Такая жизнь продолжение 6

                Часть четвёртая
                «Даёшь разгул демократии...!»
               
                Взорваны наши страна и судьба,
                Взорвана русская тайна.
                Может, мы все-только клочья себя,
                Взорванные несрастаемо.
                Евгений Евтушенко (Гангнус)
Накануне
Счастливые, беззаботные годы (партия и правительство думают за нас, и о нас) конца эпохи «развитого социализма» запомнились повальной дружбой всех, кто трудился в коллективе сплочённой общими задачами кафедры «Сопротивление материалов». Совместные выезды на воскресные работы в близлежащие колхозы, обязательные ежегодные «ленинские субботники», выходы на праздничные демонстрации по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и Международного праздника всех трудящихся Первое Мая, а также многочисленные дни рождения, присуждения учёных степеней и званий, успешное избрание по конкурсу, и другие события, сопровождались традиционным общекафедральным застольем.

«Снимали» кафе или столовую, но, чаще, накрывали стол прямо в одной из просторных лабораторий кафедры в «цокольном» этаже Политеха, закрывали дверь от постороннего вторжения, и все как один, плечом к плечу, спаянные трудом и дружбой, усаживались, счастливые от этой близости, за стол, заваленный  принесёнными домашними блюдами и разнообразными, абсолютно бездефицитными, напитками. Напряжённые ситуации почти не случались, многолетний опыт помогал заранее установить, кто будет буянить, кто прикорнёт в уголке, укрывшись за испытательной разрывной машиной, а кто и «нажрётся», и его надо будет обязательно аккуратно доставить домой и ни в коем случае не отпускать, даже если он будет настойчиво рваться «на свободу».
 
Научно-техническая интеллигенция: техники, инженеры, учёные-этот огромный многочисленный и самый передовой и реальный средний класс советского общества раньше других сообразил, что социализм обречён,-ведь мы по характеру своей работы неминуемо знакомились с зарубежной литературой, новинками техники и современными технологиями, иногда даже работали с приборами и испытательным оборудованием, попадавшими в наши лаборатории из-за рубежа. К этому же среднему классу примыкала и творческая интеллигенция, а также медицинские работники и учителя. Осторожная КПСС расчётливо блокировала появление людей этого класса в своих рядах, поэтому членов этой партии среди нас не было ни одного. Да и идеологическая традиционная партийная «обработка» мозгов встречала лишь наши насмешки и производила огромное количество анекдотов.

Как же мы веселились на обязательных политсеминарах, когда партия обязывала нас изучать чудовищного монстра-творение верного ленинца Л.И. Брежнева «Малая земля»! Один из анекдотов тех времен: Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И.Брежнев принимает делегацию из Великобритании и, едва шевеля от старости языком, читает по шпаргалке заготовленную речь: «Уважаемая госпожа Ганди», а ему тут же шёпотом подсказывают «Л.И.-это госпожа Тэтчер», но упрямый Генсек продолжает своё: «Уважаемая госпожа Ганди», а ему, уже совсем громко, «да нет, это же Тэтчер», но Генсек упрямо говорит: «Да я и сам вижу, что Тэтчер, но здесь написано « Ганди». Было такое ощущение, что кто-то разумный и дальновидный расчётливо и планомерно раздувал безумный и смехотворный культ лидера партии и его престарелых соратников, подводя неизбежную «мину» замедленного действия под весь фундамент КПСС и советской власти.

Эта «мина» и взорвалась вскоре под именем «перестройки». И этот несчастный, шепелявивший, едва двигающийся старец, но увешанный немыслимым количеством медалей и орденов, бывший неприметный армейский политработник, всю войну просидевший в штабном блиндаже, а ныне увенчанный Бриллиантовой Звездой Маршала, четырьмя (!) Золотыми Звёздами Героя Советского Союза, выставленный на посмешище всего мира, а своего народа, так в первую очередь, был самым ярким итогом прогнившей коммунистической идеи всеобщего счастья, свободы, равенства и братства.

Научно-техническая интеллигенция была способна быстро объединиться в большую политическую силу и первой была готова к изменению политического строя, но рухнувшая катастрофически промышленность, производственная и финансовая опора среднего класса, перешедшая в руки нечистоплотных дельцов, которые мгновенно растащили всё, что можно было продать, и вывезли в зарубежные банки все мыслимые российские активы, одним ударом выбила почву из под ног научно-технического среднего класса, который, практически, исчез, растворившись в финансовых, торговых и чиновничьих структурах захлёбывающейся в нищете и неразберихе беззакония страны. Многие, чтобы выжить, ударились в «челночный» бизнес, воспользовавшись падением «железного занавеса», надёжно закрывавшего когда-то границы страны «развитого» социализма от зарубежья. Теперь, можно было проехать в Турцию, Китай, арабские страны, Польшу, Германию, Чехословакию и, «отоварившись» там сравнительно дешёвым «ширпотребом» (товарами широкого потребления), продать его у себя на Родине по завышенной цене.

"Перестройка", вырвавшись на просторы Советского Союза,родила неслыханную и невиданную никогда на этих просторах "гласность". И страницы газет, радиопередачи и телепрограммы расцвели бесчисленными разоблачениями деяний великих вождей коммунистического рая, от Ленина, Сталина, и других, помельче. Однако, самые проницательные и осторожные видели в этой "гласности" и другой, глубоко упрятанный смысл, пытаясь предостеречь ретивых разоблачителей. И частенько можно было услышать:" Товарищ! Стой! Зайдёт она, звезда пленительная гласности. И Комитет Госбезопасности запомнит ваши имена".

Не нашлось в то время проницательного, толкового лидера, который бы объединил средний класс, эту мощную часть советского общества,  выстроив барьер перед расхитителями бывшей общенародной социалистической собственности. Люди, рвущиеся во власть, как всегда для этого типа людей, не имели ни малейших признаков совести и пользовались предоставленной бесконтрольной  возможностью обеспечить свои личные интересы в ущерб долговременным интересам развалившейся на отдельные куски и некогда великой страны, которая быстро растеряла свой научно-технический потенциал и превратилась в сырьевой придаток цивилизованного мира.

В последующие вскоре после «великой перестройки» годы, когда кафедра потеряла все хоздоговорные работы, а зарплата не выплачивалась месяцами, так, что многие преподаватели, инженеры и лаборанты вынуждены были продавать на возникших многочисленных микрорынках всё, что можно было унести из семьи, или удариться в «челночный» неустойчивый бизнес, мы вспоминали при случайных встречах, как было хорошо, и совсем недавно! Ведь мы никогда не испытывали тревогу за своё будущее и были непоколебимо уверены в завтрашнем дне. «Лишь бы не было войны»-без этого тоста не обходилось ни одно застолье, а угроза новой войны всё слабела, ведь правители наши, вроде бы, тоже это понимали и что-то предпринимали, налаживая цивилизованные отношения со вчерашними непримиримыми врагами.

И вдруг всё рухнуло! Не было,  оказывается, никаких трудовых побед, ведущих к обещанному в ближайшее время коммунизму, а были ложь и обман, раздуваемые газетами, радио и телевидением, была полностью провальная экономика, ориентированная на производство никому ненужных вооружений и новых громоздких нерентабельных производств на базе отсталых технологий, были ограбленные, загаженные промышленными отходами и вредными выбросами земля и вода, и было огромное отставание от передовых стран в науке, технологиях, производительности труда и политической системе.

Сдающая свои позиции КПСС напоследок показала мне свои клыки. Бывший мой студент Бекетаев, которого я когда-то остановил несданным мне «хвостом» по сопромату и который «успешно» преодолел это препятствие, воспользовавшись моим отъездом на стажировку, изворотливо «просочился» в партийную номенклатуру, к которой принадлежал и ректор нашего института, и вскоре занял нешуточный пост проректора по учебной работе. Очень скоро я почувствовал его мстительную  натуру, когда, внезапно, в ректорат «поступило письмо» от моего студента, который также, как когда-то нынешний проректор и бывший студент, не смог преодолеть учебный семестр и оказался «за бортом» института. В этом «письме» утверждалось, что я требовал от студента взятку, чтобы он получил необходимую положительную оценку его «успехов» в освоении курса сопромата. К этому «письму» Бекетаев добавил обвинения, что я намеренно «отсеивал» детей чабанов, которые хотели получить высшее техническое образование.

Действительно, у меня, верного ученика МП, требования к знаниям студентов были строго взвешенными и основывались на их семестровых успехах и прилежании, которые нетрудно было установить опытному преподавателю с большим стажем работы в ВУЗе. Однако, советская высшая школа, как и остальные ветви социалистической системы ведения хозяйства, стремительно деградировала, и от преподавателей требовали неуклонно снижать количество «отбракованных» студентов, выставляя им ничем необоснованную «туфтовую» удовлетворительную оценку знаний.

Складывающаяся вокруг меня ситуация получила традиционное «комбурское» развитие. Мгновенно, по приказу ректора, была сформирована комиссия по проверке деятельности доцента Ефремова, а его кандидатура на ближайших конкурсных выборах была «заморожена» на целый год. К чести комиссии, она не пошла «на поводу» у институтской верхушки и не нашла ничего, похожего на описанное в «письме», а автор «письма» был уличён в подделке подписей ряда преподавателей. Заключительные выводы комиссии рассматривались уже в МинВУЗе Киргизии, и референт Министерства Галина Дюшембиевна, на стол которой легли все «проверочные» материалы, приехала в институт, чтобы лично извиниться за тот моральный ущерб, который был нанесён мне ректорской задержкой в конкурсной процедуре. «Сколько времени всё это тянется, а я только сейчас узнала, что Вы муж моей коллеги Ольги Валентиновны, и это ещё больше подтвердило вашу неоспоримую порядочность и честность», сказала она напоследок.

Мой же подход к обучению и оценке знаний студентов был признан отвечающим самым высоким стандартам. Этот мой подход основывался на успехах студентов в течение семестра, которые нетрудно было установить при личных с ними контактах во время приёма обязательных индивидуальных проектов. Я заранее знал степень их подготовки, и на экзамене лучшие из них сразу получали «отлично» без лишней волокиты с традиционными экзаменационными билетами. Другим сразу же предлагалась такая же безбилетная оценка «хорошо», но они могли получить и «отлично», но только через традиционную «билетную» процедуру. Третья категория студентов уже обязательно двигалась по «билетной» системе, но если ответ колебался между «удовлетворительно» и «неудовлетворительно» неизменно
выставлялась последняя оценка. Попутно комиссия отметила, что хоздоговорная тема, одним из руководителей которой является «обвиняемый», занимает первое место среди других институтских тем, отличаясь всесоюзной значимостью и весомыми результатами, укрепляющими позиции отечественной ядерной энергетики.

Через год «заморозков» Учёный Совет института подавляющим большинством голосов (против голосовала только институтская верхушка во главе с ректором) избрал меня по конкурсу доцентом на очередной срок, а я в своей заключительной традиционной речи по случаю этого избрания не преминул воспользоваться предоставленной трибуной и, как бы, «бросившись на амбразуру», высказал собравшимся на Учёный Совет преподавателям института всё, что думал о катастрофическом обвале советской экономики и высшей школы, напрямую обвинив руководство страны в создании этой ситуации.

Чернобыльская катастрофа 26 апреля 1986 года и бесславное бегство советских войск из Афганистана окончательно подточили тонкие, прогнившие насквозь опоры советской власти и безраздельного коммунистического диктата. Народ традиционно «безмолвствовал», наблюдая за схваткой  кремлёвских  кланов, а там, «наверху», творилось что-то невообразимое. Чувствуя несостоятельность предначертаний непогрешимого вождя мирового пролетариата «верной дорогой идёте, товарищи»,  дорогой, оказавшейся усеянной миллионами потерянных жизней и сломанных судеб и приведшей в итоге к историческому тупику, созывали давно забытый Съезд  Советов, реабилитировали главного диссидента, академика Сахарова, критиковали друг друга, невзирая на лица, растерянно, и в полной прострации, пытались вернуть народ к строительству несуществующего коммунизма с помощью ГКЧП, то есть, Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению, внимали «демократическому» словоблудию несгибаемых «лидеров» типа «эффектного» Собчака, умело прятавших своекорыстные цели дележа бесхозного всенародного богатства под маской бескорыстной «перестройки», и с тоской наблюдали, как отваливались куски от бывшего нерушимого Советского Союза-сначала Прибалтика, потом Закавказье, Украина и Средняя Азия.

Летом 1987 года Минздрав (Министерство Здравоохранения) республики неожиданно «выделил» путёвку для нашего сына-школьника в детско-юношеский санаторий «Гаспра» в окрестностях крымской Ялты на побережье Чёрного моря.  Мы безнадёжно добивались этой путёвки уже не один год, потому что у сына были проблемы с бронхами, которые прихватил, всё-таки, крепко ленинградский мороз в далёком 1973 году, когда мальчику нашему и было-то всего полтора года. Эти проблемы появлялись периодически, особенно ранней весной и поздней осенью, и некоторые врачи считали это проявлением «сезонной аллергии», связанной с ранним цветением и поздним увяданием некоторых растений. По-видимому, это так и было, мы и сами замечали болезненную дыхательную реакцию сына на разные растения и их пыльцу.

Всё это время мы предпринимали непрекращающиеся попытки справиться с этими явлениями-и бегал он кроссы в спортивной секции «охота на лис», и плавал в бассейне на длинные дистанции, занимаясь в секции пятиборья городской ДЮСШ, и вылёживал неделями в полубольничной палате Института курортологии, но вот желанный Крым оставался недоступным, плотно заблокированный, (как не вспомнить бабушку?), «комбурскими наследниками». И вдруг-путёвка в Крым! Мы сразу догадались, что прошлогодняя Чернобыльская авария распугала «комбурскую» касту, и, действительно, даже знаменитый «Артек» начал, внезапно, принимать молодую поросль «из народа».

«Комбурское» племя всегда отличалось дремучей тупостью и трусостью, и страх перед радиоактивными выбросами в море водами впадающего у Херсона Днепра, связанного со своим
радиоактивным притоком Припятью, заставил  это племя, привыкшее за годы безраздельного господства к безмолвию порабощённой страны, отказаться от ежегодных прикормленных лучших баз летнего отдыха. А год назад «ликующие» толпы счастливого советского народа топали по улицам и площадям  первомайского Киева, не подозревая, что часть радиоактивного облака добралась и до украинской столицы. Трусливая и лживая комбурская природа не позволила обнародовать истинные масштабы чудовищной катастрофы.

Мы трезво просчитали возможные варианты такого радиоактивного заражения, ориентируясь на коротковолновые  радиосообщения из-за рубежа, особенно из Франции, и географическое положение далеко выдвинутой в море Ялты на южной оконечности Крыма, отстоящей почти на 300 километров от устья Днепра и отгороженной от него протяжённым, извилистым, выдающимся далеко в море, тройным береговым барьером. Прошлогоднее радиоактивное чернобыльское облако, и это признавала даже наша вечно лживая пресса, уползло в сторону Белоруссии, Прибалтики, и следы его отмечались и в Польше, и в Скандинавских странах. Итак, путёвка наша, всё решено, но у сына переводные экзамены за восьмой, выпускной по тем временам, класс. Не колеблясь, идём с женой в школу и добиваемся его перевода в девятый класс без экзаменов по сумме итоговых годовых оценок. Как один из руководителей нашей кафедральной «сейсмики», я сразу же выписал себе научную командировку в Ленинград, где наши партнёры из ЦКТИ им. Ползунова, «трясли» полунатурные образцы оборудования АЭС на более мощных сейсмоплатформах отечественного производства. Восторгу сына не было предела-мы вместе улетаем в Москву, а оттуда, не задерживаясь, экспрессом в Ленинград. Вот так награда вместо нудных выпускных экзаменов!
 
На Московском вокзале в Ленинграде нас встретили наши алжирские друзья, Тамара и Алексей Костаревы, а дом, где они жили, совсем недалеко, на улице Таврической, да и сад этот Таврический, знаменитый по «Мойдодыру» Чуковского, совсем рядом, в «двух шагах». На столе роскошный обед, но из бутылок вижу только лёгкое вино, да я и сам давно знаю вкусы этой старинной петербургской семьи. Квартира у них просторная, в двух уровнях, и они сразу же, счастливые, рассказывают, что совсем недавно, в прошлом году, от них «съехали» в новый микрорайон соседи, с которыми приходилось долгие годы делить все бытовые помещения и кухню. Теперь же времена другие, и никого больше к ним не «подселят». Нам с сыном выделяют огромную, можно играть в мини-футбол, комнату, а все наши дни пребывания в Ленинграде уже плотно расписаны, и в графике непременный Петергоф, и Эрмитаж, и знаменитое Комарово, и домик-музей Репина, и дача на балтийском взморье, и так далее, и так далее-голова кругом.

С трудом нахожу в этом частоколе лазейку для визита в ЦКТИ, но родной младший брат моего хозяина, и это давно мне известно, является руководителем сейсмической программы этого института, уже был пару раз с визитом у нас во Фрунзе, а оба брата участвовали в работе нашего Иссыккульского семинара, поэтому мне объясняют, что кроме этой лазейки мне больше ничего «не светит», а остальные интересующие меня вопросы можно обсудить «в семейной обстановке». Я уже заранее подозревал, что на нас обрушится традиционное питерское гостеприимство, но такой атаки, всё же, не ожидал. Пришлось подчиниться, и все эти чудные июньские деньки и завораживающие белые ночи остались в памяти, как сплошной безмятежный праздник.

Вернулись в Москву, и сразу в Чертаново, к другу Караяну. И здесь нас уже ждут, но всё предсказуемо-любимый карачаевский хычын на столе, а к нему и «Столичная», и говорим-не наговоримся, и вспоминаем студенческие и аспирантские годы, и смеёмся, и грустим, всё вперемешку. Но в столице мы с сыном уже полностью самостоятельные люди и сами планируем свои «походы», нашему мальчику тоже есть что показать здесь. Дня через три поездом уезжаем в Симферополь, скоро начинается наш поток в «Гаспре».

Вот мы и в Симферополе, вторая половина дня, и солнце уже перевалило свою высшую точку. Небольшая аккуратная привокзальная площадь, а вот и троллейбусная остановка-отсюда наш путь в Ялту, до которой восемьдесят километров троллейбусной трассы, наверное, самой длинной в стране. Из Ялты, накрытой плотной грозовой тучей, автобусом по горному серпантину, и уже в наступающих сумерках, приезжаем в Гаспру.
 
Небольшие формальности по приёму новичка, и в заключение получаю список необходимых для моего сына походной одежды и обуви, которые надо будет завтра утром доставить в санаторий. За окнами темно, и видны первые плотные полосы дождя на стёклах. Попытка упросить переночевать где-нибудь в уголке ни к чему не привела, «начальство уже разъехалось по хатам», и дежурная няня не берёт на себя ответственность пристроить на ночь чужого человека. Под сильнейшим, как из водопроводной трубы, ливнем выбираюсь на шоссе, и пока бегу до крытой остановки автобуса оставляю всякую надежду сохранить хотя бы одну сухую нитку в своей одежде. Под лёгкой кровлей автобусной остановки прячутся несколько потенциальных, спасшихся от ливня, и потому совершенно сухих, попутчиков, и автобус подходит достаточно скоро-повезло мне, основательно пострадавшему от водопроводной трубы.

В Ялте у меня был, «на всякий случай», запасной номер домашнего телефона «знакомой знакомых», и вот он, этот случай, но уже довольно поздно, и «знакомая» на мой звонок вполне резонно ответила, что, несмотря на во-время полученный от «знакомых» сигнал из Фрунзе  о моём возможном появлении, она опасается меня принять ночью, потому,  что она одинокая женщина и не может принимать незнакомцев в такую пору. Одинокую женщину можно понять, скорее всего, она никогда не слыхала о Финдлее у Роберта Бернса, и я, уже почти на ходу, успеваю впрыгнуть в последний троллейбус, уходящий в Симферополь-оставаться мокрому «до нитки» в ночной Ялте как-то не воодушевляет.

Как, всё-таки, повезло мне оказаться в этом ночном троллейбусе. В салоне сравнительно тепло и почти безлюдно, два-три пассажира на передних сиденьях не в счёт, а внутренность салона в полной темноте. Быстро пробираюсь на широкое заднее сиденье, раздеваюсь догола и тщательно выжимаю одежду у задней входной двери. Теперь можно и подсушить влажную одежду, развесив её на спинках ближайших сидений, однако беленькие трусики надо натянуть, они скоро и так высохнут, как высыхали когда-то в детстве после удачного «халявного» перехода через арычную трубу под стеной стадиона-ведь не попасть на футбольный матч считалось «позором».

Троллейбус мягко шуршит шинами, и вдруг-«стоп»,открывается, к счастью, только передняя дверь, рядом с кабиной водителя, и разнополая ватага подвыпивших селян, человек десять-пятнадцать, с шумом и гоготом вваливается в троллейбус, размещается на передних сиденьях и тотчас же завихрилось «попе-попереду Дорошенко». Никогда не слыхал я такого воодушевлённого и слаженного исполнения этой патриотической народной украинской песни, прославляющей варварский набег единоверцев «братьев-славян» на разорённую, обескровленную «смутным временем» и почти беспомощную Русь. За этой песней последовало «распрягайте хлопци коней», а потом и «ой, ты Халю, Халю молодая, пидманулы Халю, забралы с собой».

Остановки через три эта ватага, также шумно, с неизвестными мне  прибаутками, высыпала из троллейбуса, а на её месте вскоре возникла примерно такая же по численности, но уже с другим репертуаром, где преобладали «каким ты был, таким остался, орёл степной, казак лихой», и затем «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя», и, почти без остановки, «окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют у скал»-всё на чистом русском языке. В один из моментов в троллейбусе оказались две ватаги близкой славянской национальности, и «Халя  молодая» никак не могла состыковаться с «орлом степным», но вдруг, все они, приутихнув, неожиданно дружно заголосили «любо братцы (вариант русской группировки), хлопци (вариант украинской), любо братцы, то бишь хлопци, жить. С нашим атаманом не приходится тужить», а потом, также дружно, зазвякали стаканы, забулькала известная жидкость, пошли взаимные объятья, шутки и смех. На меня эти ребята не обращали никакого внимания, хотя тучи давно уже исчезли на небе, и моя обнажённая фигура зловеще и неподвижно маячила, освещённая мертвенным синюшным светом полнофазной луны.

Перед Симферополем натянул подсохшую, но все ещё несколько сыроватую одежду, и вошёл в довольно многолюдный вокзальный зал ожидания. Свободное место на скамейке нашлось сразу, и сразу же навалился сон. Засыпал мгновенно, откинувшись на спинку скамьи, и так же внезапно просыпался, и всегда видел молча стоящего передо мной  милиционера, который подозрительно присматривался, а потом медленно удалялся. С первым утренним троллейбусом, и в совершенно просохшей одежде, двинулся в обратный путь, в Ялту, только туфли ещё долго высыхали, постепенно освобождаясь от тяжёлой дождевой влаги и жёстко стягивая ступни. В ялтинском универмаге купил всё, что было указано в списке, и знакомым автобусным маршрутом приехал в Гаспру. Побродили с сыном  по санаторному парку, передал ему всё, что привёз, и снова автобус в Ялту, троллейбус в Симферополь, и вечерним аэробусом вылетел в Москву. Через месяц наша дочь, приехавшая в Гаспру из Киева, вывезла его самолётом по маршруту Симферопль-Минеральные Воды-Баку-Ашхабад-Ташкент-Фрунзе. После этого благотворного санаторного сезона проблемы с бронхами у сына постепенно сошли «на-нет».

Исторические штормы, раскачивающие полусгнившее советское государство, накатились на каждого человека, на каждую семью, и наша не была исключением. Оправдывалось древнее русское «рыба с головы гниёт»-предали безоговорочно идеи равенства, братства и социальной справедливости верховные лидеры бывшей когда-то бескорыстной ленинской большевистской партии, променяв их на  своё личное благополучие. Я всегда  помнил пророческие слова моего однофамильца, писателя-фантаста Ивана Ефремова о том, что только в самом начале любое социальное движение, в основе которого лежит идея социальной справедливости, может быть действительно искренним, а потом всё быстро скатывается к борьбе «жрецов» за собственную почётную, благополучную и сытую жизнь. Коммунистическая идея так и осталась красивой, далёкой от жизни утопией, как и было изложено давным-давно Мором в «Утопии» и Кампанеллой в «Городе Солнца». Совпал только крайне тоталитарный режим, так чётко описанный этими авторами и так наглядно выстроенный на просторах великого Советского Союза и его сателлитов-стран «народных демократий».
 
Ещё накануне всё было достаточно  безоблачно, и будущее не казалось совсем безнадёжным. Дочь наша окончила свой Институт искусств, отличилась на конкурсе молодых пианистов Средней Азии и Казахстана в Ташкенте, поступила в аспирантуру в Алма-атинскую консерваторию, а в 1986 году вышла замуж за молодого ученого-физика Сергея Бурцева, настырного москвича, который, приехав на Иссык Куль в наш пансионат по приглашению своих друзей,  познакомился с ней на пляже и уже не отставал, чуть ли не ночуя на скамейке под окнами нашей квартиры после возвращения во Фрунзе. Свадьба их прошла в подмосковной Черноголовке, и нам не довелось на ней присутствовать.

Осенью 1987 года, проторённой давно дорожкой, я отправился на длительную стажировку в свою родную ЛИН МИСИ с заранее намеченной программой экспериментального исследования болтовых фланцевых соединений, которая составляла существенную часть докторской диссертации. Эту работу я выполнял в родном мне отделе оптически-чувствительных покрытий, и было такое ощущение, что я никогда не покидал стен моей ЛИН МИСИ. Почти забытое общежитие среди сосново-елового рупасовского леса было моим пристанищем, и редкие наезды в Москву я посвящал встречам с моим другом Алибеком. Родные стены ЛИН и многочисленные друзья  помогали, не задумываясь, и с ворохом свежих обнадёживающих экспериментальных результатов я вернулся домой под самый новый год.

В феврале 1988 года у нас появился внук Родион, губастенький, тёмноволосый, и сразу очень серьёзный, а весной мы перекупили дачный участок в живописном предгорье на берегу небольшой, пересыхающей летом, речонки, с недостроенной дачей, владельцем которой был мой тёзка и ведущий водитель ралли «Москва-Фрунзе» на первой нашей «Волге». Уезжал он вместе с семьёй в подмосковный совхоз «Бронницы», где его дядя заведовал отделением. «Волгу» эту я назвал первой, потому что осенью 1990 года у нас промелькнула и вторая, о которой будет рассказано ниже.

Муж дочери перевёлся из своей подмосковной Черноголовки в высокогорную лабораторию-полигон Института Высоких Температур АН СССР (ИВТАН), которая располагалась сравнительно недалеко от нашего города на высоком горном плато «вторых гор», ограниченном двумя глубокими ущельями, из которых одно было знаменитое Аламединское, на дне которого бушевал стремительный Аламедин. На полигоне ИВТАН был небольшой жилой комплекс для работников, и молодая семья перебралась в один из домиков этого посёлка. Конечно же, каждый выходной мы уезжали на полигон навестить их, и крутые серпантины горной дороги, наверное, до сих пор помнят колеса нашей «Джульетты».

Очередной юбилей жены отметили торжественно и многолюдно. И какая же она стала серьёзная-несомненное влияние её работы в нашем головном Министерстве народного образования. Чем-то настораживает волевой властный блеск её глаз, настораживает и слегка притормаживает мои чувства к милой моей девочке. Что же исчезло? Или потеряно? Начинаю смутно понимать, что это беззащитность её ушла, время пришло другое, и мы изменились, но это так естественно. Ну, и что из того? Она со мной, верная испытанная школьная подруга, она рядом. Пятьдесят лет, удивительный возраст! И почему же так случилось, что пересеклись и переплелись наши судьбы? Волевой волнорез жены и наши длительные раздумья о будущей карьере сына привели его в аудитории медицинского института, который славился своими традициями отличной подготовки медицинских кадров, заложенными знаменитыми медиками страны, эвакуированными в наш город  во время Второй мировой войны.

Осенью этого года я опять увидел смятение жены и ужас на её лице-мы чуть было не потеряли нашего дорогого внука. Родители вечером привезли его к нам с полигона ИВТАН с тяжелейшим бронхитом, который перешёл в «круп», практически наглухо заблокировавший  дыхательные пути. «Скорая» мгновенно увезла уже почти бездыханного нашего мальчика, и в последний момент проведённая экстренная интубация (введение дыхательной трубки) бронхиальных каналов сохранила ему жизнь. В  течение недели мы почти не покидали больничный приёмный покой, а врачи каждый раз сурово извещали нас, что опасность для жизни остаётся высокой и за благополучный исход поручиться нельзя. Услышал Господь наши непрестанные молитвы, выжил наш внук, спасибо тебе, Господи, низкий тебе поклон! После длительного последующего лечения мы потом ещё долго замечали, как засыпающий в своей детской кроватке Родя начинал методично и осторожно перебирать руками, имитируя интубацию, которую неоднократно проводили ему в больнице.

Через год свекровь дочери, вышедшая на пенсию после длительной работы в райкоме партии приволжского города Димитровграда, получила персональный «подарок» в виде «ордера» на приобретение автомобиля «Волга», и сразу же обратилась к нам выкупить этот «подарок», рассчитывая на то, что такую покупку мы осилим. Времена были уже другие, и необходимых 9300 «деревянных» у нас уже не было, а последние «сертификаты» были успешно украдены у моей жены из сумочки в «высокопоставленном» Министерстве  народного образования, где она работала. Когда и кто это сделал, так и осталось неразгаданным, затевать «дело» совсем не хотелось.

Полузабытая шахматная практика давно прошедших дней сложилась в неочевидную комбинацию и привела меня в квартиру Стаса, соседа-корейца  на втором этаже нашего подъезда, который был всем известным, практически, легальным, обладателем крупного состояния и хозяином полуподпольной торговой фирмы, занимаясь переброской и реализацией оптовых партий дефицитных свежих овощей и фруктов в отдалённые промышленные города Сибири и Дальнего Востока. Мы без проволочек договорились, что на операцию по покупке  и доставке «Волги» он выкладывает 35000 «деревянных», из которых будут вычтены эти самые 9300, «гонорар» свекрови, «транспортные» расходы и расходы по перегонке автомобиля во Фрунзе, а также оплата второго водителя из числа его доверенных лиц, у которого на руках будут все финансовые ресурсы. Разницу между всеми расходами и договорными 35 тысячами я получу сразу же, как только новая «Волга» прибудет во Фрунзе. Эта разница, по нашим прикидкам, получалась чуть меньше двадцати двух тысяч, и мы тут же приступили к реализации намеченного плана. Никаких, естественно, письменных соглашений, обычное «по рукам»-и вот мы вдвоём со вторым, а, фактически, основным, водителем уезжаем рейсовым автобусом в Алма Ату, откуда самолёт перебросил нас в Куйбышев. Моё заявление о двухнедельном отпуске «без содержания» жена отнесла на кафедру и пустила по ступеням положенной в таких случаях  процедуры.

Основным водителем оказался замечательный киргизский, полностью обрусевший, молодой паренёк, в котором, однако, проглядывала крепкая житейская хватка. Но замечательным он был ещё и потому, что оказался Алмазом, младшим братом Булата Минжилкиева, всемирно известного оперного певца, исполнителя всех басовых партий оперного репертуара, особенно блиставшего, благодаря своему мощному басу, азиатской внешности и крупной монументальной фигуре, в партии хана Кончака в опере Бородина «Князь Игорь». Приволжская осень была в самом разгаре, и даже клонилась к первым заморозкам, когда мы высадились из рейсового автобуса, прибывшего из Куйбышева в Димитровград.

Мы остановились у свекрови моей дочери в прекрасной трёхкомнатной квартире, в которой она жила совершенно одна. Завершив все «нотариальные» дела, Алмаз «отоварил» в сберкассе чек на получение наличных, и на другой день мы вдвоём выехали поездом с одной пересадкой в Горький на знаменитый автозавод, где и надлежало получить новую «Волгу» по доверенности на предъявителя законного «ордера», выданной «владелицей» этого «ордера».

С саквояжем, набитым «наличкой», мы высадились глухой ночью на какой-то заштатной станции, вроде бы это был  Свияжск, ожидая ближайшего поезда на трассе «Казань-Горький». В практически пустом, грязном, замусоренном маленьком станционном зале изредка возникали какие-то подозрительные, непотребного вида, мужички, присматривались к нам и исчезали молча. Видно было, что их приводит сюда неистребимая скука российского захолустья, но с нами так никто и не решился заговорить. Без приключений, утренним поездом, мы добрались до Горького и потом до отдела сбыта Горьковского автозавода (ГАЗ).

Здесь Алмаз и показал всю свою блестящую житейскую хватку-он мгновенно, только по ему одному известным признакам, установил «нужных» людей, которые тоже опытным глазом углядели, с кем имеют дело, и мы, минуя приличных размеров очередь из потенциальных претендентов на получение «Волги», сразу оказались на производственной площадке готовых автомобилей, где смогли выбрать модель нужного цвета «морской волны», которая тут же исчезла в цехе «профилактики» и часа через два вернулась совершенно готовой к «перегону». Вспоминая свою первую «Волгу», я был очень удивлён таким «предпродажным сервисом», потому, что первая такая покупка в Москве была совершенно другой, и всю эту операцию тогда пришлось проделывать «своими» силами вместе с прибывшим на помощь из Фрунзе моим тёзкой и основным водителем в том ралли тринадцатилетней давности.

Уже под вечер того же дня мы покинули Горький и двинулись по автотрассе на Ульяновск. Плотные низкие тучи часа через два ударили густым снегопадом, и на бесконечно длинном пологом спуске с какого-то обширного холма мы оказались в темноте на полностью обледеневшей дороге. Наша «Волга» медленно, осторожно, где ехала, а где и скользила, сползая с холма, а встречная полоса была забита вытянувшимися лентой автомобилями, многие из которых практически не двигались, буксуя на одном месте. Только благодаря мастерству Алмаза нам удалось благополучно добраться до Ульяновска и ранним утром приехать в Димитровград. Здесь нас ожидал сюрприз-дочь моя приехала из Москвы с твёрдым намерением присоединиться к нашему экипажу при следовании во Фрунзе, куда мы и отправились втроём утром на следующий день.

До Челябинска, где дорога повернёт в сторону Казахстана и Киргизии, более тысячи километров, и южной, достаточно короткой,  дорогой  мы покатили из Димитровграда на встречу со знаменитой автотрассой «Урал», по которой уже однажды я следовал из Москвы с первой нашей «Волгой». В ранних предрассветных сумерках не разбежишься на незнакомой трассе, и день разошёлся холодный, пасмурный, с ветром, и только к вечеру  мы добрались до Уфы и благополучно, по объездной дороге, переправились на пароме через реку Белую. Ната безмятежно уснула на заднем сидении, а мы, меняясь за рулём, задрёмывали по очереди, отдыхая на пассажирском сидении с откинутой спинкой. Ночной Урал запомнился непрерывными спусками и подъёмами, а на подходе к Златоусту мы попали в плотную снежную ловушку, и даже собирались переждать этот снежный заряд у ярко освещённого дорожного милицейского поста, но всё-таки рискнули прорываться, опасаясь, что к утру дорогу окончательно заметёт и трассу могут закрыть для движения.

Этот отрезок дороги в пределах Челябинской области пользовался дурной славой у водителей, а в прессе его даже окрестили «дорогой смерти»-так часты были здесь дорожные происшествия со смертельным исходом, следствие интенсивности движения, которая раз в 5-7 превышала расчётные нормы. Каким-то чудом удалось опытному Алмазу выбраться из этой нервотрёпки, а знакомый мне Миасс мы миновали уже в сравнительно приемлемых погодных условиях, и чем ближе к Челябинску, тем лучше становилась погода. На рассвете мы припарковались у дома моей родственницы и бывшей одноклассницы, той самой  младшей тётушки моей жены, которая осела в Челябинске сразу после окончания нашего Университета. Однажды я уже побывал в её квартире с такой же покупкой, но это было так давно.

Непродолжительный отдых у гостеприимной родственницы-одноклассницы, и после обеда мы снова в пути, покинув трассу «Урал» и повернув на юг в сторону казачьих станиц и близкого уже Казахстана. На выезде из города опытный и осторожный Алмаз  заметил подозрительные «Жигули», которые неотступно следовали за нами. Увеличивая скорость и  сбрасывая её, Алмаз установил, что «Жигули» точно следуют таким же манёврам. В один из таких моментов «Жигули»  рванули вперёд на обгон и резко «подрезали» нашу «Волгу» в расчёте на неизбежное столкновение, но Алмаз был начеку, и в момент обгона мгновенно сбросил скорость, и, включив звуковую сирену, резко ушёл влево и сразу сфорсировал двигатель, успев погрозить кулаком троим «биткам» в салоне «Жигулей», несомненно,  промышлявшим таким дорожным бизнесом, подставляя свою машину под столкновение с новыми автомобилями с временными транзитными дорожными номерами, чтобы потом, «качая права» в условиях своего «силового» превосходства, выгрести требуемую «откатную» сумму с владельцев новой машины.

Это было самое начало великой перестройки, отмеченной вскоре разгулом безнаказанного бандитизма и правового беспредела не только на дорогах, но и на улицах всех советских городов, посёлков и деревень, включая, и даже в первую очередь, «дорогую мою столицу, золотую мою Москву», склонившую в бессилии свою голову перед бандитами, чего не могли «враги никогда добиться».

Знакомой дорогой миновали пустые поля со скошенной пшеницей северного Казахстана, и по автомобильному радиоприёмнику услышали, что киргизские народные депутаты после многих безуспешных попыток и мучительных раздумий, наконец-то, проголосовали за избрание первого Президента Киргизской Республики,бывшего доцента Политеха Аскара Акаева.  Был конец октября 1990 года-начало развала великого Советского Союза, о чём я предупреждал своих родственников в памятное застолье тринадцать лет назад. Бескрайние казахстанские степи долго тянулись по сторонам, а нам было всё равно, день или ночь-не помеха это для двух водителей.

Но вот и Караганда, и можно подзаправиться бензином и взять в дорогу запасную канистру, но отпуск бензина строго лимитирован, не разбежишься. Поздней ночью мы едва дотянули с почти пустым баком до посёлка Балхаш, но единственная автозаправка была закрыта, а безграмотно нацарапанная надпись на листке, вырванном из ученической тетради, предупреждала, что бензина нет, и не будет. Приходилось ждать утра или надеяться, что кто-нибудь из припозднившихся автопутешественников выручит и продаст по любой цене необходимый нам бензин, достаточный, чтобы пересечь недружелюбные, опасные прибалхашские плавни. Надежды, конечно, мало, кругом степь, как пустыня, незнакомый безлюдный посёлок, колючий холодный ветер и глухая ночь.

Время шло, ночь властвовала над пустынным посёлком, но вдруг подкатил вездеходик ГАЗ-69, и здоровенный, заросший густой бородой и спутанными волосами, мужик лет сорока, сочным басом осведомился о наличии бензина на автозаправке. В кабине просматривался ещё один мужик таких же внушительных габаритов и внешнего вида.  «Бензина нет, и не будет», неутешительно сказал я, ожидая ответную «матовую» реакцию ночного собеседника, но он неожиданно интеллигентно посочувствовал нам и предложил следовать за ними в надёжное, известное ему место, где нас заправят «под завязку». Осторожный Алмаз сделал мне знак не соглашаться, но я уже заметил на заднем сидении вездеходика мирно спящую девочку лет шести, напоминающую мою, так же мирно спящую дочь на нашем заднем сидении, и странное доверие к этим разбойного вида мужикам, подкреплённое их правильным языком, необычным поведением и острым желанием выбраться из этой безнадёжной безбензиновой ситуации, взяли верх, и я решительно уселся за руль и двинулся вслед за вездеходиком в неизвестную ночную темноту.

Где мы ехали и куда увлекал нас впереди идущий вездеходик, не узнать никогда. Помню только ухабистую дорогу и жгучее желание, чтобы побыстрее всё закончилось, потому что вездеходик безжалостно преодолевал эти ухабы, а мне было жалко подвеску нашей новой «Волги» и берёг я её, осторожно лавируя по неприятной дороге. Вездеходик отрывался от нас, но вскоре замедлял свой бег, благосклонно поджидая  медленно ползущую «Волгу». Наконец, в полной темноте, мы остановились у какого-то дома с высоким дощатым сплошным забором, и наши провожатые подозрительно, слегка поперек впереди нашей «Волги», остановили свой вездеходик. 

Оба быстро исчезли за этим забором и довольно долго не появлялись, а Алмаз тревожно сказал «всё, нам конец, и «Волгу» они без труда «оприходуют», она не поставлена на государственный учёт, и пока не поздно надо «рвать когти». Куда «рвать»? Вокруг темнота, хоть «глаз выколи», да и вездеходик заметная помеха. В это самое время из-за забора выросли уже три внушительного вида фигуры с канистрами в руках, и помню только леденящий страх, не за себя, за спящую безмятежно доченьку мою. Третий человек спокойно спросил, сколько нам надо литров и назвал цену, вдвое превышающую обычную государственную. Никаких, конечно же, возражений, и через ловко установленную воронку бензин из канистр начал неспешно перекочёвывать в наш пустой бензобак.

Двое наших волосатых провожатых спокойно покуривали в стороне и о чём-то негромко переговаривались. «Сейчас заправят и нам конец. Ведь «пушку» предлагал Стас в дорогу, а я, дурак, не взял», прошептал Алмаз, но, всё-таки, небрежно рассчитался за купленный бензин, а канистрами теперь заправили и вездеходик. «Следуйте за нами, господа-товарищи. Выведем вас на трассу, самим вам не справиться», сказал бородатый, «и помните услугу последних советских геологов, и доброго вам пути». Минут через пятнадцать, по такой  же ухабистой дороге мы выбрались вслед за вездеходиком на трассу, и посигналив друг другу, разъехались-мы налево, на юг, вездеходик направо. Ната не изменила себе, и как когда-то на пустынном ночном шоссе у Чолпон Ата при возвращении во Фрунзе, где наше дно готовилось пойти «под снос», мирно спала на заднем сидении.

Остаток ночи и наступивший робкий рассвет я рулил, с трудом преодолевая расслабляющую сонливость, следствие перенесённого нервного испытания. Алмаз мирно посапывал рядом, а я двумя пальцами разжимал закрывающиеся невольно веки и с ужасом ловил себя на том, что даже с открытыми глазами засыпаю. Острым концом отвёртки мучил свою ногу и рёбра, прикусывал язык, губы  и щёки-болевые ощущения помогали удерживать какое-то время руль ослабевшими руками, но уже на восходе солнца всё-таки сдался, свернул с трассы и припарковался у двух одиноких домиков среди голой степи. Откинувшись на спинку сидения, я мгновенно уснул, проснулся только около полудня и увидел, что Алмаз и незнакомый пожилой казах сидят неподалёку на толстой «кошме», попивая кумыс и оживлённо что-то обсуждая, а моя осторожная дочь, опасаясь даже запаха этого напитка, прогуливалась в сторонке и, наверное, вспоминала свои студенческие годы, когда выпитый неосторожно глоток кумыса вызвал у нее тяжёлое аллергическое удушье.

Пронеслись безлюдные казахские степи с редкими придорожными посёлками, а вот и станция Чу, и заправляемся бензином без проблем-теперь уже недалеко и до родных знакомых мест. В наступающих сумерках мы подкатили к нашей пятиэтажке на улице Чуйкова, и Алмаз не удержался и победно просигналил, запарковавшись прямо у парадной входной двери нашего подъезда. Несколько любопытных обитателей дома выбрались на свои лоджии, среди них Стас, а вот и на нашей лоджии появилась радостная жена и Макс. Всё! Непростое «ралли» закончилось благополучно, теперь дочь будет думать, как распорядиться выручкой-всё принадлежит её семье.

Не великая реформа
Мы обострённо чувствовали назревающие события, а многолетний советский опыт и прекрасное знание повадок «верных ленинцев», руководителей КПСС, подсказывали, что крайними в этом круговороте окажутся самые честные, инициативные, справедливые и работящие люди-комбурское племя и ближайшее окружение уже просмотрело и просчитало все выгоды, которые сулит им близкий коллапс великого СССР.  А суверенный Киргизстан не внушал никакого доверия, особенно после кровавых межнациональных «разборок» между киргизами и узбеками, случившихся в южных областях в 1990 году. Опытные, мы заранее знали, что это только начало в цепи будущих кровавых событий, которые никогда не сможет усмирить не имеющая никакого опыта государственности власть коренного населения, раздробленного трайболистскими обычаями, неожиданно, в начале века, шагнувшего из полуразвитого феодализма в жёсткие объятия «развитого» социализма и переживающего очередной кульбит в «дикий» капитализм. Каждый локальный доморощенный «манап» и окружающие его соплеменники жили по своим законам, практически, игнорируя центральную власть, а города и посёлки попали под полный контроль бандитов. Нарастающая тревога за безопасность своей семьи заставила меня запастись, на всякий случай, нелегальным «обрезом» и набором «жеканов»-патронов, снаряжённых свинцовой пулей.

Полученная от «ралли» выручка немедленно ушла традиционным путём на «покупку» капитальной постройки гаража и трёхкомнатной квартиры в новом доме в городке Энергетиков, ближайшем пригороде Фрунзе и на дальней восточной окраине села Лебединовка, а остатка хватило на приобретение подержанного «элитного» мебельного гарнитура и необходимой современной одежды для семьи дочери. Квартира с гаражом была
продана ей отъезжающим в Германию с семьёй «советским немцем», а мебель-убывающей на историческую родину еврейской семьёй. Квартира была на втором этаже пятиэтажного кирпичного нового дома, с раздельными ванной и туалетом, а на лестничной площадке размещались только две квартиры.

Огромное облегчение от исчезнувших советских дензнаков вскоре оказалось не напрасным-буквально через месяц, в январе следующего, 1991 года, шустрый мордастенький «ёжик», верный сын комбурской касты министр финансов, а потом и премьер-министр, Павлов аннулировал самые крупные советские купюры достоинством 50 и 100 рублей, попутно ограничив выдачу сбережений трудового народа смехотворной суммой 500 рублей. Провести эту преступную операцию Павлов недолго уговаривал последнего лидера когда-то могучей КПСС Горбачёва, которого Съезд Советов избрал «фиговым» Президентом СССР, в надежде, что Президенты новопровозглашённых «суверенных» бывших советских республик, такие же выходцы из неистребимого комбурского племени и непременные члены высших эшелонов КПСС, покорно склонятся под власть все той же КПСС, Генеральным секретарём которой оставался новоявленный Президент СССР. Как не вспомнить народное «хрен редьки не слаще», но традиционные три дня, милостиво отпущенные комбурами народу для обмена крупных купюр на более мелкие, запомнились такими людскими вихрями у сберкасс, магазинов и на рынках, которые намного превосходили по своему накалу виденные в детстве толпы при денежной послевоенной « сталинской» реформе.

Ранней весной семья дочери перебралась из горного посёлка ИВТАН в новую квартиру, а августовский традиционный выезд на Иссык Куль в пансионат «Политехник» в посёлке Комсомол запомнился московским путчем ГКЧП, который переполошил моих институтских коллег немецкой национальности, ожидающих выезда на свою родину. Семья старого друга Андрюши Флеклера даже вынуждена была вернуться с полдороги на пути в «Политехник», чтобы ускорить выезд в Германию. Всё, однако, обошлось, и последняя попытка вернуть колесо истории на отслужившую свой век колею коммунистического диктата бесславно провалилась, открыв уже верную дорогу к развалу великого СССР.

Однако, именно  это лето послужило, в чём я до сих пор уверен, началом непростых испытаний, выпавших на долю нашей семьи.  В послеобеденный зной я стоял с удочкой на пирсе пансионата и вдруг почувствовал, что горло пронзила насквозь острая колющая и мгновенно исчезнувшая боль. Это происшествие прошло незамеченным, потому что никаких неприятностей не последовало, но уже под новый год я стал ощущать, что с голосом происходит что-то неладное-среди лекции я внезапно терял способность чётко и громко произносить некоторые фразы. К весне это явление усилилось, так, что я едва-едва смог нормально завершить учебный год.

В стране уже свирепствовала безумная инфляция и дороговизна. Было введено поквартальное «талонное» нормированное распределение продуктов питания, табачных и алкогольных изделий, и мы выстаивали длинные очереди, чтобы получить эти талоны, которые, чтобы хоть как-то отличаться от послевоенных «карточек», пышно назывались «приглашениями», дающими право надеяться, что может быть что-нибудь достанется после многочасового «стояния» уже  в других, ещё более длинных очередях у продуктовых магазинов.

Летом мы с моим нестандартным зятем-физиком взялись сопровождать на Иссык Куль одного из первых любопытных путешественников из далёких, но уже вполне доступных, США. Эта «работа», напоминающая мою «халтуру» на грузовичке обувной фабрики, попала к нам через ИВТАН неведомыми для меня путями. Путешественником оказалась милая молоденькая девушка, которую мы звали Женей, и которая ни слова не понимала по-русски, хотя мы и чувствовали иногда, что этим языком она владеет прекрасно. Скорее всего, это была замаскированная разведчица, сотрудница определённых ведомств великой страны, которая нуждалась в достоверной информации о положении в одной из отдалённых азиатских «суверенных» республик. Мой зять свободно общался на английском, а кое-что уже понимал и я, но фонетические трудности были большой преградой, ограничивающей моё свободное общение с необычной спутницей. Этот вояж впервые закончился получением «зелёной» иностранной валюты-нашим гонораром за предоставленные услуги, который в переводе на практически обесцененные рубли выглядел просто внушительно. Чудовищная гиперинфляция отбросила отечественный рубль в пропасть-недавние 90 «золотых» копеек за американский доллар превратились в 425 «деревянных» рублей за доллар.

Тревога
В начале осени 1992 года наша семья подключилась к небольшому бизнесу, который организовал в Ленинграде наш алжирский друг Алёша Костарев. Пользуясь мировой популярностью города на Неве и внезапно рухнувшим «железным занавесом», позволившим любопытным иностранцам легко проникать на территорию канувшего в лету Советского Союза, Алёша поместил в Интернете объявление о том, что ленинградские семьи могут принять туристов из-за рубежа, разместив их в своих благоустроенных квартирах. Это начинание оказалось настолько успешным, что наш друг стал расширять список городов бывшего Союза, где любопытные туристы могут встретить такой же тёплый семейный приём. В этот список незамедлительно попала и наша фрунзенская семья, и уже в сентябре к нам в гости прибыла первая семейная пара из американского штата Мэн, за которой последовали гости из Швеции и тех же США. Но проблемы с горлом нарастали, и это тревожило.
Однажды, жена, вернувшись вечером с работы, сказала, что ей звонил Балапан, бывший к тому времени заведующим нашей кафедрой «Сопромат», и просил приехать к нему, чтобы получить какие-то деньги, застрявшие в бухгалтерии и выплывшие недавно совершенно случайно. Дня через три, вечером, дочь отвезла меня к его дому, и, войдя в квартиру, я оказался «средь шумного бала»-кафедра весело пировала, провожая своего заведующего на новое место работы в российский Старый Оскол, в филиал Московского Института Стали и Сплавов. Стыдливая растерянность Балапана, понявшего, что перед ним старый однокашник, забытый коллега, едва выдавливающий шипящие звуки вместо голоса, его торопливые, горячие уговоры присоединиться к кафедральной «тусовке» ни к чему не привели-разошлись наши дороги, разошлись навсегда. Но особой обиды не было, время заставляло каждого думать только о себе и выкарабкиваться из смертельных объятий разгулявшейся демократии и безвластного суверенного государства.
Начавшийся в институте  семестр сразу же показал мою неспособность вести лекционный курс, с практическими занятиями я кое-как справлялся. Обследование, проведённое в октябре одним из лучших отолярингологов республики Георгием Ароновичем Фейгиным (ГАФ), показало зарождающуюся злокачественную опухоль на левой голосовой связке, которую ему не удалось ликвидировать в амбулаторных условиях с помощью примитивных отечественных инструментов, напоминающих по конструкции обычный миниатюрный паяльник. До сих пор, как вспомню эту процедуру, меня начинает преследовать запах горелой живой ткани, и невольно вижу облачко сизого дыма из моего открытого рта.

Последующее после этой процедуры время запомнилось, как непрекращающаяся ни на минуту, ни днём, ни ночью дикая нарастающая боль в горле, от которой хотелось или карабкаться на стену, или элементарно отрубить голову. И стоят передо мной полные уже знакомого ужаса глаза моей мужественной подруги жизни. К началу декабря боль стала стихать, но мой доктор установил, что проведённая амбулаторно операция не дала положительного результата. «Будем готовить Вас к радикальной операции», констатировал он, но через пару дней сам попал на операционный стол по поводу камней в мочевом пузыре. Моя операция откладывалась до его возвращения в строй, а это значило, что выплата моего законного пособия по болезни будет к тому времени так же законно остановлена.

Нарастающая тревога за будущее семьи подсказала самый верный выход-надо идти, не оглядываясь, на «прорыв» и исчезать из этой гибнущей на глазах всего мира страны, не надеясь на «обрез» и «жеканы». Принятая кардинальная совместная семейная программа спасения заставила моего зятя-физика найти заинтересованного в нём крупного учёного, работавшего в Государственном Университете штата Нью Йорк, расположенном на севере штата в городе Потсдам на границе с Канадой. Рекомендовал зятя на эту позицию его научный московский шеф, член-корреспондент АН России профессор Захаров. Неизбежные чиновничьи преграды на пути в Америку, которые могли заблокировать его поездку, нам с женой удалось преодолеть с помощью старинных фрунзенских дружественных связей, восходящих даже к самому Совету Министров Киргизской Республики.

Было решено, что в США улетают зять и Ната, а маленький Родя пока останется с нами, но с учётом заработанных на туристском бизнесе «баксов» мы могли обеспечить вылет только одного человека, и этим человеком, безоговорочно, должен был быть наш зять, которого уже ждали в Потсдаме. Чтобы Ната присоединилась к нему, нужны были дополнительные денежные средства, которые негде было взять, и тогда мы с женой погрузились в московский поезд и через Москву проследовали в Киев, где проживал отец нашего зятя, у которого в гараже стояла «Волга ГАЗ-21» старой модели, но в хорошем состоянии. Эту поездку мы предприняли уже в декабре с целью склонить киевского родственника к продаже своей «Волги», чтобы оплатить вылет нашей дочери, поскольку зять уже благополучно прибыл в США. Параллельно с этой задачей мы рассчитывали на консультацию киевских специалистов по поводу предстоящей мне операции.

Путешествие той зимой в московском поезде осталось в памяти, как страшный сон. Холодный декабрьский ветер зимних казахстанских степей гулял по вагону, а разбитых оконных стёкол все прибавлялось-брошенные снаружи озверевшими от безнаказанности гражданами суверенных республик камни дробили стёкла, символизируя ненависть этих граждан ко всему русскому, московскому. Но что могли сделать железнодорожные власти? Да и службы такой уже, практически, не было, что напоминало годы пролетарской революции и гражданской войны, а скорее всего, и что-то пострашнее. На остановках в вагон, как в свою юрту, врывались толпы грязных, полуголодных людей. Проводники закрывались в своём служебном помещении, а эти толпы, не разбирая, что и кто перед ними, вваливались в купе, сдвигали в угол пассажиров, плотно утрамбовывали пол и скамьи, курили, плевали и исчезали на следующей станции, уступая место другим таким же толпам. Только после приграничного российского Оренбурга наступило затишье, и полуразбитый состав добрался до Москвы. Киевскую программу нам удалось выполнить-«Волга» благополучно «ушла»  на Кавказ, обеспечив авиабилет  нашей дочери, а киевские специалисты-медики подтвердили необходимость радикальной операции. Обратная двухсуточная, начиная от Оренбурга до киргизской границы, дорога мало чем отличалась от прошедшей прямой от этой границы до Оренбурга, но надо было терпеть, и мы вытерпели.

Девяносто третий год
В самом начале февраля 1993 года дочь наша благополучно добралась до далёкой, загадочной и казавшейся недосягаемой Америки-начальный этап программы «прорыва» был выполнен, а 7 апреля мой ГАФ с помощью своих ассистентов  разрубил мне скальпелем под местным наркозом гортань, и под сумасшедший ритм моего сердца удалил кусок голосовой связки, остановив развитие опухоли и надолго лишив меня голоса. Через неделю моя девочка привезла меня домой и стала ежевечерне осторожно перевязывать рассечённое горло, наблюдая, как по миллиметрам затягивается операционное отверстие. Но судьба продолжала испытывать нас на прочность, и на её плечи свалился внезапно инсульт мамы и болезнь нашего внука. Маму перевезли к нам и восстанавливали её уже с помощью нашего сына, студента-медика четвёртого курса, а Родиона вылечили с помощью детского врача Ларисы, дочери иссыккульского дядюшки, то есть двоюродной Лёлиной сестры. Трудно представить, как жена мужественно вынесла все эти испытания. Неужели это та робкая когда-то школьница? Совсем уже не та!

1993 год, а за ним и 1994 были самым трудным временем для нашей семьи. Жили в условиях чудовищной дороговизны на продукты питания, практически, голодали, а работала только жена. Моя пенсия по инвалидности и стипендия сына-студента были смехотворными. Но, необъяснимый парадокс-именно моей нищенской пенсии хватило, чтобы приватизировать прекрасную квартиру дочери из трёх комнат и с двумя балконами в городке Энергетиков! Наша кооперативная квартира на улице Чуйкова, почти в центре города, уже давно принадлежала нам-все выплаты по ней были сделаны заранее, ещё в сравнительно благополучные времена. Эта квартира и спасла нас. На объявление о её сдаче в наём стала откликаться прибывшая в столицу иностранная публика, а у нас была запасная квартира дочери, куда мы и перебрались в начале лета. Разгул уличной демократии, вседозволенность и бандитский беспредел при полном параличе властных структур очень быстро научили быть осторожными, недоверчивыми, поэтому, сдавая квартиру, мы сразу оговаривали срок рента и получали плату вперёд.

Стало немного легче, а часть заработанного мы немедленно вложили в англоязычную подготовку сына, который теперь ежевечерне отправлялся на частные уроки английского языка, открытые, неизвестно, как появившейся в городе, австралийкой. Она жила на самой дальней западной окраине города, в так называемом «Военном городке», а мы, перебравшись в городок Энергетиков, оказались на самой дальней восточной окраине его. Огромное расстояние между этими городками сыну приходилось преодолевать с несколькими пересадками, меняя автобус на троллейбус, и наоборот.

Вспоминаю, как мы вдвоем с женой, оставив спящего Родиона запертым в квартире, каждый поздний глухой вечер, почти уже ночь, отправлялись к конечной остановке автобуса встретить сына, осторожно пробираясь между пылающими на дороге и тротуарах кострами, у которых расположились бездомные, нахлынувшие в город обитатели окрестных кишлаков. Эти люди что-то жарили, варили, пили, ели, спали, справляли «нужду», тут же, в придорожных кустах. Это так напоминало половецкие кострища или стоянку воинов Чингиз-хана. Мы ловили на себе недружелюбные взгляды, слышали за собой полные ненависти и угроз голоса, но не могли оставить нашего сына возвращавшимся в одиночестве  со своих уроков. Никогда не испытанная народом-рабом демократия показывала свои уродливые стороны, превратившись в разнузданную анархию. Жена больше всего опасалась, что бандиты, узнав об  американских родителях нашего внука, выкрадут его и потребуют выкуп, что нередко уже случалось в нашей столице-опыт «дикого» капитализма при  практическом отсутствии власти и беззащитности населения быстро вошёл в практику преступного мира. Очень часто она увозила Родю с собой на работу, где он был в большей безопасности.

Полгода, которые внук должен был пробыть под нашим попечением, подходили к концу, и надо было решать проблему выезда ребёнка за рубеж. Ему шёл уже шестой год, а путь его лежал теперь  в совсем другой мир, и пришло время начинать осваивать этот мир, мир другого языка, законов, традиций и образа жизни.  В ОВИР МВД (Отдел Виз и Разрешений Министерства Внутренних Дел)  республики, куда мы по привычке обратились за консультацией, нам объяснили,  что для выезда в США необходимо иметь приглашение в эту страну на имя дочери и её сына. Жена, которая теперь была моим голосом во всех жизненных ситуациях и проблемах, сообщила в Америку об этом по телефону зятю, так как дочери в это время дома не оказалось.

Каково же было наше удивление и ужас дочери, когда,  по приезде к нам, в июле,  она поняла, что муж намеренно не сообщил ей эти важные сведения. В последовавшем затем телефонном разговоре с ним выяснилось, что в его планы не входил приезд семьи в Америку, и он предложил остаться ей с сыном во Фрунзе, обещая  мифическую финансовую помощь. Для всех нас это был тяжёлый, неожиданный и предательский  удар, столько общих усилий было вложено в это предприятие, которое было безоговорочно принято к исполнению всеми членами семьи. Эта тяжёлая ситуация впоследствии послужила, к сожалению, причиной распада их десятилетнего брака.

Отставив эмоции в сторону, мы начали действовать. Находясь в Америке эти полгода, дочь наша не теряла времени ни минуты и поступила в аспирантуру музыкального факультета Университета в городе Потсдам, штат Нью-Йорк. Это и сыграло решающую роль во всей дальнейшей судьбе нашей семьи. Запросив свой Университет, она по срочной почте получила официальную форму, подтверждающую, что она аспирантка американского учебного заведения, что давало ей право в любом посольстве США без промедления получить въездную визу в страну по месту учёбы, забрав с собой сына. В Киргизстане в то время такого посольства ещё не было, и дочь наша вместе с Родей с величайшим трудом, минуя  многочисленные кордоны в связи с начавшейся эпидемией холеры, пробралась через границу в Казахстан и получила в американском посольстве в Алма-Ате многоразовую разрешительную въездную визу на себя и на Родиона.

Сентябрь 1993 года перевалил через свой экватор, шрам на моём горле практически закрылся, и появились некоторые признаки шипящих звуков. Надо было собирать дочь и внука в дальнюю дорогу, и мы, опытные железнодорожные путешественники, знали, какие трудности и опасности ожидают молодую женщину с малолетним ребёнком на пути от киргизской границы до Оренбурга. На перелёт же Аэрофлотом из Фрунзе до Москвы денег у нас не было, потому что весь резерв ушел на приобретение авиабилета по маршруту «Ленинград-Нью Йорк»-на рейс из Москвы в Нью Йорк зарезервировать билет не удалось.
В один из последних дней сентября, жена, простояв всю ночь у железнодорожной кассы, всё-таки «достала» билеты до Москвы на какой-то «левый», вне расписания, рейс, и полуразбитый московский поезд отправился от фрунзенского вокзала в дальний путь, причём маршрут его лежал через волжский Саратов вместо традиционной Самары. В пустом, открытом, доставшемся нам с разбитым стеклом, «купе» «плацкартного» вагона, я разместился вместе с уезжавшими дочерью и внуком-не могли мы отправить их одних в такое путешествие. Вспоминаю, что стены знакомого фрунзенского вокзала и ажурная решётчатая невысокая ограда вокруг перрона были заклеены и увешаны плакатами: «Русские! Не уезжайте! Нам будут нужны рабы!» Но русские уезжали целыми семьями, а потенциальные «господа» очень скоро действительно превратились в «рабов» и наводнили российские города. Спасаясь от голода и нищеты, они брались за любую «чёрную» работу, лишь бы хоть что-то заработать и отправить в гибнущий Киргизстан своим семьям.

Казахстанские степи встретили нас необычайно ранним холодным ветром и знакомыми уже толпами степняков, которые  в течение двух дней всё так же бесцеремонно, как в свой дом, вваливались в наше купе, так же курили, плевались и исчезали, уступая место другой такой же публике. Разбитое окно я кое-как закрыл свёрнутым матрасом, а другими такими же укрывал дочь и внука, лежавших на вторых полках. Сам я не уходил с нижней полки, едва подремав днём, чтобы бодрствовать всю ночь-по ночам в полупустом вагоне появлялись бандитского вида мужики, внимательно осматривали весь вагон, но увидев, что я не сплю, проходили мимо. Эти две ночи мне пришлось не смыкать глаз, и только на российской территории я смог как следует выспаться.

В Москве мы остановились на квартире гостеприимной абхазской супружеской пары Лакоба, родителей Наточкиной американской подруги, которые были профессорами-химиками Московского Университета. Было самое начало октября, и мы вдруг почувствовали странную тревогу, повисшую над осенними, но солнечными, улицами и площадями столицы. Стихийные толпы неорганизованного народа метались в беспорядке, и даже кое-где вроде бы слышались звуки выстрелов, какие-то дикие дружные вопли и грохот опрокидываемых рекламных щитов. На следующий день мы с дочерью, не сговариваясь, оба в неясном беспокойстве, внезапно решили поменять план вылета в США, выстояли очередь в кассах Аэрофлота, и неповторимое везение состыковало нас с аэрофлотовским билетом из Москвы в Нью Йорк рейсом от  пятого октября, который буквально минуту назад был кем-то возвращён и выставлен на повторную продажу, а милая кассирша поменяла наш ленинградский билет на московский, к счастью,  разницу в оплате мы смогли набрать.

Это была историческая ночь с третьего на четвёртое октября, когда засевшие в Доме Советов лидеры парламентского пути развития России, вошедшие в конфликт со сторонниками президентского пути, разыграли политический спектакль, чтобы предотвратить якобы возможную гражданскую войну и локализовать события в центре Москвы. Сформированные ими отряды добровольцев захватили  столичную мэрию и пытались овладеть телецентром. Фактически, эти лидеры сыграли роль провокаторов последовавшей расправы над народом. Они предали сотни честных добровольцев, которые искренне восстали на самом деле, приняв всё происходящее за чистую монету, и погибли под пулеметами БТРов и снарядами танкового оцепления Дома Советов. Лидеры же не погибли и благополучно сдались без боя, а добровольцев убивали несколько дней подряд, расстреливая на стадионе и безжалостно прибавляя к жертвам случайных прохожих, гибнущих под огнем снайперов, засевших на крышах домов. Убивали лучших сынов и дочерей России, не понявших, что это была традиционная русская схватка верховных кремлёвских кланов за власть и доступную неподконтрольную народную «кормушку», которая прикрывалась элементами народного восстания.

Этим вечером маленький Родичка наш заболел, поднялась высокая температура, а передачи телецентра «Останкино» внезапно прервались, и только через какое-то время, но уже с Шаболовки, на экране появилась растерянная физиономия  Егора Гайдара с трясущимися губами, который призвал всех сторонников Президента Ельцина выйти на улицы и остановить «мятежников», эту разнородную толпу «коммунистов, фашистов и националистов». И доверчивые беззащитные люди, откликнувшиеся на призыв Гайдара, стали жертвами снайперов, которые били без промаха по любым движущимся человеческим фигурам.

Но надо было как то выбираться из наводнённой войсками и спецназом Москвы-ведь у нас был билет на рейс Аэрофлота «Москва-Нью Йорк» от пятого октября. Въезд и выезд из Москвы были перекрыты, движение автотранспорта в пределах столицы ограничено, и даже верный Алибек, с которым мы связались по телефону, не мог ничем помочь. Вместе с профессором Лакобой утром четвёртого октября мы рискнули, используя метро, перевезти чемоданы путешественников на Волоколамское шоссе, на квартиру моего старого доброго друга и коллеги по ЛИН Володи Сахарова, того самого руководителя отдела оптически-чувствительных покрытий, где я готовил свою диссертацию. Ближайшие станции метро с выходом к Дому Советов были заблокированы на вход и выход, но наша станция была «Сокол» по горьковской линии, и мы благополучно добрались до Сахаровых, которых обнаружили у телевизора, где напрямую транслировался танковый расстрел Дома Советов.

Вторым рейсом я перевёз дочь с больным Родей, а ранним утром следующего дня Володя на своём «Жигулёнке» доставил нас на близкий московский аэровокзал, откуда мы рассчитывали автобусом добраться до международного аэропорта «Шереметьево»-автомобильная трасса на Ленинградском шоссе была заблокирована спецназом, и все частные автомобили возвращались без объяснений, а встречный поток их в Москву растянулся неподвижной многокилометровой и многорядной лентой.

Билеты на автобус не продавались, а на привокзальной площади сгрудилась огромная толпа народа с разнокалиберной поклажей. Выстроившийся ряд вместительных «Икарусов» не двигался, но у одного из них был включён двигатель, и именно этот автобус медленно двинулся, осторожно рассекая толпу. Сделав вираж, автобус затормозил, причём мы вчетвером оказались  у самой задней двери, а водитель открыл на посадку только переднюю. Мгновенно возникшая у этой двери дикая давка лишила нас малейших надежд на то, что мы доберёмся до аэропорта, и в отчаянии я высоко поднял над головой внука, заметив в боковом зеркале заднего вида внимательные глаза водителя, и что за чудо!-открыл он заднюю дверь, увидел нашего мальчика! Мы успели ввалиться в салон, а расторопный друг забросил туда все наши чемоданы, после чего дверь захлопнулась, но дети уже наполовину были в Америке.

Автобус медленно, в гордом одиночестве,  по резервной полосе выбирался из скопища неподвижных автомобилей на Ленинградском шоссе, но иногда выезжал и к самой кромке, почти у кювета, а спецназ ни разу не остановил его. Всё! Перекрестил я их, обнял, и долго стоял у широкого окна аэропорта, пока не увидел их аэробус, благополучно взлетевший и взявший курс на Запад, навстречу новой жизни!

В конце этого года у нас появились солидные квартиросъёмщики-двое турецких граждан, причём один из них, молодой паренёк по имени Навруз, оказался бывшим советским азербайджанцем, прекрасно владевшим русским языком. Его шеф, мужчина лет пятидесяти, не знал русского, но, сразу же, расчётливо предложил мне быть их наёмным водителем, который не только располагал хорошим автомобилем, но и досконально знал город вдоль и поперёк. Контракт на рент квартиры был рассчитан на полгода и  заканчивался  в мае 1994 с возможностью продления на следующий срок. Оплата квартиры и мой водительский гонорар резко улучшили наше положение, и теперь каждое утро я подгонял «Джульетту» к нашему подъезду на улице Чуйкова, поджидая своих клиентов.

Мой ненормированный рабочий день длился иногда до позднего вечера, а иногда прерывался, сразу перед обедом-неизвестно, чем занимались мои клиенты, но платили регулярно, и даже иногда приглашали нас с женой к себе в гости, и мы с удовольствием видели, что квартира наша в идеальном порядке, а гостевой стол всегда поражал разнообразием закусок и редким набором импортных вин, коньяков и водок.  Вспоминаю дороги столицы суверенного Киргизстана тех лет, которые походили на искорёженные, как будто побывавшие под минометным обстрелом, полосы кочковатого, с глубокими частыми яминами, разрушенного асфальта, езда по ним напоминала слалом с непредсказуемыми препятствиями. Даёшь демократию! Держись, освобождённый народ!

Осиротели
И случилось это в мае 1994 года. Мама слегла внезапно, и мы с женой сразу же перебрались к ней, в её маленький домик на улице Пролетарской, а опытные врачи  определили у неё практически полный паралич кровообращения-заболевание неизлечимое, и с самым печальным исходом. Мама была в агонии целую неделю, и мы, включая приезжавшую часто мамину единственную родную младшую сестру, по очереди ни на минуту не отходили от её постели, стараясь  уколами облегчить её страдания. Но болеутоляющими  они не были, а просто снотворными. Мама засыпала на некоторое время, но, проснувшись, страдала от невыносимой боли, страдала мужественно, стараясь даже не стонать. Ничего более действенного в это  страшное для страны и для нас время в аптеках невозможно было достать, его просто не было. Но вот и снотворное  кончилось. Без рецепта врача  купить  его  было невозможно, но при первой же просьбе врач категорически отказалась выписывать его, ссылаясь на какие-то инструкции. Не вынеся этих мук, жена моя помчалась в больницу, ворвалась в кабинет главврача, бросилась перед ним на колени и не поднялась, пока он не выписал рецепт.

Не могу забыть, и не забуду никогда, как я «профессионально», тренированный в течение многих лет на необходимости самому самостоятельно выполнять эту процедуру для детей и жены, пытался с помощью этих инъекций облегчить страдания мамы. И всё ещё чувствую её слабое пожатие моей руки и горячий её шёпот: « Спасибо, сыночек! Спасибо, мне уже легче».
 Мама умирала в полном сознании, и часто, волнуясь, сетовала, что нет у неё и у нас денег на её похороны. Мы  успокаивали её, как могли. Турки наши в эту неделю были в Алма Ате, и утром 24 мая нам позвонил сын, который каждое утро навещал опустевшую квартиру на улице Чуйкова.

Его известие привело нас в ужас-он обнаружил вывороченную входную дверь нашей квартиры, которая была ночью ограблена. Оставив у постели мамы её сестру, мы вдвоём немедленно поехали к себе, но едва вошли через выломанную дверь в прихожую, как раздался телефонный звонок, и сестра, плача, сообщила, что мама только что перестала дышать. Мы бросились назад, и боли жены моей не описать, страдания её усугублялись ещё и тем, что в последнюю минуту она не была с мамой из-за какого-то грабежа, так несравнимого с обрушившимся на нас горем. Ушёл от нас в другой мир  дорогой, красивый  человек, с любящим, добрым, мужественным сердцем. Всегда готова была она  помочь нам, не думая о себе, и при жизни своей была  нашим  Ангелом-Хранителем. Каких-то полгода не дожила наша мама до своего восьмидесятилетия. Мир праху её и непреходящая любовь наша!

На переднем крае
Так оказались мы «на переднем крае», но только лишь как возрастная категория. Давно уже все наши мысли и дела неустанно были связаны с будущим наших детей, которым предстоял нелёгкий путь, от катастрофы в новый мир, но роль авангарда на этом пути принадлежала уже не нам, мы это прекрасно понимали, а им, нашим выросшим детям, которые  вступали в этот мир не с пустыми руками. И радовало нас то, что мы, родители, прилагали все силы, чтобы быть сопричастными этому.

Дочь и внук добрались до Потсдама без приключений, и даже встретил их наш зять в Нью Йорке, может шевельнулось что-то в его душе? И год свой аспирантский Наташа начала успешно, несмотря на то, что пришлось с трудом преодолевать огромные языковые  трудности, первоначальное незнание компьютера, частые болезни сына, начавшего уже обучение в школе. Ему также пришлось непросто-он окунулся в англоязычную среду, не зная ни одного английского слова. Отец  не помогал ему ни в чём, как, впрочем, и жене своей-всё преодолевали они сами. Но ни единым намёком не дала она понять нам этого.

Письма, вначале хорошие, шли к нам часто, и мы благодарны были судьбе, казалось, всё налаживалось. Но вдруг, по прошествии восьми месяцев-тревога! Наточка заболела, и очень серьёзно. Какими длительными, необычайно трудными из-за отсутствия медицинской страховки, участия и помощи со стороны мужа были обследования и последующее лечение Наташи! Волнению нашему не было предела. Жена рвалась на подмогу. Но время ещё не пришло.

Турки, благополучно ограбленные вместе с нами в нашей квартире (исчезли даже продукты и бутылки с импортными напитками из холодильника), съехали без продления рента-май был последним месяцем договора о найме. Но жизнь продолжалась, и вскоре прибывший по приглашению Министерства в Институт Образования, где в то время работала моя жена, гражданин США, с удовольствием вселился в нашу отремонтированную квартиру, снабжённую предусмотрительно массивной металлической дверью, вмонтированной в прочную раму из стального проката. Теперь, чтобы проникнуть туда, надо было использовать ключи от хитроумного замка с цифровым шифром, или протаранить бетонную стену. Также прочно застеклили мы лоджию, предохранив себя таким образом от понятного теперь многократного исчезновения наших американских мужских рубашек, вывешанных после стирки и улетавших, как на крыльях, с нашего 4-го этажа. Такую же операцию надо было бы проделать и в городке Энергетиков, но мы там постоянно находились и не подумали, как следует, что у нас «на хвосте» уже висели «профессионалы», терпеливо ожидающие своего часа, который настал год спустя.

Летним воскресным утром отправились мы как-то раз на дачу, а сын загадочно попросил слегка изменить маршрут, и, не доезжая до очередного светофора, вдруг сказал «Вот она, давайте остановимся». Впорхнуло к нам в салон юное, глазастое, миловидное, со стрельчатыми бровями «вразлёт» крепенькое существо женского пола-с улыбкой и располагающим сразу «здравствуйте, а я Полина. Можно я помогу вам на даче? Я всё умею делать». «От помощи не откажемся»-сказал я «а где же Лиза? Она бы нам тоже пригодилась на дачных работах». Видя недоумение нашей гостьи,  пришлось напомнить  Пушкина и Чайковского, и она сразу поняла, что речь шла о Лизе и Полине из «Пиковой дамы»-примерно такой же тест использовала когда-то мама моей соседки по парте в далёком девятом классе, когда зазвала меня на чай, чтобы установить, с каким джентльменом приходится её дочери делить парту. Появление этой девочки не удивило нас-жизнь продолжалась в правильном, заведённом веками, направлении, да и сыну уже 22, недавно отметили.

Довольно плавно вступил в свои права 1995 год, и в самом его начале собралась наша Лёля в Америку навестить семью дочери. Необходимое в таких случаях приглашение из США было получено, и в начале  марта с разрешением республиканского ОВИРа и въездной гостевой  визой из открытого в Киргизии американского консульства мы с ней поездом выехали в Москву. Разгул демократии к тому времени уже как-то немного приутих, во всяком случае, все стёкла в вагоне были целы, а попутчиков-степняков проводники впускали дозированно, и только через неизменную «на лапу». Эти люди пристраивались в длинном вагонном проходе, да и вели себя непривычно скромно.

Маршрут Лели в США лежал через канадский Монреаль-город и международный аэропорт, наиболее близкий к северному американскому Потсдаму, куда можно было затем легко добраться по автотрассе. В Монреале её должна была встретить на своём автомобиле семейная пара из Потсдама, друзья нашей дочери. В Москве надо было получить транзитную канадскую визу, потому что во Фрунзе канадского консульства ещё не было. Мы остановились у Сахаровых на Волоколамском шоссе, и на следующий день, выстояв длинную очередь в канадском посольстве, получили необходимую транзитную визу. В конце недели Володя Сахаров отвёз нас в аэропорт «Шереметьево», и Лёля благополучно улетела в Канаду.

Она писала потом, что её встретили в Монреале Наташины американские друзья, а ей совершенно незнакомые люди, но один из них держал в руках большой плакат с её фамилией и, конечно же, широко улыбался уверенно идущей к нему женщине. Она, безусловно, растерялась бы среди многочисленных залов, переходов, длиннющих движущихся пешеходных транспортёров, да ещё без знания языка. Без проблем их автомобиль пересёк американо-канадскую границу и уже затемно подвезли её к жилым «аппартментам», где обитали наши дети, и я представляю, как счастлива она была, когда увидела в освещённом окне второго этажа радостные, вопящие силуэты своих любимых, Натки и Родиона, неистово размахивающих руками. 

Радость жены от встречи была омрачена Наташиным внешним видом-она была очень худенькой, большие её выразительные серые глаза глубоко запали и пугающе смотрели вокруг. Мама ничего не сказала дочери, только с этого дня запас её лекарств от гипертонии начал быстро истощаться и, рассчитанный на 3 месяца, исчез уже через несколько недель. Жизнь дочери была нелёгкой. Несмотря на болезнь, она заканчивала аспирантуру в очень короткие сроки. Прошло всего 1,5 года после её поступления, а она уже готовилась  к  аттестационному заключительному концерту  и одновременно   сдавала  необходимые экзамены по теоретическим дисциплинам.

Каждое утро мама давала возможность  дочери как следует выспаться. Она будила Родюшку в 7 часов утра, собирала его в школу, и,  выйдя с ним на улицу, провожала взглядом до близкой дороги, где ждал его и всех ребятишек их дома большой школьный автобус. Затем приступала к домашним делам. Дочери было совершенно некогда. Тот же автобус привозил внука после обеда в 3 часа дня. Ната уходила в 11 утра и возвращалась в 12 ночи. Ребёнок её не видел, муж тоже. Уже тогда Лёля, наш старший «первопроходец», увидела, как от всего сердца помогают американцы тем, кому трудно в этой жизни и кому нужна их помощь. Опекала нашу Наточку немолодая уже дама, и звали её Энн. Часто, выходя провожать Родиона в школу, Лёля обнаруживала на внешней ручке двери висящий пакет с какими-нибудь вкусностями, и каждый раз с другими.

Рядом с их домом был большой стадион, и Энн приезжала туда, чтобы пройти для моциона несколько стадионных кругов, и обязательно вешала на дверь опекаемой ею Наточки какой-нибудь подарок. Постепенно Лёля подружилась с Энн, и, конечно, была очень тронута  и  признательна ей, общаясь кое-как. Но зато они вместе ходили быстрым шагом по гаревой дорожке и, бывало, что вместе с Наткой и Родей ездили или к ней домой, или куда-нибудь отдохнуть. Своего авто у детей тогда ещё не было. Зять ездил на учёбу и на «шопинг» на велосипеде, а Ната ходила пешком в свой колледж, который находился совсем рядом.
   
В середине мая Родя закончил первый класс. Он уже прилично говорил по-английски, был очень горд и не по возрасту серьёзен, опекал  бабушку, был её переводчиком, помогая общаться с американцами, но  по-прежнему не называл её бабушкой, а была она у него Лёленька, так звала её его мама с самого детства и дедушка, то есть я, ещё до их отъезда в Америку. Теперь они были неразлучны и всё время проводили вместе-читали, смотрели английские мультики, ходили вдвоём в походы по окрестностям, и Родюшка всё рассказывал бабушке о школе, о друзьях, об Америке, и остерегал её, когда заходили они в частные владения. Он гонял часами на велосипеде по стадиону, а бабушка ходила рядом. Любимым занятием было запускание «воздушного змея» - Потсдам славился сильными ветрами, а в магазинах каких только  красочных «змеев»  не продавали!

Но вот, наконец-то, наступил день Наточкиного выпускного концерта. Ещё, будучи в Москве, перед отлётом жены в США, мы заехали на ярмарку возле стадиона «Лужники» и купили  Натке роскошное голландское платье, которому она была очень рада. В этот торжественный и ответственный день надела она его в первый раз. Бабушка с внуком и с Энн сидели в зале и волновались. Мужа, как всегда, не было. Он не принимал всерьёз занятия своей жены, никак не участвовал в её напряжённой работе, никогда ни в чём ей не помогал и не находил нужным присутствовать на её концерте. Это было её первое выступление в Америке, и прошло оно замечательно. Играла она  интересную и очень яркую сонату советского композитора Кажлаева, зал хоть и не был полным, но рукоплескал ей от чистого и благодарного сердца. После концерта, как это водится  у американцев, все подходили к ней в фойе по очереди, поздравляли её и обнимали. Так закончила наша дочь эту часть своей учебной программы, получив степень «master in piano performance». Впереди была намеченная ею докторантура, но пока она была ещё неимоверно далека.

В конце мая Лёля вылетела из Монреаля в Москву, где я встретил её, и мы поездом отправились домой. Всю дорогу рассказывала она мне о своих впечатлениях, которые прерывались слезами, когда говорила она об отношении зятя к нашей дочери. Мужественная наша девочка! Для неё этот 1995 год был таким же тяжёлым, какими  для нас  были 1993 и 1994.

В июне наш сын получил диплом врача, но канувшее навсегда в водовороте суверенизаций советское «распределение»  позволило ему самостоятельно выстраивать свою карьеру, а его практическое «двуязычие», если не считать  родного языка, а также знание компьютера, который он освоил самостоятельно, не посещая никаких курсов, очень быстро привело его в скромный офис только что зарегистрированного в Киргизии отделения международной гуманитарной организации «Womenaid International», организации, основной целью которой было распределение международной гуманитарной продуктовой помощи женщинам и детям бедствующего суверенного Киргизстана.
 
Офис этого отделения располагался в небольшом домике на бывшей улице Первомайской, рядом с российским посольством, а шефом была средних лет энергичная, бойкая француженка, которая без промедления приняла на работу не только нашего, свободно владеющего французским и английским, медика-сына, но и его отца, который был  и франкоязычным, и профессиональным водителем с собственным автомобилем. В нашу задачу входило сопровождение автокараванов тяжеловесных КАМАЗов с гуманитарным грузом продуктов, направленных в самые дальние районы республики. Сын был официальным руководителем каравана, ответственным за его безопасную доставку и сдачу гуманитарного груза местным медицинским органам, которые обеспечивали дальнейшее распределение продуктов нуждающимся женщинам и детям.

Он, сразу же, принял меры, чтобы караваны эти шли с обязательным сопровождением вооружённого моторизованного наряда милиции, что оказалось совсем нелишним-даже наличие охраны не останавливало лихих джигитов из засады забираться в кузов  медленно ползущих по крутому горному  серпантину КАМАЗов, невидимых для охраны, которая замыкала караван, и сбрасывать один-два мешка с продуктами в кювет. Наша «Джульетта» была в голове колонны, и мы также не могли видеть эти стремительные, но, к счастью, достаточно редкие атаки.

Недели через две после доставки гуманитарных грузов мы с сыном всегда должны  были совершить повторное путешествие по всем пунктам, где разгружались КАМАЗы, чтобы проконтролировать правильное и справедливое распределение этих продуктов. Вспоминая теперь эти поездки, я вижу пустынные горные автодороги отдалённой Нарынской области, и особенно ярко, один из маршрутов, который мы выполнили на обратном пути из Нарына по незнакомой дороге, свернув у Кочкорки на запад в сторону никогда невиданного Чаека. Узкие ущелья и полуразбитая многокилометровая горная дорога, на которой мы не встретили ни одной «живой души», вывела нас на простор Сусамырской долины, откуда, преодолев мрачный, протяжённый и промокший туннель на перевале Тюя Ашу, мы с облегчением спустились к оживлённой автотрассе у посёлка Кара Балта, ведущей в нашу столицу.
 
Маленький, оказавшийся «бесхозным», домик нашей мамы вскоре тоже был взломан и тщательно обыскан, но взять там было почти нечего, а это событие заставило нас искать покупателя на этот дом. Покупатель быстро нашёлся-богатый узбек, живший неподалёку, и домик был продан, а вся вырученная от продажи небольшая сумма была аккуратно разделена между всеми наследниками, среди которых оказалась и Лёля. Её доля наследства стала основой для покупки первого нашего персонального компьютера, которым сын уже неплохо владел. Последнюю ночь перед продажей мы все провели в этом домике, а наутро с сыном выехали в очередной рейс с автокараваном, направлявшимся в дальний горный областной центр Нарын.

Эта ночь оказалась очередной «роковой», потому что «профессионалы», отслеживавшие каждый наш шаг и уже успешно ограбившие прошлым маем нашу квартиру на улице Чуйкова и взломавшие этот одинокий домик, добрались и до нашей квартиры в городке Энергетиков. Они проникли ночью в нашу квартиру через балкон и хладнокровно перевернули там всё вверх дном, исчезнув под утро через входную дверь и унося всю одежду и обувь, что привезла Лёля из Америки, и что одело бы и обуло прилично нас троих. Исчез и мой «обрез» с боекомплектом, но самой ценной их добычей были драгоценности и золотые украшения жены, которые хранились в большой пластиковой корзине среди нагромождения детских игрушек, оставшихся после нашего внука, причём, всё было тщательно спрятано в  электрическом фонарике. Нашли и там! Правда, валюта, хранившаяся на балконе, оказалась нетронутой. Думаю, что мы были абсолютными чемпионами города среди всех ограбленных в то время. Бандитизм и грабежи были первыми успешными проектами суверенного демократического Киргизстана, и, конечно же, не только его.

В июле семья дочери перебралась в знаменитый Лос Аламос, штат Нью Мексико-родину первой атомной бомбы «Тринити», детище тайного «Манхэттэн проекта». Именно здесь были изготовлены и атомные бомбы «Малыш» и «Толстяк», взорванные над Хиросимой и Нагасаки в августе 1945 года. Зять получил здесь неплохую для пост-докторантского статуса позицию, а Наточка сразу же влилась в культурную жизнь этого знаменитого городка, отметившись на своих сольных пиано-концертах.

В начале осени 1995 года мы с сыном вынуждены были покинуть «Womenaid», потому что не согласились с отправкой очередного автокаравана в южную Ошскую область без обычного в таких случаях вооружённого милицейского эскорта. Многокилометровая высокогорная трасса Фрунзе-Ош пролегала через обширное, уже нам известное, нагорье Сусамыр, и караван неминуемо подвергался опасности быть полностью разграбленным, что и случилось. В это время я получил приглашение от дочери посетить их Лос Аламос, и, выполнив все необходимые формальности, в середине октября выехал по железной дороге в Москву.

Уже какое-то подобие порядка, основанного на традиционном советском «на лапу», ощущалось в пути. Во всяком случае, проводники бдительно несли свою службу, а попавшие в вагон через «на лапу» вели себя скромно, притулившись где-нибудь в вагонном коридоре, да и стёкла были целёхоньки, и не было уже града камней в окна. Скорее всего, народ начал соображать, что развал великого Советского Союза ничуть не укрепил их национальные амбиции и не улучшил, а скорее значительно ухудшил, их жизненный уровень.

В Москве неизменный помощник в таких делах Володя Сахаров отвёз меня в аэропорт «Шереметьево», и после перелёта над Атлантикой я очутился в нью-йоркском аэропорту Джона Кеннеди. Здесь, несколько оглушённый совершенно незнакомой обстановкой огромного многолюдного  аэропорта, но не испытывая цейтнота и не торопясь, разобрался я в многочисленных указателях и отыскал нужный «Gate» для дальнейшего перелёта  из Нью Йорка в Альбукерк, штат Нью Мексико, где меня должны были встретить дочь и зять. Путь туда лежал через легендарный Лас Вегас, штат Невада, где надо было сделать пересадку, что очень меня тревожило, потому, что время на выполнение этой операции было «в обрез», а в разговорном английском я чувствовал себя крайне неуверенно, чтобы понять, при случае, объяснения, куда мне надо побыстрее переместиться, чтобы попасть  к самолёту, вылетающему в Альбукерк.

В аэропорту Лас Вегаса, в путанице переходов, и среди сверкающих всеми цветами игровых автоматов, я сразу же бросился к первому попавшемуся служащему, и, почему-то по-французски, попросил помочь найти нужный мне «Gate».  Служитель этот, нисколько не удивившись, мимолетно глянул на мой посадочный талон, и молча, не спеша, довёл до места пересадки, где уже вытянулась небольшая очередь ожидающих приглашения на посадку. Кратковременный перелёт благополучно, уже глубокой ночью, завершился в аэропорту Альбукерка, а доченька и зять уже ждали меня здесь, и уютная их «Субару», преодолев сто миль ночного шоссе, которые отделяли Лос Аламос от Альбукерка, запарковалась прямо у длинного  двухэтажного дома, где они снимали «трехбидрумную» квартиру.

Лос Аламос городок небольшой, всего тысяч двадцать населения, но раскинулся широко и привольно у подножия лесистой горной цепи на высоком плато, изрезанном горными каньонами. Высота города над уровнем моря чуть больше двух тысяч метров, но это совершенно не ощущается. На улицах, окружённых высокими соснами, царит повальное дружелюбие-совершенно незнакомые люди с улыбками приветствуют друг друга, как своих давних друзей. В одной из комнат квартиры, которая предоставлена семье дочери, наша с внуком спальня, и кровать моя рядом с его детской кроваткой, а каждый вечер, укладываясь спать, он просит рассказать ему «новенькую, страшненькую, чёрненькую сказку». Приходится сочинять эти сказки заранее, ещё днём, обдумывая очередной нескончаемый, как в «Санта Барбаре», закрученный, и обязательно «страшненький», сюжет.

У нас в комнате полная темнота, и он долго крепится, увлекаемый очередным «страшненьким, чёрненьким» сюжетом, но всё-таки не выдерживает, и просит: «дедушка, а можно я с тобой полежу», и, конечно же, дедушка сразу соглашается, и он, успокоенный, засыпает рядом со мной, дослушав очередную серию сказки до конца. Осторожно переношу его на детскую кровать, а рано утром  готовлю ему завтрак и школьный перекус, и провожаю на школьный автобус. Автобус этот приходит точно в назначенное время, останавливается прямо под нашими окнами, и небольшая группа школьников чинно поднимается в салон и рассаживается по своим местам. После уроков этот автобус также точно по расписанию будет на этом месте, и школьники рассыпятся по своим квартирам.

После отъезда внука в доме тишина, но вот появляется Ната, быстренько завтракает, и тоже уезжает на своей «Субару» в одну из многочисленных городских церквей, где имеется пианино, и где она готовит свой очередной соло-концерт, которые пользуются большой популярностью в городе, так, что многие горожане узнают её на улицах или в супермаркете, и обязательно поздороваются и поговорят. Зять мой выбирается позже всех, тоже завтракает быстро и исчезает на велосипеде на весь день, возвращаясь, каждый раз, после полуночи, а то и позже, когда мы все уже видим вторые сны.

Конец октября, и вот он, первый национальный американский праздник-Halloween. Мы с Родей долго обсуждаем, какой костюм маскарадный приготовить для него, и выбираем костюм с элементами одежды знаменитого «киногероя», несгибаемого Индианы Джонса. Утром Родичка в широкополой шляпе, джинсах и мокасинах, в кожаной темно-коричневой куртке, а на боку у него красуется огромный «Смит и Вессон» в кобуре, пристегнутой к широкому поясу с впечатляющими металлическими «бляхами». Праздник удался на славу, и вечером мы, следуя американской традиции, обходим близлежащие дома, обитатели которых уже заготовили набор сладостей для непременных в этот праздник посетителей, и искренне радуются возможности одарить всех, кто появится у них на пороге. Посетителей нашей квартиры встречает Ната с мужем, и занимаются они тем же, щедро наделяя всех пришедших заготовленными конфетами и печеньем.

В Лос Аламосе тёплая солнечная осень, хотя по ночам уже заметно холодно, и уютный этот городок, пересечённый глубокими лесистыми каньонами, как бы отдыхает в окружении высоких горных вершин, но впечатление это обманчивое-многочисленные корпуса знаменитой на весь мир Национальной Лаборатории с раннего утра заполнены неутомимыми тружениками, из которых каждый третий доктор наук. Страна самых передовых в мире технологий не прекращает, а наращивает усилия, внедряясь в мир неведомых знаний и процессов.

Каждую субботу мы отправляемся на экскурсию в близкие горные ущелья, поросшие лесом. В одном из ущелий вдруг обнаруживается небольшое, неглубокое и полностью промёрзшее, чуть ли не до дна озерцо. Да это же прекрасный каток! В следующий поход у Роди уже коньки, взятые напрокат. Удивительно быстро он освоил, почти самостоятельно, бег на коньках, наверное, его музыкальные занятия каким-то образом выработали внутренний ритм и гармонию, которые непроизвольно помогли найти правильное управление равновесием и плавным скольжением по льду, попеременно меняя толчковую и опорную позицию ног. Я тихо радуюсь, наблюдая за внуком с бережка, но иногда и сам не выдерживаю, выхожу на гладкий лёд, и пытаюсь скользить на своих кроссовках, невольно вспоминая далекую фрунзенскую каникулярную школьную зиму, сверкающую огнями новогоднюю ёлку и тёплую раздевалку с горячим чаем, холодными пирожками и длинной низенькой скамейкой, где отогревал замёрзшие ножки Родиной бабушки.

Наметили дальний выезд всей семьёй в Аризону, где раскинулся обширный Petrified Forest National Park, то есть огромный, под открытым небом, музей древних окаменелых деревьев. С воодушевлением готовимся к этой поездке, и вдруг, зять передумал и пытается отменить так тщательно подготовленную экскурсию-почему-то опасается долгой дороги, более трёхсот миль в один конец, которую нам предстоит проделать на «Субару». Мы в недоумении, особенно расстроен Родя, хотя и не подает вида, но я то хорошо вижу его состояние, и надо было видеть его радость, когда два упрямых «хохла», отец и дочь, молча, не сговариваясь, ранним воскресным утром усаживают его в «Субару» и отправляются в путь.
Petrified Forest пересекается федеральной автотрассой №40, которая делит его на две части, северную и южную. Чтобы всё осмотреть, надо долго крутиться по внутренним дорогам национального парка, но полученные впечатления стоят того. Уже в наступающих рано осенних сумерках мы отправились в обратный путь, и  поздно ночью, преодолев обратные триста миль, благополучно прибыли в Лос Аламос.
 
Незаметно подошёл и следующий национальный праздник Thanksgiving, День благодарения, если следовать переводу одного из рассказов Джека Лондона. C утра в нашей электро-духовке томится традиционная индейка, надлежаще обработанная  и упакованная в жаростойкий пластиковый пакет. Вечером мы ждём гостей, но и сами приглашены к праздничному обеденному столу двумя коллегами зятя по Лаборатории. Они «рентуют» целый дом, а к нашему приходу их girlfriends уже приготовили индейку, и обеденное застолье началось с молитвы, которую уверенно прочитал один из хозяев. В конце обеда в столовой появился внушительного вида кот, который законно пробрался в дом через специально для него устроенный, с откидывающейся маленькой дверцей, лаз в стене. Не обращая никакого внимания на застолье, он по-хозяйски устроился на диване и только тогда свысока начал рассматривать незнакомых пришельцев. Зная повадки наших отечественных котов, я смастерил «мышку», небольшой жгут шуршащей бумаги на длинной нитке, и безуспешно пытался привлечь этим «живым» движущимся объектом барственного американского кота, который оставался равнодушным, лениво наблюдая за всеми «телодвижениями» мышки.

Вечером уже наше домашнее застолье, и оказалось оно значительно веселее и задушевнее, и не только потому, что обошлось без молитвы, но, главным образом, из-за подкупающей непринуждённости и наличию богатого ассортимента разнообразных, в том числе и алкогольных, напитков. Шеф зятя, заведующий его отделом, итальянец по происхождению, поразил нас всех прекрасным исполнением итальянских песен под собственный гитарный аккомпанемент. Уже почти заполночь разъехались наши гости, и было видно, как они остались довольны проведённым нестандартным праздничным вечером.

Накануне Рождества, которое здесь праздновалось в последнюю неделю декабря, Ната дала сольный концерт в уютном муниципальном концертном зале Fuller Lodge. После концерта мы, сразу же, всей семьёй выехали в близкий поселок White Rock, куда были приглашены в гости к любителю фортепианной классической музыки и почитателю Наточкиного исполнительского искусства. Этим любителем был отставной армейский полковник, совсем нестарый, крепкого сложения мужчина.

В просторном двухэтажном доме нас уже ожидал накрытый стол без малейших признаков крепких спиртных напитков, но с бутылками лёгких вин и пива, причём, хозяин, сразу же, выяснил, кто будет управлять нашим автомобилем на обратном пути. Водителем был мой зять, и его сразу же лишили права пригубить вино, но бутылочку пива великодушно разрешили. Гвоздём стола оказались крупные горячие картофелины, фаршированные мясным фаршем с луком и яйцами, и запечённые прямо с кожурой в фольговой обёртке каждая. Я впервые увидел, что хозяева спокойно поглощали это блюдо прямо с кожурой, и мы, переглянувшись, занялись тем же, хотя привыкли освобождаться от этой кожуры, как было принято в нашей оставленной стране.

Необыкновенно непринуждённая обстановка застолья сопровождалась рассказами хозяина дома о его службе в Германии и забавными армейскими историями, а дочь его, молоденькая симпатичная, лет семнадцати,  девчушка, крепенькая, рыженькая, голубоглазая, с длинными и тоже рыжеватыми ресницами и трогательными реденькими  конапушками на щеках, разлётом своих стрельчатых бровей и блеском задорных глаз так напоминала мне подружку моего сына Полину, что странные мысли забродили в моей голове. Но, конечно же, глаза отца-это не глаза сына.

Через два дня я вылетел из Альбукерка в Нью Йорк для дальнейшего следования в Москву. Свирепая снежная метель в Нью Йорке  и неудачно приземлившийся самолёт из Бразилии, едва не опрокинувшийся на подмёрзшей взлётно-посадочной полосе, задержали многие рейсы, в том числе и рейс на Москву, на целые сутки. Каждый не отправленный во-время пассажир получил десятидолларовую продуктовую компенсацию, к которой российская часть ожидающих вылета присоединила собственные бутылочные «заначки», так, что едва ли кто пожалел о задержке вылета. Обратный рейс с посадкой в  родном «Шереметьево» прошёл «как по нотам», а мой сосед по салону, общительный армянин, прикладываясь к запасённому в дорогу коньяку, каждый раз убедительно просил меня присоединиться к нему, потому что, как он уверял, никогда ни одной рюмки в жизни ещё не выпил в одиночку. Из Москвы, уже привычным железнодорожным путём,  добрался я до Фрунзе,  в самый последний день 1995 года.

Прощайте, скалистые горы
И вот, нас троe, застрявших в криминальном, замусоренном и загаженном Фрунзе, и трое в далёкой благополучной Америке, хотя Фрунзе уже Бишкек, и даже коренные обитатели и теперешние «господа» страны не знают толком, что такое «бишкек». Наш сын, в компании со своим товарищем, открыли «малый бизнес» в совершенно неожиданной сфере-у них курсы иностранных языков и компьютера, где оба трудятся, успешно обучая всех желающих английскому, французскому и азам компьютерной техники, причём, сыну приходится преподавать оба языка, но он, кроме того, активно участвует и в компьютерной программе.

Какое-то подобие шаткой стабильности не устраивает его, и в начале 1997 года он подает заявление на участие в конкурсе на получение позиции «менеджера по товарным операциям» в открывшемся недавно в Бишкеке отделении всемирно известной фирмы «Пепси Кола». Его сразу же приглашают на интервью в головной офис этой фирмы в Алма Ате, куда мы выехали оба на нашей «Джульетте». Интервью прошло успешно, и через две недели он автобусом отправился в Алма Ату для прохождения обязательной для этой работы стажировки.

Бишкекское отделение «Пепси Кола» обосновалось на дальней западной окраине города неподалёку от пригородной железнодорожной станции Пишпек, откуда ответвлялась изолированная железнодорожная ветка, протянутая до «тупика», до самого обширного товарного двора «Пепси». Это отделение занималось продажей продукции компании, которая плановым потоком поступала из Одессы, где был открыт завод по изготовлению и розливу лицензионной продукции. Очень скоро штат отделения был укомплектован и, безусловно, пользуясь семейным «блатом», я получил позицию личного водителя «менеджера по товарным операциям», то есть водителя своего собственного сына.

Более года я развозил его по дорогам Киргизии и Казахстана, где, бывало, застревали на таможне большегрузные «Камазы», или целые железнодорожные грузовые вагоны с контейнерами, набитыми бутылками «Пепси», которые шли из Одессы в наш город, и часто бывало, что «растаможивание», к удивлению ожидающих пройти эту долгую неприятную процедуру, занимало у нас совсем немного времени, и невдомёк им было, ожидающим этим, что наш груз быстро пропускали бывшие мои ученики из Политеха, которые трудились в таможенных структурах суверенного государства. Благодарственные упаковки бутылок с популярным напитком были традиционным подарком расторопным таможенникам, но наши неформальные контакты с ними мы держали в секрете.

Бишкекское отделение «Пепси» процветало, ежеквартально наращивая объёмы продаж, но внезапно, и по неизвестной причине, Женя, шеф этого отделения, сократил единицу водителя «менеджера по товарным операциям», разрушив наш семейный «тандем», и наш сын мгновенно подал заявление об увольнении. Через месяц сын трудился уже в клинике знаменитого киргизского психиатра-нарколога Назаралиева, где занял пост руководителя отдела научной медицинской информации. Этот отдел он укомплектовал современной компьютерной техникой, набрал штат толковых программистов, и вскоре отдел перебрался из многоэтажной клиники Назаралиева в отдельное помещение в самом центре города, рядом с городской филармонией и напротив здания мэрии.

Франкоязычный сын сразу же отправился в Париж со своим новым шефом и его друзьями, которые, естественно, совершенно не знали французского. А оставленное отделение «Пепси Кола», несмотря на все усилия шефа Жени, стало постепенно хиреть, и вскоре было ликвидировано в связи с полной нерентабельностью. Длительные задержки товара на таможне под раскалённым азиатским солнцем приводили  к полной порче этого товара-ведь пластиковые бутылочные пробки, да и сами бутылки из этого материала, не выдерживали такой температуры и разрушались. Оставшиеся без работы коммивояжёры и многие водители бывшего «Пепси» часто звонили нам, в надежде, что бывший «менеджер по товарным операциям» поможет им найти работу, и кое-кто действительно получил её во вновь открывшем свои операции в Киргизии отделении «Womenaid», заручившись рекомендацией бывшего сотрудника этой организации.

В августе 1997 года молнией промелькнул старый друг и однокашник Андрюша Флеклер, приехавший с женой в Бишкек из Германии, куда они всей семьёй благополучно  перебрались шесть лет назад. Осколки ностальгии по прежним временам и оставленному городу и стране ещё чувствовались в их рассказах, но, видно было, что они нисколько не жалеют о своём отъезде, что ещё больше укрепляло нас в твёрдом намерении выбраться из этой страны. Нам оставалось только ждать подходящего момента.

Американский наш квартирант между тем отработал свой контрактный срок и собрался улетать на родину, о чём Лёле сообщил её директор института. Однако за ним оставался долг в целых 200 долларов, который он обещал, в официальной институтской обстановке, вернуть в ближайшее время. Но мы с женой, уже немного зная его, предположили, что он намеревался исчезнуть, не заплатив этой мизерной для него, но огромной для нас, суммы. Так оно и случилось. Мы точно знали день его вылета и заранее пытались несколько раз встретиться с ним, но он не открывал нам дверь нашей квартиры, имитируя своё отсутствие, хотя мы точно знали, что он находится внутри. В день его отъезда мы оба приехали пораньше и опять пытались проникнуть в квартиру, но он так и не открыл нам дверь. Делать было нечего, и мы собирались уже уезжать ни с чем, но вдруг увидели, как в подъезд вошла совершенно незнакомая «девица» средних лет. Мы сразу же последовали за ней, и вот ей-то дверь была сразу же открыта. Мы тут же оба буквально ворвались в  квартиру, и пока Лёля в  «living room» требовала вернуть долг, я в прихожей мгновенно  поменял сердцевину одного из замков входной двери,  выкрутив два шурупа длинной трёхгранной отвёрткой, которой, как и сменной деталью, запасся заранее.
 
Дальнейшее уже можно было предугадать, поэтому мы оба спокойно уселись в кресла, а обескураженный квартирант безуспешно пытался выбраться из заблокированной квартиры со своими чемоданами-внизу у подъезда его уже ожидал автомобиль для отъезда в аэропорт. Его компаньонка визгливо требовала открыть дверь, угрожая «международным» скандалом, но мы спокойно заявили, что будем ждать, когда проснётся его совесть или  вынудит необходимость срочного отъезда. Другого выхода, как вернуть долг, у него не было. Разъярённый, с перекошенным злобой лицом, квартирант выложил деньги, дверь я сразу же разблокировал, а на его, и это сразу было заметно, отработанный и хорошо поставленный разворот для боксёрской атаки в челюсть, ответил не менее ловким отскоком с ответным выпадом руки, вооружённой длинной острой трёхгранной отвёрткой. Прошипев какую-то угрозу, он поволок свои чемоданы, спускаясь вниз по лестнице.

Этот инцидент убедил нас в правильности наших действий, отстоявших наше гражданское достоинство, которое пришлые иностранцы никогда не принимали в расчёт, приученные к лакейскому поведению граждан и власть предержащих суверенного Киргизстана. Мы уже и раньше догадывались, а теперь были совершенно убеждены, что эти пришельцы были выходцами из самого низкого дна пославшей их сюда страны, но именно по их поведению складывалось представление о всей нации великой страны, об этих «америкосах», как презрительно стали именоваться все, населяющие эту страну. Такое презрение было, конечно же, взаимным, потому что по некоторым, нечистым на руку, представителям из нахлынувшей в США  толпы «русскоязычных» выходцев их бывшего СССР, часто уличённых в противозаконных криминальных финансовых и торговых афёрах, что мгновенно становилось достоянием пронырливой американской прессы, радио и телевидения, складывалось неблагоприятное мнение американцев обо всех  русских. Спустя пару дней мы перебрались из городка Энергетиков в опустевшую квартиру на улице Чуйкова.
 
Семейные дела дочери к тому времени прошли пиковую кризисную точку, после чего она развелась с физиком и перебралась из Лос Аламоса в Альбукерк, самый крупный город штата Нью Мексико. Здесь она сразу же нашла работу концертмейстера в оперно-опереточной труппе, гастролировавшей по городам и посёлкам штата. Заработок её был более чем скромным, но мы удачно продали её опустевшую квартиру в городке Энергетиков и переправили ей вырученные баксы, которые она поделила поровну с теперь уже бывшим мужем и которые оказались для неё, как нельзя, кстати.

В начале 1997 года она вышла замуж за американца Энтони Линдена и сразу же начала активно изыскивать способы легальной переброски в США остатков семьи, застрявшей в тонущей на глазах у всего мира  Киргизии. Основная нагрузка легла на нашего сына, который, с немалыми трудностями и приключениями, справился с совершенно необходимыми экзаменами TOEFL (Tests of English for Foreign Languages) и GRE (Graduate Record Examination), что давало шанс поступить в один из американских университетов, с учётом того, что, какое ни на есть,  медицинское образование он уже получил в бывшем Советском Союзе.

Моя «карьера» пенсионера по инвалидности продолжалась уже в небольшой пекарне, хозяином которой был опять же один из моих бывших студентов. В мои обязанности входила доставка выпеченного за ночь хлеба «контракторам», то есть магазинам, частным магазинчикам, и лавкам, а также ресторанам и столовым, разбросанным в разных концах города. Поначалу пришлось потрудиться «Джульетте», но через пару месяцев мне был предоставлен вышедший из ремонта хозяйский «Москвич», на котором я проработал до лета 1998 года. А летом произошёл решающий перелом-наш сын, воспользовавшись законно оформленным вызовом сестры посетить её в США, своим трудовым отпуском в клинике Назаралиева и заранее подготовленными документами, подтверждающими его будущее обучение на языковых курсах Университета штата Нью Мексико, получил право на выезд, вылетел в Москву, и оттуда,  пройдя все формальности, добрался до американского Альбукерка, где, сразу же, приступил к занятиям в Университете.

Перед отлётом он передвинул своего сотрудника, сына моего друга детства Хомы, на своё освободившееся место, и это позволило семье моего друга выжить в это трудное нестабильное время. Кроме того, он добился, чтобы я стал работать у Назаралиева «внештатным» переводчиком с французского и английского. Этот последний язык уже плотно был усвоен мной, правда, во всё той же  «пассивной» форме без необходимой фонетической поддержки.

Наш американский «десант» вырос настолько, что наше с женой пребывание в Киргизии потеряло всякий смысл, и в феврале следующего, 1999 года мы получили право посетить США в качестве гостей, и опять же, на основе вызова нашей дочери. К этому вызову было приложено неформальное сообщение с просьбой подыскать и привезти приличную скрипку для Роди, который начал брать уроки скрипки в Альбукерке. Эту скрипку нам удалось раздобыть и снабдить необходимым сертификатом, разрешающим её вывоз за рубеж.
 
Мы заранее знали, что, несмотря на кратковременный полугодовой статус гостей заморской страны, наш отъезд будет окончательным и бесповоротным, поэтому планомерно начали распродажу всего того, что невозможно было вывезти в чемоданах, и вскоре исчезла наша «Джульетта», холодильник, телевизор, компьютер, стиральная машина, спальный гарнитур и кое-какая  неразборная мебель, и другое. Однако элитную мебель дочери и нашу собственную «стенку», купленную после возвращения из Алжира, которые можно было разобрать для удобной перевозки, плюс пианино «Рёслер», библиотеку и особо ценную посуду решили рискнуть вывезти из криминального Киргизстана с помощью немецкой транспортной компании. Эти ребята запросили семь тысяч баксов с полной гарантией доставки в США нашего грузового контейнера, который они обязались без особых проволочек перебросить по железной дороге в Ленинград, а оттуда, уже морским, неведомым нам путём, доставить контейнер в американский Хьюстон, штат Техас. Нужны были деньги, и только удачная продажа нашей квартиры на улице Чуйкова могла решить эту проблему, но как организовать эту продажу, когда в городе бандит на бандите? Пожилая одинокая владелица квартиры на первом этаже соседнего дома, которая продала свою квартиру, была ограблена и убита в ту же ночь после сделки.
 
Через друзей и знакомых стали искать надёжных покупателей, стараясь, по мере возможностей, не афишировать широко наши намерения, и друг детства Толстый, вроде бы, соглашался на покупку, но в последний момент изменил своё решение. А срок нашего вылета приближался, и тогда, в полнейшем отчаянии, мы отключили электричество и отрезали газовую коммуникацию, установили на входной двери мощный замок с цифровым кодом, задраили дверь на лоджию, и приготовились к отлёту, стараясь не глядеть на всё то, что приходилось бросить, и слабо утешая себя тем, что придётся когда-нибуь возвращаться  улаживать незавершённое и с оставленной мебелью, и с квартирой, и всем остальным. Напоследок был с визитом у своего доктора-отоляринголога, который, после внимательного осмотра, уверенно заявил, что с моим горлом «полный порядок», но голос восстановить невозможно, так, что привыкать к этому придётся, но я уже и привык «шипеть».

В день отлёта, ранним утром, нежданный звонок у входной двери, и на пороге возник родственник миллионера Стаса, который небрежно предложил восемь тысяч баксов наличными за нашу квартиру, хотя рыночная её стоимость на рынке была не менее пятнадцати тысяч. Не колеблясь, мы в течение нескольких минут подписали документ купли-продажи с условием, что новый владелец будет распоряжаться приобретённой недвижимостью  только через две недели-этим сроком мы подстраховали необходимое время  для качественной упаковки и вывоза оставшегося имущества. В десять утра я был в конторе немецкой транспортной компании и выложил ключ от квартиры и семь тысяч баксов наличными, подписав декларацию об отсутствии нелегальных предметов в составе вывозимых домашних вещей.

Апрельским вечером того же дня, под аккомпанемент весеннего дождичка и провожаемые печальной Полиной, остававшейся в неопределённости в этом городе, мы выехали в аэропорт «Манас» и без приключений вылетели и высадились в подмосковном «Домодедово». Отсюда путь наш лежал в подмосковный же Подольск, где мы провели целых три дня у Ларисы, Лёлиной двоюродной сестры, сын которой Миша  Широков уже года три, как обосновался в этом городе, развернул успешный бизнес и перевёз в отдельную квартиру свою фрунзенскую маму. Ранним утром, 22 апреля 1999 года, в день заключительного отлёта, на автомобиле с водителем, предоставленными Мишей, заглянули в Южное Бутово к своему другу Караяну, поздравили его с днём рождения, обнялись напоследок-и вот знакомый уже аэропорт «Шереметьево», и пограничный контроль, и кропотливое подозрительное изучение сертификата на вывоз нашей скрипки, и кратковременное ожидание уже за пределами России, и…, «прощай, края родные», «прощайте, скалистые горы», прощайте навсегда!