Проваленная миссия

Роман Самойлов
        Феликс гнал машину по ночной Москве, гнал, сам не зная куда, лишь бы прочь, лишь бы подальше от этой женщины – навсегда! На дороге было освежающе покойно – пусто, черно, только огни реклам и фонарей мелькали, плыли, соединялись в узоры, сливались… Зажужжал телефон. Разрушил великолепие.

        Валерия. Взял трубку:

        - Ало.

        Опять в бешенстве – аж задыхается:

        - Ты всё разболтал этой малолетке. Какой-то девке, которая будет подружкам рассказывать, какие есть на свете придурки и извращенцы…

        - Ничего она не будет. Она в порядке.

        - В порядке? Да она эйбонутая! На всю голову больная! С женатым мужиком на пятнадцать лет старше спутаться – это ж надо быть очень «в порядке»!

        - Сама ты больная…

        Сопение в трубке.

        - Всё, что между нами случается - это наше таинство, в это нельзя никого посвящать! А ты... Неужели ты не понимаешь, что это грязно - трепаться об интимных проблемах? Да ещё с малолетней любовницей!

        Не выдержал, опять уступил, взорвался:

        - Она мне не любовница, сколько раз повторять! А рассказал… Ну да, рассказал! Я не могу тебе противостоять в одиночку! Ты меня подавляешь! Тебя скандалы освежают, а меня расплющивают, высасывают, а между скандалами я не могу ни о чём думать, кроме них! Тебя встряхнуло – и ты кайфуешь. Ты кайфуешь от своего гнева, от высвобождения эмоций и иллюзии собственной правоты, превознесения надо мной, от своей мнимой моральной силы кайфуешь! А я…

        - Мнимой? У меня, значит, одни иллюзии, сплошные мнимости, а всё настоящее – ну конечно же! – у тебя. Как же иначе?

        - А я каждый раз оказываюсь раздавлен – ведь я не умею так орать, как ты, мне стыдно лгать в своих эмоциях, мне стыдно взвинчивать себя до скотского состояния!

        - Ага! Так я ещё и скотина – да? Вот оно что, оказывается… Эмоции – это, по-твоему, скотство, да? Слушай. Мне кажется, ты уже вполне созрел для визита к психоаналитику. Если…

        - Да это тебе нужен психоаналитик!

        - И мне. Конечно. Сходим вместе?

        - Там меня научат посылать тебя на хер? Тогда с удовольствием!

        - Не думаю, что психоаналитики именно этим занимаются. И уж тем более – что тебе это будет на пользу. А вот не стыдиться своей человечности, своих эмоций – тебя могут научить…

        - Я не стыжусь своих эмоций. Я стыжусь твоих.

        - Да?

        - Да!

        Нажал отбой. Сказал себе: «Спокойно! Всё уже кончено, кончено, кончено!..»


        Вырулив на долгую прямую вдоль Москвы-реки, Феликс загляделся на огни в воде: река несла свои воды неспешно и строго, и эти огни были словно царские одежды, и будь они хоть отблесками реклам, хоть отражённым заревом пожара, это никак не сказалось бы на её величии, не умалило бы. А уж подхлестнуть, поторопить эту царственную красавицу не смогло бы, наверное, ничто – ей, как и очень многому в этом мире, абсолютно некуда было спешить: река всегда была в движении и всегда была там, где должна была быть.

        «Зачем я с ней вообще говорю? Да ещё так – психую, ищу оправдания, ору… Всегда одно и то же, одно и то же – весь мир ведь смотрит!.. Отключить телефон, да и всё бы, а я…»

        Он вспомнил вдруг, как копил на первый свой мобильный телефон – ещё учась в институте. Подрабатывал по вечерам, красил кладбищенские оградки, столики, скамейки и цветники – и мечтал, как купит сотовый, как станет звонить Валерии, как они будут подолгу-подолгу разговаривать каждый вечер, как он будет возвращаться привычной дорогой из института домой и рассказывать ей о своей жизни, о том, как он любит её, как мечтает о ней… О том, как зимой красиво кружится позёмка под ногами – будто белые ящерки несутся куда-то, на бегу пытаясь кусать себя за хвосты… Как на перекрёстке у аптеки он каждый раз останавливается, а позёмка несётся дальше или бросается ему под ноги -  и тогда он нагибается и позволяет белой ящерке лизнуть себя ледяным языком в лицо… О том, как весной город разнюнивается и изливает на землю потоки нечистой, безумно говорливой тоски, и жизнь мчится бешеным галопом к обрыву и кидается в пустоту… И нарисованное сердце, вырвавшись из тела, устремляется бумажным журавликом через бездну – одинокое, лёгкое и нездешнее… Его сердце билось к ней… А потом приходил бы зелёный великан, богатырь Лето, беспощадный и знойный, поднимающий небо взглядом. И он сочинял бы ей стихи – о лете, о любви, о том, что он всё сможет и всего достигнет и добьётся – её добьётся. Сердцем. Огромным своим сердцем, могучим, как это лето! А потом приходила бы осень, и они вместе грустили бы и пели самые печальные песни под плеск осенних ливней – до самого ноября, когда музыка дождя бумажно-сухо истончается до шороха в телефонной трубке…

        На телефон он накопил, но только на «бэушный». Купил. Тот оказался дефективным, с антенной что-то – ловила только ветер. В комиссионке телефон назад не приняли. Мечта забилась в уголок души, озлобленно затихла.

        И смешно, и горько было узнать много лет спустя, что Валерия тогда совсем не думала о нём. Она мечтала об инфернальной страсти с каким-нибудь роковым красавцем, убийственной, жертвенной любви с её стороны и садистской, грубой похоти – с его. Но ни фига не получалось. Похоти в роковых красавцах оказывалось с гулькину фитюльку, её жертвенная любовь их пугала, и постепенно её мечта привыкла воплощаться в театр одного актёра: то она была истерически жертвенна, то жестока и груба, то холодна и фатальна, как айсберг. Объекты же её садистской жертвенности неизменно оставались не при делах. О Феликсе она совершенно забыла, как только он исчез из поля её зрения. Он не был ни красавцем, ни роковым – влюблённый в неё без памяти и упрямо твердящий, что безответной любви не бывает – на кой он был ей нужен такой скучный и глупый!

        Что же изменилось по прошествии этих лет? Что заставило её искать его? А отыскав – бороться, увести из семьи…

        На Андреевском мосту ответ вспыхнул в сознании – внезапный и очевидный ответ, примитивно простой и железобетонно верный. Феликс схватил телефон, опустил стекло и остервенело швырнул мобильник в воду: «Всё, амба! И пусть этот чёртов мир смотрит и злорадствует! Да, я бросаю тебя! Потому что у тебя обвисла грудь и жопа стала размером с клумбу – да! Вот такое я быдло, такой примитив! А ты? Продалась! Продала свою высокую трагедию за ничтожные, презренные деньги мои! Не хочу тебя больше видеть! Слышать тебя, постигать твой ядовитый ум, травиться твоим сарказмом и желчью, твоим гневом, пафосом… Всё!.. Малолетка, говоришь? Да эта малолетка в сто раз лучше понимает меня, чем ты вообще способна хоть кого-то понять!»

        Машина круто вильнула. Взбешённый, Феликс не заметил, что по мосту ему навстречу несётся такой же ненормальный, будто чёрт за ним гонится. Додумать свою декларацию независимости от Валерии он не успел – он и на тормоза-то нажал только в последний момент, когда столкновение было неизбежно…


        Встряхнуло сильно. Но он даже сознания не потерял. Ну, разве что на мгновение. Машина – вдребезги, как игрушечная, а он – невредим. Вот уж воистину, Счастливчик!

        Он поднялся с асфальта – с дверцей в руках: «Во шарахнуло-то!» Перед глазами всё плыло – будто две половинки реальности, разделённые невидимой чертой, балансировали на невидимых весах.

        Из развалин второй машины подушками безопасности прямо-таки выдавило человека. Мужчина. Тех же лет, что и Феликс. Той же комплекции. И вообще, похож… Да нет, не похож – это он и был, Феликс!

        - Что… за… хрень!..

        - Ё-о-о… - откликнулся двойник, - Ты… Это…

        Обалдевший Феликс бросил дверцу. Не отрывая взгляда от своего живого отражения, присел на бордюр – ноги подкашивались. Двойник подошёл, присел рядом – похоже, его ноги не держали тоже. Шок.

        Посидели с минуту. Оба мрачные и обессиленные, опустошённые. Глядят друг на друга, поверить не могут.

        - Нам обоим здорово повезло, - сказал наконец двойник, доставая из кармана сигареты, - На такой скорости – и оба живы…

        - Повезло, - отозвался Феликс и тоже достал из кармана пачку, - А ты уверен, что нас – двое?

        - Да вроде так… Ну, бывают же люди похожи…

        - Так?

        Закурили.

        - Ты чё так гнал-то? – спросил двойник, продолжая разглядывать Феликса.

        - От жены.

        - Не поверишь - я тоже.

        - Сбежать решил?

        - Ну да.

        - Считай, сбежал.

        Двойник помолчал, изображая лицом мыслительные усилия – похоже, он-то всей выгоды сложившейся ситуации ещё не понял. Хмуро уставившись в тёмное небо, сказал:

        - Только представь себе: уж как ни изгалялся, каким уж только гандоном перед ней не выворачивался - хрена толку.

        - А что не так-то в ней? – поддержал разговор Феликс, уже понимая, к чему поведёт.

        - Да она у меня как полено. Малолетка. Фригидная, недоразвитая – во всех смыслах. Тупая, болтливая, лживая бестолочь. Вот прикинь, устраивает она тут на днях кипеш у себя в институте – обижают её вроде там, но даже в общих чертах ничего не понятно. То есть мне непонятно, а там уж кто его знает... Подралась она, значит, там с кем-то из группы своей, я приезжаю, всё разруливаю – там делов-то, девчачьи разборки… Но она… Свои чувства она выражает, бесконечно повторяя: «представляешь… они говорят… они меня достали… они называли меня фифой, что это вообще такое!» Она не смотрит на меня - её лицо передо мной, но глядит она при этом в сторону, она вот так вот пожимает плечами, а лицо почти неподвижно, только рот раскрывается, да ещё веки – ресницами мырк-мырк… А однокурсницы её поглядывают на меня и смеются… Я думаю: они надо мной смеются, потому что она такая дура, а я живу с ней, или потому что я такой дурак, и она мне изменяет?.. Они смеются, а она – всё продолжает лепетать. Её эмоции… Представляешь себе, что такое эмоции малолетки? Пёстрая бессмысленная мазня. Я смотрю на неё и думаю: вот ведь сейчас она вроде в таких расстроенных чувствах, а лицо всё так же бессмысленно болтливо, не говоряще… Я догадываюсь: она хочет мне что-то сказать или просто от меня чего-то хочет – возможно, без слов, возможно, слова для неё трудны… но как я узнаю, чего она от меня хочет? Я, кажется, начинаю понимать, что она озабочена совсем не тем, о чём говорит… или всё-таки именно этим? Но чего-то в связи с этим от меня хочет? Чего? Её жесты: руки по швам, только вздрагивают, да ещё пальцы растопыриваются… Иногда она поправляет волосы или касается пальцами губ, прикрывает рот ладошкой… Да, если она касается пальцами губ, то надолго застывает вот так, не опускает руку, будто заклинило суставы… Её жесты означают, что она лжёт, но я же не понимаю, о чём она говорит – как я пойму, в чём она лжёт? Это безнадёжно, думаю, пусть уж выдохнется. Обычно я даже не пытаюсь понять, что она лопочет, просто впускаю в себя слова, впитываю и думаю: что же ей надо? Бесконечный бессмысленный лепет… Бесконечная мелкая ложь мелко нашкодившей девчонки … И это всё каждый день, день за днём одно и то же! И нет между нами ничего взрослого, ничего настоящего. Ничего… И вот в тот момент, когда она так нелепо оправдывается за идиотскую выходку эту, за драку, а может, вообще не за это, а за то, что мне изменяет с каким-нибудь смазливым малолетним подонком – я вдруг осознаю то, как меня всё в ней бесит! Всё!..

        Ой, а секс – это смех да и только. Лежит, как каменная – вся такая белая, такая тонкая, глаза закрыла… Ну хоть бы звук какой издала, хоть бы жопой дёрнула! Хрен тебе! А целует? Старательно так - как будто экзамен сдаёт. Ни нежности, ни страсти – ничего! И при этом, при этом, при этом – прилипла, стерва, не отодрать! И что ей от меня надо – умом не постичь… А мне от неё?.. И так всё мелко, так... противно и жалко... Как будто в луже утопиться пытаюсь!..

        И ведь мне-то… мне-то нужна женщина взрослая, умная, культурная, чувственная – полноценная! Пусть не персик и не прекрасный цветок, но чтоб я в ней человека чувствовал – понимаешь?!

        Феликсу было так странно слышать этот чудной монолог как бы из своих собственных уст! Понял он мало – больше почувствовал.

        - А что-нибудь положительно-то в ней есть, кроме молодости? – спросил он.

        - Ну-у… Она мила… Послушна… Не истерит, да и в материальном плане запросы не сверхъестественны…

        Феликс мысленно досчитал до ста – чтоб немного утих рвущийся наружу восторг.

        - Слушай, - сказал он наконец двойнику, - Эта наша встреча – явно не случайна. Это судьба. Вот к гадалке не ходи – судьба.

        - Да?

        - Вот смотри: у меня как раз всё в точности наоборот. Институтская любовь, списались в "Одноклассниках", решили встретиться. Умница она, конечно, изумительная. Эрудированна запредельно, мир повидала - где только не работала, но... Старая она для меня, понимаешь? Сиськи висят, целлюлит на жопе - как застывшая манная каша, комками... Да и характерец... Нет, трахается крутейше, просто жесть. Неистовая такая, просто бешеная. Но мне это на хер не нужно как раз, я люблю женщин мягких и нежных, и чтоб лежали тихо, без лишних движений и звуков. Ну, чтоб красиво всё было.

        - Ну, моя дурында прямо для тебя создана! Только я не понял: ну встретились, ну увидел – не то, и хрена ли?

        - Да понимаешь... Так мечтал о ней... Да и не это тут главное, нет… Вот у тебя не бывает такого: как будто смотрит на тебя весь мир… и ждёт… чтобы ты… несколько миллиардов строгих лиц вглядываются: не дрогнешь ли, не обгадишься ли?

        - Зачем смотрит?

        - Да чтобы крикнуть: «Эй! Да ты такое же говно, как все мы!» У меня так всю жизнь, понимаешь? У меня – великая миссия: быть мужчиной. В детстве ещё сочинил себе. Если коротко и по-простому, то суть этой миссии в том, чтобы сделать всё для счастья женщины, которая станет моей; ну, и в общем и целом статус мужчины на этой земле утверждать в лучшем смысле. Не смейся!

        - Да я не смеюсь…

        - Смеёшься!.. Помнишь  фильм «Терминатор»?

        - Ещё бы! Вся комната в детстве была плакатами обклеена: Шварц на мотоцикле, с обрезом в руке, Сара Коннор, жидкий киборг в полицейской форме…

        - Ну вот! Понимаешь, и у Кайла в первом фильме, и у Шварца во втором – была миссия! И эта миссия была в том, чтоб защитить женщину. И её сына. Ну, Кайл на вид был лошара, доходяга какой-то, он меня впечатлил не особо, но Шварц во втором фильме меня просто потряс! Киборг – воплощение хладнокровной, бесчувственной целеустремлённости, ноль эмоций, только миссия, и она – вся его суть, смысл его существования! Быть нянькой, защитником… Машина-убийца и при этом… Понимаешь? Ну, с любовной лирикой там, конечно, туговато, но тогда, в детстве, у меня так идеально всё в голове уложилось, что ни один другой образец мужчинскости, мужикастости после Шварца в этой роли уже просто не канал!..

        Двойник иронично вскинул бровь:

        - Так ты у нас киборг, значит?

        - Да! Я – киборг! И я идеальный мужчина, я с этим смирился.

        - Молодец, – хмыкнул двойник, - ничего не скажешь. А все остальные – что, не мужчины, а так?

        - Так. Но я не об этом. Ты же спросил? Я ответил… В общем… покуролесили-покуролесили мы с Валерией, да и поженились… Не мог я в её глазах каким-то быдлом оказаться, понимаешь? Я ж мужчина – мужчина! – а не какая-нибудь там херня. А теперь вот волком вою. Всего и выдержал-то – год с небольшим… У меня и так хорошего в жизни мало – работа, работа, работа! – а тут ещё и секс в каторгу превратился. Ну не в петлю же... Вот и решил – сбежать. И когда уходил сегодня – даже вещи было не собрать… ушёл в чём был, ничего не забрал… ни денег, ни даже белья на смену… ничего… ничего не взять было… Как это мелко, сказать: «Дай хоть вещи соберу!» Какие вещи! Обманул, наобещал с три короба счастья, а сам бросил!.. Подлец! И вот сейчас сижу тут с тобой, и только одно в голове опять: весь мир ведь смотрит… как будто… и сейчас… вот сейчас! Во всём виноват… и если вину не приму – завопит этот чёртов мир миллиардами глоток: «А-а-а!!! Вот и дрогнула кишка бумажная!!! Вот и спёкся картонный наш герой!!!»

        - Ну, понятно, - отозвался двойник, - Но я уж не знаю… Ну, если страшная такая – можно было любовницу завести. Молоденькую, свеженькую. Ну, или с профессионалками оттягиваться…

        «Да уж, - в один миг погас Феликс, - Малый без комплексов. Такому хрен объяснишь…»

        Как раз сегодня Валерия ему выдала:

        - Скажи честно, ты мне изменяешь?

        Он ответил ей взглядом, выражавшим досаду, скуку и усталость.

        Но Валерию такой ответ не мог удовлетворить:

        - Я хочу знать.

        Дрожь вызова в голосе, короткая судорога пугливой гордости, на миг исказившая лицо – всё это, казалось, требовало откровенности, легко было купиться, но Феликс не первый день был женат на этой странной женщине.

        - Все изменяют, - вяло отозвался он, - хотя бы в мыслях, в фантазиях, в чём-то, за чем не уследишь.

        Это было начало очередного спектакля – Валерия хотела эмоций, хотела бури, шквала, хотела близости. По-другому она не умела. Сколько он знал её – с первой юности, с первой взрослой весны жизни – её робкие движения навстречу – такие искренние! –  всегда оборачивались скандалом, её робкие улыбки – такие чарующие! – были трещинами, сквозь которые рвалась наружу обжигающая волна. Феликсу ничего не оставалось, кроме как играть отведённую ему роль – он даже испортить это представление не мог, от его ответов и реакций ничего не зависело.

        Валерия сверкнула глазами:

        - Как ты можешь! Все изменяют… Это цинизм. Если так думать, зачем вообще жить  вместе?

        Она сморгнула, и первая слезинка покатилась по щеке.

        Феликс начал раздражаться – а и правда, зачем?

        - Ну как зачем? – пожал он плечами, отвечая сразу и ей, и себе, - Не одними же фантазиями жить…

        - Фантазии не так трудно воплощать в жизнь - время от времени. Никому не мороча голову. Не навязываясь никому на шею. Ни на ком не паразитируя.

        Феликс не выдержал и рассмеялся – коротко, бессильно. И тут же вновь поскучнел.

        Предчувствие неизбежного секса с женой натолкнуло его на мысль, и он ее высказал:

        - То, что в фантазиях доставляет одно только удовольствие, в реальности бывает больше мерзко, чем приятно. Да и не в удовольствии дело. Для многих мужчин и женщин их чувства друг к другу – единственное доказательство наличия в их жизнях смысла. И от большинства этих переживаний совместных требуется не какое-то там низменное, животное  удовольствие, прежде всего, а  именно свидетельство о высшем смысле и признание некой избранности среди людей – ведь что еще так высоко и так подлинно может вознести человека над другими, как не Любовь со всем ее романтическим сопровождением и счастливой семейной жизнью...

        Валерия состроила гримаску: "Опять завёл шарманку, философ хренов..."

        - Похоже, ты сам уже забыл, с чего начал, - сказала она вслух с обычной издёвкой.

        - Ничего я не забыл. Просто мысль как-то сама собой развернулась. Вот и получается так обширно и пространно.

        - И к чему это всё выводит?

        - К тому, что невозможно каждое очередное свинство возводить в ранг смысла жизни – это любому понятно. Надо на чём-то остановиться, пожертвовать удовольствием ради смысла, ради величия... Или хотя бы сделать вид, что жертвуешь…

        Это уже было слишком.

        - Это просто подло, - сказала она, с отвращением глядя на него, - подло так говорить и так думать!

        - Я просто высказал предположение в ответ на твой вопрос! Ты спросила: "Зачем вообще жить вместе?" И я выдвинул версию. В чем тут подлость? - он был искренне удивлен, а она, задетая его подлым намеком, уже летела с горы кувырком:

        - И со мной ты живешь поэтому?

        «Опять!» - подумал он.

        - Почему поэтому? - сказал он, кривясь и кусая губы.

        - Нет, я поняла: это я живу с тобой поэтому!

        - Да откуда мне знать-то, почему ты со мной живешь?

        - А я тебе не говорила? Ну, извини...

        - Говорила. Как-то раз, по пьяни по страшной... Хотя, нет, тогда ты просто сказала «И я тебя тоже...»
 
        - А ты хочешь, чтоб это было как «доброе утро»? Просто слова? - наверное, перед глазами у нее уже стоял кровавый туман.

        «Конечно, хочу, - подумал он, - каждый день, с утра и до вечера - хоть просто слова: другого-то от тебя ждать не приходится...»

        - Конечно, нет, - сказал он.

        И зачем он вообще стал развивать эту мысль вслух! И ведь знал, во что всё выльется, но невозможно ж всю жизнь-то молчать!

        - Но я что самое-то главное сказать всё пытаюсь: не могу я тебе изменять! В мыслях – скучно, а в реале – я знаю! – совесть замучит… Нет, правда, я ведь пытался однажды, когда совсем допекло…

        - Что?! Что ты сказал?! Тебя допекло?! Что тебя допекло?! И с кем это ты…

        - Да дашь ты мне договорить, наконец?! – взорвался Феликс, - Я вот о чём тебе всё пытаюсь сказать: мне душевные терзания просто не дают физиологическое удовольствие получать, понимаешь?!

        - Пока не понимаю – надо попробовать. Меня, может, тоже допекло…

        - Сука! Сука, сука, сука! Я…


        Оторвавшись от воспоминаний – эпизод этот Феликс прокручивал сегодня не в первый раз – он чиркнул зажигалкой, опять закурил.


        - Я не мог изменять ей, - сказал он своему двойнику, - Вообще не мог, никак, ни с кем. Во-первых – миссия. А во-вторых, я хотел, чтоб меня считали счастливым человеком. Это важно для меня. И сам я хочу считать себя счастливым человеком. И это тоже очень, очень-очень важно для меня, понимаешь? Счастье в нашем мире – это единственное, что может претендовать на подлинное величие, единственное, что есть на свете неординарного, глубоко личного и достойного бессмертия во всех его возможных формах. Счастье в личной жизни это своего рода декларация величия, свидетельство грандиозного успеха, это яркое доказательство – ярче вот этого серебристого Кайена! – доказательство того, что ты Человек с большой буквы Че! И если уж ты сделал выбор – будь добр блюсти честь мундира – иначе кто поверит в твое счастье? Быть стяжателем великого смысла и предаваться свинству – это всё равно, что носить муляж набитого портмоне и брелок со значком Порше на ключах, а ездить в общественном транспорте – и то зайцем!

        - Хорошо говоришь, как разгонишься! – искренне удивился двойник, - Ты не писатель, часом?

        - Да нет, так уж. Блоггер. Кстати, она ненавидит мой блог. До ужаса ненавидит, до патологии. А впрочем, иногда мне кажется, что она вообще ненавидит всё, что я делаю – всё, что есть я. И я спокойно с этим живу – представляешь? Живу! Спокойно! Ведь я никак не завишу от её чувств ко мне, это она от меня зависит – со своей смехотворной зарплаткой. И всё же… Эта ненависть – она проникает в воду и в пищу, это яд, губительный яд, он даже в тепле батарей и в свете ламп. Как она меня ненавидит! Она распечатывает мои стихи и статьи на туалетной бумаге и демонстративно складывает их стопочкой в туалете, разорванные на части, с обрывками моих мыслей и чувств. Я даже понял, как она это делает: приклеивает скотчем туалетную бумагу к листу формата А-4, запускает в принтер, выравнивает текст посередине страницы и распечатывает. Сам попробовал – получилось. Я однажды даже решился использовать эти бумажки по назначению – как будто в её голове побывал, в один из самых ярких моментов, наверное. Эта торжествующая ненависть, сладострастная ненависть, ярость и цинизм, обострение чувств и бесчувственность одновременно – жестокость, глумление… Ужас! Она сумасшедшая. Она совершенно, совершенно сумасшедшая!.. Но я-то, я! Я сам рядом с ней с ума уже схожу – или сошёл…

        Тут Феликс обессилел и умолк. Вспомнил постыдное окончание сегодняшнего, последнего - скандала.


        Они уже много раз – бессчётное количество раз! – обсуждали, как пагубно для совместной жизни мириться в постели после таких вот бурных выяснений отношений: это вызывает привыкание, и скандалишь уже именно ради секса - он получается ярче и острее, но... Истеричный секс... Ярче и острее, честно говоря, он был только для неё. Его-то угнетало это её припадочное возбуждение, ураган каких-то колючих и злых эмоций, заставлявших ее биться в конвульсиях, тогда как никакой теплоты, никакого огня он не чувствовал. Впрочем, если секс был без скандала, теплоты в нем все равно не было.

        Она никогда НЕ ОТДАВАЛАСЬ ему, что-то не позволяло ей. Может, это казалось ей чем-то недостойным, слишком откровенным, а может, просто не умела и не видела в этом нужды. Может быть, она даже и не понимала, что значит «отдаваться». В своей страсти она была одинока – воспринимая все его действия исключительно механически, и чем глубже было одиночество, тем легче ей было разрядиться.

        Ему было мучительно скучно заниматься с ней сексом, но как отказаться после такого скандала? И так вот всегда. Сходил в туалет, достал из заначки Виагру и понеслось…

        Он суетился и хлопотал, привычно переживая, что не получится: что даже с таблеткой он не сможет довести своё дело до конца, что завянет и усохнет его физическое влечение к этому некрасивому, жалкому женскому телу, и стыдился того, что не способен насладиться ею, некогда любимой, воображаемо желанной... Он недоумевал: женщины, они всё же чувствуют всё то, что показывают в эти моменты, или им тоже просто кажется, что так надо? Это было бы совсем уже унизительно глупо – вот так стараться, мучиться и мучить друг друга только из представления, что так надо, а если нет, то вы просто пара неудачников. И ведь, правда: они – просто пара неудачников. Так что ж?

        Он понимал, как все это унизительно, и понимал, что поговорить об этом они никогда не смогут: он начнет да собьется, она спросит, имеет ли он в виду то, что, как ей кажется, он имеет в виду, он скажет, конечно же, нет, она накричит на него, разрыдается... Чего ему нужно от нее? Между ними ничего не происходит, кроме этой нелепой возни. А ведь оба мечтали друг о друге - именно друг о друге, мечтали подробно, детально, конкретно... Она пишет ему в смс: "тебе всё расскажут мои глаза и мои руки...", но ее глаза бедны теплотой, ее руки скупы на ласку, она некрасива и холодна – яростно холодна! Она насмешлива и пуглива... Ее тон ироничен и недоверчив, порой ядовит, в ее манере говорить ехидство переходит в бешенство, а сарказм неистов и полон гнева, со слезами и жестокими насмешками...

        От всех этих мыслей химическое возбуждение сошло на нет, и он вывалился из нее. Она, как всегда при подобных его конфузах, была полна понимания и молчаливого сочувствия: тяжелая работа, нервы, недосыпание... В конце концов, это не так важно, ведь они счастливы вместе, в их отношениях столько нежности и теплоты!

        Она, и правда, бывала нежна - какой-то особенной, радостной нежностью, восторженной и робкой. Ее лицо порой будто светилось изнутри, тихим и осторожным светом. Любовь ее была прозрачна, трепетна и пуглива, а вся сложная внутренняя жизнь ее – она даже не скрывалась, она просто была неуловима в движениях своих - так они были легки, неслышны и неприметны. Все настоящее в ней было напрочь лишено пафоса...

        Зато каким пафосным был ее гнев! Ледяная буря, несущая холодное негодование высоко в поднебесье! Обмораживающее презрение – от лица всего человечества! Ведь каждому же было ясно, что ей как никому другому присуще это право на гнев и негодование с высоты, с пьедестала общечеловеческих ценностей - она за всю жизнь не совершила ни одного "ужасного" поступка, никого не предала, не обокрала... Удивительно было это соотношение тихого и светлого, какой-то тайной радости великой и прекрасной, и громогласного, исполненного истерического пафоса – гнева…


        Двое беглецов долго молчали, сидя всё так же на бордюре. Прикидывали в уме варианты. Сигареты заканчивались. У обоих. Наконец, Феликсов двойник решился:

        - Ну что ж... Давай адресами-телефонами обменяемся. Ну и так, деталями... И – каждый в новую жизнь!

        Феликс внутренне содрогнулся. Двойник и не представлял себе, что за кошмар его ждёт! Хотя… Может, у него-то с Валерией всё и получится. Но ему-то, Феликсу, достаётся нежданно-негаданно такое сокровище! Прекрасная юная девушка, глупенькая, наивная… Это всё, о чём он мечтал! И этот мир, этот проклятый мир – даже не пискнет в ответ!..

        «Скорее… скорее, скорее! – колотилось в мозгу у Феликса, - Пока этот ненормальный не передумал!..»

        - Блин, а я свой телефон в реку выбросил, - вдруг вспомнил он, рефлекторно ковыряясь в карманах, - Буквально за пару секунд до... И вот прикинь – ни одного номера не помню, кроме своего! Развратила нас вся эта техника, мозги уже вообще напрягать незачем!

        - Давай посмотрим там, в машине, мой телефон на торпеде лежал, где-нибудь на полу валяется...

        Пошли посмотрели. Феликсу не терпелось в новую жизнь, ужасно не терпелось, он готов был хоть сейчас бегом броситься в ночь и нестись к неведомой юной красавице.

        - Разбился, хана, - угрюмо констатировал двойник, - А я тоже кроме своего, ни одного номера не помню. Кстати, твою, значит, Валерией зовут?

        - Да.

        - А мою - Анюткой. Ладно, вот адрес, ключи от квартиры. От машины уже не пригодятся, похоже.

        - Ну да, - Феликс достал из кармана свои ключи, - Дай ручку… Хорошо хоть у тебя есть. Вот мой адрес, держи. Я-то всё в телефоне записываю, ручкой только на работе пользуюсь.

        - Чем занимаешься?

        - Системы ограничения доступа.

        - А у меня – видеонаблюдение и всё сопутствующее. Дай запишу адрес офиса. Всё, что нужно – в рабочем компьютере найдёшь. Вот пароль…



        Они обменялись всем необходимым, пожали друг другу руки, у моста поймали такси – первым в новую жизнь устремился двойник: несмотря на жуткое нетерпение, Феликс даже и теперь нашёл в себе силы для великодушного жеста.

        «Дай-то Бог, чтоб она была с ним счастлива!» - искренне пожелал он, провожая взглядом машину с шашечками.

        «Чёрт, самое главное не спросил! - спохватился  он, только когда уже сам сел в такси, - Как меня теперь зовут!.. Ну да ладно, на месте разберёмся...»




        На мосту замелькали, закружились огни – будто дискотека. Машины скорой помощи свои люстры включили, гиббоны и дэпээсники тоже. Эвакуатор подъехал – тоже с мигалками.

        ДТП. Две машины – лоб в лоб, всмятку. Оба водителя насмерть.

        Жезлы, автоматы, белые халаты... Чёрные мешки запаковали, они лежат в ожидании труповозки, и по чёрному глянцу скачут радужные блики от множества разноцветных мигалок.

        Дэпээсники строят друг другу скучные рожи, уплетают шаурму в ярко-оранжевом лаваше. Санитары хмуры и равнодушны – переговариваются, курят, плюются.

        - Скорость была приличная, ночная скорость…

        - Понадеялись оба на пустую дорогу, и вот. Два трупа...

        - Чё у нас с документами там? - спросил крепыш с капитанскими звёздами на погонах и шаурмой в руке.

        - С документами? - откликнулся старлей с папкой и жезлом под мышкой, - С документами у нас анекдот. У обоих водителей права на имя Феликса Перельмана. ПТС и страховка - та же херня, тот же Перельман.

        Крепыш взял документы, глянул - уронил кусок намайонезенной свинины на гербастый галстук:

        - Мистика какая-то... А на рожу они как?

        - Да какие там рожи, кровавое месиво.

        - Это что ж получается? Это он сам с собой, что ли, столкнулся?

        Подъехала труповозка. Спокойная, тёмная, неприметная, без огней и каркающих сирен. Мешки погрузили, двери захлопнули.

        - Получается, так...