нырнуть,
взгляд синих печальных глаз устремился куда-то вверх – к безоблачному небу, к яркому солнцу, к птицам, парящим в вышине…
- Такие истории случаются сплошь и рядом, - начала мать чужим, неестественно спокойным
(даже каким-то механическим) и тихим голосом. – Я тогда была чуть-чуть постарше тебя – мне было шестнадцать. Представляешь себе, твоей мамочке тоже когда-то было шестнадцать… -
Илона хихикнула, но в этом рассеянном, мимолетном смехе – только отчаяние и боль. Маша
нахмурилась – не нравилось ей все это, решительно не нравилось. Интуиция подсказывала, что после этого… - Мне было шестнадцать, и я забеременела. Перед этим влюбилась, разумеется, но это не столь важно – узнав о беременности, он бросил меня… Рожать ребенка в шестнадцать, особенно не надеясь на помощь родителей – это… Отказ от учебы в университете, от престижной, высокооплачиваемой работы, с большой долей вероятности от замужества, пересуды во дворе, и долгие-долгие дни с маленьким, орущим, вечно требующем внимания существом… И нет ни выхода, ни облегчения…
- Ты… убила его? – пораженно прошептала Маша. Глаза широко раскрылись от испуга. Нет… нет, ей не нужно этого знать. Это что-то страшное, что-то серьезное, что-то из мира взрослых… Ей вовсе не нужно было этого знать… но в то же время болезненно хотелось.
Мир взрослых… Такой странный, лицемерный, порочный, пошлый, изощренный … Такой
жалкий, ничтожный, глупый, до боли несправедливый… Такой отталкивающий и притягательный
одновременно.
- Знаешь… мне сразу сказали, что в будущем у меня могут быть проблемы с зачатием, -
голос дрожит от напряжения. - Но я не задумывалась над этим… В шестнадцать лет даже
диагноз «бесплодие» не звучит как приговор – ведь вся жизнь еще впереди, и она кажется
бесконечной… Только чуть позже понимаешь, как краток он, этот миг между прошлым и
будущем… - Илона запнулась, вздох, полный сожаления и горечи. - Он часто снится мне. Мой сын, - блестящие слезинки на длинных ресницах.
- Мам… - дыхание от волнения перехватило. Маша с сожалением смотрела на Илону. – Не мучай
себя, не вспоминай…
Илона, слабо усмехнувшись, медленно покачала головой.
- Прости, Мари… Я знаю, что не стоит, но не могу – уже просто не могу сдержаться… Прости…
… Через пять лет я вышла замуж за твоего папу, а еще через три мы впервые попробовали… зачать ребенка. Он погиб на 20-й неделе – у меня случился выкидыш… - голос Илоны дрогнул, по щекам потекли слезы, мать судорожно бросилась их вытирать.
- Мам… - Маша осторожно, взволнованно потрясла мать за плечо, в глазах – испуг и жалость. – Мам, не плачь, пожалуйста… - у Маши у самой уже – комок в горле.
Мам… ругайся, оскорбляй, бей меня… только прошу – не плачь…
Илона ласково посмотрела на Машу, улыбнулась печально, приобняла девочку за худенькие
плечи.
- Сколько раз мы метались от робкой, неуверенной, болезненной надежды к страшному,
нестерпимому горю? Такому, что казалось, еще чуть-чуть, и ты не выдержишь – сойдешь с ума? Но каждый раз выдерживали и еще оставались силы надеяться… Я не сдавалась – тратила уйму денег на то, чтобы меня вылечили… Но… каждый раз ребенок неизменно уходил в промежутке между четырнадцатой и двадцатой неделями…
Когда я забеременела в последний раз, мне было уже тридцать восемь. Последний… я
чувствовала это, а Вася понимал умом. Он ни во что уже не верил – давно смирился с тем, что детей не будет… А я – нет. Я, несмотря ни на что, все еще надеялась какой-то странной, нелепой, безысходной, обреченной надеждой.
Но… на пятнадцатой недельке беременности среди ночи, я неожиданно почувствовала до ужаса,
до боли, до мурашек по коже знакомые тянущие боли внизу живота, ощутила, что этот ребенок
тоже хочет уйти… Тихонько заплакала, чтобы не разбудить мирно похрапывающего Васю,
положила ладонь на живот и… начала мысленно беседовать с его обитателем. Про себя я ласково убеждала его остаться, долго, терпеливо рассказывала о мире вне моего организма – о солнышке, о деревьях, о животных, о травке… О мире, в котором столько интересного, притягательного, неизведанного… столько радостного, веселого, прекрасного… столько добрых, приятных, верных людей… О мире, где ждут любящие папа и мама.
И ты осталась. Это было настоящим Чудом. Таким, какие случаются только в сказках...
- Идиотка… - Маша изо всех сил закусила губу, ощутила во рту соленый вкус крови, но это не помогло – теплые слезы все равно заструились по щекам. Судорожно обняла мать, прижалась головой к теплой широкой груди. - Идиотка! Как тебе вообще могло прийти в голову, что я могу оставить тебя одну?! – голос сорвался, Маша, уткнувшись лицом в материнскую грудь, беспомощно заплакала.
- Прости… - Маша ощутила, как теплые мягкие руки обвили ее тело, почувствовала где-то совсем рядом со своей головой редкие, аритмичные удары сердца Илоны. – Я понимаю, что однажды ты… это прекрасно, но в то же время…
Маша подняла серьезный взгляд на мать, нахмурилась.
- Нет, - ответила просто. – Я никогда тебя не брошу.
Илона благодарно улыбнулась. В глазах – бесконечная печаль.
Подросший птенец должен вылететь из гнезда. Должен. Как бы там старой эгоистичной птице не было больно…
***
… Смутно знакомая серая тень мелькнула в кустах. Маша настороженно огляделась по сторонам – нигде ли не видно противных старушенций?
Нет. Двор чист и свободен от бубнящих пигалиц.
Маша юркнула в кусты. Толстенький кот – ее старый знакомый – подозрительно и недоверчиво
уставился на нее своими завораживающими зелеными глазами.
- Слушай, чувак… Ты прости меня за вчерашнее. Я, правда, сожалею. Ты не заслужил пинка под зад…
Уселась на корточки рядом с животным, ласково погладила его по серенькой головке с
воинственно торчащими ушками. Спустя мгновение животное блаженно прикрыло глаза,
доверчиво потерлось затылком о мягкую Машину ладошку… До Маши донеслось уютное тихое
мурлыканье.
- Ты, чувак, никуда не уходи отсюда… Я тебе через полчасика «Докторской» вынесу… Идет?
***
… - Прекрасно, - Настя неожиданно притянула изумленную Машу к себе, ласково запустила руку в черные волосы, мягко, осторожно коснулась губами уголка влажного рта...
Мальчик лет восьми, пробегавший в это время мимо, резко остановился, пораженно разглядывая взрослых девочек, занимающихся извращениями не стесняясь, привселюдно… Глаза – как блюдца.
- Ты ведь этого хотела, не так ли? – отстранившись, вкрадчиво спросила Настя. Не сдержалась – расхохоталась над обалделым, шокированным выражением лица Маши – на губах счастливая, рассеянная полуулыбка, застывшие глаза широко раскрыты, но, похоже, ничего не видят перед собой, щеки красные от смущения, рот жадно ловит воздух… Счастье переполняло девочку, наполняло каждую клеточку ее тела… Необыкновенное, волшебное ощущение небывалой,
светлой легкости…
- Спасибо, - робко пробормотала Маша. На губах – блаженная улыбка. – Я мечтала об этом… знаю, что ты не любишь меня так, как мне того хотелось бы, но… Просто будь рядом… пожалуйста… - глянула умоляюще.
- Буду, - уверенно кивнула Настя. – Не сомневайся.
- Всегда? – с отчаянной надеждой подняла взгляд Маша.
- Всегда, - грустно улыбнулась, снова притянула Машу к себе… Маша доверчиво положила голову Насте на плечо, прикрыла глаза от удовольствия…
Безнадежная, обреченная радость… радость лишенной внимания собаки, которую наконец-то
приласкал хозяин… Но кто, в конце концов, сказал, что человеческая любовь и преданность хоть чем-то лучше, постояннее, благороднее, самоотверженнее собачьей?..