Осень была по-ленинградски холодной и сырой.
Да еще и депрессивной.
Год, как умер Брежнев.
Просвещённый гебист Андропов, приняв хозяйство, начал было наводить порядок.
Водка по 4-70 после привычных уже 5-30[1] была воспринята с благодарностью. Даже названа народом «андроповкой». Но на этом советская благодать и закончилась.
Зла особого тоже не случилось. Для массы «трудящихся». Так, привычное ощущение советского дерьма. В котором можно потихоньку существовать. Не раскатывая губы. И не тявкая. Тем более, что особо тявкать было некому. Для тявканья тоже нужно быть чем-то, а не советским «трудящимся».
Слегка поскуливала бесчисленная интеллигенция. По поводу дневных облав в магазинах и кинотеатрах. С выяснением причин рекреации во всесоюзное рабочее время. Но и тут особого рвения власть не явила. А то, что скулило, не без оснований, в серьёз не принималось.
Достаточно спившаяся и уже изрядно корыстная ментовка постепенно превращалась в непригодную. Нынешние полицейские скотство и мздоимство уже курчавились сочной молодой порослью.
Чистить конюшню по-геракловски было нельзя. Ибо смытое дерьмо ничем кондиционным заменить было невозможно. Набрать народу, умеющего читать-писать, делать дело, и не жрать холявную водку, было неоткуда. Потенциалу двуногого в советской стране уже не хватало.
Поступили по-дедовски. По-чекистски.
Направили в МВД «на укрепление» чекистских начальников. Средней паршивости[2].
В каждом ментовском горрайоргане появились замы по оперработе. Из комитетских. Как правило, направленные в командировку перед пенсией. По принципу «бери, боже, что нам не гоже».
Умные гепеушники, понимая, что ничего в этом дерьме путного не сделать, осели на задницах ровно. И особой служебной пурги не гнали.
Будучи чуть вежливее и «интеллигентнее» наших начальников, особой неприязни в ментовской массе не вызывали.
***
Наверху было потягше.
На место спалившегося и застрелившегося министра ВД Щелокова прислали большого чекиста Федорчука[3]. Надо думать, с чёткой ориентировкой на радикальные преобразования.
Того и понесло. Поначалу.
Морду и манеру общения имел в стиле маршала Жукова. Не приукрашенного слюнявыми фильмами.
Ментовские начальники, что малость повыше, летели с мест со страшной силой.
Но, что характерно, офицеры-исполнители, ничего особого не ощущали.
Пахали себе и пахали, давая показатели. Глумливо посмеиваясь над трясущимися отцами-командирами.
Пили и пили. В любое время, в основном на подношения честных граждан.
«Тухлые» материалы отказывали, не создавая г»лухарей». Там, где верняк – возбуждали и сажали. Когда требовались «палки», находили, за что посадить. Особенно «бэхи»[4].
Иногда имели что-то. Меру, конечно, знали. Соответствующую профилю службы и личному статусу. Не как нынешние уроды.
В целом была вечная советская грязь. Разве что, пожиже, чем нынче.
***
В ноябре восемьдесят третьего болото взбулькнуло.
В Ленинград собрался лично Федорчук.
ГУВДшных начальников пробрала тоска. Предсмертная.
Для демонстрации министру определили Кировское РУВД. Тогда лучшее в городе. По целому букету показателей.
В РУВД демо-фаворитами оказались 14-е и 64-е отделения[5]. Также лучшие на районном уровне. В первом подготовили к смотру участковых, во втором – уголовный розыск.
Значимость визита определялась выше менто-ведомственной.
На уши встал Смольный.
На маршрутах неизбежных поездок произвели облагораживающие работы. Уродливые «хрущёбы» вокруг отделений привели в порядок. Вплоть до асфальтирования проездов. Прямо по ямам с лужами. Дохлую траву покрасить не успели.
***
Слякотное ноябрьское утро дня «Х». Еду на службу. В 14-е. Где являюсь дознавателем.
Мало, что в форме. Что бывает нечасто. Ещё и с мытой шеей. Охваченной белым воротом «парадной» рубашки. Кабинет деговнизирован еще с вечера.
Сюрреально появляюсь раньше положенного. Натыкаясь на ошалелого дежурного.
- Сколько можешь спать? Работать надо. Там за тобой два бомжа в камере с ночи сидят. С подписками[6]. Забирай. Машину даю. Увози их на хрен отсюда! Хоть расстреляй где-нибудь. Или в «семёрку». Срочно!!!
Взор главы не должен быть отравляться видом всякой срани. Даже посаженной в «бункер.
Не огорчённый срывом свидания с министром, гружу бомжей в УАЗик. Конвоиром едет помдеж. Молодой сержант Толя Дукул.
Доезжаем до тихого седьмого отделения. Выгружаемся в тамошнюю дежурку. Оперативно выгоняю бомжей, найдя формальные огрехи в «подписках». Неплохо проводим с Дукулом свободное время. Пока сослуживцы фигурируют перед меганачальством.
***
В 14-е Федорчук заявляется вскоре после меня.
Со свитой. Вплоть секретарей обкома КПСС.
Ни с кем особо не разговаривая, проходится по дежурке, кабинетам оперов и движется к кабинету начальника.
По дороге буркает под нос: «Участковым инспекторам тревога….»
Начальство успевает расслышать команду и начать её исполнение.
Про то, что через десять лет появятся мобильные телефоны, знают только особо тяжёлые пациенты психбольниц.
Последующую пару часов шеф отделения Гурин и его заместитель Итунин[7] проводят в состоянии клинической смерти. Дожидаясь появления участковых. И подвергаясь непрерывному коитусу от министра внутренних дел по общеслужебным вопросам.
Дождаться явки участковых «по тревоге», вместо положенных 15 часов, таки не удается. Министр со свитой удаляются на обед.
Руководству отделения… ничего не делают. Даже выговоры не объявляют.
***
После обеда в 64-м. Там проще.
Зайдя в кабинет к оперу Грише Башкирову, Федорчук учиняет хай, полагая себя позорно обманутым.
Ибо в 14-м служит опером Володя Башкиров. Оба они – братья близнецы. Ребята и лицами, и повадками очень похожи. И мужики хорошие. Мы все их нередко путаем. Пьёшь, якобы, с одним, а оказывается другой.
Даже пожилой чекист прокалывается.
Колоритный мордастый сыщик в кабинете 14-го запоминается с некоторой симпатией.Представшее позже такое же лицо вызывает бурный гнев министра. По поводу «подставы».
Ситуация разрешается.
Экстренно подвозится второй брат. Чекист сменяет гнев на милость. Веселеет. Запирается с Гришей в его кабинете. Требует ключи от сейфа. И со знанием дела часа полтора потрошит секретные дела. Под пояснения хозяина.
Уезжает вечером. Спокойный. Молчаливый.
Никого не увольняет.
Вообще ничего особого не говорит.
По результатам визита вообще ничего особенного не происходит.
***
Скоро физически кончается Андропов.
При Горбачёве уходит в небытие Федорчук.
Чуть позже кончается, как нам тогда кажется, совок…
***
Регулярно общаюсь с адвокатом и руководителем службы безопасности. Отставными подполковниками Башкировыми.
Не менее регулярно – с депутатом и муниципальным чиновником. Отставным подполковником Дукулом. Увековеченным ментовской литературой и кинематографией в качестве медленно стареющего Дукалиса. На снимке прототип слева, киногерой справа.
Бардак, в ментовке и в стране, стал больше. Поганее.
Неремонтабельны мы.
Выявления и посадки мерзавцев – не возрождение страны. Это всего лишь плановый и текущий ремонт. Для удержания от быстрого и болезненного развала.
Пара-тройка поколений наших должно смениться, пока все мы перестанем быть убогими совками.
Да и то, если не учить рождённых сегодня детей «патриотизму» и прочему российскому мракобесию.
У нас сейчас поздняя и пакостная осень.
Хоть поперевешай сейчас всех «жуликов и воров» с их покровителями во власти, их места будут занимать такие же. Помельче, но такие же. Возможно даже из недавних разоблачителей.
Много еще впереди циклов ликвидаций и возрождений нашей родной посконной сволочи.
Наша поздняя и пакостная осень еще сменится зимой.
Весна наступит для наших потомков. И не обязательно, что в первом поколении.
Мы должны пропалывать «жуликов и воров» с «оборотнями в погонах» и т.п., зная, что это только для них, потомков наших. Коим жить в другой стране. Другим народом.
А вождям, чтобы «спасти россию», нужно всего лишь вести себя, как старый чекист давней мрачной осенью: не плескаться дерьмом.
_______________________________________
[1] Еще не достигший полувекового рубежа Кобзон с экранов пел слащавое «Солнечному миру да-да-да! Ядерному взрыву нет-нет-нет!» На пьянке по поводу нового бухлового бренда мы как-то хором спели: «По четыре-семьдесят да-да-да! А по пять тридцать нет-нет-нет!».
[2] Не зря пишу «по-дедовски». В 1934 году мой дедушка, давший мне фамилию, был переведен из Восточно-Сибирского ОГПУ, где был оперуполномоченным, таким же, но в РКМ, Рабочее крестьянскую милицию. В отделе по борьбе с бандитизмом, предке нынешних РУБОПов, изрядно поразрядил жирную местную оргпреступность. И юридчески, и физически. Что следует из отдельных сохранившихся наградных документов. И пересказанных мне отцом-покойником дедовских рассказов. Дед ушел, когда мне было шесть лет. И сам я успел унаследовать только отдельные его черты.
[3] Виталий Васильевич Федорчук был крутой сын отчизны. В НКВД с 1939 года, с начала эпохи Лаврентия Павловича. Всё прошел по чекистской линии. И не спалился.
[4] ОБХСС – отделы по борьбе с хищениями социалистической собственности. Мрачные предшественники нынешних ОБЭПОВ. Такие же холёные и алчные.
[5] Четырнадцатое упомянуто мною во многих рассказах.
Шестьдесят четвертое десятком лет позже описано классиком мировой ментовской литературы Андреем Кивиновым (Пименовым) в рассказах, повестях и киносценариях. Типа «Разбитых фонарей».
Было расположено в «Форели». В квартале бывшей больницы д-ра Фореля. Район упомянут в киноэпопее «Блокада», как обсуждавшийся на совещании у полководца Жукова. В 1941-м. Ибо к больнице, в черту города, умудрились добраться немцы.
[6] Лицо, находившееся в Ленинграде более трёх дней без прописки, при задержании подвергалось административному взысканию. Как правило, формальному, предупреждению. Третье задержание было основанием для привлечения к уголовной ответственности за нарушение правил паспортной системы (ст. 198 УК РСФСР). С посадкой на год. Вкратце об этом в "Бомжовская честь" в разделе "Ментовские драмы" (ment52.livejournal.com/79030.html)
Если бомж при проверке оказывался «созревшим» для посадки, из ИЦ ГУВД привозили два предшествующих адм. дела («подписки») на него. И сдавали дознавателю.
[7] При вялотекущем советском антисемитизме, страна не могла обойтись без евреев. Особенно там, где надо хоть что-то делать. Наши начальник с замом были-таки советскими людьми. Ибо со своей «пятой графой» служили этой отчизне относительно-таки беззаветно.
2011 г.