Французские этюды

Светлана Мартини
Как же одиноки эти французы... Нет, я вам не скажу за всю Францию, как говорил Костя-рыбак за всю Одессу, но парижане – на удивление одиноки. Казалось бы – город любви, живи и радуйся, ан нет.

И опять же я вам не скажу за старую проститку, которая, видимо не нашла ничего лучшего, чем у Cafe des Flore развлекать себя, загораживая вид фотографу. Молодой человек пытался исполнить свою работу – качественно снять рекламный ролик: стильная девушка эффектно выходила из автомобиля и направлялась к дверям какого-то учреждения, вероятно, оно и заказало рекламу. Но бывшая работница парижских улиц, сохранив следы прежней красоты в виде длинного ультрамаринового платья, вступила с ней в нешуточную конкуренцию. Белокуро-крашеная и слегка нетрезвая дама вызывающе задирала яркий подол прямо перед камерой, выкрикивая нечто о фальшивых преимуществах прогнившего мира: «А ты меня сними! Чем я хуже её? Что ж, если я не молода, то уже и не человек? Ты посмотри, посмотри какие у меня ноги! Я тоже хочу сниматься!» Ну её-то понять можно...

Не менее одинокая и не более молодая, одетая элегантно, женщина на углу двух улиц (кто бы ещё запоминал их названия?), картинно жестикулируя, ведёт энергичный диалог с собственным я. Прикладывая указательный палец ко лбу, она задумывается на пару секунд, затем, выбрасывая ладонь в пространство перед собой, обращается к воображаемому собеседнику и, слегка отмахивая кистью такт, чуть наклонившись вперёд, делает несколько решительных шагов, огибая угол и возвращаясь на прежнее место, убедительно доказывая свою гениальную идею... Потрясающий театр одного актёра! А декорации-то какие! В центре Парижа, в очень оживлённом месте человек разговаривает сам с собой – шедевр  одиночества... Наш спутник, живущий в этом городе немало лет и знающий многих уличных завсегдатаев: музыкантов, художников, философов, проституток, – на деликатный вопрос: «Она немножко больна?» – ответил: «Нет, она просто призывает обратить внимание на проблему одиночества в современном мире и, в частности, в Париже» – в этой извечной коммунальной кухне творческих людей...

Реми из Шелля – молодой человек с выразительными португальскими глазами. Смотришь в эти глаза и всё остальное уже не имеет значения – ни узкий подбородок, скошенный от лицевой травмы, полученной в Москве во время драки, ни маленький рост при худощавом телосложении – надо сказать, довольно пропорциональном, ни чрезмерная болтливость. Если судить по изящной фигуре – он подросток, если по спокойному, уже отмеченному лёгкой усталостью лицу – тридцатилетний мужчина. На самом деле – ему 45.  Болтливость вовсе не от отсутствия чувства меры или ума – это от невысказанности. От невозможности разделить свой внутренний мир, далеко не бедный: есть что делить, нет с кем...

В повседневности Реми – довольно сдержанный человек. У него есть хороший друг и есть много просто друзей. С хорошим они иногда сидят на берегу озера, молча созерцают. Вместе ездят в кино, обсуждают на обратном пути фильм, но не говорят о точках соприкосновения собственной души с идеей режиссера. Вместе пьют вино по выходным в кафе с террасой, но не жалуются друг другу на жизнь, просто разговаривают о моментах объективной реальности. Реми объездил Европу, пол-Советского Союза в поисках спутницы жизни, но после нескольких лет разнообразного опыта пришёл к известному выводу: девушкам от иностранца нужны только деньги и вид на жительство. При попытке переубедить его: нет, мол, не все такие – он опоясывал рукой пространство вокруг себя и вопрошал: «Где? Покажите хоть одну». Ну не скажешь же – вот она я, смотри...

Он до глубокой ночи возил нас по окрестностям, показывая чудеса: кроликов, шныряющих  в густой траве замкового сада, над древними деревьями которого зависла луна, режиссируя спектакль теней.  Музыкальным сопровождением служил ночной оркестр из цикад, какой-то странной рыдающей птицы и лёгкого ветра. И эти звуки, и эта пантомима теней набрасывали на роскошный парк дворца Шан-сюр-Марн извечный атрибут подобного места – флёр таинственности. И казалось, по ту сторону узорной решётки высоких ворот, величественных и надменных, как версальский аристократ, нет привычного мира с его суетой и тисками информационных потоков... там, звонко пританцовывая копытами, останавливаются кареты – сегодня маркиза де Помпадур даёт бал...

Затем была плотина на реке у старинной конфетной фабрики. Рассказывая её историю, Реми обратил наше внимание на гулкий говор воды в ночной тишине. Может быть, тяжело падая в своё русло, она ворчала о том, что не успевает за временем, которое бежит всё быстрее, и ещё не закончен рассказ о местных привидениях – совсем недавно они скользили по каменным сводам в поисках заблудшей жертвы, а теперь современные машины не оставили шанса ветхим пройдохам, вытеснив их из обшитых пластиком цехов на задворки окрестностей. А там даже спрятаться негде – ни одного приличного склепа, только заброшенные лисьи норы... но кому сегодня нужны печальные истории о привидениях? В полдень в её прогретых струях плескалась юная парочка, омывая со своих гибких тел следы любви. Может быть тёмная ночная вода уже клокотала об этом, возмущаясь неприкрытой бесстыдностью нынешних нравов?

Следующим чудом было сказочное место на берегу озера, гле лунная дорожка ведёт прямо к Богу... Можно часами смотреть на неё и не чувствовать времени. И пространство становится условным – то ли находишься в реальном пейзаже, то ли в его туманном отражении...

Реми говорил о церкви 12 века - как она проста и величественна, как теплы её стены. Он хотел сводить нас в то самое кафе с террасой, чтобы показать удивительно красивый вид на окрестный пейзаж; покатать на своём шикарном мотоцикле, чтобы мы могли ощутить хлёсткий встречный ветер, восторг скорости среди полей; показать облюбованные плющом и розами весёлые домики городка, знаменитого своими сырами бри...

Реми увидел в нас единомышленников и ему нужно было успеть разделить хоть часть того, что переполняет его романтическую душу, что будоражит его познавательный ум. С достоинством почётной принадлежности он рассказывал о своих корнях, ведущих вглубь кельтской истории, о нюансах бретонского языка и о множестве других интереснейших вещей, которые, к сожалению, уставший от многообразия впечатлений разум вместить уже не мог...
Грусть тёмно-карих глаз отражалась тенью на смуглом лице Реми, когда на следующий день мы прощались...

Хороший друг Реми – Паскаль. Он угощал нас неописуемо вкусным мороженым бертийон. Затем мы бродили по улицам, сидели на краю набережной, говорили ни о чём, и ни на секунду не опадала незримая стена, за которой прятался этот симпатичный, высокий, внешне уверенный в себе – до лёгкой снисходительности в дружелюбных манерах – человек.  Без труда чувствовалось, что он бы и хотел преодолеть невольное отчуждение, но не так-то легко за пару часов разрушить преграду, сложенную больше из собственных комплексов, чем из несовершенства других. Тоже одинок. Тоже не женат.

Изысканный гарсон Лоран в ресторане Дома Фурнез – именно там Ренуар писал своих гребцов, сестер и прочее прекрасное. О, Лоран... это отдельная история. Я видела виртуозов в музыке, в танце, узнавала их в литературе. Но как же крупно нам повезло не только увидеть, но и быть обслуженными виртуозом-официантом. Так как Лоран... ах, Лоран... – отдельная история, то и о тонкостях его профессионализма и личного сверхъестественного обаяния нужно рассказывать отдельно.

В конце своей смены Лоран – этот изящный чёрный штрих, являющий собой шедевр композиционного решения картины, исполненной по всем канонам импрессионизма – Лоран подошёл к нашему столику, вручил репродукции Pierre Rannaud с изображением ресторана, отказался от чаевых и поблагодарил, прижав ладонь к сердцу. На наш удивлённый возглас: за что такая милость? – он ответил: «За ваши улыбки и за жизнь, которую вы вдохнули в сегодняшний день»... Мы оглянулись – все столики были заняты, мужчины и женщины одинаково тихо о чём-то разговаривали, одинаково сдержанно улыбались время от времени, одинаково прилично наклонялись над своими тарелками и одинаково равнодушно подносили рюмки к, казалось, одинаковым губам. Ни одним из перечисленных качеств одинаковости мы не обладали, чем и вызвали симпатию Лорана и его коллег...

Может быть в этом секрет одиночества больших городов? Жизнь, свойственная каждому существу, у жителей этих городов прячется настолько глубоко внутри, что и захочешь, а не достанешь. Отчего? Неужели от недоверия? А оно откуда берётся у благополучных европейцев? От страха? В Париже он появился одновременно со сменой цветовой гаммы на улицах города в сторону тёмных тонов... Я ничего не имею против темнокожего населения планеты – они такие же люди, как и мы, так же значительны перед Всевышним, но бродя по вечернему Монмартру, нам не раз хотелось предложить выходцам из стран очень жаркого солнца вернуться на свои плантации – в тот пейзаж они вписываются гораздо органичнее...

А может парижане просто разучились подходить на улице друг к другу, как подошли мы на мосту Искусств к сидящему под фонарём человеку? Он читал книгу, отгородившись ею от шумных туристов, неторопливо ел йогурт и казался очень одиноким. Тем не менее, он довольно неохотно вступил с нами в беседу, но после азартных расспросов: а зачем? почему? где и когда? как он докатился до жизни такой? – его красивые голубые глаза стали теплеть и слова полились, как дождевая вода из переполненного ведра. Он, по-детски не задумываясь, отвечал на наши вопросы, задавал свои, но не ждал развёрнутых ответов – торопился говорить. От Сены дул свежий ветер, было прохладно, хотелось согреться где-нибудь в уютных улочках Монпарнаса. А человек рассказывал, что не любит холод и... не замечал его в пылу беседы. Он ловко сворачивал тонкие папироски, курил их одну за одной и говорил, говорил... Слегка огорошенные этой неожиданной словоохотливостью и стремительной сменой тем, так же по-детски непосредственно мы спросили: а ты не сумасшедший? Он рассмеялся: нет, но хотел бы им быть. Вот он – тот трудноуловимый момент, когда одна душа кричит другой: здравствуй, родная, наконец-то мы встретились...

Души не хотели расставаться так скоро и мы пошли гулять по Парижу. Почти нищий, безработный, немолодой уже художник не покидал нас до полуночи и, провожая на последний поезд, спрашивал с почти отчаянной надеждой: «Вы когда опять приедете? Через неделю, да?» – «А ты к нам приедешь? У нас много работы для тебя и скучно не будет» – «Конечно, приеду!» – без тени сомнения ответил наш новообретённый друг. Ведь он один в целом мире... и ему уже ничего не интересно... и даже поговорить не с кем... а французы стали такими настороженными и необщительными... и он любит путешествовать, а ещё любит Достоевского... и ему интересно было бы приехать в страну последнего диктатора Европы...

Он не приехал. Видимо одиночество имеет соблазнительные преимущества: более полное ощущение свободы, меньше необязательной суеты и ноль ответственности...  Абсолютно свободный человек – абсолютно одинокий.

Изумительно красивый юноша на углу старой церкви, недалеко от les Deux Magots, танцевал со стеклянным шаром. Он так великолепно управлял им, словно шар был частью его гибкого тела. Он грациозно перекатывал его с руки на руку, скользил ладонью по хрупкой поверхности и легонько подбрасывал, мягко ловя и не позволяя ему застыть даже на миг. Это был танец любви, верности и одиночества. Юноша и его сверкающий партнёр будто составляли единую плоть, в которой солнце Парижа дробилось на множество разноцветных бликов. Они кружились, падали на асфальт, на деревья и на наши лица, оставаясь на них печатью удивительного города...

Париж, я люблю твою свободу...

Самолёт рванулся от взлётной полосы в торжествующую высь, а моё сердце обласканным стеклянным шаром скатилось с тонкой руки уличного мима прямо к унылому фонарному столбу на деревянном мосту и осталось там, возле изношенной черной сумки и раскрытой книги, неприметное среди баночек с йогуртом...


«Моё сердце остаётся лежать на Новом Мосту
С дешёвой папиросой во рту,
На холодном песке,
                в поднебесной тоске,
                с пистолетом в руке,
Никого не подпуская к тебе на сотню шагов,
Потому что по-другому не любовь...
Потому что по-другому ни черта не любовь...»
               
                Фрик-кабаре-бэнд «Серебряная свадьба»