Из "Записок о минувшем"
Ножик
Однажды кто-то из мальчишек принёс в детсад перочинный нож. Потихоньку, чтобы не увидела воспитательница, он доставал ножик из кармана штанов и давал нам подержать. Ножик был зелёного цвета с несколькими лезвиями. Воспитательница всё же увидела ножик, заахала и отобрала его у мальчишки.
— Я отдам нож твоей маме, — сказала она.
Я заметил, как воспитательница прятала ножик в шкаф. Улучив момент, я открыл дверцу шкафа, быстро схватил ножик и сунул его себе в карман. Ближе к концу дня пропажа была обнаружена.
— Кто взял ножик? — спросила воспитательница. Все молчали. — Пока не найдётся ножик, никто домой не пойдёт.
Я был уже не рад этому ножику, готов был отдать его, но не знал, как это сделать, чтобы не опозориться.
В конце концов, нас всё же отпустили.
— Чтобы завтра нож был у меня! — строго сказала воспитательница.
Домой мы шли с моим соседом и приятелем Костей Андреевым. Мы жили в одном подъезде. Костя был долговязый, тощий, сильно заикался. Я показал ему ножик.
— Знаешь что, — сказал Костя, — отдай его мне, а? Мы будем вырезать разные штучки из дерева. Я тебя н-научу.
Я возмутился, сказал, что ножик нашёл я, и не собираюсь никому его отдавать.
— Н-н-ну, тогда я завтра расскажу, что это ты его в-в-взял.
Поражённый таким коварством, я не нашелся, что ответить. Мы разошлись по домам.
На следующее утро поиски ножа вяло продолжались. Все углы были просмотрены ещё вчера. С преувеличенным старанием я тоже принимал участие в поисках. Накануне вечером я твёрдо решил вернуть ножик и придумал, как это сделать.
Зажав ножик в кулаке, я достал его из кармана, засунул руку под низкий диванчик и фальшиво воскликнув:
— Ой, смотрите, вот он где! — протянул ножик воспитательнице.
— Ну и чудесно, ну и хорошо, — сказала воспитательница, лукаво глядя на меня.
Костя стоял с раскрытым ртом, но меня не выдал.
Галеты
Чтобы мои прожорливые братцы не съели за один присест недельный запас еды, тётя Роза, их мать, кое-какие продукты прятала у нас: сухофрукты, сахар, яичный порошок, свиную тушёнку и т.п. Однажды она принесла что-то в большой кастрюле и подсунула её под мою кровать. Улучив момент, я приподнял крышку кастрюли и увидел, что она почти доверху заполнена квадратными лепёшками серого цвета, похожими одновременно на печенье и сухари.
Я стащил одну лепёшку и съел её по дороге в детский сад. Лепёшка оказалась не сладкой, жестковатой, но вкусной. Каждое утро, еще лёжа в постели, я на ощупь открывал крышку и доставал из кастрюли по одному печенью. Знал, что поступаю плохо, но ничего не мог с собой поделать.
Каждый раз, чтобы взять очередную лепёшку, приходилось запускать руку всё глубже и глубже в кастрюлю, сердце моё замирало, но на другой день я проделывал то же самое.
Я с трепетом ждал прихода рокового дня, и вот он настал: пришла тётя Роза, посидела, поговорила, а потом, поднявшись, сказала, что хотела бы забрать свои галеты. Я не сразу понял, о чём идёт речь, но когда бабушка потянулась к кастрюле, я сообразил, что галеты – это те лепёшки, которые я бессовестно крал почти целый месяц.
Бабушка вытащила кастрюлю из-под кровати. По звуку было слышно, что она почти пуста. Я сжался от стыда и страха.
— Азохунвей! — воскликнула тётя Роза, открыв крышку кастрюли. — Тут же ничего нет! А ву ды галетес?
Наступила тягостная тишина. Все взоры обратились на меня.
— Твоя работа? — вспыхнув и сжав кулаки, спросила мама.
Я молчал, отпустив голову.
— Я его сейчас убью!
На её пути стала бабушка:
— Не трогай его! Он же ещё ребёнок!
— Ганэф, ганэф! Вор, вор! — кричала мама плачущим голосом. — Боже, какой стыд!
Я ревел, мама причитала, тётя Роза неловко пыталась перевести всё в шутку…
Огурец
Недалеко от нашего дома находился базар. Там мы покупали картошку, лук, морковку и другие овощи.
На этом базаре когда-то женщина-милиционер задержала Раю, продававшую булочки. Детская торговля строго пресекалась.
Там мои двоюродные братья Изька и Нюмка, заядлые картёжники, играли с разными подозрительными личностями то в очко, то в какую-то непонятную азартную игру, поочерёдно бросая кубик на лежащую на земле большую грязную картонку, по углам которой были крупно нарисованы карточные масти. Братья использовали шулерские приёмы, иногда их разоблачали, приходилось уносить ноги. Бабушка выслеживала «шлимазлов» на базаре и гнала их домой.
Тётки с лотков торговали домашними пирожками, лепёшками, «петушками» - леденцами на палочке. То там, то сям раздавался дробный стук. Это разбитные продавцы, привлекая внимание покупателей, трясли стеклянными банками, внутри которых гремели, ударяясь о стекло, «ириски» – круглые, твёрдые, как камушки, конфеты собственного изготовления, по рублю за штуку, ни по своему виду, ни по вкусу не имевшие ничего общего с настоящими ирисками.
Как-то раз, купив пучок зелёного лука, я выходил с базара вдоль деревянных лотков с лежащими на них кучками овощей: огурцов, морковки, лука. Не знаю, что меня толкнуло («чёрт дёрнул» – хоть и банально, но лучше не скажешь): я, не таясь, схватил из-под носа у продавца огромный огурец и пустился наутёк.
Продавец, здоровенный нестарый дядька, сначала опешил, но тут же закричал:
— Ах ты!.. Стой, сучонок!
Быстро оглянувшись, я увидел, как он, чтобы не обегать длинный лоток, пролез под ним на четвереньках и бросился за мной.
Выбежав за территорию базара, я замешкался, выбирая путь: бежать вглубь посёлка «Щитовые» было небезопасно, там не любили «городских», по одному мы там не появлялись. Я рванул в сторону трамвайной линии, на дорогу, ведущую к нашему дому. Моё секундное замешательство уменьшило расстояние между мной и преследователем. Бежал он очень резво.
— Держите его! — кричал он прохожим. — Подножку ему, подножку!
— Стой, убью! — хрипел мужик за моей спиной так, будто я украл у него корову. Рядом с моим плечом пролетел кусок кирпича.
Я бросил огурец, резко свернул, пронёсся перед носом трезвонящего трамвая и влетел внутрь соседнего квартала.
Погоня прекратилась. Отдышавшись, я пошёл домой.
— А где лук? — спросила мама.
Я недоумённо посмотрел на свои руки: оказывается, со страху я вместе с огурцом выбросил купленный лук. Что-то наплёл, но правду, конечно, не рассказал.
Я всё никак не мог взять в толк: на кой чёрт он мне сдался, этот огурец? К огурцам я был совершенно равнодушен.
Тридцатка
В нашей семье деньги от детей не прятали. Часть денег лежала в сумке у мамы, остальные, «свободные», если и были, хранились под клеёнкой на кухонном столе. Я никогда не покушался на эти, в сущности, открыто лежавшие деньги, не потому, что мама знала им счёт и наверняка обнаружила бы пропажу. Мне просто никогда в голову не приходило посягнуть на них.
У отца были свои деньги, он держал их во внутреннем кармане пиджака. Отец ещё жил с нами, но деньги, видимо, отдавал не все.
Как-то вечером я, как всегда, делал уроки за столом в южной комнате. Напротив меня, на гвозде, вбитом в стену, висел папин пиджак, он всегда по вечерам висел здесь, один из прочих привычных предметов внутренней обстановки, никогда не привлекавший моего внимания.
Но в этот раз я неожиданно посмотрел на пиджак другими глазами, будто впервые увидел его. Я вылез из-за стола, быстро подошёл к пиджаку и сунул руку в нагрудный карман. Пальцы нащупали тоненькую пачку новеньких купюр, я извлёк из неё одну тридцатку и сунул себе за пазуху.
Когда отец зашёл в комнату, я уже сидел за столом. Красная тридцатка жгла мой голый живот. Я не понимал, зачем я это сделал. Не иначе, тот же чёрт, который дёрнул меня стащить огурец, постарался и на сей раз. Я хотел положить деньги обратно, но сделать это незаметно никак не удавалось. Улучив момент, я перепрятал хрустящую красную тридцатку, сложив её вчетверо и сунув в карман штанов.
На следующее утро, в воскресенье, я встал с твёрдым намерением положить деньги обратно в карман пиджака. Я уже хотел было это сделать, пока в комнате никого не было, но в последний момент засомневался: измятая тридцатка будет отличаться от других, гладких, а распрямить её так, чтобы не было заметно складок, не получалось. Я решил, что помятая тридцатка наверняка вызовет подозрение, и передумал.
После завтрака я вышел во двор, там двое пацанов, не из числа моих лучших друзей, гоняли консервную банку. Мне не терпелось поскорее избавиться от стыренных денег, я подозвал ребят и предложил им прожрать вместе найденную мною в подъезде тридцатку.
Пацаны с радостью согласились, и мы отправились на балочку, то бишь на базар. По дороге купили на троих два брикета мороженого, оно появилось лишь недавно и стоило дорого. На базаре взяли по пирожку с картошкой на брата, два пучка морковки и по одной «ириске» – рубль за штуку. Картошка в пирожке оказалась склизкой и неприятной на вкус, несмотря на это, мы слопали пирожки за один миг, потом сгрызли тонкую морковку и долго сосали круглые, твёрдые как камень, сладкие ириски, перекатывая их во рту. Хотелось ещё сладенького, желтоватого, похожего на репку, турнепса, но не хватило денег.
К вечеру у меня расстроился желудок, видимо из-за сочетания прокисшего пирожка с сырой морковкой. Я не слезал с унитаза. Но эта физическая неприятность была несравнима с моральной: меня грызла совесть, мне было жутко стыдно…
Когда годы спустя, читая искромётные «Двенадцать стульев», я дошёл до рассказа о застенчивом «голубом воришке» Альхене, который крал, хотя всё существо его протестовало против кражи, воруя, сгорал от стыда и был противен самому себе, я хохотал до слёз. Я вспоминал себя, двенадцатилетнего. Масштаб, конечно, не тот, но до чего похоже!
Искус
В центре Соцгорода, в том здании, где расположен левобережный универмаг, был небольшой магазин, отделённый от универмага аркой. Торговый профиль этого магазинчика менялся множество раз.
В годы моего детства он сначала (видимо ещё с довоенных времён) назывался «Спорттовары» («авто-мото-вело-фото»), потом, вероятно, по причине полного отсутствия каких-либо спортивных товаров, надолго закрылся, и открылся уже под названием «Табак».
Магазин был пропитан манящими, дурманящими, мужскими запахами. В витрине красовались роскошные коробки папирос с загадочными названиями «Герцеговина Флор», «Северная пальмира», курительные трубки, пачки табака «Дукат», «Флотский». Продавались папиросные гильзы и приспособления для набивки их табаком. Позже появились экзотические сигары и сигареты «Друг», «Лайка».
Через некоторое время табачный магазин закрылся, над входной дверью опять появилась вывеска «Спорттовары». В продажу поступили первые послевоенные велосипеды – грубоватые ЗИФ'ы, изредка «выбрасывали» вожделенную мечту любого пацана – лёгкие изящные, многоскоростные ЗИЧ'и, издававшие волнующий стрекот при езде.
В отделе фототоваров можно было (если повезёт) купить сравнительно недорогие широкоплёночные аппараты «Комсомолец» и «Любитель». Я очень хотел иметь фотоаппарат (о велосипеде уж и не говорю), но понимал, что с нашим бюджетом о нём можно только мечтать.
В магазине стало тесно, торговлю спорттоварами перенесли в другое место, через некоторое время над магазинчиком появилась новая вывеска: «Подарки». Я заходил туда иногда из любопытства. Ассортимент «подарков» был скуден: одеколон «Кремль», духи «Красная Москва», носовые и шейные платки, расписные шкатулки, одёжные щётки, гребешки, расчёски…
Однажды я увидел на витрине дорожные шахматы в плоской пластмассовой коробочке. Моё увлечение шахматами было недолгим и уже давно перегорело, шахматы как таковые меня совсем не интересовали, но я почему-то не мог оторвать глаз от этой красивой, аккуратной коробочки.
Я попросил девушку-продавца показать мне шахматы. Миниатюрные изящные фигурки вставлялись в специальные пазы, чтобы не падали. Налюбовавшись шахматами, я, закрыв крышку, хотел вернуть коробку продавщице, но в этот момент она, повернувшись, вышла в дверь за прилавком.
Я подождал немного, девушка не возвращалась. Я не хотел оставлять шахматы на прилавке, приходилось ждать. Кроме меня в магазинчике не было ни одного покупателя, продавщица не появлялась.
Вдруг меня пронзила мысль: а что, если уйти из магазина с шахматами?
Меня бросило в пот. Вещь, которую я держал в руках, была мне абсолютно не нужна. Да, но какая возможность! Мысли-вопросы наскакивали друг на друга: а как насчёт «не укради», а если поймают? «Да ты что, спятил? – мелькало в мозгу, - что на тебя нашло?» «Всего два прыжка, и ты – за дверью, на улице!» «Бросай эти шахматы и беги короче отсюда!»
Не знаю, чем бы закончилась эта схватка благоразумия с соблазном, если бы не вошла продавщица. Я протянул ей коробку и вышел из магазина.
Наваждение, длившееся несколько минут, заставило дрожать руки, колотиться сердце. «Что это было? – спрашивал я себя. – Неужели я бы смог?» Но ведь был на грани… Постепенно я успокоился.
Мне думалось: а как бы я себя чувствовал, если бы переступил грань? Ганеф, вор!..
* * *
В какой-то книжке я прочитал, что есть такая болезнь – клептомания, страсть к воровству. Это когда человек испытывает непреодолимое желание украсть что-нибудь. Я испугался, нет ли у меня этой болезни? Ведь меня то и дело тянет чего-нибудь стырить, нужное, ненужное, без разницы.
Однажды в школе заболела гардеробщица, и мы обслуживали себя сами. Как-то раз, вешая в раздевалке пальто, я заметил, что из кармана куртки, висящей рядом, выглядывает рубль. Вот он, перед глазами, бери и вытаскивай. Ну всё, подумал я, если сейчас возьму чужие деньги, значит, я точно клептоман. Рука потянулась к карману. Я взялся за жёлтенький уголок и засунул его поглубже в карман.
Ф-ф-у, облегчённо вздохнул я. Порядок! Никакой я не клептоман! Просто мелкий воришка...