Кто вам сказал, что петровский табель о рангах в настоящее время потерял свое прикладное значение? Разве, что перестали величать всесильное чиновничество Вашим высокопревосходительством и Вашим высокоблагородием, а так иерархическая цепочка выставлена в той же великодержавной последовательности. Особенно чинопочитание развито в не очень больших городках средней паршивости, где у менталитета с глазами цвета легкоплавких металлов и носогубными складками, в которых заблудились смердящие думы о добыче всепроникающего бабла ежедневно скапливается много вопросов и просьб административному начальству. Следуя столичным веяниям, в центральных частях населенных пунктов пооткрывались центры и единые окна, куда, как в ковчег согнали каждой конторской твари по паре якобы для облегчения страданий мыкающейся просящей единицы. При этом количество податных бумаг, формуляров, справок отнюдь не уменьшилось. Ладно, не будем о гнойных нарывах, сепсисах и прободении гражданских язв.
В одном административном подразделении, ох, как хочется назвать его для досужей значимости департаментом, да по ранжиру не полагается, была начальница. Управление ведало народным образованием, ответствовало, так сказать, за всеобщую грамотность среди населения, конечно, в основном, подрастающего, ибо ШэРэЭмы и вечерние школы как-то перевелись среди житейских волн. Кто был сильно неграмотным, давно поумирал, кто из осколков интеллигенции, тот сидит и помалкивает за столом, кто позаканчивал средние школы начисто забыл закон Джоуля-Ленца, теорию электролитической диссоциации и даже не помышляет открыть что-нибудь серъезней сборника кроссвордов и худосочного женского детектива.
Начальница была не молодой и не старой, одним словом, в самый раз для такой должности. Ходила в темно-коричневых, тусклых волосах, смотрящихся наспех надетым париком, всегда в юбках с какой-нибудь подначкой, типа воланчиков, оборок, гофр и туфлях с вечным девятисантиметровым каблуком разной толщины и конфигурации. Излишнего привлекающего макияжа она панически боялась, как, впрочем, и всех мужчин на этом грешном свете, скрывая свою личную жизнь за такой плотной пеленой тумана, какой бывает только ранней весной в пору цветения вишневых деревьев. Да и мужчины как-то сторонились ее, чувствуя под кожной личиной небольшой морозильник, работающий в штатном режиме. Правда, в отделе имелся табельный мужчина неопределенного возраста, откликающийся, то на полное имя, то на фамилию, то на имя с уменьшительным, или ласкательным суффиксом. Он был законченный весельчак, заводила и тамада, даже не опускающий руки восьмого марта, когда приходилось на полную катушку включать весь свой худосочный административный ресурс для овеществленного поздравления немаленького женского коллектива. Так вот, он был единственным, кому позволялось источать дежурные комплименты в адрес начальницы.
Замужем она сроду не была, детей не имела. Возникал закономерный вопрос – как же все-таки ее поставили руководить отраслью, отвечающей за детское воспитание, формирование и образование. Охочие до злословия языки даже утверждали, что на одной из стенок в ее двухкомнатной квартире висит пробковая доска с нарисованным младенцем, в которую она вечерами после работы бросает дартсовые дротики, норовя попасть в глазики жертвы. Конечно, это были детские страшилки наподобие сюжетов про пирожки с человечьим мясом.
Если бы кто-нибудь заглянул ненароком под начальничью скорлупу, то увидел кроме работающего двухкамерного холодильника с овощными заморозками, фаршированными блинчиками, говяжими ромштексами и ванильным пломбиром уютно потрескивающий камелек с натуральными дровами, каминные часы, отбивающие каждый час сладкими мандариновыми звуками, художественный альбом, открытый на странице с репродукцией Лукаса Кранаха «Наказание амура». Его седалищное место взволновала бы в меру мягкая оттоманка, крытая набивной тканью, отливающей фисташковой прозеленью, а взор приласкали бы веселые гороховые обои с массой картинок писанных маслом и акварелью. Испытывая порывы графомана восемнадцатого столетия, рука сама тянулась к стопке резаной бумаги и гусиному перу, лежащему рядом с малахитовой чернильницей на симпатичном бюро розового дерева с крендельными золочеными ногами. В углу комнатки нашел свое место спинет с неподатливой клавиатурой. На нем как-то стыдливо примостился старенький проигрыватель с виниловой пластинкой бранденбургских концертов Баха и пара фортепианных сборников. Пройдя в соседнюю комнату, досужий наблюдатель бы увидел женскую спальню с большой кроватью под балдахином и с младенческой колыбелькой. К спальне примыкала ванная комната с унитазом и биде. Через стенку он бы обнаружил крохотную кухоньку с вполне современной мойкой и газовой печкой, куда почему-то вопреки всем стараниям жилицы никак не хотел помещаться холодильник. Он упрямо торчал посреди гостиной, вызывая определенные неудобства. Вот поэтому чуткое мужское ухо вместо биения человеческого сердца слышало легкую вибрацию и тарахтение холодильного агрегата.
Впрочем, надо начать все по порядку. Дело в том, что начальница до своего административного продвижения преподавала русский язык и литературу. Звали ее Надеждой Даниловной. Помнится, учитель обществоведения, перед тем, как прилюдно заслушать ее домашнее задание, всегда глубокомысленно изрекал ее инициалы и фамилию – н-да, Субботина, не изволили бы Вы выйти к доске.
Больше всего на свете ей хотелось очутиться в Петербурге через пять лет после окончания войны с Наполеоном в предвкушении встречи с восемнадцатилетним Александром Сергеевичем Пушкиным – выпускником Царскосельского лицея, коллежским секретарем коллегии иностранных дел, что соответствовало десятой ступени табеля о рангах. Как ни парадоксально, но ее настоящая должность тоже соответсвовала десятой ступени. Дальше ее фантазия начинала пробуксовывать, поскольку ветреник мог попросту не отметить ее скромного обаяния. Предстояла длительная осада поэтического сердца. Сама собой сформировалась интеръерная обстановка среды временного обитания, слава Богу, это не потребовало никаких денежных трат. Поэтому, кстати, и стоял в гостиной маленький рефрижератор с большим количеством пищи, сугубо для поддержания оптимальной жизнедеятельности.
Возникают два закономерных вопроса: почему в спальне стоит детская кроватка, и что означает демонстрируемая репродукция картины Кранаха старшего «Наказание Амура»? Предыстория всего этого очень путана и смутна, как в любом психоаналитическом этюде. Дело в том, что Наденька, идя по стопам своего кумира, проследовала по его маршруту после того, как его перевели по казенной надобности служить в Кишинев. Она даже искупалась в Днепре, пытаясь заболеть, как Пушкин воспалением легких, но кроме легкого зуда от не очень чистой воды не приобрела. Далее, ее путь лежал в Крым, куда Раевские забрали больного поэта. Вот там-то, в Гурзуфе на городском пляже она подпала под чары местного обольстителя – смазливого татарина Редвана. Он исполнил на ее девственном теле пентатонную сонатную форму с трепетной экспозицией, включающей главную и побочную партии, волевой разработкой и вялой репризой. Вернувшись, домой, Надюша обнаружила, что забеременела. По наущению высоконравственной мамаши пришлось ликвидировать людской позор.
Это был первый и последний роман учительницы. После этого она возненавидела Амура, как инициатора плотской любви. Из-за его инфантильной внешности чуть было не досталось всем детям. Но нелепая и злая потеря своего несформировавшегося ребенка сделала обладание им сладкой, горькой, с течением времени все более трудно реализуемой мечтой. Вот поэтому в ее воображаемой спальне стоит младенческая колыбелька с мягчайшим батистовым бельем, а на чайном столике лежит раскрытая книга, где на картинке пухлого Амура жалят злые пчелы за воровство меда, а худосочная Венера стоит рядом и индифферентно размышляет о своем, веселом, женском.
Надежда Даниловна все время пыталась представить своего ребенка, но дальше больших глазных изумрудных самоцветов, да обсмоктанной витой челочки дело не шло. Еще она с трогательным трепетом думала, как бы он слегка капризно, нараспев просил ее сыграть на клавикорде что-нибудь из двух Шу, или Шуберта, или Шумана, а она, волнуясь, костяными пальцами преодолевала бы тангетное сопротивление несовершенной клавиатуры. Глаза бы ее слезились от умиления и фокусного собирания разбегающихся нотных букашек.
Вот, в таком, как говорится разрезе, судари вы мои, а тут пробковые младенцы для втыкания дротиков. Чушь, мрак, дичь!
Так и жила заведующая управлением народного образования в своем вымышленном мирке половину суток. Вторую без остатка заполняли бесконечные совещания, планерки, комиссии, проверки, отчеты, командировки, семинары, чевствования, юбилеи, дрязги, разборки и пароксизмы зависти.
Но однажды жизнь подкинула Надежде Даниловне непредсказуемый сюжетный поворот. Она была приглашена на празднование двадцатилетия одной школы, в которой как на подбор учились одаренные дети. Собственно, они приходили туда обычными человеческими детенышами, а выходили медалистами, победителями олимпиад и готовыми потенциальными абитуриентами престижных столичных вузов. Школа вызывала в профессиональных кругах обоснованную глухую зависть. Ее, как бы, не было на небосклоне образовательных монстров со слоистым ученическим контингентом и очень скромными результатами по успеваемости и дисциплине. Но, однако, когда нужно было устроить чадо какого-нибудь значительного иерархического лица, то непременно первые административные лица вальяжно с закамуфлированной конфузливостью просили милостиво влить в стройные ряды лицеистов бесхозное начальничье дитя. Проходило время, и пансионный неофит терял уродливые барские привычки и потихоньку становился маленьким гражданином мира, владеющим несколькими языками и знаниями в различных потребных отраслях.
Тогда, на вечере, Надежда Даниловна, наконец, присмотрелась поближе к этому образовательному учреждению, так нарочито замалчиваемому в их провинциальном истэблишменте, и поразилась увиденному. Дети сразу показались ей хорошо вымытыми окнами в аакуратном доме, выполненном в Викторианском стиле. Эта ассоциация, по-видимому, была навеяна плотным сотрудничеством школы с прославленными английскими колледжами и университетами. Все были в меру воспитаны, веселы, раскрепощены. Особенно ее поразила еще моложавая директриса и основательница школы, которая в свои пятьдесят лет успела получить научную степень, диплом доктора образования и стать заслуженным учителем. Речь, движения ее были плавны и несуетливы, но в глазах то и дело плясали шалые искры и плавали радужные шампанские пузырьки. Она почему-то еще не устала от бессмысленной борьбы с пробуксовывающим бездушным, великодержавным колоссом общего образования.
Ей, сидящей на первом ряду, хорошо были видны все подробности проходящего мероприятия. Она с интересом просмотрела все концертные номера. Но что это?! На сцену вышел первоклассник, совсем крохотный мальчик из ее мечты. Длинный луч световой пушки преломился в его глазах из полированного самородного хрусталя первозданной чистоты и прозрачности, выйдя веером радужного свечения. Лицо превалирует над телом, а на лице, безусловно, доминируют глаза, в которые можно смотреть бесконечно и наслаждаться их красотой, осмысленностью и одухотворенностью. А над этими дивными очами просматривалась знакомая обсмоктанная витая челочка, пропитанная уже не первородным потом, а муссом для укладки!
Он заговорил милым, слабым голоском с легким речевым дефектом, который только украшал его речь. Внутри Надежды Даниловны что-то оборвалось. Ей показалось, что она падает в бесконечную пропасть с привязанными к ногам грузилами. Присмотревшись, она поняла, что это были замороженные полуфабрикаты из ее морозильника. Особенно досаждали ей большие куски мерзлой говядины.
Зачем она копила это мертвое мясо в районе собственного сердца? Для чего нужны эти перемороженные овощи для жарки? Кто будет, есть фаршированные блинчики с горькой от желчи печенкой? Да и мороженое превратилось в брикет осклизлых старых дрожжей! Кому нужно это бессмысленное преследование отсиявшего гения? Жить-то нужно сейчас, не растрачивая себя в погонях за химерами, а приобретая душевный багаж и оттачивая мастерство, потребное в последующем эволюционировании. Кто-то бесталанный по-библейски плодится и размножается, а она не делает ни того, ни другого.
Захотелось инстиктивно схватить, прижать к себе это небольшое тельце и бежать с ним сквозь бурю и гром в дальние земли, в неведомые страны подальше от людей.
На фуршете она выпила почти полную бутылку чилийского сухого вина, две рюмки коньяку и фужер шампанского. Дома в каком-то беспамятстве прямо из горлышка, не морщась, проглотила почти сто граммов баккарди. Раздевшись, залезла под горячие душевые струи. Но вода не согревала ее, наоборот, в подреберье скапливался игольчатый холод.
Утром пришедшая домработница обнаружила Надежду Даниловну в кровати под двумя одеялами. Она не подавала признаков жизни. Приехавший паталогоанатом с удивлением обнаружил на поверхности кожи в области груди слой настоящей снежной изморози, которая даже после вскрытия не исчезала с тела.
В момент освидетельствования трупа в одном из потолочных углов разговаривали двое. Их голос не был слышным для экспертов и понятых.
- Совсем запуталась баба. Выбрала не те жизненные ориентиры. А дверцу морозильника надо закрывать…