Кукушка

               

                …А после,  это чудо

                До смерти вспоминать,
                С горчайшим юным пылом,
                Как лучшее, что было.
                В.Егоров


   «С тех пор прошло уже полгода. Но шумными летними вечерами, когда кажется, что тёплый воздух пьянит, будто, настоян на хмеле и браге, и ласкает утомлённое за день тело, а зелень парков готова приютить в любом уголке, где упадёшь, но на душе как-то пакостно, вспоминается день зимний, когда на душе было тепло и очень легко…»
 Так писал я в то время, ещё студентом, а у студента целыми сутками может быть «на душе тепло и игристо». Сейчас же, могу сказать, что «душе» тогда был дан увесистый такой пинок, после того, как она вкусила своё счастье. Чтобы не привыкала, не расслаблялась, а знала, что «любовь не вздохи на скамейке», а страшное чувство, пусть, «не мясо, но что-то очень-очень кровавое», как скажет потом автор и режиссёр Рината Литвинова.
 
 А, начиналось всё очень даже буднично для Советской эпохи: объявление в продвинутом столичном журнале «Знакомства», единственном, который мог напечатать «парень ищет парня». Почти год ожидания. И, все ж, напечатали! Вызывающий текст, что-то вроде:
 «Голубой конь, грезя о резвом друге, нежно закусил удила и страстно бьёт копытом, в грудь античного всадника... », - шучу, конечно, но что-то необычное, там завернул. Писем пришло десятка три, большая часть которых содержала в отместку такой же бред. Например:
 «Если у тебя, как у коня, готов стать нежной кобылкой.» Ответил всем. Честно и по-настоящему, что у меня, не как у коня, и даже, не «как у той кобылы...», потому что главное вовсе не это...  Поток писем сократился в десять раз. Ответили только очень взрослые дядечки. Ни о каком выборе тогда и речи быть не могло. Мне же, пацану, уже от того, что ответили, было столь приятно, что сам чуть ли не летал. Мне написали! Такие же! Я не один  в этом мире урод несчастный, и совершенно всё равно, сколько им лет, и центнеров массы, где живут, и что хотят в каком-то там сексе…
 
 Учёба предоставила возможность на несколько дней уехать, чтобы увидеться с "таинственным незнакомцем" – приятным парнем из первопрестольной, чьё письмо подкупало своей искренностью, или тем, что на неё было похоже. Письмо было о разочарованиях, усталости от измен и обманах парней, о том, что секс вовсе не главное, хотя, быть может, всё может быть...  На фотографии из письма широко улыбался парень «средних лет», высокий, солидный  в модном коричневом костюме.


 В поезде я всю ночь ворочался, пялился на пролетающие за окном фонарные столбы, вопросы без ответов в мелкую шрапнель крошили мозги, оттого и заснул только под утро.
 - Пиво, лимонад, минералка, - приветствовал меня Киевский вокзал в шесть утра. Я соскочил с верхней полки, быстро собрался, перекинул через плечо спортивную сумку, и выскочил на заснеженный перрон. Через четыре часа, ведь москвичи не любят вставать рано, в договоренное ещё  в письме время (в домобильную эпоху!) возле турникета входа в один из спортивных дворцов меня встретил высокий крупный мужчина. В фетровом пальто шоколадного цвета и широкополой шляпе, которую он то и дело поправлял рукой, видимо, с непривычки. Я оглянулся, стараясь заметить кого-то более похожего на подаренную мне в письме фотографию.
 - Привет! – бодро приветствовал меня мужчина, нервно переступая с ноги на ногу, едва я оказался рядом.
– Не меня ли ищет юноша бледный со взором горящим?
- Володя? – спросил я, стараясь заглянуть в глаза незнакомца. В тот момент мне даже показалось, что они смотрят в разных направлениях. И то, что я там увидел, смог вспомнить и понять только очень не скоро...

 - А то, ещё как Володя! – А вы, наверное, э-э-э, «мой юный друг»?!
 - Примерно так, - улыбнувшись, ответил я, пожав протянутую мне огромную памапушковую лапу.
 - Давно ждё.., - и я чуть не сказал "-те", но вовремя спохватился.
 - Такого как ты, - всю жизнь, - весело рассмеялся он. – Как я тебе? - спросил он, выдержав паузу, враз посерьёзнев.

 - Нормально, стараясь скрыть неловкость, улыбнулся я, и мы медленно пошли по бульвару, трамбуя хрустящий под ногами сероватый снежок, и запросто разговорились.  Конечно, он был гораздо старше кого бы то ни было из моего круга общения, толстоват, высоченный, пахло от него очень тонким таким парфюмом, а  в целом, - приветливый гигант большого города, которого я вытащил-таки из тёплой постели ради своего приезда. Да, определённо, я был рад встрече!

 Я рассказал, что живу в общежитии, пока обучаюсь в университете, что совершенно случайно в мои руки попал журнал, над объявлениями которого «мужчина ищет друга», с пацанами долго ржали всей комнатой шестиместкой, ведь с этими пацанами мы больше гужевали "пора по бабам". Володя поведал, что он - писатель прозаик. «Про каких ещё на ...  заек», - хотел пошутить я, но предусмотрительно сдержался, ведь я тогда ещё не знал, что «Прозайки» бывают очень обидчивыми и мало предсказуемыми для «юношей бледных». Да и анекдот этот появился гораздо позже. А Володя продолжал напевать, что он, как и положено творческой натуре, работает истопником и старшим дворником по совместительству. Мечтает издаться, чтобы сказать новое слово в "пидаристической" советской литературе, в которой на то время были известны: Оскар Уальд, Жан Жене, Берроуз, Харитонов, и первые публикации Могутина. И, надо сказать, это ему удалось! Но, сейчас не об этом.

 По дороге мы зашли в какой-то кабак, потому что на улице было не до прогулок, уж очень зябко. Володя заказал пару фужеров чего-то крепкого и очень душистого. Чокнулись, традиционно выпили «за знакомство», повторили, потом ещё...
 В прекрасном настроении, согретые и слегка взбудораженные алкоголем, мы выскочили на улицу. Погода сразу наладилсь! Снег повалил крупными хлопьями,  мы же, заходили в каждый встречавшийся на нашем пути бар или кафешку, пока наши тосты не доросли до «любви». Алкоголь творил чудеса. Раскрасневшиеся, нараспашку, мы долго целовались на заснеженной скамейке в лучах бесстыжего фонаря. Было видно, как в его свете мягко опускались крупные снежинки.  Мы шутили, хохотали и снова целовались, при этом Володя смущался и прикрывался от прохожих своей шляпой. Еле успели на последний автобус, который и доставил нас за город в жилище гостеприимного труженика пера, «ножа и топора».

 Скорый ужин с водкой и холодцом, - неизменными атрибутами домовитой холостяцкой жизни. Длинные разговоры о несладком житье геев в столице. О том, что он – «Центровая»,  а в центре всего один отапливаемый туалет. О том, что  парень, с которым они пожили несколько лет, внезапно умотал за границу, а Володя его до сих пор любит. Конечно, Володя то и дело вставлял, что ему побыстрее хочется затащить меня в постель, но меня это замечание мало интересовало. Я же, делал для себя массу открытий, только начинал понимать, что не все сидят по углам в своих квартирках и украдкой доводят себя до исступления на фотографии сверстников, да вырезки из журналов «Здоровье»... Только начинал осознавать, что у «меньшинств» или «грязных пидоров» тоже есть своя жизнь. Есть места встреч, свой особенный жаргон, от которых краска враз приливает к лицу, и становится очень жарко. Я узнавал, что парни запросто могут жить вместе, если не всю жизнь то, по крайней мере, годами. Бывает, что для этого старшему приходится младшего усыновить. Володя рассказал, как милиция делает облавы, и что, «сев по статье», можно уже никогда не выйти, а если и выйдешь, то будешь уже совершенно другим человеком...

 Уже в постели он сказал, что его обязательно надо «трахнуть», или он сделает это со мной, и «по-другому не бывает». В общем, я его не разочаровал, хоть большее удовольствие получил от того, что всё это большое сильное вальяжное тело становится таким податливым в моих руках, что «это всё моё»! Зарывшись глубже в его огромных лапах я спокойно проспал до утра.

 2.
События следующего дня были предопределены, время неумолимо приближало ту встречу, которая теперь вспоминается, как бесконечная сказка. Первая осознанная встреча с понравившимся парнем. Не спонтанные «игрушки», не баловство «по-детству», не нужно было скрываться, таиться, обманывать себя...
Утром к Володе пришел мальчишка, который у него жил. Тот, с кем хозяин делил свою постель. Нормально так, сначала с ним делил, потом со мной, потом, опять с ним, потом ещё с кем-то. Москва большая, и затерявшихся в ней провинциалов хватит даже на самые крупные кровати «всех однолюбов».

Особо не приметный малый своим ключом открыл хозяйскую дверь.  Овальный контур симпатичной скуластой мордахи, ёжик чёрных волос, и очень подвижные глубокие чёрные глаза. Звонкий, срывающийся за фальцет голос, полный впечатлений прошедшей ночи.
Звали мальчика Петькой, Володька звал его Кукушкой. Жил он у Володи уже месяц. Днём продавал газеты в электричках, вечером отдыхал где-нибудь в компании или в кабаке. 23 годка, в аккурат на три больше, чем мне, хотя, по виду и не скажешь. Над верхней губой у парнишки была заметна полосочка тёмных пижонских усиков, какие бывают только у подростков. Именно эта деталька осталась для меня столь притягательной до сих пор.
 
 - Ты в душ? Давай, по-быстрому! Всё уже на столе, - гремел голос Володьки в то время, как он широкими жестами выкладывал что-то из сковороды на тарелки. - Ждать тебя, знакомься, давай, вот «друг» ко мне приехал, - говорил он, вытирая руки кухонным полотенцем. - Из ***чинска. Не был там? Сразу на Москву рванул, - правильно, умный. Ну, чего улыбаешься? - потрепал он Петруху по чёрным вихрам большущей лапой, чуть ли не макнув в тарелку, - давай, рубай. Да, не стесняйся, - разошёлся Володя, которого, наверное, очень умиляло, что мы, то краснеем, то бледнеем, слова подходящего не находим, и всё глазки отводим, молчком, как два смущённых ханурика.
После душа Петька накинул старый хозяйский халат, в котором легко поместились бы три Петьки, мой осмелевший взгляд уловил худощавое тело юного мальца, даже зимой, смуглой позолотой хранившее последние следы давно ушедшего лета...

 Есть не хотелось. Я вертел в руках большой фужер, слушая редкие фразы нового знакомого, смотрел, как он рубает яичницу и по глоточку потягивал минеральную водочку с красным вином. А Петька рассказывал, как с дружком отдыхал ночь на дискотеке в кафе, смущаясь показывал какие-то дамские штучки: зеркальце, краски, которые он у кого-то «конфисковал» и украдкой посматривал на меня.
 - Я в магазин, - наконец решился Володя, - надо пополнить винный погребок. Пойду пройдусь, а вы, мальчики, если хотите, можете познакомиться. Поближе. Я скоро, - произнёс "наш гостеприимный".
 Пока он не ушёл, мы как верные вассалы, стоя вдоль коридорной стеночки наблюдали за облачением Володи в его "ветреный наряд".  Но, только за ним щёлкнул дверной замок, нам даже не пришлось ничего говорить. Он всё сказал за нас!

Незабываемый сумашедший момент, - застенчиво улыбнувшись, Петька развел руки в стороны, халатик на нём распахнулся, открывая мою дохлю  в пределах досигания обоняния, и запросто меня обнял, очень вкусно поцеловал. И всё это так просто и естественно, будто мы друг друга  всегда знали, и каждый день только и делали, что обнимались и целовались. Повторюсь, всё было на столько естественно и быстро, что никакие мысли, - нравлюсь ли я ему, хочет, не хочет, можно ли, просто не успели посетить мою бедную голову. Хотелось рассматривать Петьку, касаться чёрного ёжика волос, хотелось трогать руки, робея прикоснуться к лицу, к животу, рассматривать его пальцы, взять ладони в свои, прикоснуться ими к своему лицу. Задыхаясь от собственной смелости коснуться головой груди, опуститься ниже, куда нельзя, вдохнуть...

 Продолжая целовать, Петька попытался расстегнуть пуговичку моей рубахи, и они с треском куда-то отскочили. Он ловко стянул её с меня, ослабил ремень брюк, которые тут же свалились на пол. Узенькие трусики уже не могли вмещать, ничего не могли вмещать. Петруха смотрел мне в глаза, ощущение было такое, будто в его карих зрачках пожар случился, - там что-то вскипало и искрилось... Я обхватил его под халатиком, и почувствовал, какая нежнейшая у Петьки кожа. Его хотелось гладить и гладить, облизывать всего. Наверное, если б кожа не была смуглой, она была бы прозрачной, создавая ощущение, будто человек обнажился вдвойне, скинув ещё и кожу,  а может, я готов был его вылизать до полной прозрачности. Прижатый  к нему вплотную, я стоял на его босых лапах, - так приятно! А ещё почувствовал, что и Петька очень возбуждён, – тычется мне прямо в живот чем-то, гораздо твёрже пупка). Не разнимая объятий, продолжая целоваться, я опрокинул его на хозяйское ложе, занимавшее почти всю комнату. Мой! Попался! Весь огонь сумашедшей таинственной жизни в моих объятиях! Замучаю, зацелую! Придавлю от восторга! МоооооОй!

 Словно изголодавшиеся чертята, получившие давно желаемое и невозможное до этого, мы вертелись как акробаты, соперничая за место наверху, зажимали друг друга в немыслимых позах, сопротивлялись, визжали от острейших ощущений, а огромное писательское ложе нас уже не вмещало. Мы то и дело зависали на краю кровати, не давая друг другу свалиться на пол, а выбраться из объятий в таком положении было совершенно невозможно!) Я жадно, в какой-то животной страсти терзал и ласкал каждый кусочек тела моего сладкого Петьки, хотелось «всё потрогать своими руками» и не только руками, попробовать на вкус, вдохнуть шальной аромат, облизать и расцеловать, придушить от счастья и, сделать ещё что-то такое, чтобы он сам, просто выл, при этом чувствовать, как он умирает от восторга, как "стонает", на мгновенье переставая щекотать языком, как до предела напряг мышцы живота, пытаясь меня сбросить, а потом расслабил и обмяк под моими поцелуями, как силится дотянуться до макушки, и казалось, тельце вывернулось на 180, как будто его скрутили и выжали. Мы боролись, пытали друг друга самой изысканной лаской, изощрённой нежностью, издевались, как два живодёра, не переставая при этом смотреть в самые зрачки. До этого таких ярких встреч у меня никогда не было.  А тут! Нежно, как самое-самое, ценное, лучшее, что может быть, я обнимал и гладил, покрывая поцелуями всё его тельце с ног до головы, и снова, - с головы до ног, не минуя ни одного кусочка. Потому что у моего Петрухи красиво и сладко было всё! Сами собой возникали сумасшедшие желания, которых до этого и представить в себе не мог, а они уже свершались! С диким визгом, беспощадно, даже с каким-то живодёрским издевательским напором, - уломать, зачушить, защекотать, зацеловать до боли, до синяков, до непрерывного непрекращающегося оргазма, запытать ласками, и не дать кончить, чтобы «сходил с ума» орал и умолял на безбашенном нервном пределе...

 Всё это время мы не переставали целоваться. Потому что Петька целовался так вкусно, что - до сумасшествия! И в глаза глядел нагло и с вызовом.  Сколько было поцелуев до, и уже после того дня, но такого сумасшедшего удовольствия я не получал ни-ког-да! Никогда в жизни! Его язык был чем-то нечеловеческим: щекотный, твёрдый, вкуснющи, и не в силах сдерживаться, я стонал и визжал от диких невозможных ощущений.

 Будто сам Чертёнок–искуситель воспарил над нами, похитив зачатки разума, одарив нечеловеческой страстью и энергией.
 Я обнимал Петьку нежно, двумя руками, тремя, всеми четырьмя, пятью, стараясь обхватить всего сразу но, рук всё равно не хватало. Мы барахтались и катались как два малых медвежонка, скорее лягушонка, не в силах ещё более усилить то, что и так было максимально.
 Голова – ноги, голова – голова, грудь, рельефный живот, упругий, с любимой горошинкой, шелковистые волоски и, чуть упругий острый наконечник с хрустальной капелькой на вершине, ароматной и вязкой...
 
 Но даже в такой кутерьме бессонные ночи дали себя знать. Ласки замедлились, касания стали еле ощутимы. Мы затихли, не разжимая объятий, на короткое время забылись в чутком полусне. Хорошо помню, как «сопел», двумя руками обхватив Петькину ногу, лёжа на второй, возле самого живота, где мне больше всего нравилось.
 И только тонкий лучик света, пробившись сквозь щёлку между занавесками, бессовестно освещал (не мы! Он – бессовестно..)) радужным переливом по-детски лёгкий пушок на нежной, чуть смуглой коже худощавого тела моего Петюнчика. Петра Ильича, а может, Петра Алексеевича, ...)) Мальчика, ставшего мне сегодня самым близким, родным, о котором я мог лишь мечтать, обнимая подушку грустными вечерами.

 Я, как безумец, хотел навсегда слиться с Петькиным худощавым тельцем, чтобы больше уже никогда не расставаться. Этому телу я готов был служить, выполнять все его прихоти, заботиться, как о своём собственном, или умереть. Дорожил им настолько, что не мог выпустить его из своих рук, оторвать от него свою потяжелевшую голову.
 
 Были мы с Петькой одного росточка, оба столь же подвижные и лёгкие, наверняка, и сумасбродства в наших головах хватало одинаково. А пока, его грудь чуть заметно вздымалась и опускалась, в такт еле уловимому дыханию. Но вот, неловкое движение снова вернуло нас к жизни, вернее, сначала не нас - еще не полностью нас. Чуть дрогнула во сне Петькина рука, и мизинчик едва скользнул мне по животу, вызвав волну мурашек, датчики напряглись. Медленно, трепетно нарастали ласки. Его тонкие пальчики приятно скользили по моему «туловищу», исследовали живот, трогали рёбра, игрались с соском, скользили по шее, изучали лицо, как это может проделать слепой, возвращались на живот, боковую складочку мышцы и выступающую тазовую косточку - место, которое ему нравилось больше всего. Мы плавились, растворялись соединившись, словно два потока, позабыв обо всём...

Стук в дверь вернул нас с небес:
 - Мальчики, вы слишком увлеклись, день - на исходе. Голос писателя был тактичен, но металлические нотки в нём уже чувствовались. Конечно, мы совсем забыли про хозяина, который всё это время терпеливо ждал на кухне. Петька крикнул, сорвавшимся голосом, что сейчас идём и, я узнал, что у него есть голос. Мы спешили, предчувствуя, что остались последние минутки нашей встречи.
 О, если б мы могли не выходить из комнаты вечно! Ведь всё самое необходимое и дорогое у нас уже было! Но счастье, к сожалению, страшно скоротечно. И все хорошее быстро проходит.
 Понимая, что нашего времени уже почти не осталось, Петька попросил, чтобы я его уж не мучил:
 - Я хочу тебя! – улыбаясь, еле слышно произнес он. И я, ещё сильней впился в его щекотЮщий язык, одной рукой крепко прижимая его грудь, другой забавляясь с любимой игрушкой. Тогда я даже не понял, о чём он просит. Ни о каких «позах, актив, пассиФ» понятия не имел, да и, какая нахрен разница, кому какое дело, если парни любят! Если хочется всего! Всяко! И сразу! Мой Петрушонок понял, насколько я неосведомлён, схватил меня за  «буйну голову» и направил так, что мы оба чуть не задохнулись от боли, судя по бешеным глазам и скулёжу,  а через мгновение уже умирали от кайфа!
 И сколько безумия сконцентрировалось в один момент, когда, не прекращая поцелуя, без возможности орать, мы взвыли со стоном, со слезами, до крови кромсая губы.

 Хозяин снова постучал в дверь. Ведь имел же и он какие-то права на нас хотя бы, в плане общения. Разве ж мог он понять, что у нас не только "знакомство состоялось", а "любовь приключилась". И что в целом свете нет никого ближе, чем мы, - такое счастье подарила нам природа! Избрав нас! Одарив Любовью, сделав своим совершенством!
 Надо спешить. Спешно оделись. Обменялись последним кратким поцелуем - залогом, просьбой, мольбой о продолжении и, вышли из «творческой лаборатории писателя», нашпиговав её дикими сущностями так, что наверное, ещё не скоро он сможет там спать спокойно…

 3.
 Ужин как-то не клеился. Мы поднимали бокалы, старались хоть словом согреть хозяина: «Володя.., Володенька...». Весь день он терпеливо ждал. Но уж вечер, и заиндевевшее окно уж «искрами звездилось») На фоне мрачной черноты...

 За столом мы держались, лишь скоро наполняли бокалы, прятали взгляд, стараясь не выказывать, как нам было.
 Очень хреново! Ведь нас разорвали. Разодрали надвое. Сидя напротив друг друга, без возможности дотянуться, дотронуться даже украдкой, когда для жизни требовалось единственное - не разнимать объятий...
 «И бьёт по подоконнику бессмысленной морзянкой кровавая капель...»

 От Петьки поступило предложение пойти в город, посетить его любимое ночное кафе, дискотеку. Наверное, он хотел познакомить меня со своими друзьями и хоть немного продлить восторг прошедшего дня, а вероятней всего, - реализовать нечеловеческую потребность чувствовать друг друга. Как угодно, где угодно, и будь, что будет...
 Петька быстро оделся: чёрная рубаха с вертикальными светлыми полосками, словно воздушная, сидела на нём легко и свободно. Под стать ей – чёрные, брюки. А широкий пояс ладно облегал его талию. Костюм смотрелся необычайно стильно, словно был подобран для латиноамериканских танцев, а на Петьке так просто потрясающе! Его угольки глаз горели и смеялись, словно он хотел спросить:
 - Ну, и как я тебе? Хорош? Да! Я такой! Я всегда такой! ПОМНИ МЕНЯ ТАКИМ!
 Вот таким, улыбающимся, в шикарном чёрном костюме я его и запомнил. Даже, спустя годы, он остаётся именно таким, никогда не вырастет, не будет взрослым, мой Петька для меня всегда будет ярким чернывым пацанёнком, которого мой взгляд будет пытаться найти среди сегодняшних мальчишек.

 Петька достал из шкафчика, где до этого висели его шмотки, пузырёк с каким-то парфюмом, но всего этого не выдержал уже «наш гостеприимный». Для Володи было уже слишком. Высокий, здоровенный, и его лёгкие толчки как шмакодявок отбросили нас в разные стороны, и аргументы эти оказались весьма убедительными, - возвращался разум.  Прекрасное уходило…

 В бешенстве Володя втолкнул меня в соседнюю комнату, где на меня с испугу набросилась здоровенная и такая же безумная псина, испорченная сидением в четырёх стенах. Но об этом я вспомнил уже дома, снимая испорченную рубаху с пятнами крови,- следами романтической встречи...
 С Петькой мы даже не попрощались, лишь мельком обменялись взглядом. Уже в дверях. Бог ты мой, еще бы мгновение, и я б не выдержал...
 Володя проводил меня до вокзала, был сдержан, хоть и курил всю дорогу, даже извинился, сказав, что с ним такое бывает.

 Конечно, для него я был один из многих. Но тогда я этого не понимал. Я ехал на свою первую встречу. И мне, ****юку, он рисовался в письмах, как единственный! Как человек, надеющийся на длительные отношения, уставший от измен, обманов, отдавший себя в жертву ради счастья близких, семьи, любимых. А получилось, я привёз ему ещё одни грабли...

 На поезд я, конечно, опоздал. Взяв новый билет я долго ещё бродил по ночному вокзалу. Последние деньги оставил уличным музыкантам, потому что их музыка выворачивала наизнанку. Хотелось умереть.

 «Сыграйте!
 Мне нежные скрииИпки.
 Светает.
 Написан поскриптум
 И залит
 обрез сургучом.
 Пора, грянет выстрел, и, вскрикнув,
 Я в снег
 упаду на плечо
 Хочешь, эту песню не слушай. Дверью хлопну, легче не станет!
 Только,
 не бередь мою душу.
 Только
 не тревожь мои раны.
 И каналы тянут
 руки серые ко мне.
 И в ладонях их
 уже не тает белый снег.
 И в ладонях их
 Уже не тает белый снег…

 Съёжившись, я забился в самый уголок на верхней полке вагона, обхватив сжатыми кулаками голову, смотрел в зеркальную черноту на мгновения прорезаемую огнями фонарей, пока из глаз не покатились слёзы.

 Это о моих ранах непрерывной лентой звучали в голове слова. Моя душа была перекопана, взрезана на куски. Это ко мне серые каналы  в темноте тянут свои скрюченные пальцы, чтобы вцепиться в горло. Потому, что я уже мёртвый, в снегу. В красном или в сером, только мёртвый. И не чувствую я ни холода, ни мороза. И это в моих ладонях уже не тает снег. И сил никаких нет. А если были б, наверно, я бы завыл...
 Всю дорогу грезил, перемежая то, что было с настоящим, словно был сильно пьян. Я и был пьян. И вино моё звалось Петькой. А перед глазами он стоял в чёрном воздушном костюме: «Запомни меня таким!»…

 Из Володькиных писем я узнал, что приютил он Петьку-татарчёнка, подобрав на улице в рваной одёжке, грязного, замёрзшего и очень голодного, поэтому и звал его Кукушкой.
 А ведь и я, такая же Кукушка, как и он, потому что вокруг всё равно ЧУЖИЕ. И сколько бы не тыкался, не искал «своего угла», останусь чужим для всех. И вспомнит ли кто?  Разве что такая же кукушка, как и я сам. И поймёт, и вспомнит, и будет помнить пока живёт...

 Через неделю после нашей встречи Петька исчез. Дальше, одна неизвестность. Как оно сложится? Верю в лучшее, надеюсь, молюсь… Удачи тебе, во всём, мой хороший. И не знать больше ни подлости, ни злобы людской, - будь счастлив!
 Может, когда-нибудь встретимся, а может, не встретимся никогда. Прошедшее не повторится. "Нельзя войти дважды..."

  Наша встреча всегда будет со мной, напоминать "шумными летними вечерами», как в день зимний, в далёком чужом городе два человечека, подобно песчинкам, снятым ветром с одного утёса, ВДРУГ ВСТРЕТИЛИСЬ! ОБРЕЛИ ДРУГ ДРУГА НА КРАТКИЙ МИГ, чтобы снова пуститься в путь бесконечный…
 25.05.95г. 

 Послесловие.
 Через 5 лет могу сказать, что в памяти краски нашей встречи нисколько не померкли. Пришло нормальное понимание невозможности повторения того чуда, которое я всю жизнь буду пытаться вернуть, делая мечтой о будущем воспоминания.
 Добавлю прозу жизни, упомянув, что тогда Петька сделал мне и маленький сувенир, который лечится антибиотиками за неделю. Но тогда это только помогло войти в реальную жизнь.
 От Володьки, с которым мы, как ни странно, дружим до сих пор, слышал, что Петька очень быстро заработал на квартиру, и даже сам теперь берёт квартирантов. Но спивается, получая за ночлег по бутылке водки. Может, не нашёл он того, или то, ради чего стоило бы жить, да меня не было рядом.