«И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы»
Б.Пастернак
Весной 1984 году я впервые прочитал запрещенный в те годы роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Одна моя приятельница, выпускница института культуры устроилась работать в городскую библиотеку, и друзья дали ей на неделю, а она мне на две ночи довольно таки пухлый переплетенный том, состоявший из отпечатанного на папиросной бумаге текста очень плохого качества. Любопытно, но именно эта библиотека имени Пушкина в Перми, находившаяся напротив одного из корпусов нашего медицинского института, где работала моя знакомая и была описана в романе, как юрятинская читальня. Роман мне не то что бы не понравился, скорее я ожидал большего или нечто другого-запретности, антисоветчины, фронды, возможно чего-то мистического, совсем не пастернаковского, а скорее булгаковского, и не получил. Единственное наслаждение-великие христианские стихи Юрия Живаго, которые до сих пор помню наизусть. Они и побудили меня в один из четвергов переступить порог Слудской церкви, расположенной на пригорке между новостройками и гудящим стадионом одного из многочисленных городских заводов. Церковь была полупустой, только два-три старушки в платочках ставили свечи за упокой где-то в углу. Запахи были скорее приятными и успокаивающими. Благочинный, отец Павел, принял меня с большим интересом. Внимательно выслушал, поинтересовался крещен ли я, где учусь, кто родители. Порекомендовал приходить в храм, послушать проповеди. Особый интерес вызвал у священника рассказ о книге «Доктор Живаго» и стихах Пастернака, фамилию которого он произносил с ударением на последнем слоге. «А кто Вам дал прочитать ПастернакА?» поинтересовался священник. Мне не хотелось приплетать свою знакомую и я ответил, что не имею права говорить, или что-то в этом духе. «Ну это не важно», закончил отец Павел. Главное, что Вы хотите прийти к господу нашему. Идите с богом Леонид, и подумайте о крещении». Выходя из церкви я буквально столкнулся нос к носу с старостой нашей группы Шамилем Мансуровым, который подрабатывал грузчиком на расположенном рядом телефонном заводе. Шамиль жил со мной в одной комнате в общежитии, был член партии, и очень часто в общежитских спорах сходился со мной не на жизнь, а на смерть. Видел он у меня и пастернаковский самиздат, но ничего не говорил, а может и не знал, что это за произведение. «Ты чего Лёнька в попы еще хочешь записаться? Мало того, что ты Сахарова защищаешь, так еще опиум для народа продавать намерен?», сказал Шамиль и рассмеялся. «Да нет, это я просто зашел, посмотреть, красиво у них», ответил я. «Ну ладно, мне на смену пора», заторопился Мансуров и быстро пошел в противоположную сторону. Следующий день пятница, был для меня днем сказочным, я представлял, таинство предстоящих обрядов, дальнейшие посещения такой домашней, и такой нужной мне в это время церкви- места где нет лжи и притворства советского режима, где празднуются неведомые мне праздники. Неужели этот островок инакомыслия есть в нашей стране? Неужели я смогу остаться там? В субботу у нас было немного занятий, на последней лекции комсорг курса неожиданно подошел ко мне и сказал, что по окончанию мне обязательно нужно подойти в деканат. Это очень важно. Обычно в деканат вызывали или в связи с задолженностью, или в связи с какими-либо поручениями. Текущей задолженности у меня не было, и после лекции я спокойно направился к зданию деканата. Открыв дверь в деканат факультета, я увидел нашего декана Виктора Григорьевича и какого-то незнакомого человека в сером костюме при галстуке. Увидев меня, Виктор Григорьевич, как бы застенчиво выскочил из-за стола, и направляясь к выходу из кабинета опустив голову, сквозь зубы сказал проходя мимо меня : «Это к тебе. Пообщайся с товарищем».
«Ну здравствуй мил человек, студент Санкин. Давно хотели с тобой познакомиться», так начал беседу серый незнакомец. «Зовут меня Владимир Иванович и работаю я как ты понимаешь в Комитете государственной безопасности. Ну что любезный, здесь расскажешь откуда взял антисоветский роман или поедем к нам?». «Шамиль, сучонок коммунистический, сдал», первое о чем подумал я и взяв себя в руки решил изображать дурака. « Какой еще антисоветский роман? О чем это Вы?». «Ладно, кончай валять дурака, мы все прекрасно знаем. Знаем, что читаешь всякую гадость, слушаешь антисоветчиков разных, Галича, например, а он к слову не Галич, а Гинзбург. Ты это знаешь? А что у твоего разлюбимого Высоцкого папа тоже из картавых был знаешь? Не знаешь? Ты понимаешь, что тебя враг наш-мировой сионизм уже завербовал?» Я молчал. Гэбист успокоился и вдруг сменил тон. «Ты знаешь Лёня, мы ведь понимаем, что не все у нас в стране хорошо. Что иногда не хватает масло там, мяса, колбасы. Это плохо. Но нужно помогать стране, а не мешать изживать недостатки. Ты как считаешь? Готов трудиться на благо нашей Родины?». Я начал говорить, что и так тружусь на благо нашей Родины, учусь в институте, хочу получить благородную и столь нужную врачебную специальность. «Это все нам понятно. Но надо еще и нам помогать. Выявлять тех, кто вредит нашей стране, так сказать подрывает основы. Ты согласен с нами сотрудничать?». Серый вытащил из кожаной папки какой то листок. «Да, нет Владимир Иванович, я не достоин. Еще не созрел. Не могу.», начал я. «Да? Не достоин говоришь? Ну ладно. А в церкви что делал? Зачем ходил?» «Точно Шамилька сдал», подумал я. «В церковь я ходил ради любопытства, посмотреть на иконы», я же рассказал Мансурову Вашему, я огрызнулся, давая понять, что все знаю больше, чем он думает. «Мансурову? Переспросил Владимир Иванович. А Мансуров тоже в церковь ходит? Он же этот, как его, мусульманин.» Владимир Иванович хихикнул и давая понять, что диалог закончен выдал на прощание «А над предложением нашим подумай. Хорошо подумай. Можешь быть свободным. Пока.»
В это же день, я собрал свои вещи и перебрался в другую комнату в общежитии. В церковь решил временно не ходить, пока не улягутся страсти. С Шамилем перестал даже здороваться. Многим рассказывал о его предательстве. Периодически до меня доходили слухи, что Мансуров клялся кому-то именем Ленина, и даже своей матерью о том, что никому не рассказывал о встречи около церкви, и о запрещенной книжке, а уж тем более сотрудникам КГБ. Я не верил. Через полгода Шамиль женился и из общежития съехал. Я стал постепенно забывать эту историю и может быть забыл бы о ней навсегда, если бы не проходя однажды по улице 25 Октября мимо старинного особняка с куполами и колонами принадлежавшего до революции купцам Тупициным, а с конца 30-х годов ставшего управлением НКВД, не увидел озирающегося по сторонам отца Павла. Благочинный был в цивильном костюме, при галстуке, с модным в те годы дипломатом. Лишь окладистая борода выдавала в нем служителя культа. Он открыл массивную входную дверь и еще раз оглядевшись по сторонам быстро вбежал в здание. Я все понял.