Идеология и частная жизнь

      

      Что общего у этих двух понятий, которые, как принято считать, полностью исключают друг друга? Может быть общим является лишь то, что они вовсе не совместимы? Но, в конце концов, разве нельзя предположить, что существует  идеология частной жизни? И тогда - что общего она имеет с тем, что мы понимаем под этим почти враждебным нам словом – «идеология»?

В сущности,  идеология – это лишь представление о месте человека в обществе, о смысле его жизни и приоритете ценностей. И пока  в эту область  не вмешалась бесцеремонно политика, этот вопрос оставался вполне частным и скорее мировоззренческим.
Именно так его понимала и религия. Человек сам делает свой внутренний выбор, отвечая за него перед своей совестью, Богом и людьми.  И этот выбор является  вопросом его частной и только частной жизни, в которой ему приходится объяснять свои действия  в соответствии с неким представлением о жизни и её ценностях.  В основе этого представления всегда лежит определенная идея жизни.

Идея, идеология – понятия  одного и того же семантического ряда.  Их задача одна: объяснить, оправдать, направить человека в его сложной и бесконечно многообразной  жизни. Вместе с тем мы  почти рефлекторно стараемся развести эти два понятия:  частная жизнь и идеология. И это вполне понятно.
С тех пор, как в тоталитарных обществах 20 века выбор собственной выстраданной «идеи»  за человека сделало государство, не оставив ему даже право на сомнение, область идей и идеология  стали исключительно государственным делом.
Идеология из сферы частной жизни ушла в сферу деятельности государства, возвращаясь в сознание граждан в виде готового «научного» продукта, неоспоримого и лишенного изъянов, идеального ответа на все вопросы.
         Такая вульгарная, но очень агрессивная идеология полностью себя скомпрометировала, надолго отбив желание иметь дело с какой бы то ни было идеологией вообще. И сейчас, конечно, мы можем объявить себя свободными от идеологии, но  способны ли мы этого достигнуть в действительности?

         Современная идеология  родилась тогда, когда политика серьёзно обратила внимание на область идей (вторая половина 19 в.) Прежде она была к ней глубоко равнодушна (так гениальный во многих своих начинаниях Наполеон в свое время не оценил её возможностей, отозвавшись об идеологии как о пустом занятии), пока в определенный момент не уяснила себе, какой мощный инструмент воздействия на массы она может получить в свои руки.
Этот момент был непосредственно связан с  рождением наций в Европе, которые почувствовали в себе силу стать единственным источником (сувереном) власти в государстве. Теперь прежним властителям приходилось менять методы управления массами – на смену хозяйскому окрику пришли публичные идеи, которые должны были стать частными убеждениями. Так родилась идеология, дитя чудовищного союза политики и философии (в той её части, которая отвечает на этические и мировоззренческие вопросы).
В древнегреческом мифе об ужасной Химере, родившейся от несчастливого союза двух исполинов – могучего Тифона и стоглавой Ехидны и по прихоти рока обреченной выполнять свою страшную работу, только неведомый герой или сиюминутная милость богов могли стать залогом освобождения жертвы от её трагической участи. Но что может освободить нас от той силы, которую представляет собой современная идеология?!

И все же: беспощадный  к своим обитателям 20 век стал уже историей, бури прошлого утихают, и вновь самым важным для нас явилась наша частная жизнь, вполне по-человечески мещанская и приземленная. И что может быть важнее и естественнее этой частной жизни? На самом деле, именно она является первоосновой нашего существования и имеет столь глубокие корни, что все эксперименты по ее переформатированию оказались, к счастью, бесплодными.  Регламентация всего и вся в соответствии с требованиями известной идеологии, в т.ч., конечно, и частной жизни, успеха не имела. То, что должно было вернуться  на откуп самого человека, а не государства,  перешло вновь из сферы публичных отношений, регламентируемых законом,  в сферу частной жизни, охраняемой в большей степени моралью и обычаем. И в этом залог её успешного возрождения: ведь мораль, особенно в России,  всегда была выше закона; с законом, как известно, можно «поладить», а с совестью нельзя.

Частная жизнь, семья, собственность – эти понятия вновь становятся все более весомыми в нашей жизни, формируя ту идеологию частной жизни, которую еще недавно так пренебрежительно именовали «мещанской философией». Вместе с тем  вечные вопросы, которые каждый задает себе сам: в чем смысл и цель моей жизни, и шире – нашей, общей, никуда не исчезли. Мы несем в себе элементы общественного сознания, того муравьиного начала, о котором говорил Л. Толстой и которое требует своей идеологии – идеологии  российского общества и государства.
Но как они сочетаются – идеология  частной жизни и государства? И, может быть, на самом деле должна существовать только одна идеология?

Но, прежде всего, задумаемся - чем является идеология: мыслью, идеей, кредо, символом?
Идеология –  законченная идея, она так же догматична и враждебна всякому изменению, как и религия. Она всегда склонна заменить строгие научные доказательства ссылками на моральные аргументы («так должно, так надо!»), и этот путь открывает широкий простор для создания мифологизированной версии интерпретации окружающего мира.
Но, с другой стороны, может ли наше сознание жить без мифа, без иллюзии, без веры? И насколько они являются необходимыми компонентами нашего сознания, без которых жизнь становится пошлой и плоской?
И разве они присущи только нашему сознанию? В конце концов, аргумент веры становится  «последним» аргументом, на котором воздвигнута и логика  научного познания. Именно поэтому современная философия так склонна к агностицизму и сомнению по сравнению с веком минувшим. Впрочем, еще столетие назад Лев Шестов замечал: «Мы, в конце концов, доверяемся инстинкту даже в области философии, где, по общему убеждению, царит разум с его пытливыми «почему».

В этом смысле идеология не открыла ничего нового в природе человека, что ранее не было известно философии или религии, она лишь стала воплощать это знание более последовательно и системно, в особенности,  когда превратилась в грозное оружие реальной политики. 
И если для науки аргумент веры становится «последним» аргументом, то для идеологии этот аргумент является, безусловно, первым и основным. Вера становится важнее доказательств, но вместе с тем, разве не к этому склонна неизменная человеческая природа? Разве в том растворе, который связал в одно целое камни основания всего нашего общества, не замешан  густо тот самый компонент веры? И во что превратился бы наш мир, если бы мы вовсе утратили его? Вспомните картины такого мира у Сартра или Камю,  в которых описан неумолимый процесс самораспада. Этот мир уже ничто не может спасти.
 
Оказывается, что феномен веры уникален и бесценен, его не может заменить ни сартровская идея долга перед самим собой, ни бердяевский  апофеоз свободы, ни последовательный эгоцентризм Штирнера, ни отчаянный бунт против несвободы и заданности окружающего мира Ницше.
Человек, конечно, может отказаться от иной иллюзии, но…только в пользу другой. И таким образом безверие оказывается всегда оборотной стороной  медали, на которой четко выгравирован один и тот же знакомый профиль. Так устроена человеческая природа, и другой она быть не может (о силе присущей ему веры Лютер говорил: « Hierstehe ich und ich kann nicht anders» (на том стою и не могу иначе). История вновь и вновь доказывает нам, что нет ничего более постоянного, чем непостоянная человеческая природа, поэтому пытаться её преодолеть или переделать (опыт социализма) – пустое занятие. И одной из основ ее незыблемости является  устойчивая  потребность в вере.
 
Идеология и вера – это слова, которые стоят в одном и том же понятийном ряду. Идеология основана на вере, она живет, расцветает и умирает вместе с ней. Социалистическая идеология, правда, объявила себя в свое время научной (т.е. не нуждающейся в вере), но не предъявила для этого утверждения никаких серьёзных доказательств.
Идеология должна быть пронизана пафосом веры так же, как научное знание логикой фактов и определений.
 
Современная идеология – это та политическая идея, в которую поверили миллионы людей и которая стала в силу этого орудием реальной политики. Впрочем, не только современная – разве идея, скажем, крестовых походов, охватившая Западную Европу в 11 в. и ставшая в действительности орудием решения реальных политических задач, не явилась блестящим практическим воплощением   идеологической мысли?
Даже спустя столетия она по-прежнему является примером для подражания. Так для Сталина она воплотилась в мысль о создании верного ему «ордена меченосцев» - сплоченной и неумолимой партии большевиков, для Дж. Буша младшего – мессианской идеей справедливой войны на мусульманском Востоке во имя торжества христианских ценностей и процветания американского нефтяного бизнеса.

Кризис веры порождает и кризис идеологии, который в свою очередь приводит любое, даже самое успешное общество к гибели. Накануне своей гибели Древний Рим исповедовал множество философских учений: стоицизм, гедонизм, скептицизм,  эпикурейство и т.д. Но что осталось от веры в великую империю, кроме утешительных воспоминаний? Точно так же накануне французской революции  вера в «просвещенный век» (идеология классицизма)  полностью уступила место  изящным литературным опытам и неким философским  обобщениям. И в том, и в другом случаях государственные системы рухнули:  безверие, отсутствие идеологии, либо её полная «недееспособность» (Советский Союз) открыли смертельную брешь в государственной системе для стремительного проникновения разрушительных центробежных сил.

События, произошедшие на Болотной (и пока ещё безъязыкой площади) в декабре 2011 г. с очевидностью подтверждают эту тенденцию: отсутствие действующей идеологии гибельно для государства. Богатство (Древний Рим), справедливая социальная политика (современная Англия) или прекрасная культура (королевская Франция)   никогда не заменят для людей того, что может дать для массового самосознания только идеология в качестве символа веры, цели и оправдания своей жизни. Известные события, вспыхнувшие в этих странах в разное время, только это подтверждают.

Идеология  настойчиво требует от нас веры в неё, но в какую идеологию мы готовы поверить? И нужно ли создавать действительно принципиально новую идеологию, с тем, чтобы она освободилась от того груза представлений, ярлыков и предвзятых, но устоявшихся суждений, которые неизбежно сопутствуют явлениям духовной жизни, уже имеющим свою «историю» (и шире – это вопрос о возможности и необходимости создания принципиально нового государства)?

История свидетельствует об отрицательном опыте подобных экспериментов. 
Ряд представлений о политическом устройстве общества и соответствующий набор идей, которые позднее стали называть «идеологией», со времен древних греков изменились незначительно, в особенности, если мы сравним эти изменения с тем движением, которое произошло в других областях познания. На пути создания справедливого и гармоничного общества (и даже в области  соответствующих идей) мы также не продвинулись далеко вперед.
Социальные эксперименты 20 века могли бы вызвать в наших далеких учителях, скорее всего, гнев и отвращение к той безумной жестокости, с которой они проводились, и к тому низкому уровню «разума», который был в них заявлен.
В античности на историю, как известно, смотрели несколько иначе, чем в наше время: не верили в её линейный характер и поступательное движение к идеалу. Принцип движения по кругу или ход маятника лучше объясняли древним суть политических изменений, которые происходили в обществе.
Ж.-П. Вернан утверждал, что высшим законом жизни, который определяет её течение, являлся для греков закон т.н. «равновесия сил», впрочем «…это равновесие сил отнюдь не статично, его динамика следует из наличия бинарных противоположностей и является результатом их конфликтов. Во всем космосе …происходит смена преобладания одной из противоположных сил над другой, связывая воедино господство и подчинение, расширение и сжатие, рождение и смерть всех стихий. Образуемый противостоящими и постоянно конфликтующими силами мир подчиняет их закону справедливой компенсации, порядку, поддерживающему между ними равенство». Этот высший закон жизни связывает и уравновешивает множественные различные силы, чтобы составить единый мир и его историю, в которой авторитарная власть меняет демократическую и наоборот, важные политические решения принимаются поочередно  либо на городской площади, либо во дворце и т.д.

Колесо истории так же, как и сейчас,  всегда двигалось по одному и тому же заданному кругу, созданному самой природой. В античности не верили в то, что сейчас называется «окончательной победой демократии». Такой взгляд казался в те времена наивным. Все повторяется вновь и вновь, и это так же непреложно, как череда волн, набегающих на морской берег. И в череде правителей и форм их власти на самом деле важно лишь не впасть в то, что еще с древних времен называлось «излишествами», которые «…подчеркивая социальное неравенство и чувство отчужденности между разными категориями людей, порождают зависть, приводят к раздорам в обществе, ставят под угрозу равновесие различных социальных групп и единство»   (Ж.-П. Вернан)
Эти излишества хорошо известны – роскошь, неограниченное властолюбие и самовлюбленность, своекорыстие и пренебрежение к той области человеческой деятельности, которую мы называем «частная жизнь». Само это  понятие родилось ещё в античности, чудом пробившись среди таких монументальных понятий, как власть, империя, масса и т.д.  В Древнем Риме оно стало полноправной частью жизни общества под надежной защитой закона  и в соответствии с волей  народа и сената.
Римская империя рухнула, но её система частного права (и та идея, которая лежала в её основе), пройдя сквозь столетия,  дала жизнь  принципу приоритета частного перед общим.

Именно из этого принципа  должна  естественным образом вытекать современная идеология. Только такая идеология может стать действенной и способной влиять на широкие массы людей. Как только идеология замыкается на узко государственном интересе (за исключением чрезвычайных ситуаций), её роль стремительно падает, открывая возможности для развития опасных для любой государственной системы тенденций. В этом заключается определенный парадокс:  ведь идеология по своей сути  выражает, прежде всего, интересы государства и общества, а не личности. При этом она может быть агрессивной и навязчивой, но она не может быть навязана против воли, т.е. она  может быть действенной только в том случае, если человек сознательно принял идеологические установки, которые стали частью его мировоззрения. При этом человеку как частному лицу со своими житейскими частными интересами   будет важна та идеология, которая ставит своей целью защиту именно его  интересов.

Как же добиться гармонии в этом противоречивом и неразрывном единстве «общее-частное»? В свое время Гельвеций считал, что лучшим законодателем будет тот, кто сможет уничтожить разделение общих и частных интересов.  Советская идеология провозгласила собственно то же самое, оказывая огромное давление на частную жизнь, умаляя и оскорбляя её значение. Общее дело было провозглашено личным  делом каждого и наоборот, но удачного сочетания так и не получилось. На комсомольских и партийных собраниях шли бесконечные проработки тех, кто поставил свои личные интересы выше общих, забыв о своем долге. Но частная жизнь оказалась не по зубам советским идеологам, она выжила, а идеология нет.
Грубая подмена частных интересов  «общими задачами» бесперспективна, а в  прямом столкновении  частных интересов с идеологией последняя неизбежно гибнет.  Но что происходит в том обществе, в котором  вовсе отсутствуют «общие задачи» и массовая идеология?
 Именно в такое время мы и живем: частная жизнь, слабо контролируемая формальным законом,  во многом утратила веру и  во внутренний закон (мораль, традиции).  И такое общество деградирует, а остановить этот процесс можно только одним способом – возродить жизнеспособную идеологию, которая  опирается на фундаментальные основы частной жизни: семью, собственность, уважение к закону и личности, веру в перспективу и т.д.  Только в таком случае мы создадим ту общественную идеологию, которая максимально ослабит противоречия в связке «частное – общее», или, возвращаясь к началу статьи, - между понятиями «идеология» и «частная жизнь».
 
И если такую идеологию обычно называют консервативной, то в чем  может заключаться её  современная идея?
  Может быть в том, чтобы взять из нашего дореволюционного прошлого не только чувство несомненного уважения к принципу сохранения и сбережения частной собственности, но и к тому, что, собственно, и сформировало этот принцип –  общему стремлению общества к утверждению приоритета частной жизни со всеми её заботами, тревогами, победами и потерями?
Конечно, во времена тяжелых испытаний и всенародных бедствий каждый должен забыть о себе и стать частью целого  - это закон выживания любого сообщества.  Череда  громких событий и имен, связанных с этими событиями,  формируют внешнюю историю народа. Но его внутренняя  история – это спокойное течение тысяч и тысяч судеб людей, составляющих подлинную основу жизни любого сообщества и государства. Недооценка этого простого факта стала причиной гибели и героической Спарты, и русского социализма.

Однако  разве либеральная идеология точно так же не объявляет приоритет частного над общим, и разве этому не посвящена последовательно вся её деятельность? Тогда, может быть, все дело в том, что вкладывается в эти  понятия?
Либерал при этом, конечно,  воскликнет: «Ну, наконец-то, теперь все становится на свои места, иначе произошла бы полная сумятица во взглядах, и уже никто и никогда не отличил бы консерватора от либерала. Зачем спорить  о приоритетах, достаточно подменить понятие частного интереса, вложив в него большую толику общественного и объявив, что настоящий частный интерес заключается в ревностном исполнении  интереса государственного – и проблема снята!»
И, конечно, либерал окажется прав. Но готовы ли мы согласиться с его определением частной жизни и частного интереса с его предельным оправданием  индивидуализма и  эгоцентризма? Ведь для любого человеческого сообщества – от семьи  до  цивилизации,  такое толкование этих понятий  означает путь в никуда, путь, не имеющий продолжения?  Неслучайно, ни Бердяев, ни Сартр с их апологией ничем не ограниченной личной свободы ни в России, ни в Европе, уже вполне ощутивших на себе последствия этой философии, сегодня не в моде. 

Консервативный  взгляд  на понятие частной жизни, которое надо положить в основание современной идеологии, действительно, отличается от либерального. И это отличие заключается в том, что либерал  рвет все связи, ограничения и традиции, которые мешают его свободе, а консерватор их заботливо восстанавливает. Один не готов считаться ни с чем в своем выборе (кроме собственных авторитетов), другой осторожно задает себе вопрос: насколько мы вольны выбирать свой путь независимо ни от чего, кроме нашего желания; насколько мы связаны с тем, что вложили в нас наши предки, наша история и культура; и от чего мы должны навсегда освободиться, а что обязаны сохранить? При этом взгляд консерватора обращен как к прошлому, так и к будущему – и в этом основа его уверенности.
Он   признает, что каждое поколение ест ту кашу, которое приготовило для него предшествующее поколение (и, стало быть, всё то, что заложено нынешней историей, будет предложено в меню  для наших ближайших потомков). Он готов признать, что понять  и изменить самих себя мы сможем, только вглядываясь в глубину уже имеющегося  человеческого опыта, важнее которого ничего нет; ведь  сознание каждого из нас вмещает в себя  так или иначе этот предшествующий опыт и только благодаря нему и существует. И потому консервативная идея обращается лишь к здравому смыслу этой естественной логики жизни. В самом понятии частной жизни для консерватора содержится не только то, что является единственным и личностно неповторимым, но, напротив, повторяется вновь и вновь в бесчисленных отражениях других жизней, связывая нас всех одним временем, одной страной и одной судьбой.
 
20 век объявил бунт, пытаясь преодолеть эту зависимость, а заодно и преодолеть саму природу человека. В одном из известных стихов говорится: «Двадцатый век сошел с ума…» Он поставил перед собой несбыточные цели, поддавшись на заманчивые иллюзии, в которые он заставил себя  же фанатично поверить. Но пелена спала, и все вернулось на круги своя,  и поэтому крушение коммунизма, как одной из главных «фантастических» идей 20 века меньше всего можно объяснить поражением в «холодной» войне. Коммунизм изжил себя сам, как затухает пламя лесного пожара на выжженной  им самим  дотла земле. Бунт против человеческой природы и предопределенности нашей исторической судьбы прекратился также сам собой, оставив  лишь после себя выжженные дотла души наших современников.

Этот бунт оказался бессмысленным, а последствия трагическими, но он вернул нас к реальности – к ясному пониманию того, что жизнь сегодняшняя всеми своими корнями уходит в день вчерашний и во многом им уже предопределена. Эта идея связанности и непрерывности, являясь ключом к пониманию консервативной идеологии, отражается в судьбах наших современников с их будничным течением семейной жизни, в бесконечной череде поколений, которые сплетаются в живую нить и образуют то, что мы определяем как род, общество, государство.  И, возможно, это понимание и есть тот опыт, за который мы так дорого заплатили, чтобы, наконец,  расстаться с двадцатым веком, веком несбывшихся надежд и пустых обещаний, и перейти, наконец, в  двадцать первый – век нового опыта и новых идеологий.

В течение всех своих лет человеческая история развивалась в  основном в экстенсивном направлении - все больше населения, денег, потребностей. Все это очень напоминает историю советской экономики - вал, низкая производительность, кризис, тупик.
Нынешнее время не исключение. Между тем мы должны вырасти поколение, способное как минимум не потерять свою страну. Мы должны попытаться вызвать ту внутреннюю духовную силу, которая справится  с этой задачей и  достойно ответит на  сегодняшний вызов истории.
Эта сила скрыта внутри нас, но она проявится в полной мере только   тогда, когда мы сможем выровнять  сильнейший перекос в сознании, в связке "общее - частное". 
И, возможно, одним из первых  практических шагов в этом направлении могло бы стать создание добровольческого движения, которое охватило бы  самые широкие слои населения. Работа с молодежью, забота о стариках, охрана порядка и шире поддержка государства как такового  стали бы задачами этого движения, которое сумело бы вдохнуть в консервативную идею новую жизнь и создало бы необходимые условия для создания  уже партийной структуры.

Однако стержнем формирования современной консервативной идеологии должно стать  понимание того, что должно составлять её основу – приоритет частной жизни с её бесконечно многообразными интересами над общим, обезличенно-государственным.
Наверное, только тогда и начнет исчезать то противоречие между понятиями «идеология» и «частная жизнь», которое до сих пор так глубоко живет в нашем сознании.

Природа, как известно, не терпит пустоты. И эта пустота есть отсутствие  своей национальной идеи и идеологии.  На мой взгляд, в ходе широкой дискуссии и обсуждения разнообразных мнений мы должны найти (или возродить) ту стержневую идею, которая свяжет нас всех (во всяком случае, активное большинство населения) в единую нацию и государство.
При этом мы находимся сейчас (в период после крушения прежнего строя и его идеологии) в том  особом, неустойчивом и  вместе с тем способном к  глубоким структурным переменам состоянии, которое описывал Ж.-П. Вернан, говоря о времени рождения удивительного феномена древнегреческой мысли и государства: «Когда к концу гомеровской эпохи греки возобновили прерванные в течение многих веков отношения с Востоком, они не стали на путь подражания (ему)  и ассимиляции… (Напротив) возобновление контакта привело эллинизм к лучшему пониманию самого себя, выразившемуся в определенной форме общественной жизни».

 Сможем ли мы, подобно древним грекам, воспользоваться паузой в своем развитии и обратить  нашу идейную пустоту в возможность обсуждения любых новых и самых неожиданных идей, избегая цепких объятий авторитета? Мы живем в тот переходный период, когда, с одной стороны, история бросает нам  опасный вызов, но, с другой, она предоставляет шанс выбрать тот единственно верный путь, который определит нашу судьбу на долгие годы. И тогда время пустоты может оказаться самым продуктивным временем для созидания и выбора своего пути. Но, как мы уже знаем, этот шанс никогда не предоставляется дважды.