Душу свою я спас

Сальвави анимам мэам. Душу свою я спас. Salvavi animam meam.
Она бежит ко мне на встречу — яркая, как звездочка. Белокурые волосы спадают до самой талии, делая ее похожей на богиню. Она моя богиня. Моя Люцида. Рваные колосья пшеницы трепыхаются на ветру, едва касаясь обнаженной кожи. Такая хрупкая, что любой захочет ее обидеть. Но не сможет. Потому что есть я. Люцида врезается в меня с глухим стуком и тут же жадно обхватывает за шею, будто бы я могу уйти. Будто бы она сможет меня удержать. Отрываю ее от земли и принимаюсь кружить. Она смеется, когда трава задевает открытые щиколотки, и этот смех навсегда заставляет меня забыть о других женщинах. Навсегда.
-Талионис, где ты пропадал, друг? - ласково выкликивает она. Слово «друг» острым лезвием касается моего сердца и я понимаю, что забылся. Ставлю ее на землю и отхожу на более приличествующее расстояние, как друзья. Брови девушки взлетают, а в изумрудно-зеленых глазах появляется виноватое выражение. Я так хочу сказать ей, что она не виновата, но не могу. Потому что это не так.
-Милая Люцида, я был за морем, поглядел на мирскую жизнь и даже сделал выводы, - стараюсь держаться крепко, не выдать, - Как там маминька? Привез ей сувениры, посуду крашенную, - указываю за спину, где на широкой лямке висит котомка. Я вновь вижу на ее лице замешательство и порываюсь прижать и успокоить, но остаюсь на месте. Только в своих мечтах можно позволить себе подобное.
-Твоя маминька при дворе нынче служит, и живет там, - я скрежещу зубами и едва заметно сжимаю кулаки.
-А как же братец, Либертас? - Люцида усаживается на траву и обхватывает руками тощие коленки. А я стою. Смотрю, как на ее волосах скачут солнечные блики. И жду.
-Погиб, - тихо выдыхает она. Я чувствую, как немеет рука, перехватившая тонкий колосок золотой пшеницы. Мой младший братец, которого я не уберег. Волна быстро отступает и появляется вежливое любопытство.
-Звери задрали? - Либертас никогда не умел охотиться и я знал это. Знал, когда бросал свою семью на волю ветров и благословенного Юпитера. Замечаю, как она начинает дрожать. Солнце еще не покинуло зенита, а ветер тихонько обдувает теплым морским воздухом. Она боится. Возможно, меня.
-Волчье Заклание, - шепчет она еще тише. Мне невыносимо хочется обрушить мир и только эта хрупкая девчушка заставляет не делать этого. Только для нее должны существовать небо и лесные озера, поля и равнины, горы и реки. И я говорю ей это, аккуратно убирая прядь волос с ее лица за ухо. Замечаю, как блестят ее глаза, влажные, но недостаточно, чтобы слезы вырвались на бледные впалые щеки. Этого должно хватить, чтобы никогда впредь не считать Люциду своей.
...
Я нахожу свой дом на окраине деревни. Прогнившие доски вот-вот готовы свалиться в серую пыль, что покоится у их подножия. Подхожу ближе и понимаю, что это никакая не пыль. Присаживаюсь на корточки и аккуратно растираю ее между большим и указательным пальцем. На коже остаются черные разводы. Это пепел. Поднимаюсь в полный рост и оглядываюсь. Все кажется спокойным, за исключением стайки тощих уток, с громким кряканием вылетающих далеко над лесом. Я успокаиваюсь и с опаской дергаю на себя дверь. Деревянная ручка остается в моей ладони, а потом приглушенно бряцает. Вверх взвиваются  лоскуты серого пепла и я чихаю. Бросив все предосторожности, пинаю дверь ногой и она распахивается. За густой паутиной можно разглядеть старенькую потрепанную мебель: столик у занавешенного истлевшей тканью окна, голую деревянную кровать и пару ящиков, которые я когда-то давно сколотил по просьбе матери. Вместе со мной в комнату входит и солнечный свет, окутывая все серебристым мерцанием. Снимаю с плеча котомку и ставлю на пол. Прорвавшись через липкую паутину, бухаюсь на кровать. Меня окутывает пыль и я еще долго смотрю, как она оседает. И так всегда. Быстрые вспышки, а потом долгое мучительное ожидание, венчаемое спокойствием и умиротворенностью. Кроме Люциды. Она всегда со мной. Всегда во мне.
...
Оказывается, люди помнят меня. Расплывшись в улыбке, шагаю к кромке леса. Чувствую, как сводит скулы, но продолжаю ухмыляться. Новенький блестящий топор с крепкой рукояткой удобно лежит в руке. Примечаю молодой дуб с кудрявыми листьями и делаю зарубку. С каждым ударом по рукам пробегает приятная дрожь, а в голове выстукивает свой особый ритм вперемежку со словами: Люцида не моя. Люцида не будет моей. Люцида любит Либертаса. Либертас мертв. И она мертва. Почти. Маминька не простит мне ухода. А соседи боятся. Они меня помнят.
Вот я проламываюсь сквозь невысокие кусты колючего шиповника. Братец крадется позади. Я останавливаюсь, а он неуклюже врезается в мою спину и тут же принимается шептать:
-Талионис, что там? Медведь? - я шикаю на него и напряженно вслушиваюсь. Мягкие лапы с едва уловимым шуршанием касаются опавших листьев. Обходят справа. Охотничьи инстинкты подсказывают убраться с дороги зверя и добровольно отпустить, но я буду не я, если соглашусь. В последний момент отталкиваю Либертаса и сам падаю на землю. Комок густой шерсти всем весом наваливается на мое тело, залепляя глаза, а ладонь непроизвольно разжимается, выпуская единственный шанс на спасение - нож. Мальчишка заливается криком и мне кажется, что он в опасности. Дышать становится нечем, а зверь продолжает рвать мою одежду, оставляя на коже глубокие порезы. Но я совсем не чувствую боли, только отчаянное желание защитить брата. Левой рукой вцепляюсь в глотку животного, одновременно не давая желтым зубам добраться до моей, а правой — судорожно ощупываю траву и листья, ища хоть что-то похожее на оружие. С каждым ударом сердца зверь становится свирепее и, в какой-то момент, с силой отвешивает лапой по моей щеке. Что-то горячее дорожками сползает к уху, собирается в нем лужицей, а потом, переполнив край, вытекает на землю. Звуки приглушаются, но легче от этого не становится. Либертас громко, со свистом, вдыхает и я представляю себе его посиневшее лицо, с раздувающимися, как меха, щеками. Онемевшие пальцы натыкаются на холодное лезвие ножа и я пытаюсь обхватить его. Фокусирую взгляд на раскрытой пасти, в долю секунды замечаю, как желтая пена кусками спадает на мою изодранную грудь. Глубоко вдыхаю. Омерзительный запах падали ударяет в ноздри и я рефлекторно поднимаю руку, чтобы зажать нос, но вместо этого с удивлением обнаруживаю, что между пальцами неуклюже зажат гладкий металл. Перехватываю рукоять покрепче и ожесточенно бью тварь в бочину. Она взвывает. Протяжно и жалобно. Вытаскиваю лезвие и вновь пробиваю пушистую шкуру немного выше. Задние лапы дергаются, оставляя на моих ногах длинные глубокие порезы. Тут я осознаю, что не слышал брата уже дольше минуты. Мышцы напрягаются, отчего кровь из ран начинает бить фонтаном. Пытаюсь оттолкнуть от себя жадные челюсти, настырно претендующие перегрызть мне горло. В какой-то момент, зверь запрокидывает голову, чтобы нанести свой смертельный удар, но я оказываюсь быстрее и всаживаю нож по самую рукоятку, в то место, где по моим предположениям должна быть шея. Тварь издает булькающий звук и, вперемежку с желтой пеной, на меня выплескивается бурая, почти черная, кровь. Упорно, дюйм за дюймом, скидываю кабаноподобную тушу и обессиленно падаю на живот. Подтянув под себя руки и ноги, встаю на четвереньки и полуслепо ползу в ту сторону, где должен быть Либертас. Хватаю его за прорезиненный сапог, пару которых выторговал для него на рынке всего за несколько дохлых мурисов, и начинаю трясти. Налипшие клоки шерсти мешают видеть его лицо и, потому, утираюсь краем разодранного рукава, размазывая по щекам что-то густое и пахнущее металлом. Его губы иссиня-черного цвета открыты лишь наполовину и, судя по широко распахнутым глазам и хриплому звуку, он все еще пытается вдохнуть. Подползаю ближе и едва не падаю на него, стараясь принять упор. Стоя на коленях, ритмично надавливаю на грудь брата. Раз-два-три... Раз-два-три... Дыши, давай, дыши... Его рука тянется к шее, будто показывая мне, что не так, но я не понимаю и продолжаю давить. Раз-два-три... Раз-два-три... Пальцами зажимаю ему нос и, набрав в грудь воздуха, впускаю в него. Он начинает кашлять. Выпученные глаза дико вращаются и я чувствую, как под моими руками расслабляются мышцы, превращая его в тряпичную куклу. Припадаю залитым кровью ухом к тому месту, где должно быть сердце, но ничего не слышу. Пустота. Раз-два-три... Бейся, сердце... Ты ведь сердце, ты должно стучать, должно разгонять кровь. Давай. Раз-два-три... В бессилии начинаю колотить кулаками по опустевшему телу, глаза начинает щипать. Либертас неожиданно садится, а мне в лоб ударяет что-то маленькое, но острое. Обиженно потираю ушибленное место, но ощущаю, как губы непроизвольно расползаются в улыбке. Он кашляет, а из глаз вышибает слезы, но я пытаюсь его обнять, пачкая собственной кровью. Так мы лежим еще около часа. Молча давясь друг другом. Молча, но понимаем, что только так можно выразить свою радость. Он встает и, слегка покачиваясь, протягивает мне сухую ладошку. Хватаюсь одной рукой за колючий кустарник, а другой — за его руку и с усилием встаю. Перед глазами мутно, все кружится в каком-то цветном калейдоскопе. Опершись на плечо брата, грузно шагаю к поверженному зверю. Либертас начинает смеяться, по-детски заливисто, и я тоже улыбаюсь. Густой комок слипшейся шерсти, местами испещренный черно-бурыми пятнами крови и грязи, больше не кажется опасным. Я наклоняюсь, чтобы перевернуть тушу и меня клонит вниз. Братишка вовремя хватает меня за рукав и не дает упасть. Вместе мы опрокидываем тварь, а потом долго разглядываем. Крупный самец рыжего люпуса.
-Добрых 160 фунтов, я думаю, - довольно ухмыляюсь я. Парень светится только ему присущим светом и это одна из причин, по которой я беру его с собой на охоту. Нигде больше он не излучает столько сияния, нигде больше. По ногам и груди все еще сочится липкая жидкость, но я не обращаю внимания и пытаюсь взвалить на себя люпуса. Либертас предлагает сбегать в деревню за тачкой, но я его останавливаю. Рыжие никогда не ходят одни и обычно эта встреча для человека заканчивается плохо. Вряд ли я могу справиться с еще одной особью, но мысль о том, что тощий долговязый мальчишка, который едва не умер от застрявшего в горле ореха, встретится с таким зверем один на один, заставляет меня дрожать. Не от страха. От ярости. Все так же держась друг за друга и покачиваясь, мы бредем в сторону деревни. По дороге я строго отчитываю его за орехи, которые запрещал ему есть, потому что после такого питания спать с ним не то что в одной кровати, но даже в одной комнате, невозможно. И он смеется. Тем смехом, за который я всегда ему все прощал. И он знает это.  Открываю рот, чтобы сказать, как сильно люблю его, но тут же спохватываюсь, сжав его плечо сильнее, чем нужно было. Брат настораживается, но я уже сомкнул губы в тонкую полоску и шагаю дальше. Приберегу эти слова на потом. Когда он будет умирать, а я — сидеть рядом и держать его за руку.

Стук топора. Брата больше нет, Талионис. Его нет. И ты не смог сказать ему то, что хотел. Стук топора. Осталось совсем немного. Ударяю по дереву в последний раз и толкаю в противоположную от себя сторону. С громким хрустом оно падает вниз, а я смотрю, как пестрая улюла, презрительно ухая, улетает прочь, лишившись своего прибежища. Я понимаю, как она себя чувствует. Так же было и со мной, когда я отправлялся за море, отталкивая от себя Люциду. Либертас висел на моей ноге, в то время, как она вскарабкивалась мне на закорки и пыталась сорвать потрепанную временем котомку. Маминька просто стояла на пороге дома, укутавшись в шерстяную шаль, и смотрела. Я не видел, чтобы она плакала или молила, скорее укоряла. И ничего не кольнуло во мне, когда я грубо лягнулся, одновременно скидывая и брата, и уже тогда любимую девушку, и, повернувшись к ним спиной, направился к порту. Не обняв мать. Не сказав, как сожалею. Просто ушел.
Наклоняюсь и срубаю толстую сучковатую ветку. Шуршат листья. На искалеченном обрубке выступает смола изумительного золотисто-медового цвета. Не того грязно-рыжего, как у люпуса. Либертас улыбается, когда видит удивленные лица соседей. Я опрокидываю тачку. Туша с приглушенным хлопком падает на землю. Из запыленных окон выглядывают потрепанные временем лица. Вдыхаю и, как прирожденный хищник, чувствую аромат страха. На глазах у всех вытаскиваю из-за пазухи нож и как ни в чем не бывало принимаюсь свежевать добычу. Краем уха слышу, как хлопают ставни. Они боятся и мне это нравится. Брат вопросительно вглядывается в мое лицо, но я лишь продолжаю скалиться и орудовать ножом. Кто-то из торговцев местного рынка осмеливается предложить мне 25 эс за внутренности и грудинные ребра, но стоит мне поднять голову, как тут же отступает назад. Маминька сготовит на вечер жаркое. И завтра. И послезавтра. Еще две недели мы не будем знать отказа в еде, крючиться по ночам от голода. Мне не придется смотреть, как Либертаса выворачивает желчью на чисто вымытый пол. Шепот вокруг сливается в единый шершавый гул и я различаю голос брата.
-Остановись.
Заношу топор, чтобы срезать последнюю толстую ветку. Остальные намереваюсь просто обломать, когда буду тащить к дому.
-Именем регулуса санкта санкторума Мелиора первого из... - стук топора. Хорошая ветка, на дрова пойдет. Затыкаю орудие за пояс и обеими руками хватаюсь за макушку поваленного дуба.
-Стой, юродивый! - дерево дается тяжело, но все же я надеюсь дотянуть его до луговины. Неплохие выйдут подпорки... Возле западной изнутри новую стенку выложу, а то, не подай Юпитер, рухнет ночью на мою спящую голову. Раздраженно стряхиваю со своего плеча чью-то руку и продолжаю пятиться к дому.
-Пусть тащит, успеется, - сквозь ветви резного клена замечаю горящие глаза улюлы. Она смотрит на меня с укоризной, как матушка в тот день. Причины-то у вас разные, улюлушка, не серчай. Тебя - дома лишил, так ты быстро справилась, а маминька обоих сыновей потеряла.
...
Разжимаю стертые корой ладони и рукавом вытираю со лба пот. Покосившаяся избушка встречает меня дымом из печной трубы и запахами соснового чая и каши из голубоватых клубней остролиста. Глубоко вдыхаю и радуюсь, что матушка прознала о моем возвращении. Ничего, что прошло уже два дня. Ей нужно было время, чтобы справиться. В воздухе кружится пепел, потревоженный моим появлением, но, как и все когда-нибудь, постепенно успокаивается. Позади раздражающе лязгает металл и я оборачиваюсь.
-Именем регулуса санкта санкторума Мелиора Первого из...
-Чего надо? - перебиваю я, мысленно отмечая дороговизну надетых на них доспехов. Тонкая, но, наверняка, непробиваемая, сетка туники спадает до самых колен, бряцая при каждом шаге. Забрало слишком самоуверенно поднято, а на макушке торчат диковинные красные и желтые перья. Оружие каждый держит на поясе, прикрывая рукоятку смешной кистью. Упираю руки в бока и надменно наблюдаю. На полуприкрытых лицах мелькают изумление, решимость, а потом и злость. А я просто жду. Молча. Самый крупный еле заметно делает шаг вперед и встает в воинственную позу, расправляет плечи и ставит ноги, широко разведя носки. Ухмыляюсь, представляя, как неудобно носить сапоги с высокими металлическими дужками под самым коленом. Опускаю взгляд на свои кожаные ботинки и переминаюсь с ноги на ногу, как бы проверяя маневренность и удобство.
-Согласно Постановлению о Неприкосновенности императорского имущества мы обязаны доставить вас в Палатиум до дальнейшего приговора и проведения публичного наказания уполномоченным лицом...
Я наигранно кашляю. Не то, чтобы глуп, но не могу вспомнить, в какой момент прикасался к императорскому имуществу, а все остальное так вообще на фоне этого теряет смысл. Он замолкает, все еще удерживая на лице официальную маску. Не двигаюсь. Его глаза прожигают дыру где-то по центру моей груди. Медленно тянусь к поясу, чтобы нащупать деревянную рукоятку. Периферийным зрением замечаю, как двое других зеркально отражают друг друга, убирая кисточки с основания ножен.
-Талионис! - я вздрагиваю, теряя драгоценные секунды, отведенные на то, чтобы выхватить топор. Этот голос... Голос, который разбивает мое сердце на миллиарды осколков, когда в нем сквозит отчаяние или граница подступающих слез. Когда скачут нотки веселья и девичьего озорства, нежность или сестринское успокоение, этот голос заставляет кровь бешено носиться по венам, даже если у тебя нет сердца. И я стою, будто пораженный громом, не смея дотянуться до спасительного оружия. Вижу, как она, в платье цвета морской волны, летит над серой землей, а вокруг причудливо кружится пепел. Воистину божественна. Но не моя.
-Талионис, остановись! - на лбу проступают две вертикальные морщинки, будто она сердится, а водопад изжелта-белых волос развевается позади, открывая бледные впалые щеки. Во имя Юпитера, Люцида, что ты делаешь! Она уже в паре ярдов от меня и ее намерения обрушиваются на мою голову, как ушат ледяной воды. Легко хватаюсь за рукоятку и бросаюсь вперед. Я не позволю ей встать между нами, чтобы предотвратить бой. Никому, кроме меня, нет дела до этой хрупкой девчушки и потому ее действия приравниваются к добровольному самопожертвованию. Зачарованные моментом, загнанные неожиданным появлением самой Весны, они не успевают среагировать. Опускаю тяжелое лезвие и, неприятно скрежеща, шлем под ним сминается, а противник, моргнув в последний раз, с искаженным ртом падает на землю.
-Нет, нет! Остановись! - я отталкиваю ее левой рукой, даже не взглянув.
-Люцида, убирайся! Живо! - голос звучит хрипло, будто я уже захлебываюсь собственной кровью, но понимаю, что это ложь. Меня никто не коснулся. И ее тоже никто не коснется. Перехватываю топор поудобнее и готовлюсь обороняться. Воины подбираются ко мне по дуге с двух сторон. Так загоняют зверя. Я охотился. Я знаю. Тварь загоняют в угол, медленно подступают с двух сторон, и, пока хищник решает на кого напасть, сам становится жертвой. В моем случае, угол — это лежащая позади девушка. Невыносимо хочется обернуться, увериться, что с ней все в порядке, но это будет последним, что я сделаю в своей жизни. Поэтому только крепче сжимаю черенок и до боли стискиваю зубы. Вот он, решающий момент. В долю секунды улавливаю, как пружинят стальные сапоги врагов. Ошибся ты, Талионис. Не столь они и неудобные, коли так лихо носят своих хозяев. Нападаю первым. Несколько быстрых шагов вперед и косой удар в шею, чуть ниже овала лица. Расширенные от ужаса зрачки и стекающая по металлической сетке бурая кровь. Падает. Вверх взвиваются клубы пепла. Позади слышится короткий всхлип. Сердце пропускает удар и я медленно поворачиваюсь, выпуская из рук оружие. Он держит ее за волосы, а острие меча прочерчивает тонкую красную полоску на прозрачной, как пергамент, коже. По щекам девушки текут слезы, а по тому, как она сглатывает, становится ясно, что Люцида насильно задавливает в себе крик.  В эту же секунду я понимаю, что в любом случае убью его. И он видит это: по моим глазам, по напряженным мускулам шеи, по побелевшим костяшкам пальцев. Топор падает. В висках бешено пульсирует кровь. Девчушка издает звук, больше напоминающий скулеж, и я делаю шаг вперед. Он улыбается. Лезвие проминает под собой кожу и я физически ощущаю, как она лопается. Заходящее солнце окрашивает ее лицо в зловеще-оранжевый цвет. Ямка под правой ключицей стремительно заполняется кровью. Когда глаза Люциды расширяются до щенячьих, я в три прыжка преодолеваю расстояние между нами, моля Юпитера, чтобы с девушкой ничего не произошло. Моя ступня врезается в самонадеянно открытый участок лица и неприятель опрокидывается навзничь. С ужасом замечаю, что в его руке остается прядь белокурых волос. Гортанный рык вырывается сквозь стиснутые зубы. Я смотрю, как он пятится по земле, дребезжа своим снаряжением, и не может отвести глаз от моего лица. Щелк. Громко хлопают ставни. Твердым шагом подхожу к двери и трижды стучусь. В ответ скрипят половицы, шепчут голоса. Выжидаю минуту и стучусь еще раз. Неподалеку трепещут маленькие крылья... или чье-то сердце. Набираю в грудь побольше воздуха и громко говорю:
-Простите, мне всего лишь нужна ваша помощь! - нетерпеливо барабаню ногой по дощатому крыльцу. Между косяком и дверью появляется небольшая щель, а по ту сторону светятся огромные испуганные глаза.
-Вы ведь не тронете папиньку? - щебечет детский голос. Пытаюсь улыбнуться как можно дружелюбнее и в успокоительном жесте поднимаю руки с раскрытыми ладошками.
-Закрой, - шикает кто-то изнутри. Девчонка вздрагивает и я поспешно ставлю ногу на порог, не давая двери захлопнуться.  Глаза потухают. Слышится приглушенный топот маленьких ножек. По-хозяйски вхожу в дом и оглядываю помещение. За чистотой и порядком скрывается привычная с детства бедность: несколько предметов мебели, сделанных рукой неумелого мастера, продавленная крыша и тянущиеся вниз желтые полоски в углах. У стены жмется бледный мужчина с одряхлевшим лицом, а подле него — девчушка с горящими на дне глаз свечами.
-Ну чего же вы, соседушки? - спрашиваю я слегка иронично. Передергиваю плечами, заметив, как та похожа на Люциду в день моего ухода. Молчат. - Мне, вот, топор нужен. В лес иду. Изба-то совсем покосилась, глядишь, на голову рухнет. Не найдется у вас такого добра на один вечер? - Шепчутся. Совсем тихо. Ребенок начинает икать, поминутно давясь рукой.
-В сарае глянь, мил человек. У входа лежать должен. Забирай и не возвращайся больше, - Расправляет плечи и встает в полный рост. По искаженному лицу видно, что что-то доставляет ему боль. Спина, наверное. Поворачиваюсь и выхожу на освещенное солнцем крыльцо. Свет режет глаза и я подставляю ко лбу ладонь.
-Как он, в одиночку-то, люпуса? А, папинька? - шепчет позади детский голосок. Намеренно оступаюсь и, смешно размахивая руками, приземляюсь на нижнюю ступеньку. Она смеется. А что? И не такое для Люциды делал... Белая прядка разлетается на отдельные волоски и, цепляясь за траву, уходит вместе с ветром. Не сводя глаз с жертвы, пячусь спиной к топору. Присаживаюсь на корточки, готовый в любой момент выхватить оружие и метнуть его точно в голову, если попробует бежать. Но тот не двигается, лишь изредка моргает. Четко различаю каждый покрасневший сосуд в его глазах и так же четко знаю, что он видит в моих. Приговор. 
...
-Что ты натворил, Талионис? Тебя казнят! - она выкрикивает мне это в лицо уже добрых пять минут. Одно и то же. Ее руки дрожат, а я лишь вглядываюсь в тонкий порез с запекшейся по краям кровью. В груди все улеглось. Сердце стучит ровно. Только потому, что с ней все в порядке. Как ни в чем не бывало, подхожу к остывшей было печи и, сняв крышку с горшка, довольно принюхиваюсь.
-Накормишь? - Люцида вопит. Громко и пронзительно. Снимаю горшок голыми руками и ставлю на дряхленький стол. Оранжевый свет все еще причудливо падает из окна на белоснежную скатерть. Пересекаю комнату и достаю из котомки свою походную деревянную ложку. На пол вываливается серебристая металлическая брошь в виде замысловатой птицы о семи перьях в хвосте. Не время для подарков. Поспешно забрасываю ее обратно и возвращаюсь к столу. Ложка приятно проскальзывает в густую кашу. Помешиваю. Горячий воздух пахнет лесом и болотной травой. Домом. Слышу, как Люцида встает, но продолжаю жевать. Она подходит к двери и оборачивается. Перехватываю ее взгляд и беззвучно шепчу только одно слово: Останься. Дверь хлопает, а я засовываю в рот очередную порцию каши.
...
Где-то ухает улюла. Шелестят деревья. Среди привычных звуков улавливаю металлическое бряцание. Поднимаюсь на ноги и торопливо вытаскиваю из-под кровати топор. По лезвию соскальзывает лунный свет из окна. На цыпочках подбираюсь к двери и жду. Щелк. Либертас мертв. Отомщу ли? У самого края луговины звучит единый строевой шаг.
-Забирайте Веруса, остальных — к лесной яме. Вы, трое — в дом, - мускулы в предельном напряжении. До боли сжимаю рукоять. Слышу, как под чужими ногами шуршит пепел. Интересно, постучат али нет? Дверь распахивается и я со свистом разрубаю воздух. Падаю. В спину упирается что-то острое.
-Именем регулуса санкта санкторума Мелиора первого из Третьей династии императорского величия   страны Люксурия, вы арестованы и обязаны добровольно или насильно пройти с нами в Палатиум для дальнейшего вынесения приговора и назначения публичного наказания уполномоченным на то лицом, в том числе  не исключается смертная казнь, а также Люпус Мактатус, то есть Волчье Заклание.
Губы растягиваются в улыбке. Живот сводит в волнами накатывающем смехе. Не удержавшись, начинаю хохотать. Громко. Горько. В спину ощутимо втыкается острие меча и прорывает кожу, но я не могу остановиться. Только смех может выразить все то, что я чувствую. Но когда один из стражников спрашивает, в чем дело, отвечаю четко:
-Впервые дослушал эту фразу до конца.
...
Во мраке мрак... Сливаюсь воедино
Густым пятном корицы и жасмина...
Так пахнет смерть, и мы теперь безличны.
Так пахнет смерть, отличная от жизни...
И за порядком следуют персоны
Империи важны, но так влекомы...
Придуманы не мной твои законы...
Мы не знакомы... Мы как прежде не знакомы...
И впредь...-Заткнись, - не выдерживаю я.  Его пальцы останавливаются всего на мгновение, а потом вновь начинают вязать узлы. Сквозь решетку пробивается первый утренний луч, освещая каменные стены. Безумный сосед, кажется, не замечает. Встряхиваю цепями, надеясь привлечь его внимание.
Вяжет узлы. На пальцах просвечивают мозоли, наполненные изжелта-красной жижей. Веревка в его руках уже не кажется мне полезной, поэтому пульс и бешенство успокаиваются. Слишком короткая. Слишком истрепана, чтобы выдержать. Но достаточной длины, чтобы он мог завязать несколько узлов, а потом развязать их вновь. Затекшая спина начинает ныть и я, в надежде устроиться поудобнее, опрокидываюсь на спину. Цепь натягивается, вздергивая руки кверху и врезаясь в истертые запястья. Стиснув зубы, терплю и усаживаюсь в прежнее положение.
-Тебя как зовут, брат? - спрашиваю. Что-то невнятно бормочет, но замечаю, что порядок узлов 2-1-2 нарушен, -Я — Талионис... из Реликвия. Ты меня понимаешь? - он едва заметно кивает головой и сосредоточено перебирает веревку. Порываюсь встать, но цепь дергает меня обратно. Рычу, задыхаясь собственной злобой. Меня, что, не могли подсадить к нормальному заключенному?! В бессилии ударяю ногой в стену. Кусочки камня, тихонько барабаня, осыпаются на пол. Смотрю, как он отодвигается. Неспешно, но очень настороженно. Аккуратно выглядывает на меня из под длинной челки, а натруженные пальцы инертно продолжают теребить войлок. Щелк. Либертас сжимается бесформенным комком в углу и истошно кричит. Я наклоняюсь к его уху и начинаю шептать.
-Ты же знаешь? Знаешь? И более того, ты знал. Знал, что она дорога мне. В следующий раз я закопаю тебя прямо в нашем дворе и никто никогда не найдет твоих измеленных костей. Понял меня?- ожесточенно врезаюсь кулаком в стену над его головой. Либертас испуганно закрывает лицо руками. Сейчас мне 14 лет. Через два года я убью рыжего люпуса. Еще через год — покину родной Реликвий в надежде найти место, где всем хорошо, а Люциды стайками бегают по улицам, мечтая повиснуть на моей шее. Через десять лет я вернусь и не найду даже того, что оставил. Ни заботливой маминьки, ни жизнерадостной хрупкой девчушки с белокурыми волосами, ни брата, жмущегося в углу, за то, что осмелился поцеловать Люциду.
...И впредь не лягут на ее плечо заботы,
Сквозь решето встречай свои восходы.
Останови за час свое дыханье...
Ведь ты погиб. Волчье Заклание. - До меня едва доходит смысл сказанных слов, как я начинаю громко орать. Не знаю что. Все, что приходит в голову. Как отчаявшееся животное, дергаю цепь, намереваясь добраться до обидчика, но раз за разом оказываюсь на полу. В бессилии ударяю закованными кандалами о пол, разбивая руки в кровь. -Во мраке мрак... Сливаюсь воедино... - Заткнись, заткнись! - кричу я. Зажимаю уши ладонями, размазывая кровь и каменные крошки по щекам. Его губы все еще шевелятся. Два узла-пробел-еще узел-пробел-два узла. Вдох. Развязывает.
...
-Тэнебрис, и что же это, сейчас всех на Заклание ведут? - удивляюсь. Он весело смеется, но по-прежнему не выпускает из рук веревки.
-Сорвал в лесу ягоду — на Заклание, сломал ветку — на Заклание. Давно, видать, вас здесь не было. А что же вы натворили? - по-детски наивно спрашивает паренек из под косой челки.
-Дуб срубил, - тупо отвечаю я. Потом долго рассказываю, как отмахивался от стражи в лесу, будто от назойливых мух, а он хохочет. И я тоже улыбаюсь. Тэнебрис очень похож на моего брата. Мертвого брата. И теперь мне кажется, будто бы мы вновь близко, но не достаточно, чтобы дотянуться друг до друга. Это раздражает. Передергиваю плечами. Парень возвращается к вязанию узлов.
-Ты сам-то чем провинился? - интересуюсь, просто ради разговора.
-Голодный был, - сосредоточенно отвечает он.
-А как же теперь еду добывать? Что подле дома выросло — то твое? Али иначе как? - ничего не понимаю. Вот, Люцида ведь нашла мне сосновых иголочек на чай, терпкий, вкусный. Да и остролист в избе на подоконнике не вырастишь. Непроизвольно начинаю теребить край ночной рубахи.
-Теперича охотники есть имперские. Кто служил при дворе, кто эс отбахал немыслимую кучу. Охотятся, травки собирают, а потом по деревням гороженным ездят, сбывают по ценам завышенным.  Моя маминька пять лет как померла, сил не хватило семью кормить. По пашням круглосуточно бегала, а нас ведь и одеть, и накормить надо. Слегла. Плакали тогда все. Нас, сироток, жалели. Да только ни руки, ни корня съедобного не протянули, - говорит твердо, будто и не с ним вовсе произошло. Я так не умею. Я лучше вовсе не скажу.
-Женщины сейчас чем зарабатывают? По-прежнему на огородах и полях богатых? - никто ведь от этого не помирал, пусть и не отдыхал вовсе. Женщины, они ведь сильные. Дух у них крепкий. А все благодаря детям. Себя ради и пальцем не шевельнут.
-Ну, у маминьки я и сестренки две. Пока кормила нас, мы и не задумывались, - Вдох. Развязывает, - А после, как животы крутить начало, старшая ушла в дом богатый. Прислуживать, говорила, хозяин хороший. Еду таскала, вкусную. Недели не прошло, глядим, а уж на костре горит... И ветер воет, и пепел кружит... Он оседает в наших душах. В звероподобных криках душит... Потом мороз. Потом и стужа..., - осмысливаю, а Тэнебрис все бормочет, пальцами двигает. Женщины всегда у нас своей смертью погибали. Никто не смел руку подымать на кормилицу, даже стража имперская. Что же это такое? Во что ты превращаешься, Люксурия, страна родная? Детей малолетних от голоду умирать оставила, девушек молодых на костре жжешь, подростков за сорванный в лесу орех на убой ведешь. Сплевываю на пол. Сам, поди, стихами заговорил, а позже что? Оторву полу рубахи и узелки вязать начну? Спрашиваю, как так вышло, что сестру за работу честную на площадь к столбу вывели. Бормочет. Два узелка. Вдох и развязывает.
-По кругу, говорят, пошла. Мы то несмышленыши еще были, спорить себе дороже.
-Как так, пошла? - недоумеваю.
-За еду и пару эс тело свое продавала. Похотливым юродивым, - останавливается и подымает на меня взгляд. Слегка сдувает падающую на глаза челку, - Мужчин — на Заклание, женщин — на костер.
...
Едва в голове складывается четкая картинка, как тяжелая дубовая дверь распахивается, а на пороге появляется темный силуэт с бренчащей связкой ключей в руках. В душе клокочет ярость. Не такая, как всегда, а нечто на грани безумия. Наклоняю корпус вперед и, вскочив, тараном бегу на вошедшего. Дергают цепи, с невероятной силой откидывая меня назад. Вновь поднимаюсь на ноги и повторяю попытку. Свет из зарешеченного окошка под самым потолком освещает половину его лица. Изогнутые в усмешке губы. Расслабленную ногу. Руки, сложенные конвертом на груди. Жестко приземляюсь на каменный пол. Стремительно подымаюсь и бросаюсь вперед, так и не замедляя бега. Резкий толчок опрокидывает меня, но уже гораздо дальше, чем моя обычная точка падения. Цепь звенящей змейкой ползет следом и я ухмыляюсь, в то время, как уголки его губ опускаются, превращая маску самодовольного палача в маску испуганной жертвы. Косо замахиваюсь, прицелившись в его левый висок. Тяжелые кандалы опускаются, делая противника очень мертвым, а я еще долго стою и добиваю его босыми ногами. Удар. За Либертаса. Удар. За Люциду. Удар. За Тэнебриса. Мы не скот. Не сброд. Добросовестные граждане, которых вы бросили подыхать с голоду. Которых вы заставили смотреть, как умирают их родные. Удар. Вновь различаю голос брата.
-Остановись.
...
Трясущимися руками пытаюсь попасть в отверстие и парнишка ничуть не облегчает мне задачу. Быстро завязывает и развязывает узлы, дергается и все время бормочет:
-Не надо. Здесь хорошо. Лучше. Не надо, - наконец попадаю и кандалы со звоном падают на пол.
-Помоги, - шепчу я, безрезультатно стараясь всунуть связку тому в руки.
-Здесь хорошо. Лучше... - ударяю его кулаками в грудь. Тэнебрис судорожно хватает ртом воздух и веревка беззвучно опускается на пол. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, а потом он начинает визжать. Пронзительно, по-девичьи. Уже слышу лязг туник приближающейся стражи и потому не вижу смысла затыкать парню рот. Оборачиваюсь. Первый подоспевший многозначительно присвистывает, разглядывая изуродованный труп у входа. А я жду нападения. Прежде, чем им удается меня скрутить, трое получают травмы головы, а четвертый заваливается на бок, утягивая меня за собой. Не ослабляю хватку и продолжаю сдавливать цепь вокруг его шеи. Только когда агонические судороги прекращаются, я поворачиваю труп на спину. Просто, чтобы посмотреть на его лицо. Просто, чтобы посмотреть, было ли ему страшно. Стальной башмак ударяет мне в бочину и я сгибаюсь пополам. Потом еще много таких ударов. Перед тем, как ощущение вездесущей боли окончательно пропадает, унося меня в пучину бессознательности и кромешной темноты, слышу чей-то насмешливый голос:
-Ребят, похоже в этом году Люпус Мактатус будет гораздо интереснее...
...
Он не разговаривает со мной с тех пор, как я попытался устроить побег. Ребра ноют, но это ничто, по сравнению с тем, что мне приходится глядеть на мальчишку. Ему тоже изрядно досталось, хотя это не суть. У него отобрали веревку. Тэнебрис зажимает голову руками и все время качается. Взад-вперед. Взад-вперед. Бренчит цепь. Мне надели стальные браслеты не только на руки, но и на ноги. Кто-то постарался, чтобы они были затянуты намного туже, чем раньше. К стене цепь приторочена восемью скрепами и толстым кольцом. Ухмыляюсь. Скулы тут же сводит болью. Видимо, кому-то посчастливилось заехать мне металлическим носком в челюсть. С удовольствием вспоминаю, как мстил уже мертвому ключнику. Этого мало. Мало, за то, что Либертаса насильно заставили умереть в Заклании. В мое время в этих зрелищных смертельных играх участвовали только по своему желанию. Тренировались с детства, чтобы потом получить большой дом в элитном городке, вагон и маленькую тележку очаровательных поклонниц, а позже — отправить своих детей в школу при императорском дворце. Я никогда не умел ни писать, ни читать. Не потому, что не имел возможности учиться в школе, хотя и это отчасти правда. Потому, что не считал, что смогу этим заработать себе на жизнь. Да, если бы я получил жилье в элитаре и вращался в высоких кругах, умение написать письмо и прочесть присланное мне было бы кстати. Но не тут. Тут я охотник, добытчик, лесоруб, кормилец. Был. Осекаюсь. Я искренне верил, что брат посчитал возможным для себя победить. Вытянуть Люциду из этой грязи. Но, как вышло, заставил ее погрязнуть гораздо глубже, а потом долил сверху еще. Со своих небес. Юпитер, сбрасывай его оттуда. Он виновен. Моя милая девчушка с золотыми волнами волос... Сколько мужчин покупали ее? Кто покупал дважды? Трижды? Четырежды? И пусть Либертас оказался насильно втянут в эту игру. Значит он где-то оступился. Примял травинку, например. Ради Люциды он должен был научиться летать и творить еду из воздуха. Ради нее.
По глазам ударяет яркий оранжевый свет. Блики от факела падают на лица входящих. Хищные. Предвкушающие.
-И за порядком следуют персоны. Империи важны, но так влекомы..., - бурчит. Значит живой. Скептически гляжу сквозь них. В воде никак не откажут. Самого низкорослого и тощего выталкивают вперед и он с опаской ставит кувшин в паре ярдов от меня. Губы расползаются в улыбке и я, шутки ради, слишком резко подаюсь вперед. Он испуганно отпрыгивает и, споткнувшись, падает на спину. Смеюсь. С удивлением обнаруживаю, что и добрая половина стражи едва сдерживает смех, а вторая — бессовестно хохочет во весь голос.
-Ну ты, парень, задал жару, - осмеливается один, - Двое до сих пор по домам отлеживаются, а одного так вообще контузило. При дворе шутом оставили. Хорошо развлекает. Добротно, - молчу. Прожигаю пустым взглядом.
-Заклание сегодня по утру, братец. Мы тебе мяса принесли. Настоящего. Оленина, между прочим, целое состояние стоит, - всучивает пакет тому же худосочному пареньку и пихает в спину. Он трясет головой, но все же шаг за шагом подходит. Оглядывается. Поспешно бросает мне под ноги сверток и возвращается за спины товарищей. Этот жест заставляет меня осклабиться. Зверем считают? Хищником? Значит, ягнята, не больше.
--Эй, малой, есть хочешь? - спрашиваю. А он все качается. Половина вздрагивает от звука моего голоса, позвякивая доспехами. Расправляю плечи. Только потому, что хочется сжаться в комок. Вот они, угрызения совести. Поворачиваю голову ко входу. Они заметно напрягаются, будто я, закованный и прикованный могу в любой момент вырваться и перебить их всех. Хорошо.
-Помочь пришли, значит, - не спрашиваю — утверждаю, - Победы мне желаете, - пауза, - Просьба у меня к вам, - на последних словах повышаю тон, четко давая понять, что просьба равна приказу.
-Чего надо? Что разрешено — пронесем, - довольно высказывается тот, что стоит почти в коридоре. Еще бы.
-Веревку бы мне. Кусочек. Небольшой совсем, - гляжу на Тэнебриса. Он еле заметно приподнимает голову и сквозь челку разглядывает выражение моего лица. Пытаюсь выглядеть как можно дружелюбнее, но паренек быстро растворяется в своем безумии. Взад-вперед. Качается. Мой верный паж осторожно подкрадывается, думая, что я слишком занят, чтобы его заметить. Резко поворачиваюсь и он отпрыгивает.
-Не пугайся, - проницательно начинаю я, - Не мне веревка. Вон, малому отдай, - киваю, - Он не кусается, - стражник с облегчением выдыхает и весело насвистывая подходит к моему соседу.
-Держи, юродивый, - протягивает на раскрытой ладошке новенький кусочек войлочной веревки, чуть длиннее, что была у парня раньше. Тот жадно хватает ее, будто саму жизнь, будто воздух на последнем вздохе. Два узла-пробел-еще узел-пробел-два узла. Знакомая схема. Ухмыляюсь. Вновь сводит скулы. Осторожно потягиваюсь. Разворачиваю сверток и глубоко вдыхаю. Оленинка действительно добротная. Вгрызаюсь зубами в прожаренное сочное мясо и довольно жую. Несколько пар глаз сосредоточенно наблюдают. Дело ли мне до этого? Утром на убой. -Останови за час свое дыханье... Ведь ты погиб. Волчье Заклание.
...
Жадно глотаю воду из кувшина. Рядом кто-то раздраженно фыркает, но одернуть не смеет. Прошу еще. Кто знает, сколько мы там пробудем? Сколько людей набрали в этот раз? Сцепляю ладони вокруг горловины и вновь припадаю к мокрому краю губами. Здесь тихо. Слышу собственные глухие глотки и бормотание Тэнебриса. Черт, во имя Юпитера! Глубоко вдыхаю и чувствую, как по носоглотке течет ледяная вода. Откидываю кувшин и, согнувшись пополам, пытаюсь выкашляться. Судорожно подбираю момент, чтобы вдохнуть, но кашель только усиливается. Я ведь знал, что парень тоже попадет на Заклание. Но только сейчас до конца осознал, что мне придется его убить. Заколоть. Малолетнего безумца, что непрестанно вяжет узлы на своей драгоценной веревке. Отчаявшегося парня, что едва не умер от голодной смерти. Пережил смерть родной матери. Глядел ребячьими испуганными глазами из под косой челки, как в агонии догорает пока еще живая сестра. И ветер воет, и пепел кружит... Подле своего дома я ходил по чьим-то останкам, что были лишены права с миром покоиться в матушке-земле. Вечно обреченные лететь туда, куда дует ветер.
-Ну что, порядок? - поднимаю взгляд и до боли стискиваю зубы. Тебе-то, конечно, порядок. Уже ждешь первой крови. Первой жестокости. Встаю и прячу кулаки на груди.
-Порядок, - рычу сквозь зубы. Ключи со звоном падают мне под ноги.
-Начало через минуту, - стук закрываемой двери. Щелчок. Присаживаюсь и поднимаю связку. Освобождаю щиколотки и твердым шагом подхожу к забитому в угол Тэнебрису.
-Бери, быстро, - швыряю нашу свободу ему в лицо. Парень поднимает на меня расширенные от ужаса глаза.
-Быстро, - ору я, - Давай! - одной рукой он продолжает теребить войлок, а другой - нащупывает ключи. Глаз не отводит. По рассудку вновь ударяет его сходство с Либертасом. Не время. Пару раз кручу затекшими запястьями, а потом рывком выхватываю связку. Парень не двигается. Разве что перебирает пальцами. С щелчком поворачиваю ключ. Браслеты падают и он вновь принимается завязывать узел. Хватаю его за шкирку и тащу за собой. К свету. К смерти.
...
Солнце обжигает глаза. Я щурюсь и сквозь ряд блестящих ресниц рассматриваю арену. В пяти метрах над уровнем земли начинаются трибуны. Люди всех возрастов и мастей восторженно ликуют, забрызгивая друг друга слюной. Справа, почти сливаясь с голубым чистым небом, находится балкон. Выше остальных. В его бархатных объятиях ждет зрелищ имперская элита, в том числе и сам Мелиор, который регулус санкта санкторум... дальше не помню. Плевать. Хочется, чтобы мое презрение стало твердым и ощутимым. Воткнулось в левую часть его груди и навсегда остановило сердце. Тот самый жестокий механизм, что приводит в действие его жалкую плоть и сущность. Тэнебрис покорно жмется за моей спиной и бормочет. Подчерпываю ногой песок. Вы так благородны, о, создатели этой безумной игры. Песок хорошо впитает нашу кровь. Но не менее хорошо впитает и вашу. Мальчишка тыкает меня ладошкой в спину и я оборачиваюсь. В руках он довольно сжимает два ножа. Длинные изогнутые рукоятки, широкие лезвия с острыми зубцами по верхнему краю. Протягиваю ладонь. Нож удобно лежит в руке, легкий. Поднимаю глаза и улыбаюсь: Тэнебрис упорно пытается отпилить кусок свисающего с трибун каната, на котором держатся красные флаги Люксурии. Со всех сторон звучат недовольные крики и, потому, подхожу ближе и подсаживаю парня на плечо, велев резать как можно выше. Веревка пригодится.  Арена представляет собой удлиненный прямоугольник, площадью  в половину акра, поэтому можно легко просмотреть противоположные трибуны. Более того, я оказался рядом сразу с двумя углами, что при обороне сыграет свою роль. Два ножа, которые малец вытащил неизвестно откуда. Хотя я знаю, что на Заклании единственное оружие, которое можно достать — это нож. Чтобы заколоть. Чтобы оправдать. В поле зрения появляется первый противник и я настораживаюсь. Тощий, костлявый парнишка, едва старше Тэнебриса. Может, того же возраста, что сейчас мог бы быть Либертас. Вязальщик победно ликует с моего плеча, а в песок под ногами падает толстый кусок каната, длиной чуть больше метра. Напротив, из черной не просматриваемой пасти, вываливается трясущийся сморщенный комок. Вглядываюсь. Он разворачивается и ползет назад. Сверху опускается решетка. Вздрагиваю, когда узнаю в нем своего соседа, хозяина топора. До земли остается совсем немного и он подставляет руки под решетку. Теперь вздрагивает малец.
-Закрой глаза, - говорю я. Старик разрывается в диком вое, а песок исступленно впитывает свою первую кровь. Один за одним на арену выходят мужчины, дети, старики. Кто гордо, кто боязливо, кто обреченно с пустым безразличным выражением лица. Хуже всего то, что я вижу в них соперников, фактически хладных мертвецов. И эти подбадривающие крики, толкающие меня на массовые убийства. И эти изумрудно-зеленые глаза. Откуда она здесь? В правом противоположном углу, на нижних трибунах. Молча сложив руки с устремленным на меня взглядом. Вот что хуже всего. Она приехала посмотреть. Насколько достойно я расстанусь с жизнью и скольких лишу ее сам. Кулак разжимается. Уже началась первая битва за найденный несмышленым ребенком нож. Коренастый мужчина лет тридцати пяти замечает лежащее подле меня оружие. Тэнебрис отчаянно дергает меня за полу рубахи, кивая на подступающего врага. Стою. Остался всего десяток ярдов. Рот Люциды искажается в непритворном испуге. Она так же наблюдала за смертью Либертаса? Как погиб он? Ждет ли она, что я подниму намеренно выброшенный нож? Щелк. Враг не тот, кто желает заполучить свою жизнь через твою смерть. Враг тот, кто заставляет тебя за нее бороться.
-Остановись, - шепчу я и слышу в себе брата, - Остановитесь!
...
Хриплым рыком раздираю свое горло. Раскидывая песок, Тэнебрис поспешно отползает от моей ноги и упирается спиной в решетку. Я не вижу этого. Слышу. Глаза прожигают приближающегося мужчину. Возня позади него утихла и все выжидательно уставились в нашу сторону. Даже трибуны и те молчат. Ждут. Предвкушают. Удастся ли мне остановить побоище? Ребенок выныривает из клубка взрослых мужчин и, победно сжимая в руке нож, несется в левую часть арены. Кажется, будто никто, кроме меня, этого не заметил. Все еще стою. Нападет ли? Всего два ярда. Глаза в глаза.
-Я не буду драться, - спокойно, уверенно говорю я. Потом добавляю громче, - Я не буду драться! Все слышали? -  Шепот сливается в гул, - Он не будет... драться... не будет... он не... не хочет... как это... он...
Решетки со скрипом поднимаются. На арену вываливаются отряды стражников и пачками скручивают моих несколько-минутных врагов. Под колени врезается что-то твердое и я падаю. Пытаюсь встать, но сверху навалилась тяжелая туша. Тэнебрис начинает кричать. И мне кажется, что он в опасности. Неужели Либертас вновь подавился орехом? - думаю я. Раз-два-три. Бейся, сердце. Ради него.
...
Всю ночь я слушал его крики. Отчаянные, молящие, иногда яростные. Но он быстро сдавался и вновь начинал умолять. Затыкаю уши разбитыми в кровь руками. Я ничего не могу сделать. Ничего.
-Это из-за мальчишки, да, звереныш? - пинает меня ногой. Я скалюсь. В ответ он ухмыляется, -Приказ есть приказ. - После начинаются надрывные вопли Тэнебриса и звучат до первого солнечного луча, постучавшего в окно камеры. Всю ночь я крючусь в позе эмбриона, моля Юпитера дать ему умереть. Когда пытка заканчивается и его жизнь, наконец, обрывается, я закрываю глаза, а потом, во сне, снова слушаю, как плачет мой младший брат.
...
Привычно снимаю наручники. Минута, чтобы сориентироваться и найти в пределах арены то, что необходимо для выживания. Сегодня я не сражаюсь. Только обороняюсь. Остальные убьют себя сами. Насколько могу, быстро выскакиваю на желтый песок. Зрители взрываются громкими приветствиями и улюлюканьем. Уже не ищу ее взглядом. Чувствую, что где-то здесь. Люцида увидит мои намерения раньше, чем я смогу их действительно показать. В поисках оружия продолжаю двигаться вдоль стены. Первые противники уже выходят в свет, щурясь и прикрывая лица руками. Дохожу до угла. Чуть левее, в песке, поблескивает серебристый металл. Присаживаюсь и принимаю ножик на вес. Простой. Как на охоте. Встаю и, затравленно оглядываясь, пячусь спиной к углу. Отсижусь здесь. Мне достанется только последний. У правой стены, ближе к середине арены, трое крепких мужчин кулаками забивают истошно вопящего ребенка, который в прошлой игре умудрился урвать нож. Стискиваю зубы и терплю. Толпа восторженно ахает. В соседнем углу жмется морщинистый старик. Безрукий старик. Багровые, почти черные, культи неестественно опущены вдоль тела. Дома, в Реликвии, у него осталась маленькая дочь. Что с ней случится раньше: голодная смерть или инквизиторский костер? Сколько мужчин успеют познать ее тело, так и не заметив горящих огоньков на дне огромных глаз? Терплю. Хрустят кулаки и я пытаюсь их расслабить. Безрезультатно. Первый нож вонзается в тело худощавого парнишки, прямо в горло. Раскрытые в ужасе глаза, рот, наполненный кровавой слюной, и, конечно же, красная жижа, фонтаном бьющая из-под самого лезвия. На белую рубаху убийцы. На желтый песок, жадно впитывающий ее в себя. На мою душу. До дикой боли сжимаю зубы. Отчетливо выступают желваки. Вздрагиваю. Где-то вопит женщина. Истошно. Не могу разобрать ни слова и, потому, покидаю свое убежище и бегу вдоль стены. С трибун ли это? Первая решетка, вторая, третья, тело парня, четвертая... Дальше резвятся два доморощенных садиста. У противоположной стены, в грязно-бурых кусках свалявшегося песка, стонет мальчик. Еще живой. Подхожу ближе. Пытаюсь разобрать где у него глаза, но вижу лишь красное месиво. Правая стопа неестественно вывернута, а вместо щиколотки наружу выпирает осколок кости.
-Абсольво тэ, - шепчу я, запуская зажатое в руке лезвие в пульсирующую плоть. С шипением наружу вырывается оставшийся воздух из его легких, надувая мелкие кровавые пузырьки. Крик повторяется и в этот раз кажется мне до боли знакомым. Вынимаю нож и бегу туда, где громче всего шумят трибуны. У шестой решетки правой стены нахожу хрипящий источник. По спутанным седым волосам расползается зловещее красное пятно. Губы приоткрыты. Беру ее за руку. Холодная. Позади бушуют все скрытые человеческие страсти, все то, на что способен подвигнуть человека инстинкт выживания. Свирепо бьется в груди сердце, грозя пробить себе путь наружу. Она что-то хрипит, но я не могу разобрать и, поэтому, наклоняюсь ниже. Всего одно слово срывается в судорожном всхлипе, а потом хватка ослабевает, но я все еще сжимаю заледеневшие пальцы. Будто она еще тут. Будто никогда не оставляла меня и не оставит.
-Добей ее! - поднимаю голову, разжимая охладевшую кисть женщины. Переворачиваю в руке нож и с силой запускаю его в трибуны. Глаза жертвы косятся к центру переносицы, откуда торчит простенькая рукоятка, а потом он переваливается через край и падает слева от меня. От удара песок разлетается в стороны и тут же оседает, образовывая вокруг тела причудливый узор. Первая женщина, участвующая  в Вольчьем Заклании — моя мать. С грохотом поднимается решетка. Щерясь, наружу выходит огромный рыжий люпус. Позади встают еще двое. Мы смотрим друг на друга и не можем решить — кто же из нас жертва?
...
Бьет гонг. Зверя отгоняют от меня заточенными копьями и тот, скуля, пропадает в одном из зияющих выходов с арены. Придерживая руками выпадающие внутренности, пытаюсь встать. В глазах мутно и почти темно. Эфемерные силуэты кружат подле меня хоровод, смазываются в радугах серого оттенка и безумно хохочут. Слышится детский плач и удары топора о металл. Падаю. Лицом в муравейник. Они забиваются мне в рот, нос, залепляют и без того невидящие глаза и я задыхаюсь, крючась в диких конвульсиях. Потом приходит двуликий мальчик: он кружится вокруг своей оси и говорит со мной двумя похожими голосами. Изуродованные губы все время шевелятся, шепчут, иногда шипят.
-Пожалуйста, на надо! - Талионис, там медведь? - Так пахнет смерть, и мы теперь безличны... - Талионис, где ты пропадал, друг?- Сынок...
На лысой голове переродка наскоро пробиваются иглы белого цвета, теряют твердость и волнами спадают по спине и плечам. Четко ощущаю, как внутри моей головы ползают, шуршат муравьи.
-Не уходи, брат. Люцида будет твоей. - Она и так моя, - отвечаю я. Отвечаю точно так же, как и десять лет назад. Моя.
Черты лица искажаются. Улыбка превращается в звериный оскал, пергаментная кожа трескается и прорастает густой рыжей шерстью. Гляжу в зеленые глаза с узкими, длинными зрачками цвета безлунной ночи. Щелк. И я уже у костра.
…
В центре форума. На коленях. И во мне нет ничего: ни тепла, ни любви, ни горького разочарования. Пахнет горелым мясом и палеными волосами. В ушах звенит дикий крик бьющейся в конвульсиях девушки. Между всполохами огня проглядывают обугленные по краям лоскуты белого венчального платья. С запада дует ветер, принося мне глоток свежего воздуха. Жадно хватаю его губами, чтобы не давиться дымом ее тела. Хочется упасть и разбиться. Вдребезги.
-...согласно данному постановлению, девушка должна быть предана сиюминутному публичному сожжению, чтобы навсегда отвадить женщин величайшей страны Люксурия от подобного разврата и аморальных поступков. Именем регулуса санкта санкторума Мелиора первого из Третьей династии императорского величия страны Люксурия, да будет так! - она уже догорает. Уже потеряла сознание от боли. Или ее уже нет. Просто нет.
-Абсольво тэ, - шепчу я. Опускаю голову. Поток северного ветра приносит с собой куски черного пепла. Они оседают на мою кожу, волосы, ложатся на руки. Вдыхаю. Чувствую запах жасмина, корицы. По щеке соскальзывает что-то мокрое и обжигающее, точно лед. Падает на песок, который тут же темнеет и сворачивается. А сверху ложится лоскуток обугленной ткани.
-Следующий! - меня рывком поднимают на ноги и волокут на пьедестал. Пьедестал победителя. И эшафот. Под железным столбом лежит нечто черное, облепленное кусками ткани и серой пылевидной массой. Замечаю, как в куче останков что-то поблескивает под полуденным солнцем. Приходится выворачивать шею, чтобы рассмотреть. Металлическая брошь с замысловатой птицей о семи перьях в хвосте.
-...За нарушение правил игры, согласно вышесказанному постановлению, вам назначается 30 ударов плетьми! Именем регулуса санкта санкторума Мелиора первого из Третьей династии императорского величия страны Люксурия, да будет так!
Дергают меня за руки, будто марионетку, завязывают узлы, щелкают кандалами, звенят цепями... Во мраке мрак... Сливаюсь воедино густым пятном корицы и жасмина... Так пахнет смерть и мы теперь безличны. Прав, братишка, прав. Киваю. Высоко задираю голову. Ее останки кругами витают всюду, куда падает взгляд. И дым, который режет глаза. Прошу Юпитера ниспослать на землю дождь. Смыть все то, что позорно брошено на волю ветров. Свист. Удар. Я смотрю в ее глаза. Свист. Удар. Желтая пена клубками вываливается из оскаленной пасти. Свист. Удар. Маминька на пороге дома, укутанная в шерстяную шаль. Свист. Удар. Острие меча чертит на ключице любимой узор. Свист. Удар. В темном углу сидит девочка с глазами улюлы. Свист. Удар. Тэнебрис молит о пощаде. Свист. Удар. Со стуком в песок падает побелевшая рука. Свист. Удар. Под лезвием топора сминается скрежещущий металл. Свист. Удар. И ветер воет, и пепел кружит... Он оседает в наших душах. В звероподобных криках душит... Потом мороз. Потом и стужа...
-Я не убивал их! Никого, кто не был виновен! - кричу я. Кричу от боли. От всего, что видел. Палач останавливается и пропускает плеть сквозь кольцо пальцев. Во все стороны брызжет моя кровь. Дождя, Юпитер, дождя...  И впредь не лягут на ее плечо заботы... Впредь не лягут.
-Ваше наказание еще не закончено. Продолжайте, - кивает он спрятанному под маской палачу. Смеюсь. Смеюсь, когда понимаю, что у меня ничего не осталось. Кроме жизни. Но и та не нужна. Смеюсь.  На полу-замахе свист обрывается, так как императорский судья жестом приказывает остановиться. Смотрит на меня. Холодно. Равнодушно. Не жестоко, нет.
-Вы смеетесь над собственной страной и императором? - спрашивает. Ощериваюсь. Мимо пролетает кусочек некогда белой ткани.
-Вам просто нечем больше меня ломать, - рычу я, а потом вновь заливаюсь диким, звериным смехом. Им больше нечем меня сломить. Просто нечем.
Холодная сталь прорывает кожу, мышцы, проходит между ребер, сквозь свистящее легкое и, наконец, добирается до оболочки пульсирующего сердца. В глаза хлынул яркий свет. Теперь вам точно нечего во мне ломать. Сальвави анимам мэам. Душу свою я спас.