«По машинам!» – разрезал тишину июльского утра хриплый голос комбата. Взревев моторами, сотни советских танков ринулись на запад – навстречу бронированной лавине врага. Вот уже 20 лет Марку Фролову часто снился один и тот же сон – бой под Прохоровкой на Курской дуге…
Для тогда еще восемнадцатилетнего Марка, вчерашнего сельского тракториста, это была первая, лоб в лоб, схватка с грозным супостатом. Стиснув рычаги управления, молодой механик-водитель напряженно вглядывался в местность через приоткрытый люк. Сквозь опоясывающий все вокруг едкий дым угадывались поля, ощетинившиеся разрывами снарядов, поваленные с корнем ветвистые деревья и груды искореженного железа. Он старался не пропустить ни одной команды сидевшего в башне лейтенанта Игоря Клевакина. Тычок командирского сапога в правое плечо – и он швырял «тридцатьчетверку» вправо, в другое – кидал влево, резко сдерживал порыв мощной машины, когда оба сапога вдавливались в погоны под затертым комбинезоном. Орудийный выстрел – и снова по газам!
Немецкий «Тигр» они явно зеванули: тот внезапно выскочил из черной пелены дыма и сходу, будто и не целясь вовсе, выплюнул пламя в сторону русского танка. Голова Марка дернулась и словно раскололась от сильнейшего удара, в глазах задвоилось и потемнело. Он сразу оглох, из носа хлынула кровь. С плеч безвольно соскользнули лейтенантские сапоги, на соседнем сиденье обмяк стрелок-радист Иван Остапчук, заряжающий Болат Мусабаев в неестественной позе замер на вскрытой коробке со снарядами. Утопив педаль газа, Марк стиснул зубы и рванул раненую машину на фрицевского тяжеловеса. Уклоняясь от столкновения, тот вильнул в сторону, но было поздно: «тридцатьчетверка» на полном ходу врезалась в открывшийся для тарана закопченный бок неприятельской громадины.
Прийти в себя Марка заставил нестерпимый жар внутри кабины. Отбросив крышку люка, он поспешил выбраться наружу. Опрокинутый на «спину» словно жук, вражеский монстр беспомощно двигал в воздухе гусеницами и полыхал. Огонь добрался и до их «тридцатьчетверки». Балансируя между вездесущими языками пламени, боец дошагал до командирского люка, с трудом откинул его и, согнувшись, выдернул из смрадного зева бездыханное тело лейтенанта, сполз вместе с ним на крыло, и оттуда – на вспаханную снарядами землю.
Подтащив свою ношу к краю ближайшей воронки, обессиленный солдат кубарем скатился вниз и неожиданно вздрогнул: на него в упор смотрел вражеский танкист в обгоревшей черной пилотке – видимо, с того самого «Тигра». Через секунду фриц бросился на Фролова, стараясь дотянуться до его горла. Собрав последние силы, тот подмял противника под себя, но тут же почувствовал, как на его затылке сомкнулись в стальном захвате длинные мускулистые руки. От напряжения вена на горле чужеземца вздулась, и Марк в борьбе за жизнь впился в нее зубами, с ожесточением разрывая человеческую плоть. Захлебываясь горячей кровью, он не слышал предсмертного хрипа своего врага – только увидел, тяжело поднявшись, бесконечный ужас в его застывших голубых зрачках.
Марк осторожно опустил в яму командира и приготовился для нового броска к пылающей броне, но не успел: чудовищный взрыв подбросил башню их танка…
Еще четыре экипажа сменил Фролов по дороге к Берлину – огонь, словно прирученный зверь, щадил его, да и смертоносный металл не цеплял танкиста. Будь жив отец, погибший под Москвой, то остался бы доволен сыном-лейтенантом: гимнастерка трещала под тяжестью боевых наград!
Судьба преподнесла неожиданный сюрприз: у дымящихся развалин рейхстага он набрел на своего боевого товарища Игоря Клевакина, теперь уже капитана. Обнялись, присели на бетонный обломок, чокнулись трофейными фляжками.
-Я твой вечный должник! – сказал Клевакин, подергивая щекой в шрамах – отметинах от ожогов.
-Не расстраивайся, капитан, жизнь впереди долгая – глядишь, и рассчитаемся,- скромно отшутился Фролов.
-Это вряд ли, – на полном серьезе продолжил рассуждения Клевакин. – Ты, Марк, – везунчик! Смерть тебя сторонится или не знает, с какого фланга подойти. По крайней мере, с огнем-то вы уж теперь точно побратались, от него подвоха не жди.
«Надо же, а ведь как верно подметил!», – подумал Марк, почему-то только теперь вспомнив страшную картинку из далекого детства: беснующийся пожар в родительском доме, обернувшийся незабываемой трагедией. В тот день он, пятилетний малец, вместе со своей двухлетней сестренкой, оставшись дома одни, решили поиграть со спичками. От неосторожной искры занялась занавеска на окне, огонь переметнулся по стене к вешалке с одеждой и слизнул дверной полог. В мгновение ока языки пламени заплясали по всей комнате. Испугавшись, дети забились под кровать и накрылись ватным одеялом. Сестра задохнулась тогда – его же откачали. Потом был еще случай, когда у самых его ног ударил в землю разряд молнии, отчего замертво упала соседская корова, стоявшая рядом, – а на пиджачке мальчишки оплавился лишь металлический кант пуговицы...
Домой возвращались вместе – поезд мчал их на родину Марка, в Казахстан. Такое решение Клевакина имело простое объяснение: у бывшего детдомовца на просторах необъятной страны не было ни души – ни родных, ни знакомых.
К тому времени мать Марка уже перебралась в райцентр, выменяв за корову кривую неказистую избушку на окраине поселка. Здесь же кинули якорь и друзья: окончив курсы водителей, стали шоферить. Игорь вскоре женился, а Марк с азартом блудливого кота бросился в омут любовных похождений. А кто осудит: за плечами всего двадцать лет, а вокруг – истосковавшиеся по ласке незамужние молодухи. С запотевшим первачом на столе и жаркой перинкой в кровати – всюду был он желанным гостем. Праздник растянулся на долгие десять лет.
-И в кого ж ты непутевый такой? – ворчала мать, завидев на пороге родной силуэт. Жаждавший новизны и приключений, все реже появлялся он в отчем доме. – Батьки на тебя нет, живо бы образумил твою дурью башку! А со мной, конечно, можно и не считаться… Смотри, Марк, не женишься – уйду, куда глаза глядят, и не говори потом, что не предупреждала. Истинный крест! – женщина поворачивалась к святым образкам в углу горницы, как бы призывая их в свидетели.
И Марк женился – не потому, что испугался родительской угрозы, – просто встретил, как ему казалось, ту единственную и долгожданную половинку – учительницу начальных классов Зину Дробышеву. Автобаза сразу выделила лучшему водителю жилье в новом домике, и всего за пару месяцев Марк умудрился пристроить к нему баньку с предбанником и добротный сарай для коровы, поросят и кудахтающей живности. Через год родился первенец, а следом – еще один сын. Денег хватало: редкий день обходился без калыма, который даже перевешивал законный заработок. Его жена, единственная в поселке, щеголяла в пальто с воротником из чёрно-бурой лисы, сыновья разъезжали на велосипедах «Орленок», а в доме чего только не было: и шифоньер, и трюмо, и даже массивный комод с радиоприемником на столешнице, по которому вечерами он слушал тайком запретный «Голос Америки».
Жизнь, как дорога, – никогда не бывает ровной, всегда в ней есть место для особых событий, нарушающих привычный уклад. То ли кровь в жилах Марка не добродила, то ли стреноженная бытом судьба решила выкинуть финт – в сорок лет он влюбился. Обожгла его нечаянным взглядом восемнадцатилетняя Настя Проклова, работница зернотока одного из совхозов, куда он был прикомандирован на время посевной. Ладная фигурка, томный с поволокой взор, обворожительная улыбка – уж Марк-то сразу мог разглядеть истинную женскую красоту.
-Извини, что не на белом коне, – шутливо бросил он при первой встрече, выпрыгивая из кабины. – Надеюсь, у принцессы сердце великодушное?
-Тоже мне принц! – прыснула в платок девушка, деревянной лопатой подталкивая на транспортер податливые вороха пшеницы. – Небритый и в мазуте, ха-ха!
-Намек понял, исправимся! – лихо козырнул он и шлепнул задниками стоптанных кирзовых сапог.
-К пустой голове руку не прикладывают! – снова закатилась смехом девчушка. – Сразу видно, что в армии не служил! – Веселый шофер ей явно понравился: на вид не больше тридцати, смуглое лицо, нос с горбинкой, смоляные кудри, накатывающие волнами на такие же черные озорные глаза.
Через день они уже разговаривали как давние знакомые. Настя жила у родной бабки: отец погиб на фронте, мать умерла от рака. Хотелось приодеться-приобуться, но скудной бабкиной пенсии едва хватало, поэтому после восьмилетки, несмотря на отговоры старухи, пошла работать. Пятьдесят рубликов в месяц – и ты уже первый богач на селе. К тому же и отходов можно было выписать для поросят и сена для коровы Марты. О себе Марк ничего не рассказывал, помалкивал, да и Настя его расспросами не особо донимала.
К концу командировки Марк понял, что окончательно потерял голову. И однажды случилось то, что и должно было произойти, когда два сердца безудержно тянутся навстречу друг к другу…
Каждый вечер после работы Марк мчал по бездорожью в Настино село: для нового «Уральца» двадцать километров – сущий пустяк. Возвращался за полночь, раздевался наспех и, стараясь не скрипеть половицами, тенью крался к холодному дивану.
-Ты посмотри на кого похож стал: одни кости да кожа. Передохни немного – всех денег не заработаешь, – с жалостью вымолвила как-то Зинка и неожиданно для самой себя, отстранившись вдруг от Марка, спросила: А ты, парень, часом, не загулял?
Марк побледнел, и сердце бешено заколотилось – ему показалось, что его предательский стук слышится на всю комнату.
-Да ты что, Зинок, бога побойся! – под натиском проницательного взгляда жены Марковы шкодливые очи все же не удержались и дернулись в сторону. – Времени порой даже на человеческий обед нет, а ты про шашни-машни. Ну, и выдумаешь же, а!
В этот миг он вдруг с щемящей тоской ощутил, что семья для него – единственный и, скорее всего, самый последний причал в его жизни. И ясная мысль словно озарила его сознание: пока не поздно, нужно дать обратный ход, безжалостно отсечь все лишнее и жить как прежде, не прячась от чужих глаз, без боязни быть уличенным во лжи.
Тем же вечером притормозил он у знакомой хибарки, посигналил, и почти тотчас из дома выпорхнула Настя. Как всегда веселая и бойкая, она ловко взобралась в салон грузовика и доверчиво положила голову на шоферское плечо. На мгновение время отступило, предоставив Марку возможность чувствовать все вокруг более явственно: скрип калитки, лениво подрагивающей на ветру, эхо чьих-то смеющихся голосов вдалеке… С одинокого клена в палисаде сорвался желтый лист и плавно опустился на ветровое стекло. «Поздняя осень», – машинально отметил Марк, приводя в порядок заранее приготовленные слова. На фоне этого безмятежного спокойствия, нарушая все планы Марка, неожиданно громко прозвучал вдруг Настин голос.
-Марик, я беременная, – буднично проговорила она, сильнее вжимаясь щекой в его потертую кожанку. – Сразу не догадалась как-то, думала, обычное недомогание, а сейчас наверняка знаю.
Огорошенный неожиданным известием, он пошарил по карманам, достал початую пачку папирос, закурил взатяжку и, собираясь с мыслями, брякнул первое, что ему пришло в голову:
-Беременная от кого?
-Ну не от духа же святого! – выразительно уставилась на Марка девушка. – От тебя, конечно.
-Настюх, я как раз поговорить приехал, – наконец выдавил он из себя. – Мы не можем быть вместе. Я вдвое старше тебя, у меня семья: жена, два пацана. Ну, не могу я бросить их, понимаешь?! – почти выкрикнул он в лицо девушке. Она отвернулась и беззвучно заелозила пальцем по запотевшему стеклу. Наконец совсем тихо, будто неживым голосом, выговорила:
-Ты ничего не говорил мне о жене.
-А ты и не спрашивала, – Марк выбросил окурок и щелбаном вышиб из пачки новую папиросу. – Сейчас это уже ничего не меняет. У тебя еще все впереди – надо сделать аборт, Настя, – и он протянул ей несколько новеньких червонцев. – Возьми на расходы, лишними не будут.
Девушка даже не посмотрела на деньги и, не проронив ни слова, выскользнула из кабины. Хлопнув дверцей, зашагала домой – не обернувшись.
Полтора месяца Марк ходил сам не свой, все валилось из его рук. Наконец, не выдержав душевных мук, рано утром завел машину и сорвался с места, придавив до самого полика педаль газа. Из-под колес вылетали гроздья свежевыпавшего снега, а вместе с ними – и километры проселочной дороги. «Упаду на колени. Может, простит? И пусть рожает! – кто я такой, чтобы выносить приговор новой жизни? А там видно будет…» – окончательно решил он, вбегая в Настину хижину.
В комнате у нетопленой печи, вперив неподвижный взгляд в заиндевевшее окно, сидела бабка Лукерья. Завидев незваного гостя, она подскочила с табуретки и, выставив впереди желтые кулачки, мелким шажками засеменила ему навстречу.
-Будь проклят, сатана! Будь ты проклят! – несколько раз загробным голосом проговорила она, приближаясь к растерявшемуся Марку. – Гореть тебе в синем пламени, бесовское отродье! Гореть!
Явно не ожидавший такого приема, Марк как ошпаренный бросился на улицу и, не открывая калитки, махом перелетел через нее, едва не сбив проходившую мимо соседку с пустыми ведрами в руках. Видимо, настолько ошарашенный он имел вид, что женщина остановилась, опустила ведра на землю и с любопытством посмотрела на него.
-Совсем помешалась старушка после смерти внучки, – кивнула она на облезлую мазанку, откуда Марк только что в спешке ретировался.
-Какой внучки? – спросил он, чувствуя, как свинцом наливаются ноги.
-Да у Лукерьи-то всего одна внучка была – Настюха. Царствие ей небесное! Ребеночка прижила да решила тайком избавиться с помощью знахарки. Может, сроки были поздние, может, что не так прошло, только девка кровью изошла – и врачи не спасли. Сорок дней сегодня.
Грузовик Марк остановил прямо у ворот деревенского погоста и, не выключая двигателя, проковылял на кладбище. Свежую могилку, почти не тронутую снегом, отыскал сразу: с деревянным крестом и комьями степного чернозема вокруг, она, как темный глаз на белом зимнем фоне, сиротливо глядела в небо. Пал коленями ниц – совсем не так, как планировал, – обнял руками стылую землю и беззвучно зарыдал. «Прости, Настя! Прости…» – в сотый, а может, и тысячный раз повторял он бескровными губами эти простые слова, но слышал в ответ лишь безмолвное дыхание ветра.
Той же тропинкой проделал Марк обратный путь, докурил последнюю папиросу – и только сейчас заметил спущенный скат в задке автомобиля. Скинув с кузова запаску, баллонным ключом сорвал пристывшие к диску ржавые гайки, поддомкратил мост. Однако колесо никак не хотело вставать на место. Под тяжестью многотонного веса домкрат просел в рыхлом снегу и для каучуковой «обувки» не хватало пространства.
Сбросив рукавицы, Марк принялся вручную разгребать снег под днищем. Занятый невеселыми думами, он не заметил беды – грузовик соскочил с накренившегося домкрата и ступицей намертво пригвоздил кисть левой руки. И тут же мистически из-под капота повалил густой дым, а следом вылез с треском и хвост пламени. "Накаркала старая ведьма!"- молнией мелькнуло в голове Марка. Он вспомнил, что на ночь укрыл движок старой ватной фуфайкой, - она-то, видимо, и загорелась. Раздирая в кровь пальцы и ломая ногти, он попробовал свободной ладонью выковырять углубление под ступицей – безрезультатно.
Между тем огонь, разрастаясь, поспешил к кабине, и вот уже огненные змеи в безумной пляске захороводили по остову деревянного кузова. Их жаркое дыхание неумолимо приближалось , и с отчаянием обреченного дикого зверя Марк вонзился зубами в окаменевшую плоть. Часто дыша, он остервенело рвал в клочья упругое мясо, вены и сухожилия, боясь проиграть гонку с безжалостной огненной стихией. Уже падали рядом горящие ошметки, задымились и вспыхнули ватные брюки, по тужурке огонь перебежал к волосам. С животным воплем он из последних сил дернулся всем телом назад и, завалившись на спину, понял, что наконец свободен - лишь жертвенная кисть осталась в плену железного капкана. Разбрызгивая кровь, он покатился по снегу, сбивая огонь с одежды и головы. И только оказавшись поодаль от дьявольского костровища, потерял сознание.
Очнулся Фролов в поселковой больнице. Напротив кровати сидела заплаканная жена, заботливо поправляя байковое одеяло.
-Все будет хорошо, Маркуша, – всхлипывая, запричитала она, уловив осмысленный взгляд мужа. – Спасибо другу твоему, Клевакину, – с трассы пожар увидел и вовремя на выручку подоспел.
«Вот и отдал ты свой долг, капитан! – Марк отвернулся к окну, за которым завывал, надрываясь в плаче, беспокойный ветер, и мороз без устали развешивал на стеклах кружевные ордена. – Мне же, похоже, еще долго платить по счетам». – И по обгоревшему лицу бывшего фронтовика скатилась, помимо его воли, одинокая слеза запоздалого раскаяния.